27 октября 1919 года. Глубокоуважаемый Александр Сергеевич, Я препроводил Вам копию с письма моего генералу Покровскому от 21 октября, из коей явствует мое несочувствие к вооруженному вмешательству во внутренние дела Кубани. С одной стороны неполная уверенность в войсках, успевших значительно развратиться "самостийниками", с другой, опасение, даже в случае успеха, бури на Дону, могущей отразиться на фронте, требует от нас особой осторожности. Я надеялся на благоразумие одной части рады и на достаточность военной угрозы для другой. В этом убеждении поддерживали меня и доклады с мест. К сожалению, избрание председателем Краевой Рады И.Макаренко заставляет признать, что обнаглевшие "самостийники" окончательно закусили удила. Ближайшие дни должны рассеять все сомнения. Если рада пойдет по пути демогогии, то, по глубокому моему убеждению, силою вещей придется перейти от угрозы к действиям. Много сделано, чтобы войска, на которые я мог опереться, оправдали мое доверие. В Екатеринодар посланы наиболее стойкие части, во главе которых стоят крепкие начальники. Мой конвой составлен из отборных казаков моей 1-ой конной дивизии и офицеров, лично мне известных. На месте принят ряд мер для обеспечения успеха. Печальный опыт недавнего прошлого достаточно доказал, насколько в случае возможных осложнений, можно опираться на самые "верные" части, а при условии, как я указывал в письме генералу Покровскому, что ныне в полках половина казаков, недавно прибывших, обработаны "самостийниками" — ни в одной части быть вполне уверенным нельзя. Однако указанные выше, принятые мною меры предосторожности, личное доверие ко мне казаков, а, главное, твердая уверенность, что захват почина и решительность одни лишь могут, сплошь и рядом, спасти положение, все это вместе взятое приводит меня к решению быть готовым к применению силы. Что касается последствий, могущих произойти, в случае подобного образа действий и, в частности, опасности бури на Дону, то это вопрос общей политики и я его решить без указаний Главнокомандующего не могу. Учитывая возможность политических осложнений, я сделаю все, чтобы избежать применения силы, но ход событий заставляет предвидеть возможность такого порядка вещей, когда отказ от военного вмешательства будет признанием слабости, а это, по моему убеждению, равносильно гибели. Докладывая об изложенном, испрашиваю срочных указаний Главнокомандующего. Податель сего, состоящий в моем распоряжении, полковник Лебедев, ознакомлен с содержанием настоящего письма и может подробно изложить Вам мои соображения. Прошу принять уверения в моем совершенном уважении и искренней преданности П. Врангель. В Пятигорске, где я решил на несколько часов остановиться, меня встретил главнокомандующий Северного Кавказа генерал Эрдели. После обеда, переговорив с генералом Эрдели и Терским атаманом генералом Вдовенко, я выехал в Кисловодск. Поездка моя в Екатеринодар на несколько дней, видимо, откладывалась. Профессор К.Н.Соколов, имея срочные дела в ставке, дальше ждать не мог и решил ехать в Таганрог. Он был вполне в курсе дела. Представлялось ясным, что выполнение требования Главнокомандующего касательно ареста члена рады Калабухова потребует вооруженного вмешательства, последствия которого трудно было учесть. Однако, отступать было уже поздно. Ясно было и то, что теперь добиться упразднения Законодательной Рады и изменения положения об управлении краем в смысле нам желательном возможно было лишь насильственным путем. Я просил профессора К.Н.Соколова доложить Главнокомандующему известную ему обстановку и предложить три решения. Первое из этих решений было предложено генералом Покровским: разгон рады, беспощадная расправа с самостийниками и возглавление края насильственно посаженным атаманом. Участвовать в этом я не считал для себя возможным. В этом случае я предполагал предоставить генералу Покровскому свободу действий, предоставляя ему, в дальнейшем, получать приказания непосредственно из ставки. Второе решение предусматривало маловероятный случай, если бы генерал Деникин, отказавшись от своего первоначального решения, попытался бы вступить на компромиссный путь мирных переговоров. Решению этому я, конечно, также сочувствовать не мог и предполагал в этом случае, отдав генералу Покровскому приказ о невмешательстве, немедленно вернуться в Царицын. Наконец, третье решение намечало арест Калабухова и других сочувствующих ему лиц, предание их военно-полевому суду, а затем переговоры с радой с целью добиться от нее изменения положения об управлении краем. Это решение, наиболее трудное по исполнению, требовало большой твердости, осторожности и ловкости. Однако, по моему глубокому убеждению, оно в настоящих условиях было единственно правильным. Я учитывал возможность и того, что генерал Деникин попытается вообще от всякого определенного ответа уклониться, я же считал необходимым обусловить свои действия точными указаниями Главнокомандующего. Быстро развивающиеся события при отсутствии определенных указаний свыше войскам могли ежечасно вызвать вооруженное столкновение. Имея это в виду, я писал Главнокомандующему, что, не получив до указанного срока никакого ответа, предоставляю генералу Покровскому возможность расправиться с радой по его усмотрению. Мое участие в этом случае было бы ограничено лишь последующими переговорами с радой. Возможность подобного исхода должна была побудить генерала Деникина дать определенный ответ. Вместе с тем, я просил Главнокомандующего о включении Кубани в армейский район Кавказской армии. Я вручил профессору К.Н.Соколову соответствующее письмо на имя помощника Главнокомандующего генерала Лукомского. 29 октября 1919 года г. Кисловодск. Глубокоуважаемый Александр Сергеевич, Профессор Соколов изложит Вам подробно политическую обстановку в Екатеринодаре и мои соображения о дальнейшем образе действий. В зависимости от решения, которое будет принято Главнокомандующим, прошу до 12 часов дня четверга по прямому проводу передать генералу Науменко для меня в Екатеринодар одну из нижеследующих записок. В зависимости от содержания депеши я приму соответствующие меры: 1. "При сложившейся обстановке выступление Ваше от имени армии в раде считаю недопустимым", — я уезжаю из Екатеринодара, оставляя там генерала Покровского во главе частей и предоставляя ему свободу действий. 2. "При сложившейся обстановке Ваше выступление в раде недопустимо, примите меры к поддержанию полного порядка в частях, находящихся в Екатеринодаре", — я уезжаю из Екатеринодара и требую от генерала Покровского полного невмешательства во внутренние дела Кубани. 3. "Приказываю Вам немедленно принять меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре некоторых лиц, произведя, ежели нужно, арест их и предав военно-полевому суду", — в точности выполняю телеграмму, после чего выступаю в раде. 4. Не получив до указания срока никакого ответа, предоставляю генералу Покровскому принять по его усмотрению меры для устранения из рады нежелательных лиц, после чего выступаю в раде. Примите уверение в совершенном к Вам уважении П. Врангель. В Кисловодске я нашел много старых знакомых. Здесь же проживала Великая Княгиня Мария Павловна с сыном. Великим Князем Андреем Владимировичем. Я завтракал у нее. Я нашел Великую Княгиню сильно постаревшей и осунувшейся. Она почти не вставала с кушетки. Она и Великий Князь горько жаловались мне на генерала Деникина, который отказывал Великому Князю в возможности служить в армии. Великому Князю было чрезвычайно тягостно сидеть без дела, он считал, что его долг, как всякого честного русского человека, принять участие в борьбе за честь и свободу Родины и просил меня ему в этом помочь. Я посоветовал ему написать непосредственно Главнокомандующему. Вечером он зашел ко мне показать составленное им письмо, которое и отправил в Екатеринодар с состоящим в его распоряжении полковником Кубе. 30-го октября я получил адресованную Главнокомандующему, всем командующим армиями и атаманам телеграмму Кубанского войскового атамана и председателя правительства: 30 октября 1919 года. Кубанский войсковой атаман и кубанское краевое правительство категорически заявляет, что краевое правительство никаких договоров с Меджилисом горских народов не заключало и никого на заключение таких договоров не уполномачивало. Лица, перечисленные в телеграмме Главнокомандующего Быч, Намитоков, Савицкий и Калабухов были делегированы кубанской краевой радой, а первые два и кубанским краевым правительством. Правительство послало своих делегатов как представителей в состав Российской делегации в Париже в помощь Сазонову, а также для защиты интересов Кубани перед мирной конференцией и для информации. Если названные лица действительно подписали от имени краевого правительства договор с Меджилисом горских народов, о чем краевому правительству и по сие время официально неизвестно, то вопрос о превышении названными лицами данных им полномочий подлежит суждению краевого правительства и существо договора суждению кубанской Краевой Рады, на рассмотрение которой в данный момент вносится. Во всяком случае упомянутые лица являются дипломатическими представителями Кубани и как таковые пользуются неприкосновенностью, почему в случае совершения ими незакономерных действий могут подлежать суду только кубанской Краевой власти, их делегировавшей. Приказ о предании названных лиц военно-полевому суду, является нарушением прав кубанской Краевой власти и глубоко оскорбляет правосознание кубанского народа и не может не отразиться на настроении народа и фронта. Сыны Кубани не запятнали себя изменой, а принесли и несут наибольшие жертвы своей кровью и достоянием для воссоздания России. Кубань в праве требовать срочной отмены телеграммы Вашего Превосходительства Нр 016729 в виду несправедливости обвинения Краевой власти в измене и в виду несомненного исключительного права только Краевой власти судить своих дипломатических представителей. Нр 3789 Кубанский войсковой атаман Филимонов, Председатель правительства Курганский. Пришедшие в Кисловодск газеты принесли текст речей членов Кубанской Краевой рады. Большинство речей было открыто враждебно генералу Деникину и "добровольцам". Упрекая Главнокомандующего в несправедливости в отношении казаков, в желании использовать их лишь, как пушечное мясо, поставив во главе большинства кубанских частей начальников не кубанцев, Макаренко позволил себе возмутительную фразу: "у нас во главе кубанских войск нет ни одного порядочного генерала..." Фраза эта вызвала крики протеста. 31-го октября я получил телеграмму Главнокомандующего: Приказываю Вам немедленно привести в исполнение приказание мое Нр 016729 и принять по Вашему усмотрению все меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре, входящем в Ваш армейский район. 1 ч. 50 мин. 31/10.19. Нр 014598 Деникин. Руки у меня были развязаны. В этот же день прибыл ко мне генерал Науменко. Мы подробно обсудили дело. Генерал Покровский должен был произвести аресты Калабухова и ряда других лиц и немедленно предать их военно-полевому суду, каковой должен был быть сформирован при имеющейся у него бригаде полковника Буряка. Дабы не ставить атамана в тяжелое положение и тем еще более осложнить вопрос, я просил генерала Науменко переговорить от моего имени с генералом Филимоновым и постараться убедить его сложить с себя атаманское звание. Я тут же написал соответствующее предписание генералу Покровскому, которое и передал генералу Науменко для вручения его генералу Покровскому лишь после того, как атаман примет решение: Генералу Покровскому. Мною получена следующая телеграмма Главнокомандующего: "Приказываю Вам немедленно привести в исполнение приказание мое Нр 016729 и принять по Вашему усмотрению меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре, входящем в Ваш армейский район. 1 ч. 50 мин. 31 октября. Нр 014598. Деникин". Во исполнении изложенного приказываю Вам с получением сего арестовать члена Парижской конференции Калабухова, а равно всех тех лиц, из числа намеченных Вами, деятельность коих имеет определенные признаки преступной агитации, в связи с текущим политическим моментом. Арестованных лиц немедленно предайте военно-полевому суду, каковой сформируйте при бригаде полковника Буряка и приговор суда приведите в исполнение безотлагательно. Кисловодск, 31 октября, № 162. Врангель. Сообщая об этом Главнокомандующему, я доносил: Приказание будет вручено генералу Покровскому по подаче войсковым атаманом в отставку, что ему одновременно с сим дан совет сделать. Кисловодск, 31 октября, № 163. Врангель. Одновременно я телеграфировал войсковому атаману: Оскорбительные выражения, допущенные нынешним председателем Краевой Рады по отношению старших войсковых начальников и безнаказанное присутствие среди членов Краевой Рады лиц, объявленных приказом Главнокомандующего изменниками и преданных им военно-полевому суду, лишают меня возможности воспользоваться Вашим приглашением — посетить Краевую Раду. При настоящих условиях посещение мною Краевой Рады несовместимо с достоинством ни моим лично, ни армии, во главе которой я стою. Кисловодск, 30 октября, Нр 559. Врангель. 1-го ноября я получил посланное через полковника Лебедева приказание Главнокомандующего: Предлагаю Вам по обсуждении вопроса с кубанским войсковым атаманом привести в исполнение мое приказание по телеграмме № 016729 в отношении Калабухова. Если представится необходимым, Калабухов может быть для осуждения препровожден в Таганрог. Генерал-лейтенант Деникин. К пакету была приложена записка генерала Лукомского: 29 октября 1919 года. Глубокоуважаемый Петр Николаевич! Главнокомандующий с изложенным в Вашем письме согласен. В добрый час! Глубоко Вас уважающий А. Лукомский. Все распоряжения были отданы, мне оставалось лишь ждать. 2-го ноября я получил телеграмму председателя Краевой Рады Макаренко, в ответ на приветственную телеграмму, посланную мною Краевой Раде из Царицына. 2-го ноября 1919 года. Кубанская Краевая Рада в Вашем лице приносит глубокую благодарность за приветствие доблестной, предводимой Вами армии. Безмерно ценя мужество и неувядаемую стойкость сынов Кубани, Рада со своей стороны приложит все усилия к облегчению их настоящего ратного подвига и дальнейшего славного пути. Заместитель председателя Краевой Рады. Макаренко. Телеграмма эта разошлась с моей. 3-го ноября я получил рапорт генерала Покровского, извещавшего о вручении ему посланного через генерала Науменко предписания. Наконец, 6-го утром генерал Покровский вызвал меня к аппарату и сообщил мне следующее: Ультиматум был мною предъявлен вчера, срок истекал к 12 часам дня. Сущность ультиматума Вам известна. От 9,5 до 12 велась торговля. На совещании у атамана присутствовали: Сушков, Скобцов, Горбушин оба Успенские и еще какой-то член, не помню. Все уговаривали меня во избежание кровопролития отказаться от своих требований и убеждали дать согласие на посылку делегации Главкому. В виду полной неприемлемости и явно намеренной оттяжки я, к 12 часам, отказался продолжать переговоры и направился к войскам. В этот момент совещание признало необходимым выдать мне Калабухова, которого я арестовал и отправил к себе на квартиру. Тут же совещание по вопросу о выполнении второго моего требования — выдачи мне лидеров самостийников, постановило ехать в Раду и потребовать от них сдачи мне. Прибыв к войскам, состоящим на 3/4 Екатеринодарского гарнизона, я был встречен ими криками "ура", мною был послан в Раду офицер, передавший президиуму мое требование — немедленно выдать мне лидеров и собрать Таманский дивизион охраны Рады для сдачи оружия. В виду с затяжкой с ответом и истечения срока, мною была введена в Раду сотня для занятия караулов и разоружения таманцев. Против Рады была выстроена также сотня. В период процесса безболезненного разоружения ко мне стали являться самостийники, которые тут же арестовывались и отправлялись во дворец. Рада реагировала на все требования сочувственно. В данный момент у меня на квартире сидят: Петр Макаренко, Омельченко, Воропинов, Манжула, Роговец, Феськов, Подтопельный, Жук, Балабас и сын Безкровного; брат Рябовола, Иван Макаренко и Безкровный скрылись и разыскиваются. Дальнейшие аресты производятся. Таманцы обезоружены и взяты под стражу. Рада выбрала делегацию для посылки Главкому, с изъявлением покорности и с декларативным заявлением об ориентации за Единую Россию, делегация сидит у меня. Обратный мой приезд во дворец сопровождался криками "ура" всего населения. Убедившись в безболезненном окончании операции, атаман решил, что он может оставаться у власти, сочувствия этому со стороны политических деятелей нет, в данное время общая ситуация совершенно не в его пользу. После окончания разговора с Вами, я соединюсь с ставкой, дабы мой последующий совместный с Филимоновым разговор со ставкой, который я вынужден был ему обещать, не дал бы смягчающих решений в ставке. Я немедленно отдал приказ войскам моей армии. Приказ Кавказской армии № 557. 6-го ноября 1919 года. Г. Кисловодск. Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери-России. Преступными действиями своими они грозили свести на нет все то, что сделано сынами Кубани для возрождения Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами, договор предания в руки врага младшего брата Кубани — Терека. Пытаясь развалить фронт, сея рознь в тылу и затрудняя работу атамана и правительства в деле снабжения и пополнения армии, преступники оказывали содействие врагам России, той красной нечисти, которая год тому назад залила Кубань кровью. Как командующий Кавказской армией, я обязан спасти армию и не допустить смуты в ее тылу. Во исполнении отданного мною приказания командующим войсками тыла армии генералом Покровским взяты под стражу и преданы военно-полевому суду в первую голову двенадцать изменников. Их имена: Калабухов, Безкровный, Макаренко, Манжула, Омельченко, Балабас, Воропинов, Феськов, Роговец, Жук, Подтопельный и Гончаров. Пусть запомнят эти имена те, кто пытался бы идти по их стопам. Генерал Врангель. В тот же вечер я выехал в Екатеринодар. На вокзале я встречен был войсковым атаманом, чинами войскового штаба, походным атаманом, генералом Покровским и многочисленными депутациями. Почетный караул был выставлен от Гвардейского казачьего дивизиона. Верхом, в сопровождении генерала Покровского и чинов моего штаба, я проехал на квартиру генерала Покровского по улицам, где шпалерами выставлены были войска — полки бригады полковника Буряка, юнкерское училище, части местного гарнизона. Отданный мною вчера приказ уже был отпечатан и расклеен на стенах домов в большом количестве экземпляров. Я рассчитывал, что торжественная встреча должна произвести на членов Рады, особенно на серую часть их, должное впечатление. Военно-полевой суд над Калабуховым уже состоялся, был утвержден генералом Покровским, и на рассвете смертный приговор приведен в исполнение. Над остальными арестованными суда еще не было, о смягчении их участи Рада возбудила ходатайство, послав депутацию к Главнокомандующему. Я телеграфировал генералу Деникину: Приказание Ваше № 016722 исполнено — член Парижской конференции Калабухов арестован и по приговору военно-полевого суда сего числа повешен. Екатеринодар, 7 ноября 1919 года. Нр 181. Врангель. От генерала Покровского я проехал в Раду, где к приезду моему собрались все его члены. Я решил в обращении своем к Раде возможно менее касаться политической стороны вопроса, не считая возможным стать в этом всецело на сторону главного командования, политике которого в отношение Кубани я во многом сочувствовать не мог. Я имел в виду настаивать исключительно на том тяжелом положении, в котором, благодаря борьбе Кубанской Краевой Рады с Главнокомандующим, оказалась моя армия; указать, что борясь с генералом Деникиным, Законодательная Рада не остановилась перед предательством тех сынов Кубани, которые кровью свой обеспечили существование края. Я мог вернуться к армии, лишь обеспечив ей в дальнейшем всемерную поддержку Кубанского войска. Последнее будет возможным лишь, если глава войска — атаман, получит полную мощь. Встреченный в вестибюле атаманом и председателем правительства, я прошел в зал. При входе моем вся Рада встала и члены ее, и многочисленная публика, заполнившая трибуны, встретили меня аплодисментами. Атаман, поднявшись на трибуну, приветствовал меня речью (по стенограмме): — Добро пожаловать! Позвольте мне быть искренним и в этой искренности поведать вам наши тяжелые печали и наше тяжелое горе. Тяжкие испытания переживает сейчас Кубань. Тяжесть ответственности момента особенно глубоко чувствуется народными избранниками, здесь заседающими. Ошибки времени привели к тем событиям, которые тревожат, волнуют и удручают нас. Мы удручены, мы подавлены, в головах и сердцах наших происходящие события отзываются тяжким ударом. И великое беспокойство внедряется в умы наши. Мы озабочены тем, чтобы армия наша. Вами предводительствуемая, была спокойна и уверена в том, что отцы и братья, которые о них заботятся, не забыли ее. Мы также озабочены тем, чтобы жизнь Кубанского края не омрачалась никакими событиями, чтобы жизнь эта протекала также спокойно и уверенно, как уверенно идет к победам Кавказская армия. Но мы не скроем, что совершающиеся события в последние дни бросают в жизнь искры, которые мы от всей души и сердца хотели бы предотвратить вместе с Вами. Ваше превосходительство, мы искренне, все члены Рады как один, заявляем Вам, что нас волнует участь задержанных членов Краевой Рады. Вы понимаете, что они, недавние сотоварищи по работе, есть плоть от плоти, кость от кости кубанского казачества. Пусть они делали ошибки, пусть заблуждались, но все мы, повторяю, как один человек, каких бы убеждений и взглядов мы ни были, мы не можем без душевного содрогания не волноваться за их судьбу. Мы, представители народа, обращаемся к Вам с просьбой учесть момент, учесть жертвы, принесенные нами, и, прежде, чем принять решение относительно задержанных членов Краевой Рады, взвесьте всю обстановку, в которой мы живем и которая нас окружает. Рада обращается к Вам от чистого сердца с просьбой освободить их и передать в наши руки. (Крики "просим"). Ваше превосходительство, Краевая Рада сумеет в спокойной деловой обстановке обсудить их деятельность и сумеет вынести и определить им должное. Это наша единственная и горячая просьба. ("Просим"). По окончании речи атамана я взошел на трибуну. — Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание довести до Краевой Рады голос моей армии, поведать вам о подвигах непобедимых орлов, во главе которых я с гордостью стою; поведать о нуждах, о болезнях, с полной уверенностью, что Краевая Рада, истая представительница родной Кубани, истый хозяин кубанской земли, поймет эти нужды и, как заботливая мать сыну, который борется на фронте, придет на помощь непобедимым орлам Кавказской армии (аплодисменты). Господа, давно хотел я поведать о подвигах моих орлов, но, к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти он оттого, что были люди, которым это было не на руку. Не раз уже я хотел быть у вас, в тяжелые дни, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних сил, кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, сдерживали напор в десять раз сильнейшего врага, не получая тех подкреплений, которых с болью в сердце ждали. Невзирая на то, что на фронте моем ежечасно победа могла обратиться в поражение, я выбрал свободный день и приехал в Екатеринодар. Здесь я заявил о моем желании посетить законодательную Раду, чтобы в ее лице найти ту помощь, которая необходима была моей армии. Каждый час был дорог: каждый час, который я терял здесь, мог стоить жизни десяткам тысяч кубанских сынов. Но Законодательная Рада не удостоила меня своим приглашением. Я уехал, не получив той помощи, на которую имела право моя армия. ("Позор"). Я снова приехал с генералом Науменко и генералом Покровским. Я приехал к атаману просить его ускорить созыв Краевой Рады, в полной уверенности, что Краевая Рада окажет помощь армии, что Краевая Рада будет той матерью, которая позаботится о своих сынах. Я выехал с фронта с сердцем, открытым вам. По дороге я прочитал, что вожди Кавказской армии, те вожди, из которых 50% пролили кровь свою за родную Кубань, были по 15 раз ранены, среди которых почти не осталось целых, эти вожди заслужили в стенах Краевой Рады название "непорядочных". ("Позор"). Я не мог просить помощи и вынужден был, не побывав у вас, уехать из Екатеринодара. Сейчас тех, кто прикрывался именем кубанца, позорил Кубань и, засев в тылу, отрекся от общей Матери-России, к счастью здесь нет, и я с открытым сердцем и полной уверенностью обращаюсь к вам. Когда великая, когда-то мощная Россия, покрылась потоками крови и разорением, когда обезумевший народ грабил и жег родную землю, здесь на Кубани всколыхнулось русское народное сознание, здесь нашли убежище и приют все те, кто не потерял в сердце своем веру в возможность спасения Великой России, все те, у кого честь и совесть еще не умерли. Значение Кубани, как созидательницы и носительницы новой русской армии великой свободной России, огромно, и это значение не имеет право забыть ни один русский человек. И вот все то, что сделала Кубань ценою потоков крови в деле воссоздания Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь, все это стало забываться и чистое, незапятнанное имя Кубани — спасительницы России — стало черниться грязными руками тех, кто мелкое свое честолюбие ставил выше блага Родины. Все больше и больше раздается голос, обвиняющий Кубань в какой-то самостийности и в измене России. Неужели Кубань отреклась от России (с мест: "нет"). Неужели то, что говорилось от имени Кубани, все это живет в ваших сердцах. Я знаю, что нет. И здесь, среди вас, от имени моей армии, которая дала мне право говорить потому, что я с ней сроднился и что я с ней составляю одно, я громко говорю тем, которые позорным названием "самостийника-изменника" покрывают Кубань: "Это неправда. Вы не имеете права змеиный шип, который раздавался в тылу армии, принять за клик непобедимых кубанских орлов". С этим я пришел к вам. Я хотел заявить вам, что как командующий армией, где служат ваши сыны и ваши братья, я вправе требовать, чтобы то, что сделано кровью моих орлов, не было захвачено грязными руками, что все то, что сделано ими для воссоздания Великой, Единой, Неделимой России, было бы оценено по достоинству и суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернит великое дело, сделанное Кубанью для спасения России". Отметив все трудности 300-т верстного похода Кавказской армии по калмыцким безводным степям, я продолжал: "Предвидя удар сильнейшего врага, я послал телеграмму войсковому атаману и правительству, прося помощи. Я должен засвидетельствовать, что и атаман, и правительство неизменно оказывали мне полную поддержку. (Аплодисменты). Они все хотели сделать, но не могли, и не могли оттого, что вопросы, от которых зависела жизнь десятков тысяч сынов Кубани — вопросы эти затемнялись партийными раздорами и недостойной борьбой в тылу. В то время, как мы на фронте не знали, что такое черноморцы и линейцы, ибо мы знаем одних сынов Кубани, где черноморцы и линейцы рядом смешивают кровь свою на полях сражений и делят последний кусок, — в то время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, как будто бы все они не сыны Кубани и Великой России. В это время, как на фронте мы вместе деремся и умираем, "добровольцы", "иногородние" и "казаки", здесь идет какое-то "отделение", которого в жизни нет. В то время, как мы, генералы, хорунжие, войсковые старшины и казаки составляем одну семью, здесь объявляют о том, что войну ведут генералы. Еще недавно здесь, с этой кафедры, раздавались речи, которые я иначе не могу назвать, как провокацией. Вы помните, вероятно, речь, сказанную одним из тех, которых к счастью сегодня здесь нет, о том, что на фронте приказано арестовать членов рады. Я командующий армией, мимо которого не может пройти ни один приказ — заявляю вам, что это ложь. Этого никогда не было... Я не политик, а солдат и казак, уважаю казачьи вольности ("Ура", аплодисменты). Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но, как командующий армией, я обязан спасти ее и отвечаю за целость моего фронта. И я не могу допустить, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию. Вот почему я просил командующего войсками тыла генерала Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России, кто позорит Кубань. Это им сделано, и я глубоко верю в то, что теперь, когда изъяты, вырваны с корнем, плевелы, ваша мудрость подскажет вам верный путь к тому, чтобы нужды моей армии, моих орлов, ваших сынов и братьев были бы полностью удовлетворены. Далее, упомянув о нуждах Кавказской армии, которые оставались без удовлетворения Законодательной Радой, я продолжал: — Вот, господа члены Рады, болести моей армии. Давайте моей армии пополнения, заставьте стать в ее ряды тех сынов Кубани, которых молодость и здоровье обязывают помочь. Помогите моей армии конями, потому что казак без коня — не воин, помогите ей хлебом, и армия моя поддержит славу старых кубанских знамен. Господа члены Рады, я возвращаюсь к моей армии с полной уверенностью, что голос ее дошел до ваших сердец. Не верю, что причина отсутствия помощи то, что Мать-Кубань забыла своих сынов. Нет. (голос: "Нет"). Причины другие, и я, как честный человек, скажу, в чем все дело. Зло в том, что политика заела, зло в том, что атаман и Краевое правительство, при всем своем желании, не могли помочь нам, потому что каждый шаг связывался по рукам и по ногам недостойными политиканами в тылу. Моя уверенность, что лишь тогда моя армия получит помощь, когда атаман и Краевое правительство будут иметь возможность пользоваться полнотой своей власти и будут ответственны лишь перед вами, господа члены Рады, перед истинным хозяином земли Кубанской. Уезжая на фронт, могу ли я передать моим орлам, что их отцы и братья, члены Краевой Рады, как один придут на помощь. (Крики: "просим"). Благодарю вас, господа". (Крики: "ура"). После слов члена Рады сотника Д.Филимонова, обратившегося ко мне также с просьбой о передаче арестованных в распоряжение кубанской Краевой власти, был объявлен перерыв, и я с генералом Покровским вернулся к себе в поезд. Туда прибыла ко мне депутация Краевой Рады с новым ходатайством за арестованных. Я принял их возможно любезнее. Вновь указав на то тягостное положение, в котором оказались мои войска, вследствие той политической борьбы, которая велась в тылу армии, на то, что в дальнейшем борьба эта должна отразиться на духе войск, я заявил, что кровавый урок необходим, что он один может заставить опамятовать тех, кто, принося в жертву политике родную армию, губит саму Кубань, а с нею и Россию, что мне не нужны чьи либо жизни, но необходима гарантия в том, что былое не повторится и армия не окажется вновь в отчаянном положении. В заключение я, как бы вскользь, заметил, что, конечно, и этот кровавый урок был бы лишним, если бы самой Краевой Радой была бы предоставлена главе войска — атаману — полная помощь, и в действиях своих он был бы ответствен лишь перед верховным хозяином края — Краевой Радой. — Как со стороны атамана, так и со стороны правительства, я неизменно встречал полную поддержку и не сомневаюсь, что не будь атаман и правительство связаны по рукам Законодательной Радой, все происшедшее не имело бы место. Слова мои произвели должное впечатление, за поданную мною мысль мои собеседники охотно ухватились. Тут же был набросан проект изменения положения об управлении краем, который на следующий день и предложено было внести на обсуждение Рады группой ее членов. 8-го ноября Кубанская Краевая Рада приняла закон об изменении временного положения об управлении Кубанским краем. Кубанская Чрезвычайная Рада постановила: Ввести во временное положение об управлении Кубанским краем изменения на основании следующих положений: 1. Функции Законодательной Рады передаются кубанской Краевой Раде, избираемой на основании особого закона. 2. Для избрания войскового атамана учреждается Атаманская Рада, избираемая на основании особого закона. 3. Временно, до избрания Атаманской и Краевой Рады, полномочия той и другой сохраняются за Кубанской Краевой Радой настоящего созыва. 4. Краевое правительство ответственно перед кубанской Краевой Радой. 5. Войсковому атаману в случае его несогласия с вотумом недоверия правительству принадлежит право роспуска Краевой Рады с указанием, в самом указе о роспуске, времени созыва Краевой Рады нового состава. Краевая Рада нового состава должна быть созвана не позднее двух месяцев со дня роспуска, причем недоверие правительству, выраженное вновь созванной Радой, влечет за собой его отставку. 6. Положение об управлении Кубанским краем не может быть изменяемо советом правительства в порядке 57 статьи означенного положения. Я немедленно телеграфировал Главнокомандующему. Идя навстречу высказанным мною пожеланиям Краевая Рада приняла закон об изменении временного положения об управлении Кубанским краем, пойдя в этом направлении даже далее моих предположений. Со своей стороны, удовлетворяя ходатайство Рады, обещал сохранение жизни преданным суду лицам. Екатеринодар 8 ноября 1919 года Нр 168. Врангель. Генерал Филимонов, доказавший, что при настоящих условиях он не в силах крепко держать атаманскую булаву, должен был уступить место свое другому. Это ясно сознавалось всеми. Однако, сам атаман этого не хотел понять. Попытки генералов Науменко и Покровского убедить его в этом успеха не имели, 9-го ноября, днем, атаман заехал ко мне. Зная, что я уезжаю вечером в Таганрог, он просил меня вновь ходатайствовать перед генералом Деникиным о смягчении участи арестованных членов Рады. В заключение он обратился ко мне с просьбой повлиять на генерала Деникина в смысле смягчения враждебного отношения последнего к Кубани и, в частности, к нему, генералу Филимонову. Я с полной откровенностью ответил, что сделать этого не могу, что после происшедшего трудно требовать от Главнокомандующего благожелательного отношения к нему, генералу Филимонову, что дальнейшее пребывание его во главе края несомненно отразится неблагоприятно на отношении Главнокомандующего к Кубанской Краевой власти и что при настоящих условиях единственным выходом для генерала Филимонова представляется, по моему мнению, отказ от атаманской булавы. Генерал Филимонов возражений не делал, однако, определенного ответа не дал. Вечером я выехал в Таганрог. Со времени последнего приезда моего в ставку наше стратегическое положение значительно ухудшилось. Конница противника в стыке Добровольческой и Донской армий, оттеснив наши части, глубоко врезалась в наш фронт, угрожая тылу Добровольческой армии, 1-ый корпус поспешно отходил. Орел, Курск были оставлены и наш фронт быстро приближался к Харькову. В тылу, в Екатеринославской губернии, кипели восстания. В связи с неудачами на фронте росло неудовольствие в тылу. Предпринятое генералом Юденичем наступление на Петроград закончилось неудачей, остатки его армии отошли в Эстонию. Разбитые армии адмирала Колчака поспешно отходили на восток. Гроза надвигалась... Я прибыл в Таганрог 10-го утром и прямо с вокзала отправился к Главнокомандующему, где застал генерала Романовского. Доложив обстановку, я упомянул о вчерашнем разговоре моем с атаманом. — Конечно, — сказал генерал Деникин, — генерал Филимонов атаманом быть не может, он главный виновник всего происшедшего. (10-го генерал Филимонов сложил свои полномочия). Затем я спросил, кого Главнокомандующий считал бы желательным видеть во главе края; генерал Покровский, весьма, видимо, желавший быть выбранным атаманом, имел на это мало шансов. Другим кандидатом был генерал Науменко. Со своей стороны я полагал, что наилучшим атаманом был бы последний. Главнокомандующий ответил, что в это дело не считает возможным вмешиваться. Присутствующий генерал Романовский заметил, что генерал Покровский, прекрасно выполнивший возложенное на него поручение, видимо, рассчитывает на поддержку его ставкой в его домоганиях. — Во всяком случае, если будете говорить с ним, скажите, что Главнокомандующий о нем позаботится, — добавил, обращаясь ко мне, генерал Романовский. Закончив доклад о событиях на Кубани, я просил Главнокомандующего разрешения высказать несколько соображений по оперативным вопросам. Я вновь доложил, что выход из настоящего тяжелого положения я вижу лишь в принятии крупного решения — срочной переброски из состава Кавказской армии части конницы в район Купянска для усиления действовавшей там нашей конной группы. Остававшиеся в этом случае части Кавказской армии я предлагал свести в отдельный корпус, поставив во главе его генерала Покровского. Об этом я доносил телеграфно еще 18-го октября. Генерал Деникин молча выслушал меня: — Хорошо, я подумаю, — сказал он, — когда вы думаете ехать?. Я ответил, что думаю ехать сегодня в Ростов, где мне надо было повидать генерала Лукомского и других лиц по ряду служебных вопросов. Генерал Деникин приказал мне ожидать его в Ростове, где он должен был быть во вторник. В 5 часов я выехал в Ростов. О приезде моем уже знали несколько человек, желавших меня видеть, ждали меня на вокзале. Весь вечер и весь следующий день приток посетителей не прекращался. Все задавали один вопрос: "Уволен ли Май-Маевский?" "Состоялось ли ваше назначение?". Получив отрицательный ответ, негодовали, обвиняли генерала Деникина, ругали Май-Маевского. Еще недавно глухое недовольство Главнокомандующим прорвалось наружу. По мере приближения фронта неудовольствие в тылу росло. Безобразная пьяная жизнь командующего Добровольческой армии, распущенность войск, разврат и самоуправство в тылу не были уже секретом ни для кого. Все ясно сознавали, что так дальше продолжаться не может, что мы быстрыми шагами идем к гибели. Многие из ближайших помощников Главнокомандующего и ряд общественных деятелей указывали генералу Деникину на необходимость замены генерала Май-Маевского другим лицом, с должным авторитетом в глазах армии и общества. Каждый хотел верить, что дело в твердых и умелых руках еще поправимо. В поисках преемника генерала Май-Маевского остановились на мне. Меня всячески выдвигали. В эти тревожные дни это было злобой дня. Стоило мне приехать в какое-либо учреждение, как сбегались все служащие, толпа собиралась вокруг моего автомобиля. На почтово-телеграфной станции, куда я приехал для переговоров по аппарату с Царицыном, чиновники и телеграфисты сделали мне целую овацию — кричали "ура" и аплодировали. Всем этим охотно пользовались враждебные Главнокомандующему круги, стремясь противопоставить имя мое генералу Деникину. События на Кубани встречены были обществом весьма сочувственно. В атмосфере безвластия и готовящегося развала всякое проявление твердости власти приветствовалось. Утром 11-го я получил донесение генерала Шатилова о переходе противника в наступление против наших частей на левом берегу Волги. Донесение было спокойное, генерал Шатилов считал наше положение вполне прочным. Тем не мене, я решил поспешить вернуться в армию и лишь дождаться в Ростове Главнокомандующего. Все слышанное здесь, замеченное мною некоторое колебание генерала Деникина, в связи с высказанными мною оперативными соображениями, приказание Главнокомандующего ожидать его здесь в Ростове для получения окончательного его решения по этому вопросу, наконец, сказанное в присутствии Главнокомандующего генералом Романовским фраза, что генерал Покровский может рассчитывать на какое-то новое назначение — все это вместе взятое заставляло меня думать, что генерал Деникин склоняется к передаче мне командования Добровольческой армией. Еще месяц тому назад я с радостью бы принял это назначение. Тогда еще наше положение на этом главном участке фронта можно было исправить, а соответствующей работой в тылу его закрепить. Теперь могло быть уже поздно. Армия находилась в полном отступлении. Расстройство тыла увеличивалось с каждым днем. Трудно было рассчитывать, что мне, почти чуждому войскам армии человеку, едва знакомому с местными условиями, удастся успешно справиться с почти безнадежной задачей. Мучительные мысли лезли в голову. Однако, долг подсказывал, что я не вправе отказаться. Поздно вечером генерал Покровский вызвал меня к аппарату и сообщил, что "Сегодня были выборы атамана, объединились на нейтрализующем кандидате и 350 голосами провели Успенского". На мой вопрос: "Чем объясняете Вы это?" Генерал Покровский ответил, что его "боятся и слишком еще свежа рана. Науменко неприемлем, благодаря своей, с одной стороны, честной работе в качестве походного атамана, с другой же, что главное, по причине близости к Филимонову, других же кандидатом не было совершенно. Случайно кто-то указал, что на белом свете тихо мирно живет Николай Митрофанович, находящийся в дружбе со ставкой. Все решили, что это выход, и провели его подавляющим большинством". Вернувшись в поезд, я нашел письмо Главнокомандующего: 11 ноября 1919 года. Многоуважаемый Барон Петр Николаевич, После длительного обсуждения предложенного Вами организационного плана, я пришел к твердому убеждению, что совершенно невозможно — при нашей бедности во всем и при ничтожном количестве войск в новых группах — расстраивать существующую организацию и создавать новый огромный штаб. Быть может, при полной перемене обстановки на Царицынском фронте вопрос будет пересмотрен. Что касается атаманского вопроса, то, ценя достоинства обоих кандидатов и не зная местной обстановки, я воздерживаюсь от вмешательства в это дело. Уважающий Вас А. Деникин. Таким образом, от предложенной мною перегруппировки генерал Деникин отказывался, все оставалось по-прежнему и вопрос о моем перемещении отпадал. Тяжелая чаша, казалось, меня миновала. 12-го утром приехал генерал Покровский и, почти одновременно, Главнокомандующий. Сведения от генерала Шатилова становились тревожны. Противник настойчиво теснил наши части на левом берегу Волги. К тому же, по реке шло сало, сообщение с правым берегом было чрезвычайно затруднительно и положение частей на левом берегу становилось серьезно. Генерал Деникин беспокоился и приказал мне спешить возвращением в армию. В тот же день я с генералом Покровским выехал в Екатеринодар, куда и прибыл утром 13-го. Сведения от генерала Шатилова становились все более тревожными. Наши части, не выдержав натиска противника, начали отход. Генерал Шатилов приказал левобережному отряду начать переправу. Последняя происходила, благодаря ледоходу, в весьма тяжелых условиях. С вокзала я проехал к вновь избранному атаману Успенскому. Последний произвел на меня самое отрадное впечатление — спокойного, разумного и стойкого человека. Атаманская булава была, видимо, в верных руках. Дальнейшее зависело от генерала Деникина. Все происшедшее лишний раз подтвердило верность моего взгляда на казачий вопрос. Не сомневаюсь, что, не прими Главнокомандующий неожиданно для меня решения о предании суду обвиняемых им в измене членов Рады, переворот произошел бы без человеческих жертв. В тот же день я дал предписание генералу Покровскому: В виду того, что ныне положение в тылу армии, в связи с политическими событиями последних дней, надо признать вполне благополучным, что изменение конституции края и нахождение во главе края генерала Успенского гарантируют твердую власть, благожелательную великому делу воссоздания Единой России и дают основание быть уверенным в принятии срочных мер по обеспечению нужд армии — я, согласно Вашего ходатайства, признаю возможным освободить Вас от возложенных обязанностей командующего войсками тыла армии. Генерал-лейтенант Барон Врангель. Возвращаясь пешком от атамана, я встретил генерала Улагая. Он имел вид помолодевший, жизнерадостный. От прежней подавленности не осталось и следа. Мы расцеловались. Он стал расспрашивать меня, верны ли слухи о том, что я назначаюсь командующим Добровольческой армией. Я рассказал ему о моем предложении генералу Деникину и его ответе. — Все равно, рано или поздно, это должно случится, — сказал генерал Улагай. — Едва ли, да если и так, то боюсь, что будет уже поздно; однако, ежели бы это случилось, согласились бы Вы вновь работать со мной. Сейчас во главе конной группы стоит генерал Мамонтов. Моим первым шагом была бы замена его другим начальником. В настоящих условиях наша конница одна может решить дело... Генерал Улагай ответил, что всегда будет рад работать со мной. После обеда ко мне заехал с ответным визитом атаман. Наш разговор еще более подтвердил мое первое благоприятное впечатление. Перед самым моим отъездом зашел, возвращающийся из Таганрога в Кисловодск с ответом от Главнокомандующего на письмо Великого Князя, полковник Кубе. Он ознакомил меня с содержанием письма. Генерал Деникин, отдавая должное чувствам Великого Князя, не находил возможным, при настоящих условиях, удовлетворить его желание служить в армии. Мы прибыли в Царицын утром. В течение ночи переправа наших частей была благополучно завершена несмотря на тяжелые условия. Части отошли, вывезя всех раненых, орудия и пулеметы. В руках противника осталось лишь несколько повозок. На следующий день противник атаковал наши части на правом берегу реки, наступая по всему фронту. К вечеру наши передовые части отошли на укрепленную позицию. 15-го на рассвете, после сильной артиллерийской подготовки, противник атаковал наши позиции, направляя главный удар вдоль берега реки. Ударная группа поддерживалась жестоким огнем тяжелых батарей судовой артиллерии. Около десяти часов утра противнику удалось захватить небольшой участок укрепленной позиции. Неприятельские части стали распространяться внутри укрепленного плацдарма. Однако, брошенными резервами противник был смят и в беспорядке отброшен. К полудню мы полностью восстановили положение, захватив пленных и пулеметы. 16-го и 17-го неприятель продолжал свои атаки, но безуспешно, 18-го мы сами перешли в наступление, нанося главный удар конницей в охват правого фланга и в тыл противника в общем направлении на Дубровку. Под угрозой захвата, противник стал поспешно отходить, преследуемый по всему фронту нашими частями. К 20-му числу наши передовые части достигли Дубровки. С очищением нами левого берега реки неприятель получил возможность безнаказанно обстреливать своей артиллерией Царицын. Я приказал мой поезд перевести в Сарепту. Еще в Кисловодске я чувствовал себя нездоровым. Однако, перемогался. Через несколько дней нездоровье прошло, но, за последние дни, я вновь занемог, трясла лихорадка, разлилась желчь. Врач определил возвратный тиф. Несмотря на отвратительное самочувствие, я продолжал оставаться на ногах, руководя операциями. 22-го я неожиданно получил телеграмму генерала Романовского, вызывающего меня в Таганрог "в виду получения нового назначения". Я вызвал в Сарепту генерала Покровского, приказал ему вступить в командование армией и, в сопровождении начальника штаба генерала Шатилова, выехал в Таганрог. С тяжелым чувством оставлял я родную армию. 15 долгих месяцев стоял я во главе кавказских войск. Во главе их очистил от красной нечисти Кубань, Терек и Ставрополье. Прошел тяжелый путь от Маныча до Волги, дрался в Поволжье. За это время мои войска неизменно одерживали победы, разбив врага более чем в ста боях. Взяли более 500 орудий, неисчислимое число пулеметов и захватили более 200 000 пленных. Положение наше на главном операционном направлении за последние дни неизменно ухудшалось. Фронт армии генерала Май-Маевского ежедневно откатывался на 20-30 верст. Бои шли у самого Харькова. Конница "товарища" Буденного, тесня конные части генерала Мамонтова, быстро продвигалась к югу, разрезая добровольческие и донские части. Предложенное мною месяц тому назад решение уже являлось запоздалым. Я ясно сознавал, что рассчитывать на успех при этих условиях нельзя и задавал себе вопрос, вправе ли я принять на себя непосильную задачу, зная заранее, что разрешить ее и оправдать возложенные на меня надежды я не в силах... 3 июля 1922 г. Белград.