https://ok.ru/group/70000003917036/topic/158112455409132
Август в Подмосковье разлился густыми, почти осязаемыми красками. Воздух, еще прохладный утром, к полудню наливался тяжелым медовым теплом, пропитанным ароматом нагретой хвои, спелой пыльцы и далеких дымков. Солнце, нещадное в зените, заставляло асфальт маревить, превращая дальние участки дороги в зеркальные лужи. По обочинам, отяжелевшие от пыли и влаги, стояли в зеленом убранстве березы и клены, их листва уже местами тронулась первым робким золотом и багрянцем – предвестником осени.

Небо было высоким, бездонно-синим, с редкими, словно ватными, кучевыми облаками, лениво плывущими куда-то на восток. Эта яркая, почти кричащая жизнеутверждающая природа за окном новенького автомобиля Глафиры Андреевны казалась ей странно чужеродной, диссонирующей с ее внутренним состоянием.

Глафира молча смотрела на мелькающие пейзажи. Руки крепко сжимали руль, но мысли были далеко. Не на предстоящих переговорах по слиянию, не на презентации нового креатива для рекламной кампании, даже не на вчерашнем ужине с тем молодым архитектором, чье имя уже начинало стираться из памяти. Нет. Весь ее внутренний монолог крутился вокруг одного: видеозапись. Той самой, что прибыла в конверте без обратного адреса.

— Холдинг… – мысленно произнесла она с горьковатой усмешкой, — вся моя жизнь. Лучшие годы. Контракты, совещания, акционеры, прибыль. А что в сухом остатке к сорока годам? Офис в башне “Москва-Сити”, счет в банке, квартира с видом на Кремль… и пустота. Любовники? Мимолетные тени. Семья? — Глафира резко нажала на педаль газа, обгоняя медленно плетущийся грузовик. Грубый рев мотора на секунду заглушил внутренний голос. Но лишь на секунду.

Семья…. Тихий, вечно уставший отец, Андрей Семенович. Его руки, вечно в масляных разводах и мозолях, запах солярки, который не выветривался даже после душа. Его молчаливое присутствие в углу кухни, за стаканом холодного чая. И мать. Тамара Николаевна. Вечно недовольная, вечно ворчащая, с лицом, на котором радость не гостила, кажется, никогда. Запах фабричной пыли, дешевого одеколона и вечного раздражения. “Ткачиха и шофер… – пронеслось в голове, — а на пленке? Андрей Семенович, но какой-то другой. Уверенный. Мать… Людмила? Не Тамара. И та девочка… Маша. Сестра? Двойняшка?”

Это было не просто непонимание. Это было крушение фундамента. Все, что она знала о своем прошлом, о себе самой, оказалось ложью? Или пленка – чья-то злая шутка? Но зачем? И почему мать – Тамара – так легко, почти с облегчением, порвала с ней все связи после смерти отца? “Единственная дочь… – подумала Глафира с новой, непривычной для нее горечью, — хотя, если есть двойняшка, то я уже не единственная? Да и не Тамарина!”

Рядом, на пассажирском сиденье сидела Татьяна Сергеевна Гришина, лучшая подруга и цепкий журналист по профессии. Таня профессиональным взглядом внимательно наблюдала за Глафирой. Она видела напряжение в ее скулах, белеющие костяшки пальцев на руле, отсутствующий взгляд.

— Глаш, ты как? – осторожно спросила Татьяна, откладывая телефон, — не передумала? Последний поворот на Клещеевку через пять километров.

Глафира вздрогнула, словно очнувшись.

— Нет, не передумала. Просто… — она сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе привычный деловой тон, но голос выдал легкую дрожь, — просто пытаюсь понять, как так получилось, что Татьяна Гришина, звезда журналистики, в субботу мотается со мной в какую-то глушь вместо того, чтобы быть на светском рауте или в теплой постели с новым бойфрендом.

Татьяна фыркнула.

— Бойфренды приходят и уходят, а подруги юности — навсегда. Да и какой раут? После твоей истории с пленкой мой профессиональный нюх просто взвыл! Это же сенсация! Успешная бизнес-леди, королева рекламы, вдруг узнает, что ее жизнь – возможно, сплошная мистификация? Это круче любого детектива. Честно, Глаш, я до сих пор под впечатлением. Ты показала только кадр, но лица! Твой отец, Андрей Семенович — светлый, улыбающийся, счастливый. Когда это такое было? Сколько помню твоего отца, он всегда был угрюмый. Ты хоть раз в жизни видела, чтобы он улыбался? Мать – незнакомая женщина и девочка Маша — как твое отражение.

— Не напоминай, – буркнула Глафира, — я всю неделю пыталась работать. Бесполезно. Цифры плывут перед глазами, а вместо лиц акционеров вижу эту Людмилу и Машу. Это сводит с ума. Я не могу сосредоточиться. Для меня это нонсенс. Я всегда контролировала все. А тут, черная дыра в собственном прошлом.

— Твоя мать — Тамара Николаевна, — продолжила Татьяна, глядя на Глафиру с неподдельным сочувствием и жгучим интересом, — она ключ. Единственный живой свидетель. Ты же не общалась с ней… сколько? Лет пятнадцать? Больше?

— Со второго курса университета наше общение стало очень ограниченным. Сначала годами не общались, потом она обо мне вспомнила. Вспомнила, когда понадобились деньги, – холодно констатировала Глафира, — после гибели отца, она сама сказала: “Убирайся к своей столичной жизни и не появляйся больше”. И я убралась. Охотно. Облегченно. Платила за ее существование – сначала за квартиру, коммуналку, потом, когда узнала про инсульт и то, что она там одна, устроила в этот пансионат. Дорого, но для меня это копейки. Видеться… Нет. Не было ни желания, ни необходимости. До этой чертовой видео записи.

— А сейчас? Что ты скажешь ей? – спросила Татьяна.

Глафира сжала губы.

— Не знаю. Посмотрю в глаза. Увижу… узнаю ли я в этой разбитой параличом женщине ту самую вечно злую, недовольную Тамару Николаевну? И спрошу про отца, про Людмилу, про Машу. Про то, кто они. И кто тогда я?

Татьяна кивнула, понимающе.

— Я буду рядом. Может, смогу помочь вопросами. А может, просто поддержать. Хотя, — подруга огляделась по сторонам, — Клещеевка вон уже. Здравствуй, детство?!

Машина свернула с гладкой федеральной трассы на более узкую дорогу, ведущую в райцентр Клещеевка. Асфальт стал хуже, появились заплатки и выбоины. По бокам замелькали знакомые Глафире, но странно уменьшившиеся и потускневшие пейзажи: старые деревянные дома с резными наличниками, перемежающиеся с новыми, безликими кирпичными “коробками”, полузаброшенный ДК с облупившейся штукатуркой, знакомый магазин “Продукты” с вечно грязными витринами. Воздух здесь был другим – гуще, с примесью дорожной пыли, запаха скошенной травы и чего-то неуловимо провинциального, затхлого. Глафира почувствовала, как по спине пробежали мурашки – не от страха, а от нахлынувших, давно забытых ощущений детства и юности, окрашенных в мрачные тона.

— Куда дальше? – спросила Татьяна, глядя на навигатор, — “Забота”. Этот пансионат?

— Да, — коротко ответила Глафира, сворачивая на еще более узкую асфальтированную дорожку, ведущую в сторону небольшого соснового бора на окраине городка, — говорят, лучший в области, дорогой. Должен соответствовать.

Через несколько минут сквозь деревья показались кованые ворота и белокаменный забор. Над воротами – стильная, ненавязчивая вывеска: “Частный Пансионат „Забота“. Реабилитация и комфортный уход”.

Пансионат “Забота” действительно не походил на стандартное представление о доме престарелых. Это был скорее элитный загородный клуб или небольшой санаторий премиум-класса. Главное здание – двухэтажная усадьба в стиле неоклассицизма, из светлого камня, с колоннами у входа и огромными панорамными окнами. Безупречно ухоженная территория: идеальные газоны, яркие клумбы с поздними летними цветами – георгинами, астрами, хризантемами, извилистые дорожки, выложенные плиткой, беседки в тени вековых лип и дубов.

Чуть поодаль виднелись теннисные корты, мини-гольф поле. Воздух был чистым, сосновым, пение птиц заглушало отдаленный шум дороги. Тишина и покой витали в воздухе, почти осязаемые. Дорогие внедорожники и седаны у входа подтверждали статус заведения.

— Ничего себе, — присвистнула Татьяна, выходя из машины и оглядываясь, — ты говорила “дорого”, но это… Это уровень Ritz-Carlton для пенсионеров. Уверена, что твоя мама здесь?

— Уверена, – кивнула Глафира, чувствуя, как внутри все сжимается. Она поправила дорогой блейзер, словно доспехи перед битвой, — да и как мне не быть уверенной, если я плачу за “люкс с индивидуальным уходом и реабилитацией”. Идем.

Внутри пансионат поражал еще больше. Просторный холл с высокими потолками, мраморным полом, изысканной мебелью в стиле ар-деко. Большие картины в золоченых рамах, хрустальные люстры, мягкий ковер, поглощающий шаги. Воздух был свежим, с легким, ненавязчивым ароматом лаванды. Никаких больничных запахов.

Тихая, умиротворяющая музыка лилась из скрытых динамиков. Персонал в безукоризненно белых халатах и костюмах двигался бесшумно и профессионально. У стойки администратора сидела элегантная женщина лет сорока с безупречной прической.

— Добрый день, — Глафира подошла, стараясь говорить четко и властно, как на совещании, — я Садовская Глафира Андреевна. К моей матери, Садовской Тамаре Николаевне, в номер… в палату.

Администратор мгновенно нашла данные на компьютере. Ее лицо озарилось вежливой улыбкой.

— Ах, да, госпожа Садовская! Добро пожаловать. Мама Ваша находится в корпусе “Тишина”, это отдельное крыло для постояльцев, требующих особого ухода и покоя. Номер 12. Сейчас предупрежу медсестру, что вы приехали. Проходите, пожалуйста, в гостевую зону, я организую сопровождающего.

Они прошли мимо уютной гостиной, где несколько пожилых людей, одетых скорее как на курорте, чем в больнице, пили кофе, читали газеты или тихо беседовали. Никакой подавленности, только спокойное достоинство. Корпус “Тишина” находился в крыле здания, выходящем в тихий парк с прудом. Здесь было еще тише. Двери в комнаты были массивными, глухими, хорошо изолирующими звук. В коридоре стоял легкий запах антисептика, смешанный с ароматом свежесрезанных цветов в вазах на консолях.

К номеру 12 их проводила молоденькая медсестра с добрыми, но настороженными глазами.

— Здравствуйте. Я Марина, дежурная медсестра Тамары Николаевны. ОнА в сознании, но состояние тяжелое. Правосторонний гемипарез, речь сильно нарушена, понимает с трудом. Бывают перепады настроения. Вы к ней редко… она может не сразу узнать.

— Она не узнает меня в любом случае, — сухо сказала Глафира, ощущая ком в горле, — мы не виделись очень давно. Можно войти?

Медсестра кивнула, но перед тем как открыть дверь, немного замялась.

—- Госпожа Садовская… Вы платите за самый лучший уход. Мы делаем все возможное. Но… – она понизила голос, — Тамара Николаевна… возможно Вас не удовлетворит ее теперешнее состояние. Ваша мама иногда говорит очень невнятно. Вы должны понимать, она больной человек, — медсестра умолкла, видя, как лицо Глафиры побелело.

— Спасибо, Марина, – голос Глафиры звучал чужим, напряженным, — я учту. Можно войти?

Медсестра тихо открыла дверь.

Комната действительно была люксом: просторная, светлая, с французским окном, выходящим на парк и пруд. Современная функциональная кровать, дорогая мебель, телевизор с большим экраном, своя ванная комната. Воздух чистый, кондиционированный. На тумбочке – ваза с розами. Все дышало комфортом и заботой, за которую Глафира исправно платила.

— Мама… – слово сорвалось с губ Глафиры само, хрипло, непривычно. Она не называла ее так лет двадцать пять, — это я… Глафира.

Глафира Андреевна Садовская, генеральный директор, привыкшая командовать миллионными бюджетами и подчинять себе людей, стояла посреди роскошной комнаты в дорогом пансионате и чувствовала себя беспомощным, потерянным ребенком. Ответы были здесь, в нескольких шагах. Запертые в разрушенном теле и испуганном сознании женщины, которая когда-то назвалась ее матерью.

И ключи к этим ответам висели в воздухе, звенели в тишине, смешиваясь с тихим хрипом Тамары Николаевны и далеким криком чайки над прудом. Путешествие в прошлое только началось, и первая же его веха оказалась глухой стеной страха и молчания. Но Глафира уже не могла остановиться. Она пришла за правдой.

Садовская сделала еще несколько шагов навстречу креслу, где сидела Тамара. Мать оглянулась, развернулась во вращающемся кресле, предназначенном для туалетного и Глафира опешила.

Перед ней была не беспомощная развалина, которую она представляла себе все эти годы, оплачивая “люкс с индивидуальным уходом”. Перед ней сидела женщина лет шестидесяти пяти, одетая не в больничный халат, а в аккуратное льняное платье пастельного цвета. Волосы, седые, но густые, были убраны в строгую, но чистую прическу. Лицо сохранило следы былой жесткости и недовольства, но морщины казались скорее возрастными, чем отпечатком вечного страдания.

Тамара Николаевна поднялась из кресла, опираясь на трость и сейчас стало заметно, правая нога двигается чуть медленнее, с легким приволакиванием. Но в глазах не было тумана беспамятства – там горел знакомый Глафире стальной огонек вызова и чего-то еще, более сложного.

— Ну, приехала, благодетельница? — хрипловатый голос Тамары Николаевны прозвучал насмешливо, но без прежней злобной силы, — и подружку прихватила? Свидетеля?

Глафира не смогла сдержать резкой, горькой усмешки. Весь ее гнев, копившийся годами, вырвался наружу.

— А по телефону, моему секретарю, ты передаешь, что буквально при смерти, что ногами чуть не вперед! – Глафира сделала шаг вперед, ее взгляд скользнул по трости, по уверенной позе женщины, — овощ, развалина, требующая круглосуточного ухода! А тут что? Ты выглядишь лучше, чем многие женщины в пятьдесят!

Тамара Николаевна не смутилась. Она даже горделиво выпрямила спину, насколько позволяла трость.

— Все это, — она показала на себя свободной рукой, охватывая платье, прическу, всю свою подтянутую фигуру, — результат моего большого труда. Реабилитация, гимнастика, сила воли. Не то что некоторые, — ее взгляд презрительно скользнул по безупречному костюму Глафиры, — из себя ломятся, а внутри пустота.

— Все это – результат моих денег! — парировала Глафира, ее голос зазвенел от бешенства. Она ткнула пальцем в сторону окна, за которым виднелись ухоженные газоны и теннисный корт, — эту шикарную клетку, твои тряпки, твою “реабилитацию” — все это оплачиваю я! Ты думаешь, я не знаю, сколько стоит этот цирк? Я знаю каждую копейку!

— Ах, деньги! – Тамара Николаевна тоже повысила голос, ее глаза засверкали знакомой Глафире злобой, — твои проклятые деньги! Ты ими всю жизнь от всех откупалась! От матери, от прошлого, от совести! Как твой отец, Андрей! Вечно в грязи, вечно воняло соляркой, а мечтал о чем-то большем, да только гроша ломаного не смог заработать! И сдох как собака в карьере! А ведь обещал никогда не оставить меня, — губы Тамары задрожали. Глафира поняла, что мать очень сильно любила отца и злится на него до сих пор. Злится, что он так рано умер, оставил ее, — ты… ты его копия! Только в дорогой упаковке! Холодная, расчетливая!

— Не смей о нем так! – крикнула Глафира, бледнея. Воспоминания об отце, о его тихой печали, были единственным светлым пятном в ее детстве, — ты его сгубила! Своим вечным нытьем, своим пьянством! После его смерти ты просто сдалась! Продала дом, пропила все! Отказалась от меня - единственной дочери. Инсульт — вот результат твоих “больших трудов”

— Единственную? – в голосе Тамары Николаевны вдруг прозвучала ядовитая нотка, но она тут же спохватилась, сжала губы.

— Дамы! Дамы, пожалуйста! – Татьяна решительно встала между ними, разводя руки, как рефери на ринге. Ее голос звучал спокойно, но властно, — Глаша, ты же приехала не для того, чтобы ссориться! Помни, зачем мы здесь? Правда. Она важнее старых обид. Сейчас.

Глафира тяжело дышала, грудь высоко вздымалась под дорогим шелком блузки. Она посмотрела на подругу, потом на Тамару Николаевну, которая отвернулась к окну, ее пальцы судорожно сжимали набалдашник трости. Мгновение напряженной тишины, нарушаемой только их прерывистым дыханием. Глафира закрыла глаза, сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе контроль. Татьяна была права. Старые раны могли подождать. Сейчас нужны были ответы.

— Хорошо, – выдохнула она, открывая глаза. В них уже горел холодный, деловой огонек, — правда. Давай поговорим о правде.

Глафира резко развернулась, достала из элегантного кожаного портфеля тонкий ноутбук. Быстро открыла его, вставила флешку. На экране появилось видео — то самое, присланное неизвестным. Солнечный день, берег реки, песок. Две маленькие девочки в одинаковых платьицах, с одинаковыми светлыми косичками, увлеченно строят песочный замок. Рядом, улыбаясь, сидит красивая, как богиня, женщина – Людмила. За кадром слышен смех мужчины — Андрея Семеновича, затем отец появляется в кадре, целует жену и опускается на песок рядом с ней.

Глафира повернула ноутбук так, чтобы экран был хорошо виден Тамаре Николаевне. Она пристально смотрела на лицо женщины, которого считала матерью, ожидая шока, отрицания, истерики.

Тамара Николаевна посмотрела. Ее лицо дрогнуло. В глазах мелькнуло что-то – боль? Тоска? Вина? Но удивления не было. Совсем. Она лишь сжала губы еще крепче, а ее взгляд стал каменным….

— Ну? – тихо, но с ледяной остротой спросила Глафира, — это мне прислал неизвестный неделю назад. Интересный семейный архив, не находишь? Назовем это видео так — “Моя семья”. Отец – Андрей Семенович Садовский. Мать – Людмила. И сестра-двойняшка по имени Маша, — Глафира наклонилась чуть ближе, ее голос стал шипящим, как у змеи, — так расскажи, ”мама”, почему ты и отец никогда не говорили, что у меня есть сестра? И заодно объясни – куда вы с отцом дели мою настоящую мать? Кем ты мне приходишься? Похитительницей или просто воровкой чужой жизни?

Глафира ударила под дых, без предупреждения, без полутонов. Расчет был на шок, на замешательство.

Тамара Николаевна медленно отвела взгляд от экрана. Она посмотрела не на Глафиру, а куда-то в пространство за ее плечом. В ее глазах не было страха, лишь усталая, глубокая неприязнь и упрямство.

— Не твоего ума дело, — пробурчала она глухо, почти неразборчиво, словно слова застревали в горле, — все это старые глупости. Пошла вон отсюда. Нечего тут копаться….
https://ok.ru/group/70000003917036/topic/158113687617004
Интересно Ваше мнение, делитесь своими историями, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала.