Портрет баснописца Ивана Крылова кисти Карла Брюллова и рука, дописанная другим художником

Карл Брюллов начал писать портрет баснописца Ивана Крылова в 1838 году. Сделал он это всего за один сеанс, оставив недописанной лишь его левую руку. Живописец был вполне доволен результатом работы, но попросил Крылова прийти еще раз, чтобы полностью завершить работу. На что Иван Андреевич сказал с улыбкой: «А ведь вы, любезный Карл Павлович, портрет этот, приди я или не приди, никогда не окончите». Так и сучилось, свой портрет знаменитый баснописец так и не увидел полностью завершенным. Дописывать картину Брюллов так и не стал, хотя попросил даже сделать гипсовый слепок с руки умершего. Заканчивал портрет баснописца один из учеников Брюллова — Фаддей Горецкий. Ученику Брюллова, по воспоминаниям современников, так и не удалось «оживить» руку. Вот как вспоминал художник Михаил Железнов: «Приписка Горецкого, которую необходимо стереть и заменить одноцветным пятном неопределенной формы, бросается в глаза и производит невероятно гадкое впечатление». Но все же, портрет знаменитого баснописца получился достаточно психологическим, он в полной мере отражает внутренний мир довольно-таки немолодого писателя, чего только стоит наполненный мудростью взгляд Крылова, смотрящий прямо в душу. А еще Крылов был при жизни обжорой и неряхой, не стесняющим себя ни в чем. Брюллову удалось отразить в портрете и эти нелицеприятные черты писателя, его неопрятно свисающие седые волосы, мятые рукава одежды, неряшливо сидящей на грузной фигуре Крылова.

«Портрет баснописца И.А. Крылова» 1839 год. Автор: Карл Брюллов. Размер: 102,3 x 86,2 см. Холст, масло. Третьяковская Галерея, Москва

Мемуарист и чиновник Ф. Вигель дал Крылову самую беспощадную характеристику: «…был он замечателен неопрятностью, леностью и обжорством. В этом необыкновенном человеке были положены зародыши всех талантов, всех искусств. …Одного ему дано не было: душевного жара… В деяниях Крылова, в его разговорах был всегда один только расчет; в его стихах чистота, стройность и размер, везде ум, нигде не проглянет чувство, а ум без чувства то же, что свет без теплоты. Человек этот никогда не знал ни дружбы, ни любви, никого не удостаивал своего гнева, никого не ненавидел, ни о ком не жалел. …Единственную страсть, или, лучше сказать, что-то похожее на нее, имел он к карточной игре, но и в ней был всегда осторожен и всегда презирал игроков, с коими, однако же, прожил век. …Что делать! видно, сердце у него в желудке».
Безусловно, это субъективная оценка мемуариста, но доля правды в этом, вероятно, была.