Нечистая сила

Рассказ // Илл.: Художник Светлана Кропачева
В детстве, лет этак в 12-14, я была полнейшим атеистом и материалистом. Даже после такого ужастика, как «Вий», в темноте влетала в ограду как пуля, и если тогда какая-то нечисть и таилась в темных уголках двора, ей бы попросту не поздоровилось. Я неслась в дом с такой скоростью, что, скорее всего, просто бы её затоптала.
Правда, страшновато было идти после фильмов про фашистов и пытки. Расстрелянные и повешенные гестаповцами вдруг вставали перед глазами в самых темных уголках двора, и я двигалась дальше, стараясь производить побольше шума, даже просто «лялякая» какое-то музыкальное непотребство.
Однажды вечером я, по своему обыкновению, после окончания сеанса ходко рванула домой. По обыкновению – потому что домой мне было предписано приходить раньше папы-киномеханика.
Фильм был из разряда нестрашных, и беды ничего не предвещало. Беда, собственно, ждала сразу же – лужи после прошедшего во время фильма дождя. Они имели коварное свойство показывать другой оттенок, чем просто дорога. Прыгнешь с одного сухого островка на вроде бы сухой по цвету кусочек – оказывается, в луже. Прыгая вроде шахматного коня, я двигалась по дороге к переулку. И тут вдруг услышала сзади торопливые шаги! Странно было то, что догонявший молчал. Подружки, да и соседские пацаны окликнули бы: «Ленк!» А тут какой-то зловещий молчок.
Я ускорила шаги. Шаги сзади тоже ускорились. Я прибавила ещё – и там не отставали. Мало того, разрыв между нами стал сокращаться. Меня охватил панический ужас, и я рванула! Мне было уже плевать, лужа впереди или дорога. Шаги не отдалялись, наоборот! Но страшило даже не то, что расстояние становится короче. Пугало это упрямое молчание! В голове мелькнули страшилки про командированных в деревню строителей из южной республики. Мужики были работящими. На строящемся объекте торчали с ранней весны – «грачи прилетели». Я решила, что, вероятно, за мной гонится какой-то не в меру любитель женского тела. И хоть это было смешно (от женского тела у меня пока были только длинные волосы, ну и так, по мелочам), а в целом ни кожи, ни рожи, и весу около 40 кг. То есть «женским телом» меня можно было называть с большой оглядкой. С обрывками таких мыслей я влетела с прямой от клуба в спасительный проулок.
К моему ужасу, забег я проиграла. Догоняющий меня мужчина – я уже не сомневалась, что это был мужик, меня настиг и уже дышал в ухо! Сердце колотилось так, что я слушала его в своих собственных ушах. Не оглядываясь, отчаянно махнула рукой назад, чтоб хоть чуть ещё оттолкнуть его от себя. И тут обнаружила самое дикое: он дышал мне в ухо, то есть его голова была рядом с моей. Но под рукой, куда я махнула и где должны быть шея и торс, было пусто. И тут я поняла фразу “сердце проваливается в пятки”. Сердце прямо туда и ухнуло!
Господи! Мне поплохело до пота между лопатками. Я не могла бежать и, остановившись, уже безнадёжно махнула рукой назад. И снова дыхание его было у уха. А... шеи не было. Мало того, этот урод слюнявыми губами дотронулся до мочки уха! Обезумев от ужаса, я развернулась рывком назад и на фоне более светлого неба вдруг увидела изящную голову… жеребенка. Уффффффффффф.
– Сиротка! Чтоб тебя волки съели! – обессиленно, на дрожащих ногах я прислонилась к заплоту. Я обняла её за шею и заревела от пережитого страха, от осознания, что всё хорошо, и от того, что я такая непутная трусиха!
Дело в том, что у Сиротки потерялась мамка, и новорожденный жеребенок стал игрушкой для деревни. Его подкармливали все, кому не лень, особенно ребятня. А жевание наших ушей было её любимой забавой.
Сиротка прижалась ко мне теплой атласной шей, успокоилась от бега и виновато дышала в ухо. А потом уже спокойно потопали в улицу.
Выйдя из переулка под яркий круг фонаря, мы, совсем уже безмятежные, шли с ней по ночной деревенской улочке. В кармане плащика у меня было пусто, Сиротка обнюхала их раза на три. И теперь просто провожала меня домой, доверчиво подставляя то шею, то голову для моих ладошек. Я гладила её и тихонько ворчала: «Дурочка ты! Бегаешь по ночам. А если кто колом поперек спины огреет за твои пужанки?» Сиротка нервно, с хлопком, подергивала ушами. Видимо, перспектива дрына ей тоже кажется страшной. На фоне неба уши смешно трепещут темными треугольниками с длинными лохматушками изнутри.
У дома я погладила Сиротку ещё раз:
«Подожди!» – и нырнула в тепляк. В темноте нашарила в шкафу буханку хлеба, отломила щедрый ломоть и посыпала сахаром, из нащупанной по очертаниям там же на полке сахарницы. Выходя, не удержалась и куснула кисловатый кусочек пшеничного хлеба. То ли со страху, то ли просто к ночи уж есть захотелось, но хлеб показался таким вкусным! Вернулась, отломила и себе кусок, смелее макнула его в сахарницу и выскочила к Сиротке. Та, терпеливо переступая длинными ножками, доверчиво ждала у ворот. Присела на скамейку, подала один кусок ей, и захрустела сахаром сама, наворачивая второй ломоть.
Смолотив кусок, посмотрела на Сиротку:
– Погоди! Там же есть… – не договорив, я снова метнулась в тепляк, отломила нам обеим ещё по куску хлеба. И, скорее по запаху определив, где стоит ведро с малосольными огурцами, занырнула рукой под большую тарелку, которой были придавлены вчерашние огурцы. Вытащив из ведра два остро пахнущих черемушным листом и укропом огурца и прихватив хлеб, снова метнулась за ворота. Есть после «погони» хотелось неимоверно, аж руки тряслись.
Немногословная подружка прядала ушами, ловя звуки моих шагов и не видя еще, уже потянулась своим плюшевым носом к хлебу. Мы уплетали с Сироткой по второму куску хлеба, захрустывая его огурцом, поглядывали на небо. Больше всего на свете мне не хотелось бросать её тут одну.
– Жалко, ты не разговариваешь, и что к нам тебе нельзя … – обняла я её еще раз за такую тёплую, льнущую к руке ласковую шею. Она была горячая, со дня ещё наутюженная солнышком, упругая и доверчивая. Ластилась жеребёночка ко мне, прижималась в темноте, понимая, видно, что я сейчас от неё убегу.