Голос мой порождает страх, взгляд мой холоден, будто Ад.

"Дьявол кроется в мелочах" — дело смертные говорят, и рисуют меня углем, и зовут меня в эту мглу, проклиная родимый дом черным сигилом на полу.
Душ и духов вкусив сполна, все равно не бываю сыт. Опостылевший Сатана перестуком своих копыт вызывает лишь горький стон.
— Вот твой список. Тринадцать жертв.
(Приходя к нему на поклон, никогда не бываю трезв.)
Он глядит на меня, смурной. Метка грязная на груди. Крылья острые за спиной.
(— Что таращишься? Уходи.)
Ухожу — и бросаюсь в бой.
Дни сливаются — в смутный век.
Я гляжу, как, гордясь собой, возвеличился человек. Катабасис приняв за Суть, все стремится наверх, в клипот, где ждет плод, капля крови, муть над чистотами... Мерзость ждет.
Здесь, в Аду, не колышут сныть крылья ветра (три сотни крыл!) — говорят, Ты бы мог простить.
Что мне сделать, чтоб Ты простил?
Я стремлюсь избегать зеркал. Суть их искренна и строга.
Нимб расколот. Где круг сиял, два обломка — мои рога. Перекованный святость сечь, был я святоч, а стал блудник. Жжет молитва, что белый меч, раскуроченный мой язык.
Будет даром пустая тишь, без грехов, без клипот и льда...
Эй, охотник! Зачем дрожишь? Бей сильней. Прямо в грудь.
Сюда.
16. 11. 24.