​​Света вошла в вагон метро.

Она очень устала - на работе был тяжелый день.
Ноги гудели, голова болела.
Она отработала две смены, без душа, без сна.
Душновато. Света сняла бы шапку, но голова грязная, неудобно.
В вагоне не час-пик, но и свободных сидячих мест не было.
Света взялась за поручень, стоит.
Напротив сидит парень с тросточкой.
Он слепой или слабовидящий, у него очки съехали, и под ними - сложный застывший взгляд.
Но вдруг он встаёт и кивает Свете на своё место.
Она садится, думая, что он выходит.
Но он не выходит, он просто уступил место.
- Не стыдно? - осуждающе спрашивает Свету, перекрикивая шум вагона, пожилая женщина рядом. - Инвалида согнала?
- Где инвалид? Я не вижу инвалида. Я вижу настоящего мужчину, который уступил место женщине, - уверенно отвечает Света и добавляет, глядя на парня. - Спасибо вам.
Слабовидящий парень расплывается в улыбке.
- И вам спасибо. Я плохо вижу, но от вас так вкусно пахнет, что я уверен: вы - настоящая красавица!
Света улыбается и, смущаясь, поправляет старую шапку, кокетливо сместив ее набок.
Никакой диагноз не может скрыть настоящего мужчину.
Никакая шапка не может скрыть настоящую женщину.
Ольга Савельева
История одной фотографии
Самохирургия — акт выполнения хирургической процедуры на себе. На знаменитом снимке изображен врач советской Антарктической экспедиции Леонид Иванович Рогозов, делающий операцию по удалению воспаленного аппендикса самому себе. Этот снимок, сделанный 30 апреля 1961 года на антарктической станции Новолазаревской, прославил молодого хирурга на весь мир.
. В качестве ассистентов выступили инженер-механик и метеоролог (один держал зеркало, второй подавал инструменты) В статье "Операция на себе", вышедшей в 1962 году Рогозов вспоминал: "Внезапно в моей голове вспыхнуло: "Я наношу себе все больше ран и не замечаю их..." Я становлюсь слабее и слабее, мое сердце начинает сбоить. Каждые четыре-пять минут я останавливаюсь отдохнуть на 20-25 секунд. Наконец, вот он, проклятый аппендикс!.. На самой тяжелой стадии удаления аппендикса я пал духом: мое сердце замерло и заметно сбавило ход, а руки стали как резина. Что ж, подумал я, это кончится плохо. А ведь все, что оставалось, - это собственно удалить аппендикс! Но затем я осознал, что вообще-то я уже спасен!"
Операция продолжалась 1 час 45 минут и завершилась успешно. Через пять дней у больного-хирурга нормализовалась температура, через неделю он снял себе швы. Из экспедиции Рогозов вернулся в октябре 1962 года.
Мама сдала их в интернат сразу после Нового года. Девчонки плакали, в сущности, они были домашними детьми. Когда мать устраивала личную жизнь, а она устраивала ее постоянно, сестры, Тина и Мила, жили у бабушки. Но на Николу Зимнего бабушки не стало и мать их оформила в интернат. Нет, она не была забулдыгой, она не пила и даже не курила. Только это ведь несправедливость, если бывший муж живет как хочет, а она с двумя прицепами одна куковать должна?
Мать расстегивала пальтишко на Миле и приговаривала: «Не ревите, обстоятельства так сложились, я что виновата? Вам здесь хорошо будет, сами потом спасибо скажите!». Мила уже захлебывалась своим плачем, ее было всего лишь 3 года и она не очень понимала что происходит. Но глядя в злые мамины глаза и в испуганное заплаканное личико старшей сестры, семилетней Тины, чувствовала, что все плохо-плохо. Мать зашипела: «Не позорьте меня, я же от вас не отказываюсь, вот устроюсь и заберу. На Пасху приеду, заберу!» Девчонки, все еще продолжая судорожно всхлипывать, тем не менее утихали: ведь мама сказала, что вернется за ними!
Привыкали девочки к детскому дому тяжело, хотя воспитатели их любили и жалели за отсутствие наглости, смышленость и за трогательную привязанность друг к другу. Тина покоряла всех своими серьезными темными глазками, а Милочка была похожа на беленький добродушный колобочек. Мила теребила Тину: «А когда Паска плидет? Он плидет и нас забелет к маме?» Тина терпеливо отвечала в который раз: «Пасха - это праздник такой, он весной бывает, помнишь, как бабушка яички красила?» Мила важно кивала головой, мол, помню, но потом, вспомнив бабушку, начинала кукситься и на ресничках появлялись крохотные слезинки. Тина сама бы хотела знать, когда же будет Пасха. С этим вопросом она подошла к воспитательнице, Ирина Николаевна удивилась: обычно дети ждут Новый год и деда Мороза или день рождения. Те не менее, назавтра она подарила Тине маленький календарик: «Видишь, вот этого числа будет Пасха, я кружочком обвела, а сейчас вот это число. Каждая цифирка в календаре -это день. Я, когда в школе училась, зачеркивала так дни до летних каникул». Тина тоже стала зачеркивать в календарике числа, и хвостик из цифирок до приезда мамы становился все короче.
С утра в Светлое Христово Воскресенье Мила прибежала к Тине, зажав в ручонке красное яичко: «Ула! Ула! Сегодня мама плиедет, я так лада, так лада. А ты Тинка лада?» Тина и сама не могла дождаться маму. Сначала ожидание было радостным, но после дневного сна Тине уже хотелось плакать. А тут еще Мила постоянно рядом крутилась и ныла. Под вечер, когда Тине стало ясно, что мама их обманула, она успокаивала Милу: «Наверно, мама на автобусе ехала и он забуксовал. Я сама слышала, честно-честно, дороги ужас какие плохие стали! Так все воспитатели говорят. Милочка, ты не реви, автобус откопают и мама завтра точно уж приедет. А пока она в деревне ночевать будет!» Младшая сестренка кивала, сглатывая слезы. Но мать так и не приехала, хотя девчонки ждали ее каждый день, придумывая для нее все новые и новые оправдания. Однажды утром Тина не нашла Милу, воспитатели объяснили, что младшую сестренку забрала мать. Много позже Тина узнала, что мама написала на нее отказную. Но Тине повезло, через два года ее разыскала сестра отца. Тетя Валя была добрейшей женщиной и Тина сама не заметила, как стала звать ее мамой. Доброта тети и ее семьи потихоньку латала ранки на сердце Тины, про мать и сестру она старалась не вспоминать. Хоть и знала, что Милка была совсем малышкой в те годы и ничего не понимала толком, но все равно... Вот Тина без нее никогда бы не уехала...
Прошли годы, Тина выучилась на медсестру, вышла замуж, родила сына, жили не богато, зато дружно. И вдруг Тине пришло письмо. От Милы!
« Здравствуй, моя дорогая сестричка! Ты, наверно, меня совсем не помнишь? Я только косички твои помню и тапочки в клеточку. Как я хочу тебя увидеть! Мы недавно вернулись в наш район, живем в Малиновке, если ты будешь не против, можно я приеду к тебе в гости?» Тина пожала плечами, странно как-то, сама к себе не зовет, в гости напрашивается... Но тем не менее, сестре ответила согласием.
Мила, в голубенькой курточке, сильно прихрамывая, шла навстречу сестре и радостно махала рукой! И как узнала только в толчее на автостанции? Она крепко обняла Тину и заплакала: «Сестренка, я тебя как увидела, сразу поняла: вот моя Тиночка! Вот сразу, веришь?» Тина недовольно буркнула, мол, как была ревой, так и осталась, а у самой в глазах защипало.
После ужина Мила рассказывала: «Ты на маму зла не держи, ей дядя Сережа сразу сказал, как они познакомились, что ее и с детьми примет. Только она побоялась двоих сразу забирать. А потом у дяди Сережи и мамы сын родился, потом дочка! Викочка, такая куколка, куда нам! Ой, ты только не обижайся! Дядя Сережа хорошо зарабатывает, он столяр классный, у него заказов всегда море. Мы даже на юг иногда ездим. Вот, а в седьмом классе меня бык на рога поднял, слава богу, никто больше не пострадал. А я, как видишь, хромаю... Какой у тебя, Тиночка, пирог вкусный, дашь мне потом рецепт?»
Тина спросила: «Ну, а работаешь, ты кем? На кого-то учишься? Дружишь с кем? Ты ведь такая хорошенькая!»
Мила смутилась: «Да, я после этого лечилась долго, на меня и так уйма денег ушла... Я по дому помогаю или дяде Сереже с калымами... Мама бухгалтером работает в администрации. А насчет друзей, так мне некогда особо. Опять же хромаю... Но я привыкла, только когда белье в проруби полощешь или грядки полешь, то не нагнешься так сразу. А воду в баню наносить, так это мне или дядя Сережа помогает или Славик».
Тина чуть усмехнулась: ишь ты, белье в проруби! Может еще Милочка хворост собирать в лес ходит? Шутливо пригрозив, что обидится навсегда, Тина кое-как уговорила Милу заночевать, пообещав проводить ее на первый же автобус. Сестра уснула, едва ее головка коснулась подушки. Тина случайно скользнула взглядом по ее одежке, аккуратно сложенной на стуле. Все было чистеньким, но таким застиранным и многократно заштопанным! Да у них в больнице девчонки копейки получают, а такое не оденут, тем более в гости!
Тина встала в 3 утра, разбудила мужа и попросила срочно отвези ее в Малиновку. Муж ругался на чем свет стоит, но все-таки повез. По дороге она ему все объяснила, сначала он хмурился, но потом согласно закивал головой.
Тина без труда нашла дом матери, сердце колотилось как бешеное, когда стучала в дверь. Дверь открыла мать и Тину не узнала. А та ее сразу, хоть мама и постарела, но была все еще красивой и ухоженной женщиной. Девушка сказала: «Доброе утро, мама! Вот и встретились...» Мать недовольно поздоровалась, словно Тина не дочь родная, которую не видела столько лет, а ранняя надоедливая соседка. Потом также недовольно спросила: «А Милка где? Во хлеву что ли? Так пусть в дом возвращается, ребятишкам надо завтрак готовить, со вчерашнего дня не убрано. Ну и ты проходи , раз приехала...» Тина старалась говорить как можно спокойней : «Мила у меня пока поживет, собери ее одежду какую-никакую, вещи... Деньгами, если можете, тоже дайте. Я Милу на работу санитаркой устрою, а там какую-нибудь профессию освоит. И ногу ее лечить надо, такая красавица и хроменькая! Слышишь меня, мама?» Мать выпятила нижнюю губу, как делала всякий раз, когда ей не нравился разговор и процедила: «Иди-ка ты отсюда, заступница, а за Милкой мы сами сейчас съездим! Что б я тебя и близко около Милки больше не видела!» Тут Тина упрямо мотнула головой и глядя в глаза матери четко и медленно сказала: « Во первых не Милка, а Милочка! Милкой корову свою называй, которую ты теперь сама доить по утрам будешь! Не барыня! Хочешь я сейчас здесь полдеревни соберу? И все узнают, как добропорядочная тетя из администрации бросила своих детей в детдоме? У тебя все бабы деревенские -подруги верные, или найдутся те, кто такого прошлого тебе не забудет? Уехать вздумаешь и Милу забрать -найду и на всю страну тебя славить буду!» Мать скривилась, исчезла в доме, хлопнув дверью. Через полчаса оттуда вышел худенький сутулый мужичок с рюкзаком: «Здрасти, меня Сергеем зовут, вот вещи, вы Люде ( я Милу всегда так называл), так вот, вы Люде от меня привет передайте, чтоб все хорошо у нее было, деньгами поможем, я уж постараюсь. И то правда, скольки лет девка в золушках у родной матери сидела? Говорил я этой, да.... Но вы на мать особо зла не держите, непросто все в жизни, ох, непросто...»
Тина шла с рюкзаком к машине мужа и думала: да, непросто в жизни. А разве просто - это трудно? Чтоб мужики не пили и не гуляли, чтоб бабы детей ради «штанов» не бросали по бабкам да по детдомам, чтоб сестры и братья друг друга не забывали?
Просто людьми быть, а?
©️ Из сети
Упрямая Маша
Любовь Курилюк
Алла только вышла из ванной, села на кухне, с удовольствием потянулась, чувствуя, как шелковый халатик приятно холодит тело. А в ванной жарко, пахнет розовым маслом и висит в воздухе пар. Прочь оттуда, прочь! Вот сейчас бы оказаться где–нибудь в деревне, выбежать, в чем мать родила, на задний двор, закричать и прыгнуть в холодный пруд, резвиться там, смеяться и звать к себе Коленьку, мужа…
Аллочка даже улыбнулась своим игривым мыслишкам, поправила сползающее на лоб тяжелое, махровое полотенце, которое она замотала на манер тюрбана, вынула из вазочки конфету, покрутила в руках, положила на место. Хотелось мороженого и холодного шампанского, но откуда же…Придется просто пить чай.
Алла уже стояла у плиты с зажженной спичкой, когда услышала, как кто–то стучит в дверь. Именно стучит, хотя кнопка дверного звонка никуда не делась!
Аллочка погасила спичку, потуже затянула поясок на халате и полотенце на голове, пошла открывать.
Как только открыла, ей в руки тут же сунули корзинку с чем–то белым и пушистым. Оно шевелилось под покрывальцем, мяукало.
— Доброго здоровьица! Подержи сокровище, детка! — услышала Алла, оторопело вытянула руки, приняла корзину, а между тем дворник и какая–то дородная женщина начали таскать внутрь их с Колей квартиры тюки и чемоданы. Вещей было столько, что, кажется, сюда заселяется полк солдат. В узлах, что клали прямо на пол, что–то звенело, бряцало, поскрипывало. Потом внесли огромную кастрюлю, даже скорее бак, плюхнули на Аллочкины босоножки.
— Тома! Том, ну чего ты там топчешься?! Поднимайся и будем раскладываться. У меня ж ещё электричка! — кричала дородная низким, грудным голосом, вышла, пропустив перед собой дворника.
Алла, наконец перестав таращиться на захват их с Коленькой жилплощади и поставив корзину на пол, ринулась спасать. Что? Да всё!
— Семен Семенович! Что происходит?! Уносите всё это обратно! — велела она дворнику. — Немедленно!
— Да куда ж я унесу? Велено сюда, вон, женщина мне заплатила. Вы сами разбирайтесь, а мне некогда. У меня скоро песок привезут, самосвал придет, то–то! — махнул рукой Семен Семенович, пристроил половчее стопку тарелок, которые принес прямо так, без авоськи или бумаги. Одна тарелка разбилась, и дворник насупился. — Не я это. Она уже такой была, я только донес. Ну, словом, всё. Прощевайте, граждане, мне пора!
И был таков.
А Аллочка стояла в своем шелковом халатике, с полотенцем на голове и часто–часто дышала. То ли от страха, то ли от возмущения. Потом догадалась полотенце снять, сунула его куда–то.
Через секунду в дверном проёме опять появилась «дородная», расстегнула молнию на синей олимпийке, подтянула повыше спортивные штаны с лампасами, смерила взглядом худосочную Аллу, нахмурилась.
— Ну а вы, стало быть, хозяйка? Чего стоишь–то, болезная что ли? — пророкотала она, проворно разулась, подошла к Аллочке поближе.
— А что нужно делать? И кто вы вообще такие?! — пискнула женщина. И покраснела, потому что вспомнила, как только что мечтала купаться в пруду «в чем мать родила».
— Мы–то? Мы — Мария Фёдоровна, давай руку, поздороваемся! — скомандовала тетя Маша. — А там, на подходе, Томка, значит. Тамара Кирилловна. Ой, ну что ж вы, городские, все такие хилые?! Не рука, а куриная лапка! Хотя у моих кур лапы — будь здоров! — Мария Фёдоровна расхохоталась. — Ну давай, показывай хоромы. И водички принеси, пожалуйста, сил нет, как жажда мучает! Тома! Ну где же ты?! — крикнула она себе за спину. — Муж на работе? Мда… Мда…
Тетя Маша прошла вслед за Аллой по коридорчику, заглянула в комнаты, пощелкала выключателем в ванной. Вслед за ними, виляя пушистым задом, шел котейка, что прибыл в корзине.
— Муж на работе. Но когда он приедет, то быстро… — прошептала Аллочка, запахнула поплотнее воротничок халатика.
— Ну пусть приезжает. Потолкуем. А, вот и водичка! Благодарствую! — тетя Маша осторожно взяла из рук хозяйки стеклянный стакан, выдохнула и выпила, не отрываясь. Алла смотрела, как двигается что–то в шее гостьи в такт глоткам. — Уф! Хорошо! Как тебя звать, напомни, пожалуйста, я забыла!
— Алла. И вы немедленно…
Мария Фёдоровна похлопала Аллочку по плечу.
— И мы немедленно поедим. Время обеда, а у тебя стол не накрыт. Не ждала? — опять хохотнула Мария. — И муж, поди, не ждёт. Ну ничего, сюрприз ему будет. Тома! Да что ты там с тапками возишься, я потом полы помою. Иди сюда! Тут Алла, жена его!
— Неудобно… Маша, давай уйдем! Машенька, ты зря всё это затеяла, правда! Так нехорошо, мы ворвались в чужую жизнь, нам здесь не рады! — зашелестело в прихожей.
— Вот это истинная правда! Вас тут не должно быть! Освободите квартиру, иначе я вызову… — подалась вперед Алла, но тут же ударилась о строгий взгляд Маши, отступила.
— Ты не шуми, гражданка! Вызвать и я могу, да только не хочется огласки, понимаешь? Ладно, ты, Алла, чайник ставь, Тома, тащи там, в судках, картошка и котлеты. Вчера накрутила, сегодня с утра пожарила, как знала, что ничего у вас тут не будет перекусить. Вы, городские, живете как–то странно, на объедках. Ну вот! И в холодильнике мышь п о в е с и л а с ь! Тома, гляди, какой у тебя холодильник теперь! Тебе какую полку? Их тут три!
Мария Фёдоровна обернулась, шагнула в коридор, притащила оттуда за руку, как слишком стеснительную пансионерку, пожилую женщину с гулькой на голове, в шерстяной кофте поверх платьица, коричневых колготах и тапочках с веселыми ромашками.
Алла даже сглотнула: гостья — как из кино про русскую глубинку.
— Мне? Я не знаю, какую выделят… — опять прошелестела та, что в тапках. — Детка, ты нас извини, это Маруся всё затеяла, а я говорила, чтобы не везла. Но Маша упрямая, заставила. Я…
— Стоооп! — Мария Фёдоровна вдруг всплеснула руками. — Господи, чего мы время–то теряем?! Разговоры потом, сначала плоть насытим! Я только руки сполосну.
Мария Фёдоровна направилась в ванную, цокала там языком, крутила краны, опять цокала.
— Маша! Маша, перестань же! — сокрушенно качала головой Тамара Кирилловна. — Сию минуту хватит! Я прошу тебя!
Она то кидалась к Марии Фёдоровне, чья задняя часть выпирала из маленькой ванной, оттаскивала её, то оборачивалась на Аллу. Лицо у хозяйки вытянулось донельзя, глаза сделались большими, очень красивыми.
— Да не мешай, Томка! Всё ты стесняешься, всё жмешься! А ведь твоя это хата! И ванная, стало быть, твоя! Ой, гляди, тут и центрифуга есть! Красота! Мож мне помыться, а, Тамар? Как думаешь, успею? Айй! — махнула Маша рукой. — Ничего я с вами не успею! Еще вещей ч е р т о в а дюжина раскладывать, обед не подогрет, куда уж мне в ванную…
Алла испуганно сглотнула, представив, что эта женщина, большая, очень большая, заляжет в их с Коленькой ванну и застрянет там. Что тогда?! Как её оттуда вынимать?!
— Может, действительно, мы пообедаем? — пролепетала Аллочка. — Сядем, поговорим, а? Я просто никак не могу понять… Пройдемте на кухню!
— И сядем! И поговорим! Давай, что там у тебя есть? За знакомство! —Мария Фёдоровна рукой пошла следом, шлепнула рукой по столу, смахнула в окошко пришибленную муху. — Ну не монашка же ты в самом деле! И те иногда пригубят!
Аллочка заметалась. Она очень испугалась Марии, её размеров, шумного голоса, этаких хлебосольных, широких жестов.
— Вот! Со свадьбы осталось шампанское… Если вы такое пьете, конечно… — Алла поставила на стол бутылку. Маша тем временем уже гремела тарелками, сыпала на стол вилки.
— Скатерку надо! Без скатерти стол нагишом! Ты ж нагишом по улице не ходишь, чтобы люди пялились. Так и стол надо в красоте держать. Поняла? — приподняла брови Мария Фёдоровна. — Ну ничего, теперь при Томке поумнеете. Разливай своё игристое, дочка!
Алла принесла бокалы, начала возиться с пробкой, та выскочила быстро, чуть не ударив хозяйку в глаз.
— Ура! Всё, девочки, с новосельем и знакомством. Выпили, картошку разобрали, мне ещё домой судки эти везти! — затараторила Мария Фёдоровна, сняла олимпийку, оставшись в футболке с расплывшимся по ней рисунком кота, очень похожего на того, из корзинки.
— Простите, но теперь, когда формальности соблюдены, и картошку я ем, можно поинтересоваться, что, собственно, происходит. И кто вы, милые женщины? — Аллочка на всякий случай чуть отодвинулась.
— Ах да. Как же это мы?! Ох, Тома, Тома, вот так вырастила ты сына, выкормила, много лишений перенесла, а его жена тебя и не признает! Свекровь это твоя, детка! Своя кровь, значит! — отрапортовала Маша, плеснула себе ещё шампанского.
Алла подавилась, выпучила на Тамару Кирилловну глаза.
— Как… Как свекровь?
— Ну так. Такие уж бывают родственные связи, — с готовностью пояснила Маша. Кот на её футболке вымученно улыбался.
— Но… Но мы же к вам на могилку ездим. Каждую весну и осень там бываем, я убираюсь, муж тоже помогает. Недавно памятник новый сделали, вы на нем такая молодая… Вы же давно умерли, даже на свадьбе у нас не были. У вас сердце… — прошептала Алла, отдышавшись.
— Во как! Слыхала, Томка? Тебя уж схоронили! — хохотнула Мария.
— Как это я умерла? Нет, нет, что вы! У меня отличное сердце! — принялась креститься Тамара.
— А я вам говорю, что похоронены. До меня ещё дело было! — уперлась Аллочка. — Мы женаты с Коленькой всего два года, я, может быть, чего–то не знаю, но что могила есть, это точно! Только вот… Муж говорил, что маму его Ниной звали… Нина Андреевна, я точно помню, так на памятнике написано. Сейчас! Я фотографии принесу, подождите!
Алла побежала в комнату, вернулась с красивым, в бархате, альбомом.
— Вот тут фотоальбом, это Коленька, мой муж, маленький ещё. Он рассказывал, что под Вязьмой жили, то ли дом там был, то ли комната, я не помню. А вот вы… То есть Нина Андреевна… То есть я не знаю теперь…
Все трое склонились над фотографией. На колени к Маше прыгнул белый кот, тоже просунул свою мордочку к альбому.
— А как мужа–то твоего зовут, детка? — тихо уточнила Тамара.
— Николай, Коленька, я же говорю. Николай Сергеевич Сидоренко.
Тамара откинулась на стуле, покраснела, охнула, повернулась к подруге.
— Маша! Маша, куда мы пришли? Маша, ты всё перепутала! Это совершенно не моя квартира, не моя невестка, не моя кухня и ванная! Боже, как стыдно! Пойдем! Извините нас! Извините!
Тамара Кирилловна вскочила, кинулась прибирать со стола, мыть их с Марусей тарелки.
Сама Маша сидела, скособочив губы и задумчиво барабаня по столу.
— Мда… Досадно вышло. А тебя как зовут, напомни? — кивнула она хозяйке.
— Алла.
— А твою эту… — Мария Фёдоровна презрительно скривилась. — Эту невестку?
— Анна. Маша, я же говорила, что это пустая затея, это неправильно! Ну живут молодые, и пусть живут! Зачем ты всё это устроила? — Алле стало даже жалко Тамару, так она нервничала.
— Зачем устроила? А затем! Представляете, Алла… Как–вас–там–по–батюшке? — начала громко Мария.
— Можно просто Алла.
— Так вот, Аллочка, Томочкин сынок с детства был весьма… Весьма пронырливым малым, хитрым, увертливым. В отца, наверное…
— Тома, не порочь имя…— встряла Тамара, но на неё даже не обратили внимания. Алла вся подалась вперед, слушала. Она, страсть, как любила рассказы о жизненных перипетиях.
— Так вот, этот товарищ–сын уговорил мать продать домик с участком. Пел, что купит себе и ей по квартире со всеми удобствами, что будет наша Томочка жить–поживать и горя не знать.
Томка всё подписала, тоже не подумала, конечно. А ведь дом был красивый, сруб. Да, с водой проблемы, печку топить надо, но… Так вот, как только нашли покупателя на дом, Томочка со всеми вещами перебралась ко мне. Но у меня совсем тесно, однушка, сами понимаете.
Ладно, живем, ждем, пока Костенька купит матери квартиру. Месяц живем, два, три. Нет квартиры. Потом является это очарование, приводит маму в какой–то курятник под снос, мол, тут пока перекантуешься, потом дадут по расселению квартиру, он, мол, договорился.
Я как узнала, чуть не у д у ш и л а его в том самом хлеву. Ни воды, ни газа, клоповник! «А ты где ж теперь?» — спрашиваю. А он так гордо мне адресок и назвал. Только я, похоже, улицы перепутала. Он на Тульской обретается, у тебя, Аллочка, Топольская. Ну, это у меня с детства, говорят, в голове что–то. Я в четыре года с качелей упала, с тех пор бывает у меня… — доверительно сообщила Мария Фёдоровна.
Алла представила, как Мария, пухленькая, в платьице и сандаликах, летит вниз с качелей, как бросается к ней мама, а Машенька плачет… Ужасная сцена…
— Да не переживай ты! Обошлось. Так, и чего ж нам теперь? На Тульскую тебя, Тома, надо перекидывать. Ладно, заночую на вокзале, не впервой! — махнула рукой бывалая Мария Фёдоровна.
Тамара Кирилловна замахала руками.
— Что ты! Маша, поехали обратно! Ну и что, что клоповник! Я проживу! Я же без особых запросов. Поверь! Людей только беспокоить! — Тома положила свою ручку на Машину ладошку, погладила.
— Людей беспокоить? Да разве это люди? Твой Костя чёрт, а не человек. Знаешь, иногда я рада, что у меня нет детей, Тамара. Зато вот так в спину никто не ударит, не предаст.
Сколько ты со своим Костечкой возилась, пока муж твой достопочтенный по кабакам сидел? Гульку эту себе придумала, а ведь была красавицей, все парни заглядывались.
И кого ты выбрала, кого?! — Маша понимала, что надо остановиться, но уже не могла. Устала, нервничала, да и злость её совсем взяла. — Да по твоему мужу тюрьма ещё тогда плакала. И Костик неблагодарным вырос. А всё почему? Потому что ты ему всё прощала. Простишь сейчас, что на улице оставил, тогда я с тобой знаться перестану, Томка! Не могу я так, неправильно всё это! Алла, Аллочка, ну хоть вы ей скажите! — Мария Фёдоровна посмотрела на растерянную хозяйку. Та закивала.
— Да–да! Конечно! Мария Фёдоровна права! Ваша жизнь, Тамара Кирилловна, продолжается. И не надо «влачить существование»! Вы же такая интересная женщина, вам бы только выспаться, отдохнуть. Я думаю, что вы давным–давно заслужили хорошую квартиру! — выпалила Алла.
— Но я же подписала какие–то документы… — махнула рукой Тамара, стала машинально застегивать шерстяную кофточку, хотя было тепло.
— А вот для этого, Тома, тебе и пригожусь я! — взяла подругу за плечи Мария Фёдоровна. — Мигом у меня ядрышками полетят твои родственнички далеко–далеко. Едем, Тома! Аллочка, милая, можно, вещички пока у тебя полежат? Я уже грузовик отпустила. А как уладим, я всё заберу. Можно? И кот пусть пока у тебя посидит. Он смирный! Тимофеем зовут.
Милая Аллочка пожала плечами, кивнула.
— Береги Тимошу, пожалуйста. Не раскорми его! Он — знатный попрошайка! — Мария Фёдоровна троекратно приложилась губами к Аллиному лицу, перекрестила Тому и потащила её на улицу.
Алла стояла у окошка и смотрела им вслед. День совсем перестал быть томным, а на столе выдыхалось шампанское…
Николай вернулся домой к ужину, зашел в прихожую, обомлел.
— Шмыга, мы переезжаем? — спросил он.
Шмыга, так ласково он звал жену, улыбнулась, поправила сидящего на её руках Тимошу, помотала головой.
— Нет. Это вещи твоей мамы, но… — начала она, Николай сглотнул.
— Чьи вещи? — прохрипел он.
— Ну тут такая история… Ты не беспокойся, просто адресом ошиблись! А это Тимоша, он у нас на время, пока Мария Фёдоровна для Тамары Кирилловны не выбьет квартиру у сына тети Томы, Костика. Понимаешь, Мария Фёдоровна в детстве упала с качелей, ударилась головой… — щебетала Аллочка, идя за мужем в комнату.
Николай морщился, пытался сложить два и два, но не выходило, он ничего не понимал.
— Аллочка, давай, я сейчас выйду, зайду обратно, и всё будет по–старому, а? — взмолился он.
— Ты — бесчувственный сухарь! — нахмурилась Алла, зарылась лицом в шерстку Тимофея.
— Всё настолько серьезно? Тогда налей мне чай и расскажи сначала, пожалуйста. Ого! Вы пили шампанское?! Свадебное?! — удивленно пробормотал Коля.
— Отмечали новоселье. И за знакомство. Так вот…
Алла налила ему чай, отпустила Тимошу, уселась напротив мужа, рассказала сначала про баню и озеро, потом перешла к гостям. Опять вышла путаница, но Николай старался вникнуть, потом отпустил пару неприличных реплик в адрес Костика и попросил ещё чай.
— Слушай, может, им на подмогу надо идти? Брать штурмом? — уточнил он.
— Команды от тети Маши не поступало, так что пока не стоит. Самодеятельность тут ни к чему, Коль. Ужин разогрею лучше… — покачала головой Алла…
… За вещами Мария Фёдоровна и грузовик приехали часам к одиннадцати. Коля помог вынести и уложить тюки.
— И как же всё разрешилось? — полюбопытствовала Аллочка, все никак не решаясь отпустить Тимошу.
— А легко! Костик с женой на морях, ключи у соседей оказались. Ну мы с Тамарой же умные, документики показали, мол, мать приехала, а сына нет… Соседи впустили. Томка боится, что же будет, когда Костенька вернется. Но ничего, я с ней пока поживу, а там разберемся! — махнула рукой тетя Маша. — Всё, голубчики, спасибо вам за помощь! Любви вам, деток, мира и согласия в семье! — Мария Фёдоровна кинулась целоваться, Николай смутился, отпрянул, но она всё равно сграбастала его своими крепкими ручищами. — Да не стесняйся! Я по–матерински!..
… Забежав месяца через два к Аллочке с мужем, Мария Фёдоровна сообщила, что Костик дал признательные показания, посыпал голову пеплом, свалил всё на негодницу–жену, с которой, кстати, уже развелся. Она не смогла жить с тетей Машей, а та ведь сделала вид, что осела в Томиной квартире надолго.
— А сам Костик отправлен мной в тот самый сарай, куда хотел поселить Томочку. Ну это пока его квартиру не разменяем на две. Вот так. А вы чего? Как живете? — спросила наконец тетя Маша.
— Мы–то? Да хорошо… — протянула Алла. Коля запретил ей пока говорить о беременности.
— Да вижу, что неплохо. Ты на соленое только не налегай, слышишь? — подмигнула Мария Фёдоровна. — Аккуратненько! Вот, кстати, яблоки. Свои, крепкие, хрусткие. Ешьте!
Алла кивнула, послушно взяла мешочек, передала мужу.
— Спасибо! — улыбнулся Николай. Тетя Маша ему нравилась, с такой не пропадешь!
— Ну тогда я побежала дальше. Томочке в санаторий путевку хочу получить, пусть отдохнет! — пробасила Мария Фёдоровна и была такова.
Николай закрыл за ней дверь, посмотрел на жену.
— Ну чего приуныла?
— Коль, давай кота заведем, белого, пушистого, он будет ходить и… — заныла Алла.
— …И раскидывать везде свою шерсть, — закончил за жену Коля. — Не знаю, надо подумать, это очень серьезно — кот! Как он примет меня, кто я буду тогда в этом доме и кто он? Нет, я должен всё взвесить!
Аллочка закатила глаза, поджала губы и ушла на кухню есть яблоки. Надо сказать тете Маше, она Николая обязательно уговорит, непременно!..
Шестакова Галина • Писатель
ИНТЕЛЛИГЕНТКА
Я поняла: либо я научусь отвечать, либо превращусь в половую тряпку. Никакая должность не спасёт от внутреннего презрения к себе.
Я работаю в центре спортивной реабилитации уже двенадцать лет. Принимаю документы, веду записи, составляю графики, храню истории пациентов. Наш центр — один из лучших в городе, сюда приезжают из дальних районов. Восстанавливаться после травм, разрабатывать застоявшиеся мышцы, возвращаться в полноценную жизнь.
Со стороны моя должность кажется скучной: бумаги, таблицы, картотека. Но я люблю порядок. У меня всё разложено по папкам — синим, зелёным, красным. Всё пронумеровано по годам. Все истории болезни — в компьютере, но и на бумаге тоже. Мало ли что: электричество отключат, система рухнет, вирус сожрёт. А бумага — она надёжная, особенно когда хранится правильно.
Я видела, как приходят сломленные люди, а через месяцы уходят — с прямой спиной. И в этом есть частичка и моего труда. Потому что если перепутать документы, если выписать неверное направление, если ошибиться в дате — человек потеряет время, деньги, надежду. Потому-то я и делаю всё размеренно, внимательно. И да, может быть, немного медленнее, чем хотелось бы молодым и ретивым.
Артём появился в нашем центре полгода назад. Двадцать шесть лет, бывший гимнаст, "мастер спорта по всему на свете", как он сам себя называл. Смазливый, подтянутый, с белозубой улыбкой и наглыми глазами. На собеседовании он вроде бы был скромным, тихим. Всем улыбался, обещал горы свернуть. А через неделю стал королём шуточек. На всех имел мнение. Всех знал, как облупленных.
Вначале его шутки были безобидными. Он подтрунивал над собой, над пациентами (но не зло). Потом — над другими физруками. Они не обижались, привыкли к подколкам — в их мире это нормально. Эти ребята, бывшие спортсмены, они как будто кожей другой обросли: толстой, непробиваемой. Я даже сначала думала, что мне бы такую.
А потом очередь дошла до меня.
Первый раз это случилось в столовой. Я несла свой обед — борщ, хлеб, компот — на привычное место у окна. Артём сидел с ребятами, что-то рассказывал, размахивая руками.
— Бумажная душа! — окликнул он меня, когда я проходила мимо. — А что это вы всегда такая серьёзная? Документы укусить могут?
Я не ответила, только кивнула, мол, здравствуй. Села за свой столик, стала есть. Но червячок уже зашевелился где-то внутри.
Потом были другие шуточки. Проходя мимо моего кабинета, он мог сказать:
— О, бумажкина начальница! Хранительница скрепок и степлеров!
Или, если я что-то уточняла, переспрашивала:
— Ох уж эти бумажные королевы... По десять раз одно и то же. Работа не бей лежачего.
А однажды, когда я задержалась с оформлением документов для одного сложного пациента, Артём зашёл в мой кабинет и со вздохом произнёс:
— Вы бы, Оксана Михайловна, на компьютерные курсы записались для пенсионеров. В каменном веке так долго дела не делали.
Я промолчала. Потому что была воспитана иначе. Моя мама всегда говорила: «Не опускайся до перебранки. Ты — выше». И отец говорил то же. И муж мой, Виктор, никогда не повышал голоса. И дети наши — два сына, уже взрослых — тоже были воспитаны в уважении.
Но неделя шла за неделей, и каждый его смешок, каждый взгляд исподлобья, каждое покачивание головой, когда я что-то делала не так быстро, как ему хотелось, — всё это накапливалось, откладывалось, превращалось в камень где-то между рёбрами.
Виктор заметил первым.
— Что с тобой? — спросил он как-то вечером. — Ты какая-то дёрганая стала.
Я рассказала. Он нахмурился.
— Скажи ему прямо. Жёстко. Чтоб понял.
— Как?
— Ну не знаю. «Заткнись» скажи. Или что там ещё говорят.
Я представила, как кричу на Артёма посреди коридора, и мне стало смешно. И грустно. Потому что это был не мой путь.
С подругой говорить не хотелось. Моя Наташка — та ещё заводила. Точно бы ринулась защищать, позвонила бы директору. А мне не нужна была вся эта канитель. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Чтобы я могла делать свою работу — спокойно, внимательно, без этого постоянного зуда под кожей.
Я даже с нашей медсестрой Еленой поделилась, когда мы курили на крыльце чёрного входа.
— Плюнь, — сказала она, выпуская дым. — Не стоит нервов. Он же мальчишка ещё. Не понимает.
— А когда поймёт?
— Когда по морде получит, — хохотнула она. — Но это не от тебя будет, ты же у нас интеллигенция.
И я снова промолчала. Хотя внутри что-то скребло. Почему я должна терпеть? Почему я должна быть выше? Почему я должна пропускать мимо ушей, когда мне неприятно?
А потом случилась эта сцена в столовой. День был обычный — вторник, кажется. Я сидела за своим столиком у окна. Ела котлету с пюре. За соседним столиком Артём травил байки. Там сидели наши инструкторы, физруки, эти ребята из качалки. Они смеялись, хлопали друг друга по плечам. И я подумала: может, я действительно слишком серьёзная? Может, мне нужно просто расслабиться, научиться шутить в ответ?
И тут Артём, увидев меня, громко произнёс:
— А вот и наша главная по скрепкам! Оксана Михайловна, вы там не засыпаете над своими бумажками? Я бы точно окочурился от такой работы.
Все засмеялись. А я поняла, что больше не могу. Не хочу. Не буду.
Я отложила вилку. Посмотрела на него — прямо, спокойно. И сказала негромко, но внятно:
— Артём, я тебя не просила обсуждать мою работу. Держи свои комментарии при себе. Шутки у тебя плохие. И неуместные. Дальше наше общение будет строго официально.
В столовой стало тихо. Артём сидел с открытым ртом. Он явно не ожидал, что я отвечу. Что у безответной Оксаны Михайловны вдруг найдутся слова. Что эти слова будут чёткими, как выстрел.
— Да ладно вам, я же пошутил, — пробормотал он, пытаясь улыбнуться. — Я не шучу, — ответила я и вернулась к своей котлете.
Больше за тем столом не смеялись. Доели молча, ушли.
Вечером, когда я рассказала об этом Виктору, он обнял меня:
— Молодец. Давно пора было.
— Я не кричала, — сказала я. — Просто сказала, что думаю.
— В этом и сила, — кивнул он.
Мои сыновья, когда узнали, тоже обрадовались. Младший, Кирилл, даже сказал: — Мама, ты крутая. Я бы ему врезал, а ты словами — и точно в цель.
На следующий день в центре было странно тихо. Артём обходил меня стороной. Другие физруки здоровались как обычно, но в глазах было... уважение? Да, наверное, именно оно. Потому что я не устроила истерику. Не пожаловалась начальству. Просто обозначила границу.
Через неделю Артём снова начал здороваться. Но шуточек больше не было. Он стал называть меня по имени-отчеству, а не «эй, документоведша». Однажды даже извинился, что задержал какие-то бумаги.
Я не торжествовала. Не думала «я победила». Потому что это были не военные действия. Просто человеческое достоинство. Моё право на уважение. А ещё — право быть собой.
Не знаю, понял ли Артём, что его шутки были обидными. Может, и нет. Но главное — он понял, что есть граница. И что через эту границу я его не пущу, сколько бы он ни пытался.
Моя мама говорила: «Тихий голос слышен лучше крика». Я не сразу поняла эту мудрость. А теперь вот поняла: когда ты говоришь спокойно, но твёрдо, тебя слышат все. Потому что в тишине каждое слово — весомо.
С тех пор прошло уже два месяца. Артём по-прежнему работает в нашем центре. Шутит с ребятами, травит байки. Но со мной — только по делу. И в его глазах уже нет той снисходительности. Того высокомерия молодости, которая считает, что сорок девять — это почти старость, а бумажная работа — это для неудачников.
А может, мне просто хочется так думать. Может, ему просто надоело, и он нашёл другую мишень. Неважно. Важно то, что внутри меня больше нет камня между рёбрами. Важно, что я могу спокойно делать свою работу. Могу выпить чай в тишине. Могу быть собой — немного медлительной, немного педантичной, но своей.
Я не жалею, что не отшутилась в ответ. Не стала опускаться на его уровень, пытаться быть «своей в доску». Это не мой путь. И никогда им не был.
Вчера директор сообщил, что нас ждёт проверка из министерства. Все забегали, засуетились. А я спокойно открыла свои папки — синие, зелёные, красные. Всё на месте, всё разложено. Всё готово к проверке.
Артём забежал в мой кабинет с каким-то вопросом. Увидел эти папки, аккуратно разложенные на столе. Хмыкнул. Но ничего не сказал. Просто задал свой вопрос, получил ответ и ушёл.
А я подумала: вот оно, уважение. Не в том, что тебя боятся. Не в том, что с тобой заигрывают. А в том, что твои границы — неприкосновенны. И ты сама решаешь, кого и на какое расстояние к себе подпускать.
Иногда мне кажется, что Артём даже не помнит тот случай в столовой. Но это не важно. Я помню. И теперь знаю: молчать — не всегда правильно. Иногда нужно найти свой голос. Тихий, но твёрдый.
Наверное, в сорок девять поздно учиться давать отпор. Но мне кажется, что никогда не поздно учиться уважать себя.
И ещё: я люблю свою работу. Да, я перебираю бумажки. Да, я медленнее, чем молодые. Да, я иногда пересчитываю по три раза, чтобы не ошибиться. Но когда ко мне приходит пациент, он получает точную информацию. Чёткий план. Уверенность, что всё под контролем.
В этой спокойной уверенности есть своя красота. И, может быть, когда-нибудь Артём это поймёт.
А может, и нет. Мне, по большому счёту, уже всё равно.
Хозяйка дома с Камчатки
НЕИДЕАЛЬНАЯ (РАССКАЗ)
- Мама! Мама! Вставай! - кричит дочь. Каждое моё утро начинается так. Но я просыпаюсь раньше этого крика. Сама. Как будто кто-то нажимает на кнопку - "включить" и мои глаза открываются, а потом снова закрываются, потому что я не хочу, чтобы день начинался.
Дочь снова стучит в дверь и кричит:
- А Вова снова забрал мою куклу! Мама, накажи его!
Потом они оба врываются ко мне в комнату:
- Я не хочу в сад!
Я продолжаю лежать, прикрыв глаза и совершенно не хочу их открывать и проваливаться в эту реальность. Не знаю зачем, но провожу рукой по половине мужа. Его нет. Значит он уже встал.
"Почему он не может без меня разобраться с детьми?" - в моей голове возникает вопрос, который возникает каждый божий день и ответа на который у меня нет.
Наконец я открываю глаза и встаю. Ноги тяжёлые. Как будто ночь не принесла отдыха, а только утопила меня глубже. Иду умываться и заодно смотрю на себя в зеркало. Понимаю, что лучше бы не делала этого. Оттуда на меня смотрит совершено чужая женщина. Где-то там, когда-то давно была я, а теперь - просто женщина, которая выполняет функции.
На кухне муж делает себе кофе. Он молчит. Я тоже. Иногда мне кажется, что мы говорим друг с другом чаще всего именно так - через тишину. Она становится нашим языком.
Дочь просит йогурт. Я даю. Сын продолжает орать. Я резко поворачиваюсь:
- Заткнись! Просто заткнись уже!
Да, я знаю, что так делать нельзя, но по другому не могу.
Сын замолкает. Муж поднимает на меня свой взгляд. Его глаза - не осуждающие, а просто пустые. Как будто он давно перестал удивляться. Или просто больше не хочет реагировать.
- Ты мог бы и помочь, - бросаю я.
- А смысл? - спокойно отвечает он. - Всё равно начнётся скандал.
Мне хочется сказать ему что-то жесткое. Но я не могу. Потому что знаю, что он прав.
Обычно мы завтракаем тоже молча. Но в этот раз, когда дети ушли одеваться, он произнёс:
- Я живу с тобой из-за детей.
Эти слова падают между нами, как камень в пруд. Ни всплеска, ни боли. Только тихая волна, которая разгоняется во все стороны. Я не спрашиваю, правда ли то, что он это сказал. Не спрашиваю, давно ли он так думает. Не спрашиваю, есть ли у него "она".
Я просто смотрю в окно. За ним - серое утро. Серое, как наше "мы".
Муж уходит с детьми. Я остаюсь одна. Сажусь на диван. Включаю сериал. И таращусь в экран телевизора. Не то, чтобы мне нравится это смотреть. Скорее даже не нравится, но зато там я вижу жизнь. Настоящую, интересную жизнь,и которой у меня нет и никогда не было.
Мне так легче. Не нужно ни о чём думать. Ни о детях, ни о муже, ни о себе самой.
....................
Думаю, что пришла пора представиться.
Мне тридцать четыре года и я не знаю кто я, кроме того, что я женщина и чего я хочу. Я давно потеряла ту девушку, которая когда-то мечтала, планировала, хотела чего-то большего. Та, которая могла часами разговаривать о книгах, фильмах, и философствовать о жизни. А теперь? Теперь я просто набор функций, как робот: мама, жена, хозяйка, должница. И всё.
Иногда мне кажется, что я забыла, как быть собой. Или, может, просто перестала верить, что это вообще возможно.
Итак, все ушли, а я смотрю на экран телевизора. Я хочу заплакать, но слёз нет. Хочу закричать - тоже не могу. Просто сижу. Смотрю на экран. Меня окружают вещи, люди, обязанности. А я всё равно чувствую себя одинокой.
Может, это и есть зрелость? Когда ты перестаешь надеяться на что-то лучшее. Только потому, что слишком долго ждал - и ничего не случилось.
...................
В этот день поток моих мрачных мыслей прервал звонок в дверь. Конечно я подошла и открыла. Это была соседка. У неё кошка. Пришла попросить еду для неё. Говорит, что она у неё заболела и не ест то, что ест обычно, и она в панике. А у меня тоже кошка и я покупаю ей не то, что покупает она своей. Рассказывает быстро, сбивчиво, глаза полны слёз.
Я даю ей несколько пакетиков кошачьего корма из холодильника. Она благодарит. Обнимает. Говорит: "Ты такая добрая".
А я думаю: "Я не добрая. Я просто умею делать вид."
Когда она уходит, я снова сажусь на диван.
Телефон в руках. Листаю ленту. Кто-то отдыхает в Тайланде, кто-то делится успехами в бизнесе, кто-то пишет посты про то, как важно любить себя.
Я закрываю приложение.
Любить себя...
А как это — любить себя, если ты даже не знаешь, кто ты?
........................
После того как соседка ушла, я ещё долго сижу на диване. Телефон в руках, но я уже не в соцсетях. Просто висну на пустом экране, как будто там должно что-то появиться. Что-то, что скажет мне, что делать дальше. Но, конечно, ничего не появляется.
И в какой-то момент решаю: хватит.
Хватит сидеть и ждать, когда жизнь начнётся сама.
Нужно что-то менять. Хоть что-то.
Может, психолог? Может, работа? Может, просто собраться и перестать быть такой... какая я сейчас .......
Я захожу в поисковик. Вбиваю: "Как начать новую жизнь после декрета".
Выдаётся десятки статей и роликов и я начинаю смотреть. Блогерши с идеальными волосами рассказывают, как они совмещают троих детей и бизнес.
Читаю про женщин, которые "нашли себя" в СММ, фрилансе, онлайн-продажах.
Интересно, они правда так живут? Или просто умеют красиво писать?
Я усмехаюсь. Ведь я тоже проходила такие курсы. Два месяца обучения, минус тридцать тысяч рублей. Я тогда верила, что это поможет мне найти себя и занять свое место. "Занять своё место....какое и где?"
Отбрасываю телефон в сторону и беру в руки старый блокнот, который оставила себе как напоминание. На первой странице аккуратно написано:
"Цель: стать успешным SMM-специалистом. Зарплата от 50 тысяч. Работа из дома. Новый этап жизни."
Под этим - мои же пометки:
"Первый клиент - провал. Не понял, что я сделала. Я тоже не поняла."
"Второй - ушёл через две недели. Сказал, что я не слушаю его идеи."
"Третий - вообще не заплатил. Просто исчез."
Я закрываю блокнот. Мне стыдно даже просто это читать. И вовсе не потому что я провалилась, а потому что знаю: если сейчас возьму нового клиента, то снова всё испорчу. Я не умею быть взрослой. Не умею работать. Не умею слышать других. Но это не самое страшное, самое страшное - я не хочу этого уметь.
...............
От грустных мыслей меня отрывает мама, которая решила мне позвонить.
- Ну как ты?
- Нормально.
- Может, приедешь ко мне на недельку? Отдохнёшь, - предлагает она.
- А дети? - спрашиваю я.
- Бери их с собой, - говорит мать.
-Что я могу ей ответить? Только одно:
- Подумаю.
На самом деле она знает, что я не приеду. Это далеко, да и отношения наши не очень хорошие. Я всё это знаю. Все эти её предложения - разговор ради разговора. Или она хочет казаться в своих глазах хорошей.
Я кладу трубку и решаю записаться на консультацию к психологу. Опять.
Думаю, может, в этот раз получится.
Я нахожу специалиста, который работает онлайн. Молодая женщина, отзывы хорошие, положительные, даже слишком хорошие.
Пишет:
"Привет! Да, у меня есть свободные окна. Хотите записаться?"
Моё сердце начинает биться быстрее. Я снова чувствую, что действительно могу начать что-то новое. Что кто-то готов меня услышать. Без осуждения. Без обвинений. Просто услышать.
Но потом в голове всплывает вопрос:
"А зачем?"
А вдруг она скажет то же самое, что и муж? Что говорит мать? Что сказал прошлый психолог? А я отдам за это всё кучу денег....А вдруг я пойму, что всё в моей жизни ещё хуже, чем кажется? А вдруг я просто неисправима?
И я закрываю вкладку.
Не пишу ей больше.
Не говорю ни слова.
Потом я перевожу взгляд на часы. Почти полдень. Скоро идти за дочкой, в магазин, а потом за сыном, потом готовить ужин, потом встречать мужа.
Всё опять пойдёт по кругу.
Скандалы, тишина, сериалы, долги.
Мне хочется сказать себе: "Ты справишься".
Но я не могу. Потому что больше не верю в эти слова. И не уверена, что хочу справиться. Возможно, я просто слишком устала быть собой, такой, какая я есть сейчас.
.................
Идут дни. Один похожий на другой. И вокруг - тишина. Каждый день я смотрю на мужа и думаю, как начать этот разговор.
Не потому что мне есть что сказать. Я просто хочу разобраться в наших отношениях.
Дети уже легли спать. Муж сидит на кухне, листает телефон. Я подхожу, ставлю перед ним чашку чая. Он удивлённо поднимает взгляд.
- Что случилось?
- Ничего. Просто... хочу поговорить.
Он кладёт телефон в сторону. Не сразу. Сначала замирает, потом аккуратно поворачивает его экраном вниз. Как будто знает: сейчас что-то важное. Или просто опасается, что я увижу, чем он там занят и какие и с кем переписки ведёт.
- Я слышу, что ты устал от меня.
Мои слова висят в воздухе. Не агрессивные. Не обвиняющие. Просто правда.
Он молчит. Долго. Потом говорит:
- Я не говорю, что устал. Я говорю, что живу по инерции.
- А раньше не по инерции жил?
- Раньше было по-другому. Были споры, ссоры, планы. Была жизнь!
- А теперь?
- А теперь мы даже не ссоримся. Просто…такое чувство, что я прихожу домой, но никого нет дома.
Это задевает. Но не так, как если бы он закричал или оскорбил.
Просто больно.
Потому что он прав и не прав одновременно. Потому что он приходит домой и не видит меня и детей. Он сам строит стену между нами.
Я сижу напротив него и ищу в себе ответ, который мог бы его успокоить и поддержать. Но ничего не нахожу.
Хочу сказать, что изменюсь. Но боюсь, что столь громкое заявление будет звучать фальшиво.
Хочу спросить, любит ли он меня ещё. Но боюсь услышать, что "нет". Или хуже - "не знаю".
Вместо этого я говорю:
- Может быть нам стоит сходить куда-то вместе? Например, в парк. Завтра.
- Прекрасная мысль. Давай. Я приду пораньше.
Потом он снова утыкается в телефон, показывая, что разговор окончен. А я знаю, что завтра мы так никуда не пойдем и что завтрашний день будет таким же, как и сегодня. И понимаю, что у меня снова ничего не получилось.
"По крайней мере, я пыталась," - подумала я.
Мне хочется верить, что мой муж ещё со мной. Но я чувствую, что он уже почти ушёл.
После разговора мы ложимся спать. Он - с одной стороны кровати, я - с другой.
Раньше между нами была любовь. Потом ссоры. Потом тишина. Теперь - расстояние. Физическое и эмоциональное. Больше никаких объятий. Иногда мне кажется, что мы больше не пара. Просто два человека, которых соединяют дети или привычка.
Но сегодня я не злюсь. Сегодня я напугана. Меня страшит будущее.
........................
Следующее утро начинается не с крика. Странно, но сегодня дети ведут себя тихо. Даже Вова не орёт, а Лиза не бегает по комнатам с вопросами. Я лежу, прикрыв глаза. Не хочу вставать. Слышу шаги мужа, а потом закрытие входной двери.
"Опачки!"
Мои глаза сразу открываются и я подскакиваю с кровати. Быстро одеваюсь и выхожу из комнаты.
- А папа, что, ушёл? - спрашивает Лиза.
Я отвечаю не сразу. Подыскиваю слова:
- Ему надо на работу пораньше, а вернётся он как обычно. Хочешь, мы с тобой сходим куда-нибудь после школы?
Она удивляется и я тоже. Эти слова вылетели у меня автоматически. А Лиза кивает и улыбается.
Вова начинает капризничать, но я не кричу. Просто говорю:
- Мы уже опаздываем. Одевайся, или я уйду без тебя.
И он начинает одеваться.
Это всё даётся мне с трудом. Я не уверена, что получается искренне. Но я пытаюсь.
После того как отвожу детей, я решаю сделать то, чего избегала долгое время:
открыть соцсети и поискать клиентов. Не ради денег. Просто чтобы попробовать ещё раз. Ради себя.
Решаю написать один пост. Простой. Без красивых слов. Честный.
"Я пытаюсь стать SMM-специалистом. У меня ничего не выходит, но я хочу попробовать снова. Если кому-то нужна помощь с контентом - напишите. Давайте попробуем вместе."
Публикую. Закрываю телефон. Сердце стучит. Не от страха. От надежды.
Через несколько часов приходит сообщение. Не от клиента. От подруги, с которой давно не общалась.
"Привет. Я видела твой пост. Это круто, что ты снова пробуешь. Если хочешь, могу порекомендовать тебя знакомым. У них небольшой бизнес, им нужен помощник."
Я долго смотрю на экран.
Не отвечаю сразу.
Просто перечитываю.
И впервые за много месяцев чувствую, что внутри шевелится что-то, похожее на жизнь.
.................
Когда забираю Лизу из школы, она рассказывает, как ей понравился урок рисования. Я слушаю. Не перебиваю. Иногда киваю. Она говорит:
- Мама, ты сегодня другая.
- Какая?
- Не такая сердитая.
Я улыбаюсь. Искренне. Просто потому, что она права.
По пути домой она берёт меня за руку. Так, как делала раньше, когда была маленькой. Я не отпускаю её. Мы заходим за Вовой в садик и идём на детскую площадку и они играют на ней ещё целый час.
А я сажусь на лавочку. Достаю свой старый блокнот, открываю на новой, чистой странице и пишу:
"Хочу начать с начала. Один день - одно изменение, пусть даже самое маленькое."
Не знаю, получится ли что-то из этой попытки. Не знаю, ответят ли мне те, кому я написала по работе. Не знаю, останется ли муж. Не знаю, найду ли я себя. Я не знаю ничего. Но я делаю шаг. Один. Маленький. Потому что больше не могу стоять на месте.
...................
Он снова просыпается намного раньше, чем ему надо на работу. Я делаю вид, что сплю. Я слышу его шаги, шуршание ключей, потом - щелчок входной двери. Он уходит. Без поцелуя. Без прощания. Просто уходит.
Я лежу и слушаю тишину. Она стала мне родной.
Дети спят. Утро ещё не началось. Только я и мысли, которые не дают мне покоя.
В какой-то момент я понимаю: мы больше не пара.
Не потому что он сказал это прямо. Не потому что у него кто-то есть. А потому что между нами ничего не осталось. Ни доверия, ни связи, ни даже привычки быть вместе. Только обязанности, долг.
Интересно, когда это случилось? Когда мы перестали быть "мы"?
После рождения второго ребёнка?
Когда я забросила работу и начала терять себя?
Когда он перешёл жить в телефон?
Когда я перестала слышать его?
Или он просто ушёл раньше, а я только сейчас это заметила?
Или это случилось тогда, когда он стал раньше уходить и поздно возвращаться? Ведь он давно уже не видел и не говорил с детьми......
А я что? Я встаю и начинается обычное утро: дети, завтрак, одежда, школа, садик. Я стараюсь быть мягче. Иногда получается. Иногда нет. Но хотя бы теперь я отслеживаю, когда готова сорваться. Это уже прогресс.
Днём звонит подруга. Та самая, которая порекомендовала меня знакомым. Говорит, что они согласились. Хотят встретиться, обсудить условия.
Я молчу. Слова застревают в горле. Не от страха. От внезапного понимания того, что это происходит со мной реально и что это мой шаг изменить всё.
По идее я должна быть рада, но вместо радости чувствую только усталость. Мне кажется, что всё приходит ко мне слишком поздно, даже успех.
Поздно вечером муж возвращается домой. Дети уже спят. Мы сидим на кухне. Я ставлю перед ним чашку чая. Он берёт и благодарит. Молча. Но это молчание меня больше не устраивает
- Я нашла клиентов, - говорю я. - Буду помогать с контентом.
Он кивает и даже не удивляется.
- Хорошо.
- Ты рад? - спрашиваю я.
- Рад, что ты пробуешь, - его равнодушный тон задевает.
- Ты всё ещё хочешь быть со мной? — спрашиваю я прямо.
Он долго молчит. Смотрит в окно. Ночь за стеклом — тёмная, беззвёздная.
- Я не знаю, что это значит - быть с тобой, — говорит он. - Я прихожу домой, и ты где-то далеко. Даже когда ты рядом, тебя нет. Я не помню, когда мы последний раз разговаривали… по-настоящему.
На эту тему я могла бы сказать ему много чего, но говорю совсем другие слова:
- Я изменилась.
- Я вижу. Но не уверен, что это изменение касается нас.....
Вот и всё. Мне не больно от его слов. Его слова скорее грустные. Усталые. Окончательные.
"Мы больше не пара. Мы стали двумя людьми, живущими в одном доме. Я хотела вернуть то, чего уже не существовало. Теперь я понимаю: нельзя вернуть то, что давно стало воспоминанием."
- Знаешь что, раз ты так страдаешь рядом со мной, то уходи, - сказала я. - По крайней мере, тогда, у нас обоих появится шанс стать счастливыми.
И он ушёл.
......................
Жизнь после развода стала одновременно и тяжелее и легче.
Больше не нужно было играть в "мы".
Не нужно было ждать, когда он придёт домой, чтобы снова уйти внутрь себя.
Не нужно было слышать его молчание, которое говорило громче слов.
Но теперь мне нужно было всё делать одной.
Работу я нашла через подругу. Не в СММ. Не в контенте.
Просто набор текста для небольшого издательства. Удалёнка. Никакого творчества. Только рутина.
Зарплата - не богатство, но вместе с алиментами позволяет платить по счетам и покупать детям новую одежду.
С детьми стало всё по-другому.
Я перестала притворяться, что люблю их всегда. Иногда я сердита. Иногда устала. Иногда мне хочется, чтобы они просто замолчали. И теперь я не скрываю это. Говорю честно:
- Я устала. Дайте мне пять минут.
- Сейчас не лучшее время. Подожди.
- Да, я злюсь. Но ты тут ни причём.
Это странно, но они стали меньше капризничать. Возможно потому что я перестала быть идеальной мамой, а стала настоящей.
Вечером, когда дети спят, я сижу на кухне.
Ставлю перед собой чашку чая.
Смотрю в окно.
Иногда мне хочется позвонить ему.
Сказать: "Ты где?", "Ты вернёшься?", "Ты вообще думаешь о нас?"
Но я не звоню.
Потому что знаю ответ.
А потом я ложусь спать.
Лежу в темноте.
Не плачу.
Просто слушаю, как бьётся моё сердце.
Оно живое. И я тоже.
Я знаю, что я не стала лучше.
Что я не нашла себя.
И не начала новую жизнь.
Я просто перестала притворяться, что всё в порядке и что у меня идеальная семья.
Бывают дни, когда мне кажется, что всё ещё возможно. Что где-то там меня ждёт другая жизнь. Где я не кричу, не ругаюсь, не боюсь ничего и никого, где я чувствую себя женщиной, а не функцией.
Но чаще я просто стараюсь выжить день за днём.
Не сломаться.
Не исчезнуть.
Не сдаться.
Иногда я просыпаюсь и думаю: "Я не справлюсь сегодня".
И тогда я просто встаю. Завариваю чай. Говорю детям "Доброе утро". И занимаюсь своими обычными делами.
Мне до сих пор сложно понять, кто я.
Иногда я смотрю на свою фотографию и не узнаю эту женщину. Иногда ловлю себя на мысли, что хотела бы начать всё заново.
Иногда шепчу себе:
- Это не моя жизнь.
Но теперь я знаю одну важную вещь: "я не одна. Даже если рядом нет никого. Даже если никто не говорит со мной так, как мне нужно. Даже если мои слова теряются в пустоте. Где-то там есть другие женщины. Такие же уставшие. Такие же потерянные. Такие же живые.
И я думаю:
Если они могут - значит, могу и я.
Финал моей истории - не счастливый.
Он не красивый. Он не вдохновляющий. Но он мой. Я не выздоровела, но я и не сдалась. Этого, наверное, достаточно.
Психолог-Сексолог
ОНА ТЕРПИТ ВООБЩЕ ВСЁ. ОТ ТАКИХ НЕ УХОДЯТ… ИСТОРИЯ ИЗ ЖИЗНИ
Относительно недавно одна приятельница мне рассказывала историю про пару – это друзья ее семьи. Удивлялась, негодовала, что такое вообще может быть. Все искала какие-то скрытые смыслы. На мой взгляд, никаких скрытых смыслов там нет, все четко и понятно. Просто кто-то такое допускает в своей жизни, а кто-то нет.
В чем суть.
Женщина лет 35, назовем ее Софья, вот уже около 10 лет состоит в отношениях с мужчиной такого же возраста, назовем его Тигран. Когда-то стажировались вместе, ничего не было за душой. Влюбились, сошлись, съехались.
Шли годы, с работой стало лучше. Сняли хорошую квартиру, могут себе позволить авто, поездки. Ну, в целом, позитивная, благополучная жизнь.
Тигран, яркий, обаятельный, целеустремлённый, вообще хорошо стал расти по карьере. Тусовки, командировки, корпоративы. Вокруг него много женщин самых разных возрастов. Ну и в удовольствиях он себе не отказывает.
При этом параллельно благополучно живет с Софьей на одной территории. Прекрасно знает и понимает, что она хочет семью, детей, но не спешит делать предложение. Подкапливает свои деньги. Не сказать, что держит ее в черном теле, подарки, поездки, живут неплохо. Но свой бюджет у него есть. Софья же очень в него влюблена, не отпускает, ждет, верит, радуется любой мелочи.
Все окружение, друзья семьи и просто приятели-коллеги знают и понимают, что Тигран конкретно так погуливает. Сомнительные командировки, визиты в клубы с продолжением. На каждом его новом месте работы всегда есть какая-нибудь симпатичная влюбленная в него коллега, а то и не одна.
Бывало у них такое с Софьей, и не раз, когда он резко срывался в отпуск. Не говоря уж о «командировках» и «остался ночевать у друга». Фактически гульки, которыми он даже гордится, хвастается друзьям.
Софья в розовоочковой позиции. хотя до конца не понятно – то ли правда верит, то ли играет роль. Просто заняла позицию ждули. Тиграну верит, ничего с него не требует, терпеливо его ждет. Сама работает дома на удаленке, готовит, следит за собой и все еще ждет предложения от него.
Как раз в разговоре с моей приятельницей вырвалось: «От таких не уходят». Да, здесь настолько удобно и комфортно мужчине, что смысла нет уходить. И речь не про огромную любовь Тиграна, а про то, что ему просто очень удобно.
Вот о чем напоминают такие истории.
1) Быть удобным – не равно быть любимым. Не уходят не из-за любви, а просто потому, что странно было бы отказываться от такого комфорта и принятия
2) Есть люди, которые пока не готовы лицом к лицу столкнуться с реальностью. Им проще себя обманывать, затягивать с решением, прикрываться глаза розовыми стеклами.
3) Позиция ждуна может быть как следствием наивности и сильной любовной зависимости, так и осознанным расчетом – выбрана такая стратегия.
4) Мы оцениваем со стороны, не знаем всех нюансов и мотивов сторон. но благодаря таким вот наблюдаемым сюжетам лучше для себя можем понять, что нам подходит, а что нет.
Меня зовут Вера Бокарева, я психолог, психотерапевт, коуч