Сегодня исполняется 20 лет как не стало моей мамы.

Самое дорогое на свете – жизнь. И – мама, нам давшая эту жизнь. И ещё неизвестно, что дороже. В свои 20 лет она меня родила. В мучениях жутких – бабка Докуня рассказывала. Весил я 6,5 килограммов, не считая «рубашки». Можно лишь представить какие адские боли я причинил маме при своём появлении. А нынче достиг тех лет при которых она ушла туда, откуда нет возврата…
Не впервой я публикую заметки о самом близком мне человеке на всём белом свете. Всегда приходит много откликов. И не потому вовсе, что я так задушевно и славно пишу, а потому, что, читая мои незамысловатые строки, люди видят своих собственных мам. Таких же любимых, для большинства – незабвенных. А я всякий раз вспоминаю о маме нечто такое, что почему-то скрывалось за плотной дымкой времени, а потом вдруг возникало, как проблеск солнца из-за туч. И снится мама мне часто. Удивительно, но никогда не предстаёт она в моих снах тягостно, трагично, удручающе. Разве что – со светлой грустью. Порой мне сдаётся (скорее всего, это уже возрастное), что если бы, не приведи Господь, какая-то беда должна со мной случиться, то мама с того света непременно придёт в мой сон и обязательно, не знаю уж каким образом, но предупредит меня о грозящей опасности. Конечно, я материалист, верой обделённый, и всё такое прочее. Но вот мысль такая, кругом мистическая и упорная, никогда меня в последнее время почему-то не покидает.
«-Алло, скажите, пожалуйста, сколько стоит звонок ангелу?
- Одно слово – один год вашей жизни.
- Так дорого?
- Вы отказываетесь?
- Нет-нет, соединяйте.
- Ангел вас слушает.
- Передайте маме, что я ею люблю и помню.
- Что-нибудь ещё?
- Очень сильно люблю и помню.
- Спасибо за звонок. Ваш счёт пополнен на 13 лет жизни. С любовью – мама».
Многие мои мысли очень часто пересекаются с воспоминаниями о маме. И чем дольше живу, тем чаще пересекаются. Оно и понятно: всему, что есть лучшего во мне, я обязан, прежде всего, маме. Потом уже – отцу, родным, близким, учителям, друзьям и недругам, обстоятельствам. Но маме – в первую очередь.
В самом начале «лихих ельцинских времён» я приобрёл видеокамеру. Лет десять или двенадцать снимал на плёнку каждую свою поездку на родину и, естественно, запечатлевал своих родителей, когда они ещё были живы и здоровы. Часто смотрю на них, слушаю их незабываемые, такие родные голоса и благодарю Провидение за то, что надоумило меня сохранить светлые лики отца с матерью. Нет, не способен я вам передать вам, дорогие друзья, те чувства, которые всякий раз испытываю, глядя на них, слушая их голоса…
Мама умерла в среду, а в четверг её собрались хоронить – стояла жутка жара. И мы с дочерью Верой примчались в Грузевицу Хмельницкой области за 15 часов. То был мой абсолютный рекорд при частых поездках на родину. Сельчане, пришедшие на похороны, сидели за столом. Поминали маму. Но, зная, что я приеду, они не стали засыпать могилу. Пошли все на кладбище, подняли гроб, сняли крышку. Опустившись на колени, я поцеловал маму в холодный и влажный лоб. Каким-то другим зрением заметил, что лик её сердит, почти гневен. Плача, отошёл в сторону. Моё место заняла дочь Вера и тоже поцеловала бабушку Веру. Почему-то я очень старался унять собственное рыдание, но только размазывал по лицу чёрную кладбищенскую грязь. Её вытирала кончиком головного платка соседка Ганя, на руках которой умерла мама…
Все матери любят своих детей. Если не любят, то они и не матери вовсе. Однако любовь ко мне моей мамы была запредельной. Она бы в любой момент отдала свою жизнь за меня. Без тени колебаний. Сумел бы я так? Не знаю, не уверен, поэтому и распространяться на эту тему не буду…
Мама всегда мне верила безоговорочно. И потому никогда бы не стала бандеровкой. Она чувствовала душой, сердцем и умом понимала, что не может быть ничего дурного с той великой стороны, где с молодости многие годы живёт её сын. И живёт, слава Богу, хорошо. Потому как у мамы в генетике наличествовали доброта, сострадание и православная, истинно-христианская вера – глубокая, нутряная, которую нельзя было, невозможно перешибить никаким «ящиком», никакой кричалкой, типа «Слава Украине! Героям слава!» А те, кто сейчас заправляют на Украине – злые нехристи. И гореть им в аду.
Между прочим, я помню, как мама отлучила меня от своей очень большой груди. В это никто не верит, да и сам я временами сомневаюсь, особенно с учётом нынешнего состояния моей памяти. И, тем не менее, помню. Как никогда не забуду случая, когда мама однажды в исступлении била меня, семилетнего, за воровство. Била толстой, суковатой палкой и глаза её при этом полыхали. То были настоящие побои. Единственный раз за всю мою жизнь. Обычно мама могла шлёпнуть меня полотенцем. В крайнем случае – школьной линейкой протянуть по жопе.
А ещё моя милая и добрая мама была славянской интернационалисткой каждой своей клеточкой. Спев в компании песню «Цвитэ тэрэн», тут же затягивала другую - «Оренбургский пуховый платок» и так чередовала украинские с русскими песнями, словно за спиной ею дирижировал секретарь парткома. Семнадцатилетней девушкой она поступила на бухгалтерские курсы в соседнем молдавском городе Бендеры. Через полгода пошла работать землеустроителем в Бричанском районе Молдавии. И при этом не только общалась с местным населением на их наречии, но и вела всю документацию на молдавском языке. А в 1996 году (через полвека!) села при мне однажды за стол и записала по памяти 317 молдавских слов.
Вообще до самой своей скоропостижной смерти мама дивила меня своими необыкновенными талантами и разнообразными способностями. Она, к примеру, одинаково разборчиво писала левой и правой руками. Печь и дымоход в хате, стены дома снаружи регулярно разрисовывала чудными, просто-таки сказочными цветами. На самодельном ткацком станке ткала ковры на пол и на стены. В молодости изготавливала даже исподнее льняное белье для всей семьи. Запросто разговаривала с домашней живностью: собаками, кошками, свиньями, с птицей, словно с людьми. И они все её слушались, как цирковые звери слушаются дрессировщиков. Был у нас кабанчик Васька. Так его даже в хлеву не запирали. Ходил за мамой по пятам. А если где-то «набедокуривал», она его стыдила, и Васька, понурив голову, брёл расстроенный к себе в ограду.
Мама всю жизнь обшивала сельчан сначала на ручной, потом, когда мы чуть-чуть одолели злыдни,- на ножной швейных машинках. И при этом никогда, никого не измеряла – «на глазок» шила. В это мне даже сейчас верится с трудом. Однако она и стряпала всегда тоже «на глазок»! Причём, не только у себя на кухне, но и для сотен людей. Мама обладала врождёнными кулинарными способностями. Её поэтому приглашали готовить на свадьбы, именины, проводы. И - на похороны. Представьте себе громадный чан на шесть вёдер фарша для котлет. Мама сыплет в это месиво соль, перец, ещё какие-то приправы, добавляет тёртые хлеб с картофелем. Потом всё мешает, пробует на язык и распоряжается: «Ещё полстакана соли надо!» «Вера Лазоровна, как это у вас так ловко получается?» - «Не знаю». На похоронах в наших краях обязательно варится борщ. И тоже в огромных, много вёдерных кастрюлях. Мама всякий раз приносила мне в маленьком казаночке того борща. Моё недоумение парировала тем, что «похоронный борщ» обладает особым, неповторимым вкусом. «Вдругорядь такой вкус невозможен». И добавляла, глядя, как я поглощаю её произведение искусства: «Добрэ було б, Мисю, як бы ты хоч раз обмыв вмэрця. Прыйняты роды тако ж нэ мишало б, алэ то вже такэ. А вмэрця, послухай маму, обмый хоч раз».
Своё образование мама всегда определяла кратко: «Сим класив и восьмый корыдор». Поэтому в сорок семь лет пошла в вечернюю школу и закончила её без единой тройки. Очень много читала. Сквозь марево времени вижу, как она одной рукой качает люльку сестры, а в другой держит книгу. И мне любовь к чтению привила с детства. Отлично помню, как мама учила меня трёх- или четырёхлетнего выступать на сцене сельского клуба с чтением стихов и басен. «Мисю, алэ колы дийдэш до цых слив Вовка (басня «Волк и Ягнёнок» Ивана Глибова), то правою ногою зробы: топ! Алэ так топны, щоб аж в останних рядах люды почулы».
У меня в детстве наблюдалась отличная память. Заучивая стих, я редко читал его дважды. Учился поэтому на одни пятёрки. Кроме рисования. Изобразить, скажем, конверт не получалось даже приблизительно. И учительница Вера Фёдоровна Тофанчук ничего не могла со мной поделать - ставила двойки по рисованию. Мама, сыграв на толстой, но всегда тонко вибрирующей струне моего самолюбия, за пару сеансов сделала из меня весьма приличного художника. В продолжение лета я перерисовал в большую тетрадь простым карандашом портреты всех украинских писателей из хрестоматии по литературе. Тофанчук не поверила. А когда я быстро набросал бородатого Нечуя-Левицкого, полезла за валидолом. Примечательно, что мама меньше всего учила меня технике рисования. Зато сумела внушить мне – первокласснику - великую, императивную мысль на всю оставшуюся жизнь: если человек чего-то очень хочет добиться, то надо просто, стиснув зубы, добиваться, а не скулить и сетовать на людей, на обстоятельства. И с педагогическими способностями мама, судя по всему, на свет родилась. Об этом не устают твердить мои взрослые уже дочери. Каждое лето они проводили у бабушки с дедушкой. Плюс ещё два сына сестры. И мать с четырьмя внуками великолепно справлялась. Чуть что – мы в разговоре всегда вспоминаем: а вот бабушка Вера по этому поводу говорила так…
Ещё мама отличалась редким, просто-таки фантастическим трудолюбием. Этого я в детстве не замечал, как не замечаешь восхода, захода солнца и того, что дышишь воздухом. Хотя не вспомню, чтобы мама когда-либо проснулась позже меня. Всегда: продеру глаза, а у неё уже всё кипит, шкварчит и издаёт совершенно чудные запахи. Мы жили на самом краю села, на высокой горе, практически у кромки леса. С каменистого огорода, если снимали не меньше картошки, чем сажали – уже считалось неплохо. Поэтому бедность долго и упорно нас преследовала. Однажды меня разбудил мамин плач. Оказалось, что, вернувшись ночью из клуба, я по ошибке съел кастрюлю помоев, вместо кастрюли борща. (То-то было мне так удивительно, что мама сготовила столь невкусно!) А она причитала насчёт проклятой, беспросветной и бедной нашей жизни, когда её сын уже не различает борща от помоев. Потом мой друг председатель местного колхоза Михаил Гнидюк выделил родителям 70 соток ровной земли, внизу, у реки. И я с удивлением услышал мамино сетование: «От, Господы, умрэмо - так и нэ встыгнэмо на своий зэмли наробытыся».
…В техникуме я полюбил девушку. Собирался было на ней жениться. Потом мы повздорили, и она написала моей матери: «А вы знаете, что у вашего разлюбезного сыночка есть побочный ребёнок в Жмеринке?». Мама звонит мне: «Скажи адрес Аллы. Я поеду и заберу к нам её и ребёнка». Конечно, я быстро прояснил ситуацию со злым наветом. Но тут вовсе не это главное, а то, что мама не стала ни ругать, ни упрекать меня, ни даже разборки не учинила. Просто действовала, как подсказало ей её большое материнское сердце.
Когда постаревшим родителя уже стало невмоготу взбираться на нашу гору, мы с сестрой купили им очень хороший кирпичный дом на равнине в селе Грузевица соседней Хмельницкой области. С газом, с колодцем на подворье. Отец после переезда умер, спустя пару лет. Мама осталась одна на хозяйстве. И выращивала она на своём огороде четырёхметровую кукурузу с пятью початками на каждом стебле. А с одного куста картошки снимала ведро больших клубней. Вся Гузевица приходила к маме за семенами и за советом, как лучше работать на собственном огороде. Об этом мне случайно рассказал председатель местного сельсовета. Сидел я на лавочке у родительских могил, а он шёл стёжкой мимо кладбища. Завернул, присел. Мы разговорились. «Какие у вас были замечательные отец с матерью. Я всем говорил: смотрите, как эти приезжие люди так прилежно на земле умеют работать. А теперь ваш племяш живёт в их доме. И весь огород бурьяном зарос. Прошу его: ты хотя бы этот бурьян выкосил. Огород ведь примыкает к республиканской трассе. Ноль эмоций».
…Сегодня смотрел собственный самодельный фильм, снятый в Грузевицах уже после смерти отца. Мама ходит по огороду и показывает мне, где у неё посажен чеснок, где лук, картошка, кукуруза, свекла, другие овощи. Словно любимую книгу читает. А по периметру её огорода цветут деревья. Господи, какой же я был тогда счастливый! Только теперь это понимаю.
…Уже десять лет я не посещаю родительских могил. На родной нэньке злые силы правят бал. Рогульё западенское всю Украину взнуздало и гонит её в тартарары. Кругом безнадёга такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но есть же, должны быть на моей малой родине такие люди, как моя мама. Ну а тем, кто вражду между двумя народами взращивает, непременно в аду им всем гореть.
А когда я сам умру – в рай попаду. Потому как там – моя мама. И уже всё для меня приготовила…
*
Прочитав эти заметки, моя старшая дочь Наталья написала: «Одно могу добавить к воспоминаниям об этой удивительной и уникальной женщине, но уже от лица внучки. Поистине Светлый человек во всех смыслах!!! Если бы вдруг меня спросили, какого из своего окружения я могла бы причислить к Лику Святых? Первый образ перед глазами: Бабушки Веры».
Михаил Захарчук.