Внучка генерала.

Часть 5. Окончание
(Начало..,см.в комментариях 👇)
Часам к трем дня следующего к их даче подкатила светлая машина "Победа" с пологой крышей. Из нее выскочил моложавый мужчина в военной форме.
Ника была во дворе, она сделала шаг навстречу мужчине, он застыл на секунду, а потом схватил ее в охапку:
– Как ты похожа, как похожа на Галку! Неужели я тебя нашел?
– Нее, это я Вас нашла, дядь Борь. Вместе с Дядёсипом мы Вас нашли.
– Вероника, не выкай ты мне, дорогая... Я дядька твой родной. Считай, отец.
Из дома вышел Михалыч, поздоровались за руку. Но Борис притянул Михалыча к себе, обнял. В горле и у него встал ком, он развел руками и не смог ничего сказать.
Бориса ждали, стол уж на веранде был накрыт. Позвали и водителя Победы.
– Поехали, Осип Михайлович. Хотите, оставайтесь в Ленинграде с нами. У нас большой завод в Выборге. Место найдем, комнату выбьем.
– Спаси-ибо, – Михалыч улыбался, было ему приятно, – Вы уж не первый, кто зазыват. Командир вон тож заладил... Почему-то вы, питерские, решили, что лучше Ленинграду вашего и мест нету. Вот и Ника всю жизнь – Ленинград, Ленинград... Так и повез... Но я домой вернусь. Моё место там. Где родился, там и помирать...
– Ну, сейчас-то, в гости на дачу, поехали! На рыбалку сходим.
– Я попозже приеду, коль зовёте. Через пару дней. А пока вон Нику забирайте, а у меня кое-какие дела тут есть.
– Какие дела, Дядёсип? Ну, какие! ...
Михалыч проводил их до машины, помахал Нике, вернулся в дом. Он взял в руки большие ножницы, пошел в ванную.
Глядя на себя в круглое зеркало, он безжалостно отрезал бороду, сбрасывая ее в мешок, чтоб потом сжечь на дворе. Нашел опасную раскладную бритву, подточил ее о портупею, которая висела на веранде, и очень медленно, сантиметр за сантиметром, начал удалять щетину.
А потом долго ещё смотрел на себя в зеркало. Темные глазницы и розовый незагорелый подбородок.
Старик? Или может ещё и не старик? Было Михалычу всего-то пятьдесят девять лет.
Вечером приехал Павел и не узнал его.
– Михалыч! Ого! Всё-таки уговорили мы тебя! Или...
– Или не или ... Смотри – какой дурной. Поллица, как у поросёнка – белое.
– Так это дело пары дней на солнце. Зато молодым каким стал! Красавец, просто.
– Рубаху на завтра дашь?
– Рубаху? Дам, конечно. Верка моя из обожает, вон, полон шкаф. Выбирай. А костюм? Костюм хочешь? Подарю...
– Да нет. Костюм не надо. Это ж костюм!
– Михалыч, не нужны б мне были ни рубахи, ни костюмы, коль ты б тогда меня не вытянул...
Но Михалыч от костюма отказался. Постирал свои штаны, нагладил рубаху новым электрическим утюгом, а утром дня следующего расчесал довольно густые для его возраста седеющие волосы и вместе с Павлом, на его машине, отправился в город.
– Цветы купи. Женщины любят, – говорил Павел, глядя на дорогу.
– С чего это ты решил, что я к бабе? – фыркал недовольно Михалыч.
– А то не видно... , – лукаво косился на друга Павел.
Михалыч качал головой, делал вид, что тот ошибся.
– Тут остановлю. Вон у метро цветы продают, – тормозил Павел.
– Да пошел ты! – хлопнул дверцей Михалыч.
Но дождавшись, когда машина командира исчезнет в бесконечном потоке других автомобилей, подошёл к цветочнице.
А услышав цену, махнул рукой.
Глупости какие – за цветы такие деньги отдавать. У них в деревне и получше растут, бери себе бесплатно. Он направился в гастроном. Купил хлеба, колбасы, конфет и халвы. И был чрезвычайно доволен своим правильным выбором.
Ишь ты...цветы. Завянут к вечеру...
Направлялся он к Светлане Николаевне. Она не сразу его узнала.
– Вы кому звоните?
– Вам...
– Осип Михайлович! Вы ли это? А где борода и Вероника?
Ее немного встревожил его одинокий визит, но было заметно, что она рада. На этот раз она пригласила его прямо в комнату, накрыла чай.
Он рассказал ей о том, как приехал к ним Борис, как рад был он встрече с племянницей.
А потом, немного стесняясь, помешивая ложкой чай чересчур громко от волнения, он сказал:
– Николаевна, а чего тебе этот город? Поехали со мной в деревню. Ты, помнится, хотела... Дом там, хозяйство...
Рука Светланы Николаевны застыла с ложкой варенья, оно капало мимо блюдца.
– Это как это – поехали?
– Так. Сядем в поезд. Билет я куплю. Не понравится –насильно держать не стану. По грибы пойдем. У нас много грибов-то... Ягоды уж, правда, кончились, – потом он вспомнил, и как будто цепляясь за соломинку, – О! Малина! Малина есть. Поехали?
– И в качестве кого я поеду, – уже всё поняла и успокоилась Светлана Николаевна.
– В качестве... В каком качестве. Просто поедем, жить станем вместе. Хочешь гостьей живи, а хошь...
Он замолчал, казалось, должна ж понять, чего мучает? Не был он красноречив...
– А хошь... Договаривайте, Осип Михалыч, –Светлана была настойчивой.
– Ну, чего, маленькие мы что ли? – злился Михалыч, – А хошь – женою будешь.
– Ох, женою...
Светлана увидела варенье на столе, взяла тряпку, начала вытирать.
Немного помолчали.
– Время мне нужно, Осип Михалыч. Подумать надо. Так сразу разве решишь.
– А нет у нас времени. Чай, уж не молодые. Не нравлюсь, наверное. Дурак деревенский...
– Не обижайтесь. Совсем нет. Нравитесь. А сейчас, без бороды, так вообще..., – она опустила глаза, – Но говорю же, время мне нужно.
– Сколько? Дня через три уж поехать бы.
– Ох, быстрый Вы... Нет. Мне побольше времени нужно. Я нерешительная по жизни. Я напишу Вам. Вы адрес оставьте.
– Да не умею я читать по- письменному, – Михалыч расстроился.
– А я печатными напишу буквами. И Вы мне пишите. Пожалуйста, дайте мне время, Осип.
– Как мальцы будем писаться. Поехали б сразу, да и всё тут, – он загрустил, – Может тебе цветы купить надо было?
Светлана Николаевна отвернулась, старательно пряча улыбку. Вот так за ней никто не ухаживал. Но ей, почему-то, это очень нравилось.
***
Шел дождь. Говорят, в дорогу это хорошо. Но было всё равно немного грустно. Михалыч возвращался в Красноярск один. Шутил, что проспит до самого Красноярска.
Зато провожала его большая компания: Ника, Борис с детьми и Мариной, Павел с другом и Светлана Николаевна.
– Я писать буду каждый день, – тихонько говорила Ника Михалычу, сдерживая слезы, потому что перед входом в вокзал, он строго ей велел – сопли не распускать!
– Давай! Как учиться поступишь, напиши.
– Говорю же – каждый день буду. Вот, – она сунула ему свёрток с едой, хоть уж и собрал он себе провиант.
– Только знаешь же...
– Да, постараюсь печатными.
– И я буду писать, Осип Михалыч, – добавляла Светлана Николаевна.
– Я плохо пишу, не ждите от меня. Чего уж..., – отвечал Михалыч.
Прилюдно они свои слегка начавшиеся отношения не афишировали, но Павел, конечно, обо всем догадался.
– Дядёсип, ты, как приедешь, Серёже передай, что я и ему напишу тоже. Обязательно передай.
– Передам, чего уж...
Такого внимания к своей скромной персоне Михалыч стеснялся. Смотрел на пути, ждал огней поезда. Скорей бы уж это нелегкое расставание завершилось. Миссию свою он выполнил – считай вырастил девчонку. Теперь пусть с родными живёт.
Поезд обдал белыми горячими парами. Михалыч крепко сжал обе руки Ники, обнял Павла, пожал руку Борису. Каким образом прощаться со Светланой он так и не решил, поэтому просто кивнул, зашёл на площадку и долго стоял ещё там, с нетерпением ждал отправления.
– Хороший мужик Осип. Надёжный! Представляете, крыльцо нам на даче сделал, пока гостил, – сказал как бы невзначай Павел Светлане.
Та кивнула и смахнула слезу.
А когда поезд тронулся, когда сел Михалыч на свое место, почувствовал такую пустоту, что хоть волком вой. Надо было спасаться. Всегда помогала еда. Он открыл сверток, который сунула ему Ника.
Там была ветчина и хлеб, а ещё лист бумаги. Он развернул его, а там письмо. Михалыч начал читать, потому что написано оно было крупными печатными буквами:
" Письмо 1.
Дорогой мой отец! Спасибо тебе за всё. Я просто осталась учиться в Ленинграде. Я хочу учиться. Но ты – мой отец навсегда. Я приеду домой. Обещаю. Твоя Ника."
Михалыч прочитал его раз пять. А ведь и правда. Чего это он расквасился? Теперь уж родные они души, как ни крути... Дай Бог, свидятся...
Он съел бутерброд. Проводница принесла ему чаю. Потом забрался на верхнюю полку и уснул. Спал он много, почти всю дорогу до Красноярска.
***
А Ника с Мариной и мальчиками до конца августа жила на даче. Марина излишне хлопотливая и заботливая вскоре поняла, что Ника совсем не ребенок, а скорее помощница. Часть домашних дел Ника взяла на себя.
А ещё они ходили купаться, гуляли по окрестностям.
Самым удивительным оказалось то, что здесь, буквально в двух- трех километрах от домов, обитали лоси. Нику учили кататься на велосипеде. А ещё она взялась обрезать деревья в саду, ей помогал Вася с мальчишками друзьями.
– Вероника, а у вас в Сибири медведи есть?
– Конечно, есть. И едят они болтливых мальчишек.
Эти мальчишки были так похожи на нее тогдашнюю. Не было в них деревенской сдержанности, какой и ей пришлось учиться.
Ника скучала. Да, это была жизнь-мечта, это была мамина дача, но ...
Ей вспоминались места родные, ее огород, собаки и кошки, школа, подруги, баба Дуся с ее пирогами и теплой печкой, Михалыч, и, конечно, Сережа.
Вечерами встречали они с работы Бориса, ужинали на веранде, а потом она писала письма. Печатными буквами – Дядесипу, которого уж и правда считала отцом, красивыми росчерками – Сергею.
От Сергея первое письмо получила она лишь через две недели. Грустное письмо, почти прощальное. Писал он, что догадывался, что она не вернется, что теперь, мол, она ленинградка, и их деревню скоро забудет.
Ника полночи просидела над ответом. Получилось пылкое вдохновенное послание – опровержение его доводов.
В центральных районах к тому времени ввели десятилетнее образование. Решили, что Нике нужно идти в восьмой класс.
В конце августа переехали они в квартиру Бориса в Выборге. Здесь было множеством красивых и полезных вещей, шикарная ванная, но небольшая кухня. Было не так свободно, комнату они делили с Мариной. Жизнь тут так завертела, что некогда было продохнуть.
Они собирались в школу. Марина загорелась сборами Ники. Выбирала кружевные воротнички и манжеты на школьное форменное платье. Вместо чулок купили ей колготки с узором, чудесную шерстяную кофточку бледно-голубого цвета с рельефными косичками безупречной вязки, перламутровыми пуговками, иероглифами и бордовым птичками на карманах.
Таких волшебных вещей у Ники не было никогда.
Нике пришлось наверстывать учебу. Она почти сразу стала комсомольским активистом. А ещё пошла танцевать в художественную самодеятельность школы. Хотелось успеть все: субботники, бассейны, спорт, экскурсии...
Нику куда-то возил Борис. Представляли ее, как внучку генерала Киреева, даже ветераны жали ей руку, а молодые военные улыбались. Она участвовала в праздничных встречах ветеранов, читала стихи. Борис таскал с собой трофейный фотоаппарат под названием "Лейка", фотографировал ее. Потом они с мальчиками проявляли фото и парочку Ника отправила Михалычу и Серёжке.
Теперь она и выглядела по-другому – белые банты, костюм. Она вертела в руках фотографии, нравилась самой себе.
А вечерами вспоминала свою деревню и строчила письма.
На октябрьские после демонстрации поехали они с Борисом к Светлане Николаевне. Она была рада видеть их, но Борис спешил, посидели у нее недолго. Когда уезжали Светлана призналась Нике:
– Вероника, а я жалею, что не отправилась с Осипом Михайловичем. Ведь он меня с собой звал.
– Звал? И почему Вы не поехали?
– Ну, не пристало даме моего солидного возраста вот так сразу соглашаться. А может надо было? – она как-то вся сникла, губы ее задрожали.
– Светлана Николаевна, нам с Вами нужно съездить туда, – взяла ее за руку Ника, – Я тоже скучаю.
– Вот восьмой класс окончишь... Как раз я думал, что одну тебя отпускать опасно, – улыбался Борис, – Представляете, Светлана Николаевна, мои лейтенанты у меня просят позволения приударить за племянницей. Она очаровала всех.
– Ну, уж, – отмахивалась Ника, – У меня есть друг, – вдруг призналась.
– Друг? Ничего себе! Ты не говорила о женихах.
– Да какой жених. Просто Серёжка, сосед. Он тракторист. Мы переписываемся.
– Нет, вы посмотрите на нее, за ней офицеры приударить хотят, а она... тракторист, – Борис разводил руками, – Светлана Николаевна, я вам путевку достану в дом отдыха. Поедете?
***
К весне Ника вдруг заметила, что Марина грустит. Она вдруг стала безмолвная, задумчивая.
– Марин, что-то случилось?
– Что? А, нет... Нам надо уборку затеять. Едет Маргарита Семёновна в отпуск.
– Да? Наконец-то я и с ней познакомлюсь.
Но знакомство это было странным. Маргарита заехала всего на несколько минут, забрала мальчиков и привезла их на следующий день. Нике лишь кивнула, когда представил ее Борис.
Только тогда Ника узнала, что Борис и Маргарита разводятся. Так удивительно это было – женщина оставляла детей мужу. Уже не было войны, уже ничто не могло помешать матери быть рядом с детьми, но она выбрала другие далёкие отношения.
Мишка ещё мало что понимал, а Вася загрустил, замкнулся. И тогда Ника, лёжа вместе с ним на диване, рассказала ему всё-всё о себе. Рассказывала и плакала – по маме, по Михалычу. И пока рассказывала, все больше понимала, как же она любит его, как скучает.
– Да-а... Жалко маму твою. И Михалыч твой – кремень-мужик, – Васька слушал внимательно.
А потом всё стало ясно. Марина, заменившая в последнее время мальчикам мать, получила предложение от Бориса. Она мучилась, долго не соглашалась. И даже Нике пришлось принять участие в уговорах.
– Марин, но он же любит тебя.
– Не все дозволено, даже если любишь. Понимаешь?
– Нет. Не все дозволено таким юным, как я. А если вы оба друг друга любите, значит должны быть вместе.
И в мае Борис и Марина зарегистрировались. Дома тихонько отметили это событие. Мальчики, чуть робко, но тоже приняли это. В их жизни ничего не изменилось.
***
Михалыч ворчал. Ника писала слишком часто. Почтальонша велела приходить за письмами самому. Ника забывалась, переходила с печатных букв на письменные, Михалыч не успевал прочесть и понять одно письмо, как уж приходило следующее. Хорошо хоть, письма она нумеровала:
" Письмо 94.
Здравствуй, отец! Сегодня мы выступали в ДК. Я пела в хоре. Это было соревнование. Мы заняли второе место. Вчера работали на трикотажке, шили настоящую продукцию. У девчонок было много браку, а у меня – пять изделий и все без брака. Меня похвалили.
Я скучаю по тебе, по деревне и по нашим снегам. В Ленинграде сейчас дождит..."
Он знал все ее новости до мелочей, знал, что Борис теперь с Мариной. Не знал он только о том, что Светлана тогда сказала Нике. Ника намеренно об этом не писала.
К нему частенько забегал Сергуня, помогал разобраться в письмах, а ещё помогал перекрыть крышу.
У Михалыча появилась масса дел. Вдруг пришел стимул – привести в порядок дом и двор. Этим он и занимался. По осени провел в дом воду, выкопал сливную яму, посадил за забором сирень. А зимой ремонтировал помаленьку дом.
Искра надежды, что Светлана приедет, жила в сердце. Она писала. Не так часто, как Ника, но писала теплые приятные письма. В них она ничего не обещала, просто сообщала какие-то Ленинградские новости, присылала открытки, и совсем немного писала о себе.
Михалычу написать письмо было проблематично, и он за помощью опять бегал к Серёге. Тот, пряча улыбку, письма сочинять помогал. А Михалыч стеснялся своего вдруг открывшегося красноречия.
"Сугробы у нас на соснах, словно облака с неба упали"
***
Наступило лето. Было оно ещё довольно прохладным. В начале июня прибежал к нему Сергей.
– Михалыч, Михалыч!
Михалыч вышел с огорода, напуганный таким криком.
– Михалыч, Ника едет!
– Тьфу ты, леший! Напугал! Думал, горит чё... Чего орешь-то?
– Так ведь завтра уж поезд, письмо задержалось. А я в полях. И машины там все. Как встретить-то на станции?
– Как-как. На телеге. Поеду на работу да и встрену...
– Так ведь, – Сергуня отпустил голову, – Так ведь городская она. Пишет вон – на машинах привыкла красивых, а мы...
– Ниче. Накаталась на машинах, пусть и на телеге прокатится. Чай, не барыня...
Михалыч был не исправим.
– Михалыч, а я как с Димитрова поля вернусь, так и сюда. Скажешь ей, ладно? Я постараюсь, встану пораньше, но там же бригада...
– Да чего она, не понимает? Не бойся. Во сколько поезд-то?
***
Михалыч бороду так и не отрастил. Теперь его лицо с ровным загаром было как будто выточено – тонкие провалы щек, сильный подбородок. Он стоял на платформе, щурился на ветру, искал глазами Веронику, когда сзади, запыхавшись, подбежал Сергуня.
– Успел!
– Вот ты неугомонный...
На их станции вышли только двое – в светлом плащике с небольшим аккуратным чемоданом, Ника, и в длинной вязаной кофте Светлана Николаевна. Конечно, вперёд Михалыча к ним подбежал Сергуня.
Решили разделиться. Светлана выбрала телегу, а молодежь покатила в деревню на тракторе.
Михалыч молчал, погонял лошадку. Светлана легла на брошенное на телегу стёганое одеяло. Оно пахло рекой. Она закрыла глаза, и пришло дежавю из детства – будто она – маленькая девочка и везёт ее отец. Над головой сходились сосны, скрипела телега, пели птицы. Как же хорошо ей было сейчас!
– Осип Михалыч, Вы живёте в раю?
– Это кому как...
– Не ждали меня?
– Ждал... Сирень у дома посадил. Как доехали-то?
– Ох, долгонько. Тяжкая дорога. Обратно уж пусть молодежь без меня едет. Я попробую остаться. Примете?
Михалыч дёрнул лошадёнку, она встала. Он обернулся.
– Молодежь? Это как же?
– А вот так, – она привстала, – Вашему Сергею Вероника предложение привезла – учиться в Ленинграде. Сюрприз. Он же толковый. Вот и... Борис постарался. В кадетку его, а потом в военное училище. Пойдет, как думаете?
– Сергуня-то? Думаю, пойдет. Он ведь тоже учиться мастак...
– Вот и пусть. Станет офицером. А квартиру я свою сдала. Думаю у вас тут, в красоте этой, задержаться. Ох, а воздух тут какой!
Михалыч глубоко вздохнул, пошел на обочину, сорвал несколько ромашек и, как-то уж совсем без неловкости, приподнес их своей женщине.
А потом дёрнул вожжи...
Жизнь продолжалась. И дорога лесная, и дорога жизненная были ровны и отрадны.
Автор: Наталья Павлинова, «Рассеянный хореограф»