С Колькой и Серёжей я познакомился при поступлении в институт. Все мы были из разных городов, только что окончили школу и начинали самостоятельную жизнь. В институт поступили, несмотря на очень большой конкурс. Это было самое начало восьмидесятых годов прошлого века. По непонятной для меня причине в ту пору иногородним первокурсникам общежитие не предоставлялось. Искать жильё предстояло самим. Увидев свою фамилию в списке поступивших и пережив первые радостные минуты, я начал думать о крыше над головой. В этот момент и подошли ко мне Коля и Серёжа мои будущие однокурсники. Оба высокие, стройные, один с усами, другой с карими глазами и всегдашней ухмылкой. Колька был выходцем из деревни, Серёжа из интеллигентной семьи, проживавшей в небольшом провинциальном городке. Они только что взяли в профсоюзном комитете адрес, где сдавалось жильё студентам, и искали третьего. Я, естественно, согласился.

Наше будущее жильё оказалось на самой окраине города в частном доме за высоким забором. В одной половине дома – комнаты хозяев, другую, с отдельным входом, предложили нам. «Три комнаты, ёпте, чайник в любое время», - произнёс Иван Иванович, хозяин – пенсионер, слегка за шестьдесят, невысокого роста, с вечно сине-красным носом, выдававшим в нём выпивоху. Его жена Анастасия Сергеевна – высокая, худая с бледным лицом, большими подглазинами и задумчивым взглядом, почему-то напомнила мне графиню из пушкинской «Пиковой дамы».

Наши «три комнаты» представляли из себя небольшую комнатку с диваном, столом возле окна и старинной деревянной этажеркой для книг. Была ещё небольшая прихожая и что-то наподобие кухни, где стоял холодильник и столик с электрической плиткой. Удобства находились во дворе в деревянной будочке.

До ближайшей троллейбусной остановки полчаса быстрой ходьбы и восемь остановок до института. На улице кричали петухи, лаяли собаки, около домов на лавочках сидели старушки, с любопытством оглядывавшие новых жильцов с головы до ног.

За проживание хозяева запросили с нас по тридцать рублей с каждого. Мы, разумеется, согласились. Весь год, пока мы жили, Иван Иванович вздыхал, что сильно продешевил. Я, по наивности, готов был даже десятку прибавить, пока не узнал, что два мои одноклассника, поступившие в другой институт, сняли отдельную квартиру со всеми удобствами в центре города, в двух шагах от учёбы, за пятнадцать рублей с человека.

И всё же, не смотря ни на что, вспоминая тот год на городской окраине, я прихожу к выводу, что это был один из самых счастливых периодов моей жизни.

От предыдущих жильцов, тоже студентов, нам достался глобус на столе и прибитый к стене плакат с портретами членов политбюро ЦК КПСС – тогдашнего руководства страны. Вся наша жизнь в маленькой тесной комнатёнке проходила под пристальным взглядом старцев с плаката. Собственно, с него и хочу начать эту историю о том счастливом отрезке жизни.

Глава первая. К Андрею Андреевичу.

Это был поздний осенний вечер. За окошком шёл сильный дождь. Я лежал на диване, Колька сидел на своей кровати поверх покрывала, а Серёжа за столом возле окна. На столе горела лампа с фиолетовым абажуром, создававшая в комнате таинственный полумрак. Серёжа читал учебник, то и дело отвлекаясь. То задумчиво смотрел в окно, то начинал крутить глобус. Вдруг он резко повернулся к нам с Колькой и начал говорить серьёзным, даже слишком серьёзным тоном: «Давно хотел предложить вам, мужики, интересную идею. Давайте все наши действия зашифруем под имена этих глубокоуважаемых людей». Он кивнул в сторону плаката с членами политбюро и продолжил так же серьёзно: «Ну, например, захотел ты, Колька, по малой нужде…». «Почему, как что, сразу я?», - возмутился Колька. Его деревенская натура не терпела ни малейшей несправедливости. Серёжа махнул рукой: «Ну, хорошо, хорошо, допустим, это я захотел. Это будет называться, например, к Андрею Андреевичу. А если по большой нужде, то, ну хотя бы, к Николаю Александровичу. А если к девушке на свидание пошёл, то, да вот скажем, к Василию Васильевичу». Его глаза загорелись, он едва сдерживал улыбку. Но Колька всё воспринял всерьёз: «Что-то этот Василий Васильевич слишком старый и некрасивый для девушки. А, Серёг, не очень он подходит». Серёжа откинулся на спинку стула и захохотал. Отсмеявшись, он произнёс: «Ну ты, Колька, даёшь! Не Василий же Васильевич к девушке пойдёт, а мы. Ты, например. А это – так, для конспирации, для прикола». Я, будучи ещё слишком застенчивым и закомплексованным, в эту игру не включился. А Серёжа и Коля взяли листок бумаги и начали составлять целый список. В нём появились Григорий Васильевич, Пётр Нилович и кто-то ещё. И надо же такому случиться, эта Серёжина глупость прижилась. Во всяком случае, Колька, первый из нас начавший отношения с девушками, собираясь на свидание, говорил примерно так: «Я, это самое, сначала к Андрею Андреевичу, а потом сразу к Василию Васильевичу. Вернусь поздно, дверь не запирайте».

А в тот дождливый вечер к нам без стука зашёл Иван Иванович, от которого сильно несло водкой. Начал он, как всегда, с коронного: «Три комнаты, ёпте, чайник в любое время». Затем его взгляд упал на плакат с членами политбюро. Он рассматривал портреты, иногда комментируя: «Громыко Андрей Андреевич, говорят, самый умный там, все иностранные языки знает. Устинов Д.Ф. Да, однако. Помню, когда по телеку передали, что его министром обороны назначили, все упали. Штатский, сутулый, в очках. Вот до него маршал Гречко был, высокий, под два метра, красавец! А этот что?»

При этих словах Серёжа, крутнув несколько раз глобус, произнёс, как бы между прочим: «Устинов Д.Ф. большую часть жизни ракетами занимался и космосом. Это я так, к слову». Иван Иванович даже глаза от удивления выпучил: «Иди ты, а я и не знал. Насте надо будет рассказать, вот удивится. А чего вы на плакате рожицы какие-то нарисовали, цифры какие-то? Вдруг проверка из института придёт. Снимите от греха». Как в воду глядел.

Глава вторая. Как Иван Иванович нас жизни учил.

Через несколько дней, в такой же осенний вечер, Иван Иванович снова заглянул к нам на огонёк. Был он, на удивление, трезвым. Серёжа сидел за столом, я лежал на диване, перебирая струны на гитаре, а Колька пошёл записываться в секцию бокса. Серёжа сказал по этому поводу, что там ему остатки ума вышибут, потом добавил, что и вышибать-то уже нечего. Это его некоторое высокомерие и цинизм по отношению к окружающим, признаюсь, раздражали меня в ту пору. Хотя, в целом, он был парень интересный, боец по натуре.

Иван Иванович начал сразу по делу, даже про три комнаты с чайником промолчал. «Значит так, разговор серьёзным будет. Тут давеча Надька из второго дома ко мне приходила. Дочь у неё «соплячка» в девятом классе учится. Кто-то из вас шуры-муры с ней закрутил. Допоздна где-то всё шляется. Учёбу совсем забросила. Того и гляди в подоле принесёт. А ей шестнадцать только стукнуло. Ясно – нет?»

«Возраст согласия», - неприминул вставить Серёжа. Иван Иванович нахмурился: «Ты, это, бляха-муха, давай, без шуточек своих. Надька фамилии ваши спрашивала, в институт к начальству жаловаться собралась. Ясно – нет? Я не дал. Сам, говорю, разберусь. Признавайтесь, кто из вас этой фигнёй мается?»

Серёжа посмотрел на Ивана Ивановича невинным взглядом: «Зачем же так грубо? А если это любовь? Ромео и Джульетте вообще четырнадцать было. Они, правда, кончили плохо». «Вот-вот, - Иван Иванович присел рядом со мной на край дивана, - и я про то же. Исключат вас из института за малолетку-то. Неужели ровесниц мало? Мы вон, с Настей, с одного года».

Серёжа не унимался: «Если нас исключат, других квартирантов себе найдёшь. Хотя, где ещё такие дураки, чтобы за всё это по тридцать рублей платить?»

Иван Иванович вскочил с дивана: «Я, бляха-муха, руки никому не выкручивал! Ясно – нет? Я предложил – вы согласились! До вас здесь Лёха жил, так его отец даже машину угля привёз».

Неизвестно, чем бы закончился разговор, но в это время кто-то робко постучал в окно, выходившее на улицу. Потом стук повторился. Иван Иванович подошёл к окну. На улице стояла юная девчонка с чёрными, как смоль, волосами. «Чего тебе?» - буркнул Иван Иванович. «Колю позовите», - донеслось с улицы. Иван Иванович замахал руками: «Нету его! Нету! Титьки сначала отрасти, соплячка!» Потом он повернулся к нам и показал кулак: «Кольке передайте, чтобы завязывал всё это, и сами с малолетками ни-ни! С меня пример берите – мы с Настей с одного года».

Глава третья. Проверка жилищных условий.

Наша первая студенческая осень продолжалась. На какое-то время дожди закончились. Установилась тёплая солнечная погода. Деревья оделись в красивый наряд из разноцветных листьев. Воздух был наполнен удивительной свежестью и запахом леса. Недалеко от нашей улицы начинался старинный парк. Его заложили ещё в начале века. Совсем рядом с центральными ухоженными аллеями, находились и совсем заброшенные, без асфальта и даже без фонарей. На одну из этих аллей мы иногда ходили гулять с Серёжей. Колька от таких прогулок отказывался, считал их блажью. Да и времени у него свободного не оставалось. После учёбы шёл в секцию бокса, а по вечерам на свидание, как говорили они с Серёжей, к Василию Васильевичу. Никакие уговоры и запугивания на него не подействовали. Правда, в любовь он не верил. Выдвинул даже теорию о том, что всё это выдумки буржуазных философов. Серёжа пытался объяснить ему, что любовь – это главное, чем одарил человечество Бог. На что Колька всегда отвечал в духе того времени, что Бога-то тоже нет. Едва ли не единственный со всего курса, он записался в кружок научной критики библии и почему-то очень гордился этим.

Как я уже говорил, мы с Серёжей частенько выбирались в парк. У нас даже появилась любимая скамейка на одной из заброшенных аллей. Именно во время одной из таких прогулок он рассказал мне, что в родном городе ждёт его любимая девушка. Он был влюблён в неё с первого класса. Она очень долго не отвечала на его чувства, а в самом конце десятого всё изменилось. Их отношения зашли так далеко, что дело идёт к свадьбе. Он думал о ней каждую минуту, считал дни до выходных, когда можно будет поехать домой. Рассказывал он так убеждённо, что я искренне завидовал. У меня в ту пору девушки не было. Вниманием слабого пола я не избалован и очень комплексовал по этому поводу. Правда мне нравилась одна девчонка с нашего курса, мне даже казалось, что я влюблён в неё, но надеяться на взаимность я не мог. Лена Вахромеева, так звали девушку, была первой красавицей курса и пользовалась большим успехом у мужской половины. Да к тому же говорили, что у неё жених служит в армии, и она его ждёт. Даже сейчас, по прошествии многих лет, я должен признать, что мне мало встречалось девушек и женщин подобной красоты и обаяния. У Лены были правильные черты лица, красивые карие глаза, длинные пушистые ресницы, тёмные, спадающие до плеч волосы, стройная фигура. А ещё она была весёлой и общительной девчонкой. Я твёрдо решил, что обязательно расскажу о своих чувствах Серёже и попрошу у него совета.

В ближайшие выходные наши поездки домой отменились, потому что комитет комсомола факультета поручил нашему курсу выехать в воскресенье в подшефный детский дом. Все иногородние студенты были недовольны. Громче всех возмущался Колька. Он вообще считал, что любая общественная работа мешает учёбе.

Вернувшись на нашу окраину после субботних занятий, мы не знали чем себя занять. Говорили обо всякой ерунде. Снова воспитывали Кольку на счёт отношений с малолеткой. Он огрызался, иногда отвечал матом. Как всегда, неожиданно появился Иван Иванович, слегка «поддатый». Как-то загадочно улыбнувшись, он произнёс своим неприятным голосом: «Ну что, достукались? Как я и говорил, пришла из вашего института комиссия. Сейчас за всё с вас спрос будет. И за плакат этот, - он кивнул в сторону портретов политбюро, - и за малолетку, и вообще…». Что «вообще», он сказать не успел. В прихожей послышались шаги, затем в дверь осторожно постучали. Голос Ивана Ивановича: «Входите!». Дверь открылась и на пороге появилась она – Лена Вахромеева, в джинсах, короткой кожаной куртке с расстёгнутыми пуговицами. Она вошла, улыбнулась, и у меня где-то внутри зазвучала музыка, красивая музыка, орган.

Лена сообщила, что по поручению профсоюзного комитета проверяет жилищные условия иногородних студентов: «Иван Иванович уже рассказал мне про три комнаты и про чайник в любое время. А ещё про то, что они с Анастасией Сергеевной заботятся о вас, как о детях родных, воспитывают».

При этих словах Иван Иванович расплылся в улыбке. Лена достала из сумочки кожаную тетрадку и села за стол писать акт. Взяла в руки фотографию в рамочке, стоявшую рядом со стопкой книг. Поднесла поближе и спросила почему-то Серёжу: «Это твоя девушка?» Серёжа улыбнулся, как всегда, загадочно и слегка высокомерно: «Можно и так сказать. Поэтесса любимая – Вероника Тушнова». «Красивая», - единственное, что Лена сказала в ответ. Такую поэтессу она не знала, в школьной программе её не проходят. «Почему она всё время смотрит на Серёжу, задаёт вопросы только ему? Почему на меня даже не обращает внимания?» - мысли, одна за одной, кружились в моей голове: «Надо бы предложить ей чаю. Вот только конфеты мы все съели. Последнюю Колька слопал ночью, когда пришёл со свидания». Лена закончила составлять акт и попросила всех расписаться. Первым подпись поставил Иван Иванович, не преминув при этом вспомнить про три комнаты и чайник. Затем расписались Коля и Серёжа. Наконец настала и моя очередь. Я с волнением взял ручку из её рук, на секунду наши пальцы коснулись друг друга, и у меня застучало в висках. И в это самое время пошёл дождь. Откуда он взялся? Небо весь день было чистое. Дождь стучал по крыше, по металлическим карнизам. Во дворе дома и на улице образовались лужи.

«Какая жалость. Я зонт дома оставила, а ещё по двум адресам нужно успеть», - голос у Лены красивый, спокойный, уверенный, как бы говорящий, ну раз так, придётся у вас сидеть. И тут, совершенно неожиданно для меня, опять встрял Серёжа: «У меня есть большой зонт с бамбуковой ручкой. Я провожу тебя». Дальнейшее было словно в тумане. Серёжа одевал длинную осеннюю куртку, доставал из шкафа в прихожей зонт. Откуда он только взялся, я никогда его там раньше не видел. До сих пор сохранилось у меня в памяти, как шли они под зонтом под ручку, прижавшись друг к другу.

Я лёг на диван и молча уставился в потолок. Вот тебе и друг! Вот так он любит свою девушку в родном городе. Лицемер. Самый примитивный лицемер.

Часа через два начало темнеть. Колька всё это время восхищался Серёжей: «Какой молодец! Склеил тёлку за пять минут! Видел, как она к нему прижалась?» При слове «тёлка» мне захотелось заехать ему по морде, по этим противным усам. Затем Колька начал одеваться. Что-то из вещей долго не мог найти, чертыхался. Потом сказал, что он к Василию Васильевичу, хлопнул дверью и ушёл, а я остался один. Не заметил, как по лицу потекли слёзы, горячие, солёные, вытирать их не хотелось.

Я не заметил, как уснул. Спал долго, сейчас уже точно не помню сколько. Кажется, снилась музыка, возможно, снова орган. А ещё, красивые Ленины глаза и большой Серёжин зонт с бамбуковой ручкой.

Посреди ночи вернулся Колька, быстро разделся и лёг спать. Спал он всегда в трико. Как-то признался, что стесняется слишком волосатых ног. Колька ещё не успел уснуть, как вернулся Серёжа. Они ещё долго разговаривали шёпотом, чтобы не разбудить меня. Из их разговора я узнал, что Серёжа проводил Лену до остановки троллейбуса, а возвращаясь обратно, встретил своих одноклассников и просидел с ними до глубокой ночи. Этот случай надолго убедил меня, что не нужно делать поспешные выводы.

Глава четвёртая. О том, как мы выбирали новую девушку.

Я очень люблю зиму. Иногда часами могу смотреть, как падает за окном снег. Кое-кто из моих друзей и знакомых считает, что зимний городской пейзаж – это как картина графика – белое-чёрное, без полутонов и оттенков. Может быть это и так, но в этом - своя прелесть. В графике есть определённость, добро – это добро, а зло – это зло, и никаких между ними переходов.

В тот год зима наступила внезапно. Ещё вечером шёл дождь, в многочисленных лужах плавали опавшие листья, а ночью ударили морозы и всё вокруг замело. В тот день, когда мы ехали на троллейбусе на занятия, на задней площадке стоял в лёгкой осенней ветровке студент из Африки. Им почему-то не успели выдать зимнюю одежду. Африканец дрожал от холода, а один из пассажиров, усмехнувшись, потряс его за плечо и произнёс: «Что, сынок, чай не Африка?».

Вечером того же дня нас ждал неприятный сюрприз. К нашим хозяевам днём снова приходила Надька из второго дома – мать Колькиной подруги. Она на полном серьёзе заявила, что пойдёт не только в наш институт к начальству, но и в милицию с заявлением. Хозяева склонялись к тому, чтобы выселить нас всех или хотя бы Кольку, но боялись, что в середине учебного года других жильцов не найдут, а девяносто рублей в месяц на дороге не валяются. Ситуация осложнялась ещё и тем, что Колька по-прежнему не верил ни в какую любовь. Любовь так и осталась для него выдумкой буржуазных философов. А с Надиной дочкой, которую звали Катя, он просто развлекался. Поскольку на улице было уже холодно, то их встречи перенеслись в нашу комнатёнку. По субботам и воскресеньям, когда мы с Серёжей уезжали домой, а хозяева, как обычно, после программы «Время» ложились спать, Катя тихонько проходила через двор и оставалась с Колькой до раннего утра. В этот вечер Кольки не было дома, он занимался в секции бокса, поэтому бурную тираду Ивана Ивановича пришлось выслушать нам с Серёжей. Когда за ним закрылась дверь, мы, честно говоря, приуныли. Серёжа начал рассказывать, как ходил сегодня по магазинам в центре города в поисках лимонов. Лимоны просил купить дедушка, которому их посоветовали врачи. «Представляешь, полки магазинов совсем опустели. Даже за рыбными консервами очередь», - горячился он, рассказывая всё это так, будто я только что прилетел с другой планеты. Выговорившись, Серёжа сел за стол и начал, по привычке, крутить глобус: «Я понимал бы всё это, если б у Кольки была любовь. А так, просто пудрит девчонке мозги, развлекается, тешит своё самолюбие. Это у нас на курсе он провинциал из деревни, а для Катьки – гений. И почти сам Господь Бог», - Серёжа с лёгкостью переключился с пустых полок в магазине на Колькины проблемы. Впрочем, теперь это становилось и нашими проблемами тоже. Переезжать зимой, в середине учебного года, совсем не хотелось.

«Знаешь, - задумчиво начал Серёжа, как бы рассуждая сам с собой. Он называл это «погонять шары» или «попробовать идею на зуб». «Знаешь, а может сыграть на Колькином тщеславии. Велика заслуга – охмурить троечницу Катьку с окраины. Вот, если бы умную красивую девчонку, ровесницу из интеллигентной семьи… Для этого и самому над собой работать надо». Мне ход Серёжиных мыслей не понравился. В отличие от Кольки, я-то как раз в любовь верил и считал, что её нельзя вызвать искусственно. Любовь должна придти сама, словно удар молнии. Ба-бах – и всё, влюбился, на всю жизнь. Мои отношения с Леной Вахромеевой были на прежнем уровне, как говорил Серёжа, правда, по какому-то другому поводу «околоноля», одним словом. Я по-прежнему боялся признаться ей в своих чувствах. Да что там, ей, даже друзьям ничего не сказал.

На нашем курсе учился некто Литвинов, неприятный тип с бородой и в очках. Был он гораздо старше всех нас, женат вторым браком, имел детей. И при этом, все разговоры у него только про баб. Он говорил, что может охмурить, а потом бросить, любую. Колька считал его своим кумиром и пытался даже в чём-то подражать ему. А я Литвинова презирал. Один его вид вызывал у меня бурный протест внутри. Серёжа мою оценку разделял и сказал о нём однажды, как всегда, между делом: «Подонок ещё тот». Так вот, сейчас этот подонок начал подбивать клинья к Лене, и я очень боялся, что он затуманит ей голову. «В каких облаках ты витаешь?» - услышал я голос Серёжи. Он держал в руках фотографию нашего курса, сделанную во время посещения подшефного детского дома. «Давай, присоединяйся, будем выбирать объект для Колькиной любви», - Серёжа улыбнулся, как всегда, хитрой улыбкой. «Нет никакой любви. Это всё выдумки буржуазных философов», - процитировал я Кольку. Серёжа пропустил это мимо ушей, махнув рукой, как бы говоря, «не повторяй всякие глупости». Он начал давать характеристики нашим девчонкам: эта – слишком умная, эта – слишком глупая, эта худая, эта толстая, эта – слишком расчётливая и так далее. В результате, методом отсева, остались две кандидатуры – Лена Вахромеева и Оля – комсорг Колькиной группы, кудрявая брюнетка, невысокого роста, в очках, обаятельная, по слухам, писала стихи. «Давай, как в странах загнивающей демократии, проведём тайное голосование из двух кандидатур», - предложил Серёжа. И не дождавшись моего ответа, начал готовить для выборов бюллетени, вырвав два листка из тетради в клеточку. Под урну для голосования он решил использовать коробку из-под обуви, сделав на крышке надрез ножницами. Через десять минут уже подводились итоги. Победителем единогласно стала Оля. Почему я вычеркнул Лену, думаю, объяснять не нужно. А вот мотив голосования Серёжи был не понятен. «Вот и отлично, - сказал он, довольно потирая руки, - Я сейчас набросаю план действий, а ты, знаешь что, достань из холодильника водку, у нас там есть ещё немного, и сообрази что-нибудь из закуски, хотя бы огурчиков солёных. Мой отец лет двадцать возглавляет участковую комиссию, так они, как голоса подсчитают, так сразу маленький банкет». Пока я готовил закуску, Серёжа, под мелодию Джо Дассена из катушечного магнитофона, быстро набросал план действий операции под кодовым названием «Новая девушка для Кольки». Первым пунктом значилось написание письма с признанием в любви. Пока мы пили и закусывали под Джо Дассена, Серёжа импровизировал на тему письма, обдумывая каждое слово. Потом мы вернулись к теме пустых полок в магазинах, сплошного формализма и словоблудия на семинарах по общественным наукам. Говорили ещё о каких-то всем известных недостатках. Члены политбюро с плаката осуждающе смотрели на нас. Во время шумного спора мы не заметили, как появился Колька и положил конец дискуссии, сказав: «Зато у нас самые лучшие в мире танки!»
Вторая часть рассказа здесь 

Автор: Владимир Ветров