Мир Сквозь Слова

— ЭТО МОЙ БИЗНЕС, А НЕ СЕМЕЙНЫЙ БЮДЖЕТ, — СКАЗАЛА ОЛЯ МУЖУ ПОСЛЕ УСПЕХА СВОЕЙ КОЛЛЕКЦИИ УКРАШЕНИЙ
Кафе пахло ванилью и корицей. Оля сидела в углу, нервно постукивая ногтями по чашке с капучино. Она снова взглянула на телефон — пять пропущенных от Антона. Проигнорировала.
Три года. Три года она вкладывала душу в свой магазин авторских украшений. Три года недосыпала, экономила, занимала, снова экономила... А Антон? Антон просто наблюдал, изредка бросая: «Бросила бы ты эту ерунду, устроилась в офис как нормальные люди».
Сегодня всё изменилось.
— Олечка, ты представляешь! — Маша, её лучшая подруга и по совместительству менеджер магазина, влетела в офисную часть помещения как ураган. — «Вог» подтвердил! Они берут твою коллекцию для съёмки в летнем номере!
Оля замерла, боясь поверить.
— Да ладно...
— Точно тебе говорю! — Маша плюхнулась на соседний стул, размахивая телефоном. — Вот, читай сама!
Это было похоже на сон. После стольких попыток, стольких отказов... Её украшения появятся в «Воге». Не просто появятся — целый разворот!
— И это ещё не всё, — Маша загадочно улыбнулась. — Помнишь ту женщину, которая приходила на прошлой неделе? Которая всё расспрашивала про бизнес-модель?
— Инвестор? — Оля почувствовала, как внутри всё сжалось.
— Она хочет встретиться завтра. Обсудить условия вложения в расширение бренда.
Оля закрыла глаза. Инвестиции. «Вог». Это был прорыв, о котором она не смела мечтать.
— Нужно отпраздновать! — воскликнула Маша. — Прямо сегодня!
— Антон... — начала Оля.
— К чёрту Антона! — перебила Маша. — Ты три года пашешь как проклятая, а он? Хоть раз поддержал тебя? Сегодня твой день, подруга. Собирайся, я заказала столик в «Грандэ» на восемь.
Оля вернулась домой окрылённая. Два бокала шампанского сделали своё дело — она чувствовала себя королевой мира. Хотелось поделиться счастьем даже с Антоном. Особенно с Антоном. Может, теперь он наконец поверит в её дело?
В квартире было тихо.
— Антон? — позвала она, снимая туфли.
Тишина. Странно, обычно он в это время валялся на диване с ноутбуком. Оля прошла в гостиную — пусто. На кухне тоже никого.
В спальне горел ночник. Антон сидел на краю постели, что-то печатая в телефоне. Увидев жену, он торопливо заблокировал экран.
— Привет, — улыбнулась Оля, подходя ближе. — У меня потрясающие новости!
Антон скользнул по ней невыразительным взглядом.
— Ты пьяна?
— Я праздновала! — Оля не собиралась позволить ему испортить момент. — «Вог» берёт мою коллекцию для летнего номера! И завтра встреча с инвестором!
Она ожидала... чего? Улыбки? Объятий? Поздравлений? Вместо этого Антон как-то странно усмехнулся.
— Значит, денежки скоро польются рекой?
Что-то в его тоне заставило её напрячься.
— Ну, не сразу, конечно. Но если инвестор войдёт в долю...
— Отлично! — перебил он. — Значит, можно закрыть тот кредит на ремонт. И я давно хотел обновить машину.
Оля моргнула.
— Что?
— Ну, раз у нас теперь будут деньги...
— У НАС?
Антон закатил глаза.
— Ты же моя жена. Семейный бюджет, все дела. Ты же не собираешься заживать деньги?
Оля почувствовала, как внутри что-то ломается.
— Семейный бюджет? — переспросила она тихо. — А где был семейный бюджет, когда я занимала у родителей на аренду помещения? Где был семейный бюджет, когда я ночами делала украшения, потому что на помощников не хватало денег?
— Ой, начинается... — Антон встал и направился к двери.
— Нет, не начинается, а заканчивается! — Оля преградила ему путь. — Знаешь, сколько раз я просила тебя помочь? Просто морально поддержать? А ты что говорил? «Брось эту ерунду»!
— Потому что это И БЫЛА ерунда! — огрызнулся он. — Кто же знал, что выгорит?
— Я знала! — крикнула Оля. — Я верила! А теперь, когда запахло деньгами, ты вдруг вспомнил про «семейный бюджет»?
Телефон Антона, который он всё ещё держал в руке, вдруг завибрировал. На экране высветилось имя контакта и начало сообщения: «Котик, ты сказал, что сегодня точно сможешь...»
Время словно остановилось.
Оля медленно перевела взгляд с телефона на лицо мужа. Он побледнел.
— Оля, это...
— Кто такая Ира? — голос её звучал неожиданно спокойно.
— Коллега, — быстро ответил он. — Мы работаем над проектом...
— В одиннадцать вечера? И она называет тебя «котиком»?
Антон сунул телефон в карман.
— Это просто шутка. Офисный юмор.
— Дай телефон.
— Что?
— Дай. Мне. Свой. Телефон.
Он попятился.
— Ты с ума сошла? Это личное пространство! Частная собственность!
— О, так ты знаешь, что такое частная собственность? — Оля почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Интересно, а МОЙ бизнес к такой категории не относится?
— Это совершенно другое...
— Нет, Антон. Это абсолютно то же самое.
Она развернулась и пошла к шкафу. Порывисто распахнула дверцы, достала небольшой чемодан.
— Что ты делаешь? — встревожился Антон.
— Собираюсь.
— Куда?!
— К Маше. А потом найду квартиру.
— Из-за какой-то дурацкой СМС? — возмутился он. — Да ты просто истеричка!
Оля замерла, держа в руках стопку блузок.
— Знаешь, в чём твоя проблема, Антон? Ты думаешь, что это из-за СМС. А это из-за трёх лет, когда ты не верил в меня. Из-за трёх лет, когда я просила поддержки, а получала насмешки. И главное, — она повернулась к нему, — из-за того, что теперь, когда у МЕНЯ наконец-то появился шанс на успех, ты уже планируешь, как потратишь МОИ деньги. Возможно, на свою «коллегу» Иру.
— Господи, да это просто флирт безобидный!
— Да? А как давно он длится, этот «безобидный флирт»?
Антон замялся, и этого было достаточно.
— Сколько раз ты задерживался на «работе», Антон? — Оля почувствовала, как к горлу подкатывает ком. — Сколько раз ты «уезжал в командировки»?
— Я не обязан перед тобой отчитываться! — вскипел он.
— Верно. И я тоже не обязана отчитываться, куда пойдут деньги от МОЕГО бизнеса.
— Ты моя жена! Что твоё — то наше!
Оля горько рассмеялась.
— Ты не понимаешь, да? Это МОЙ бизнес, а не семейный бюджет, — сказала она мужу, который уже планировал, как потратит её деньги на любовницу. — И знаешь что? Я подам на развод.
Лицо Антона изменилось. Злость сменилась испугом.
— Оль, ты что... Давай поговорим спокойно. Ты просто не понимаешь...
— Я всё прекрасно понимаю. — Она захлопнула чемодан. — Три года ты не верил в меня. Три года ты считал моё дело бессмысленным. А теперь, когда оно наконец начало приносить плоды, ты хочешь получить свою долю. Чтобы было что потратить на Иру.
— При чём тут Ира?! — взорвался он. — Да, мы флиртуем! Да, возможно, я думал о том, чтобы... Но я ничего не сделал!
— Ещё, — тихо закончила Оля. — Ты ничего не сделал ЕЩЁ. Но собирался, правда? Особенно когда у тебя появились бы деньги на красивые рестораны и отели.
Она взяла чемодан и направилась к выходу.
— Оля, стой! — Антон схватил её за руку. — Нельзя вот так взять и уйти после трёх лет брака!
— Можно, Антон. — Она осторожно высвободила руку. — Именно так и нужно уходить, когда понимаешь, что эти три года были ошибкой.
Маша открыла дверь и без слов впустила подругу в квартиру. Одного взгляда на опухшее от слёз лицо Оли было достаточно.
— Антон?
Оля кивнула, опускаясь на диван.
— У него кто-то есть. И он уже распланировал, как будет тратить деньги от моего бизнеса.
Маша присвистнула.
— Вот козёл!
— Знаешь, что самое смешное? — Оля вытерла слёзы. — Я ведь собиралась сделать его соучредителем. Хотела, чтобы это стало нашим семейным делом.
— И хорошо, что не сделала!
— Да уж...
Маша села рядом и обняла подругу за плечи.
— Ты сильная, Оль. Сама всё с нуля подняла. Справишься и с этим.
— Знаю, — кивнула Оля. — Просто... больно. Я ведь любила его.
— Он этого не стоил.
Оля откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.
— Завтра встреча с инвестором...
— И ты будешь блистать! — уверенно сказала Маша. — А теперь давай спать. Утро вечера мудренее.
Солнце уже высоко поднялось, когда Оля проснулась на диване в квартире Маши. Первым делом она потянулась к телефону — двадцать пропущенных от Антона и десяток сообщений. Не стала читать.
Вместо этого она открыла инстаграм своего магазина. Подписчики восторженно комментировали её пост о грядущей съёмке для «Вога». Среди сотен лайков и восторженных отзывов она вдруг заметила комментарий от пользователя @ira_sunlight: «Потрясающие украшения! Давно за вами слежу, мечтаю когда-нибудь приобрести что-то для себя».
Оля замерла. Открыла профиль. Молодая женщина с длинными светлыми волосами улыбалась с фотографий. На одном из недавних снимков она была в кафе... с Антоном.
Оля сглотнула комок в горле. Значит, та самая Ира. Она знала о её магазине. Следила за ним.
Телефон снова завибрировал — очередной звонок от Антона. Оля решительно нажала «Отклонить» и заблокировала номер.
А потом написала ответ на комментарий Иры: «Спасибо за добрые слова! Загляните в наш магазин, для вас будет особая скидка». И добавила адрес.
Пусть приходит. Пусть видит, чего Оля добилась сама, без Антона. И пусть забирает его себе — он заслужил такую же пустышку, какой оказался сам.
Через час она уже была в своём магазине, готовилась к встрече с инвестором. Шикарный офисный костюм, безупречный макияж, уверенная улыбка. В зеркале отражалась не та Оля, которая вчера рыдала на диване у подруги. В зеркале была бизнес-леди, готовая покорять новые вершины.
Дверь открылась — на пороге стояла элегантная женщина средних лет с кожаным портфелем.
— Ольга Викторовна? Меня зовут Елена Аркадьевна, я представляю инвестиционный фонд «Артемида».
Оля улыбнулась и протянула руку.
— Очень приятно. Проходите, пожалуйста.
Пока они шли через магазин к офисной части, Елена Аркадьевна с интересом разглядывала витрины.
— Знаете, — сказала она, присаживаясь в кресло, — наш фонд специализируется на поддержке женского бизнеса. Я слежу за вашим брендом уже больше года. Впечатляющий рост.
— Спасибо, — кивнула Оля. — Было нелегко.
— Верю. Особенно для женщины, начинающей с нуля.
Они погрузились в обсуждение бизнес-плана. Елена Аркадьевна задавала точные, порой неудобные вопросы. Оля отвечала честно, не приукрашивая.
— Что ж, — наконец сказала инвестор, захлопывая блокнот. — Думаю, мы готовы предложить вам два миллиона рублей в обмен на двадцать процентов доли в бизнесе. С условием, что вы остаётесь единоличным руководителем и сохраняете полный творческий контроль.
Оля почувствовала, как внутри всё замерло.
— Два миллиона?
— Для начала, — кивнула Елена Аркадьевна. — Если всё пойдёт по плану, через год обсудим дополнительное финансирование.
— Я... — Оля запнулась. — Спасибо. Это больше, чем я ожидала.
— Не благодарите меня, — улыбнулась женщина. — Благодарите себя. Вы построили бизнес, в который хочется вкладываться.
Когда инвестор ушла, оставив договор для изучения, Оля несколько минут просто сидела, глядя в пространство. Два миллиона. С такими деньгами она сможет открыть ещё один магазин. Запустить линейку бижутерии для массового рынка. Может быть, даже небольшую ювелирную коллекцию с настоящими камнями...
От мечтаний её отвлёк звук открывающейся двери. Оля вышла из офиса и замерла.
У одной из витрин стояла та самая Ира с фотографий. В жизни она выглядела моложе, почти девочка.
— Здравствуйте, — неуверенно улыбнулась посетительница. — Я... я видела в инстаграме, что вы предложили мне скидку.
Оля медленно подошла ближе.
— Да, конечно. Что вас интересует?
— Вот эти серьги, — Ира указала на витрину с сережками-листочками из последней коллекции. — Они просто восхитительные.
— Хороший выбор, — кивнула Оля. — Одни из моих любимых работ.
Она открыла витрину, достала серьги и протянула девушке.
— Примерьте.
Ира с восторгом надела украшение и повернулась к зеркалу.
— Они идеальны! Сколько...
— Пятнадцать тысяч, — спокойно сказала Оля. — Для вас — со скидкой тридцать процентов.
Лицо девушки вытянулось.
— Десять с половиной тысяч? Это... это очень дорого для меня.
— Понимаю, — кивнула Оля. — Не у всех есть деньги на качественные вещи. Но, возможно, ваш... друг сможет помочь? Антон, кажется?
Ира побледнела и медленно сняла серьги.
— Вы...
— Да, я его жена. Пока что.
Девушка положила серьги на витрину дрожащими руками.
— Я не знала, что он женат, — прошептала она. — Клянусь, он сказал, что свободен...
— Неудивительно, — пожала плечами Оля. — Он многое недоговаривает.
— Я... мне очень жаль.
— Мне тоже, — ответила Оля неожиданно искренне. — Знаете, эти серьги подходят вам. Я отдам их за полцены. Пять тысяч.
— Но... зачем? Вы должны меня ненавидеть.
Оля грустно улыбнулась.
— Это не ваша вина, что Антон оказался лжецом. А серьги действительно вам идут.
Ира нерешительно достала кошелёк.
— Я... спасибо. И простите. Правда.
Оля упаковала серьги в фирменную коробочку и протянула девушке.
— Носите на здоровье. И будьте осторожнее с мужчинами, которые избегают говорить о своём прошлом.
Когда Ира ушла, Оля вернулась в офис и открыла ноутбук. На рабочем столе всё ещё был открыт план расширения бизнеса. Тот самый, который она собиралась обсудить с Антоном вчера вечером. В котором предлагала ему долю управления.
Она решительно удалила этот пункт и вписала новый: «Основать благотворительный фонд поддержки женщин, начинающих собственное дело».
На душе стало легче. Всё только начиналось. ЕЁ бизнес. ЕЁ решения. ЕЁ жизнь.
Телефон завибрировал — Маша прислала фотографию договора с инвестором, который Оля отправила ей на проверку, и комментарий: «Выглядит отлично! Когда подписываем?»
Оля улыбнулась и быстро набрала ответ: «Завтра в 10:00. Готовь шампанское — у нас новая глава!»
Через неделю она переехала в новую квартиру. Маленькую, но уютную, с видом на парк. На столе лежали документы о разводе, готовые к подаче.
Утром пришло сообщение от Антона — каким-то образом он нашёл её новый номер. «Оля, нам нужно поговорить. Я всё объясню. Дай мне шанс. Мы же семья».
Она не ответила. Вместо этого открыла почту — там ждало письмо от редактора «Вога» с первыми фотографиями её украшений на профессиональных моделях.
Оля сделала глубокий вдох и улыбнулась. Новый день. Новая жизнь. Её собственная.
🌷Дарственная
— Маш, а когда Олька-то в последний раз звонила? — Лида Петровна прислонилась к косяку двери, держа в руках пакет с булочками.— Да вот, думаю... — Мария замялась, считая дни в уме. — Месяц, наверное, прошёл.
— Месяц?! — подруга округлила глаза. — А дарственную когда оформляли?
— Полтора месяца назад, — тихо ответила Мария, отворачиваясь к окну.
— Ну, дела... — Лида покачала головой и прошла на кухню. — А я-то думала, небось каждый день благодарит.
Мария поставила чайник и достала две чашки. Руки слегка дрожали — не от возраста, а от той тревоги, которая грызла её уже несколько недель.
— Лид, а может, она просто занята? Работа, семья... — голос звучал неуверенно.
— Занята? — Лида фыркнула. — Когда квартиру получала, время было. Помню, как радовалась: "Мам, ты меня спасла! Теперь можем ипотеку закрыть!" А как документы в руки получила — сразу занятой стала.
Мария молчала, наливая кипяток. Воспоминания о том дне всплывали болезненно ярко. Ольга тогда даже плакала от счастья, обнимала, говорила, что теперь у детей будет своя квартира, что не придётся всю жизнь банку платить.
— Может, позвонить ей? — предложила Лида.
— Звонила вчера. Не берёт. Думаю, может, телефон сломался...
— Маша, ну хватит себя обманывать! — Лида стукнула чашкой по блюдцу. — Сломался телефон... А в соцсетях небось каждый день что-то выкладывает?
Мария вздрогнула. Она не умела пользоваться интернетом, но Лида частенько показывала ей фотографии со страницы Ольги.
— Лид, а ты не могла бы посмотреть... там, в её... как это называется...
— В Одноклассниках? Могу. — Лида достала телефон. — Только ты готова правду услышать?
Пальцы старушки заскользили по экрану. Мария замерла, сжав руки.
— Так... вчера выкладывала фотку с дачи. Позавчера — с внуками в кафе. А, вот ещё — неделю назад писала: "Наконец-то можем вздохнуть спокойно! Ипотека закрыта, дети счастливы!"
— И всё? — прошептала Мария.
— Всё. Ни слова о тебе, Маш. Будто ты вообще не существуешь.
Мария опустилась на стул. Чашка в её руках показалась тяжёлой как гиря.
— Знаешь, что обиднее всего? — сказала она тихо. — Я ведь думала, что помогаю. Хотела, чтобы им легче жилось. А получается...
— Получается, что ты дура наивная, — резко бросила Лида. — Прости за прямоту, но сколько раз я тебе говорила: не торопись с документами! Сначала пусть покажут, что ценят тебя, а не твою недвижимость.
— Но она же дочь моя!
— Дочь... — Лида горько усмехнулась. — А помнишь, что она говорила, когда ты в больнице лежала? "Мам, ну зачем нам вызов скорой? Сама дойдёшь". И это было до оформления дарственной.
Мария закрыла глаза. Она помнила тот день. Сердце схватило так, что дышать было больно, а Ольга по телефону раздражённо бурчала что-то про дела.
— Может, просто подождать? — спросила она слабо.
— Ждать? — Лида встала. — Маш, да сколько можно себя обманывать! Она получила квартиру и исчезла. Думаешь, случайность?
В коридоре зазвонил телефон. Мария вскочила так быстро, что чуть не опрокинула стул.
— Оля! — крикнула она в трубку.
— Мам, это я, — прозвучал знакомый голос.
— Доченька! Я так волновалась! Почему не звонишь?
— Да некогда было. Слушай, там в шкафу у тебя документы мои остались. Я завтра заеду, заберу.
— Конечно, конечно! А может, останешься на ужин? Я пирожков напеку...
— Нет, мам, я тороплюсь. Только за документами. До свидания.
Гудки в трубке прозвучали как приговор. Мария медленно повесила трубку и вернулась на кухню.
— Ну что? — спросила Лида.
— Завтра приедет. За документами.
— И всё?
— И всё.
Лида покачала головой и обняла подругу за плечи.
— Маш, а ты хоть сама понимаешь, во что влипла?
— А помнишь, как всё начиналось? — Лида устроилась поудобнее на стуле. — Ты мне тогда звонила, вся в слезах рассказывала про их кредит.
Мария кивнула. Тот разговор с Ольгой врезался в память навсегда.
— "Мам, мы пропали, — говорила дочь. — Банк процент поднял, платежи не тянем. Если не найдём денег, квартиру отберут. Дети на улице окажутся".
— И ты, как дура, сразу предложила свою квартиру переписать, — вздохнула Лида.
— Ну а что мне оставалось делать? Внуки же... — Мария смахнула слезу. — Я думала, поможем закрыть кредит, а сама здесь останусь жить. Ольга обещала, что ничего не изменится.
— Обещала... — скептически протянула Лида. — А когда к нотариусу ехали, она как себя вела?
Мария нахмурилась, вспоминая. Тогда ей показалось странным, но она не придала значения.
— Торопилась очень. Всё время говорила: "Мам, быстрее, а то документы просрочатся". А в конторе... — голос дрогнул. — В конторе даже спасибо толком не сказала. Только: "Ну наконец-то! Теперь можно жить спокойно".
— Спокойно... — Лида покачала головой. — А тебя в тот момент что-то не насторожило?
— Было дело. — Мария опустила глаза. — Когда бумаги подписывали, нотариус спросил: "Вы уверены в своём решении? Понимаете, что отказываетесь от права собственности?" А Ольга быстро так ответила: "Конечно, уверена! Это же мама, она всё понимает".
— За тебя ответила? — удивилась Лида.
— Да. А потом, когда вышли, я ей говорю: "Олечка, может, всё-таки оставим документы так, что квартира общая?" А она: "Мам, ну что ты! Зачем усложнять? Это же всё равно семья".
Лида фыркнула:
— Семья! А семья где сейчас?
— Знаешь, что хуже всего? — Мария посмотрела в окно. — На следующий день после оформления она приехала с какими-то людьми. Квартиру показывала, комнаты обмеряла. Говорит: "Мам, это оценщики, для банка нужно". А я потом у соседки спросила — та говорит, похоже на риелторов.
— Так она продавать собирается? — ахнула Лида.
— Не знаю. Боюсь спросить. — Мария сжала руки. — А если да? Что тогда со мной будет?
Лида взяла подругу за руку:
— Маш, а ты вообще где-то это дело юридически оформляла? Право пожизненного проживания, например?
— Какое ещё право? Ольга сказала, что не нужно ничего лишнего. "Мам, мы же не чужие люди!" — так и говорила.
— Ох, Машенька... — Лида только головой покачала. — Значит, если захочет — может выставить тебя в любой момент.
— Не может быть! — вскрикнула Мария. — Это же моя дочь! Я её растила, в институт отправляла, на свадьбу половину зарплаты потратила!
— Могла бы и не потратить, — ядовито заметила Лида. — Помню, как ты тогда занимала деньги на её платье. А она что? "Мам, ну все же красиво одеваются, я не хуже других!"
Мария замолчала. Воспоминания всплывали одно за другим, и каждое было как укол. Ольга всегда умела попросить, всегда находила нужные слова. А Мария всегда находила способ помочь.
— Лид, а как думаешь, может, она и правда просто занята? — жалобно спросила Мария.
— Знаешь что, Маш? Завтра она приедет — вот тогда и поговоришь с ней по душам.
На следующий день Мария проснулась рано, хотя Ольга обещала приехать только к обеду. Она перемыла всю посуду, перегладила скатерть и даже купила дочкины любимые конфеты.
В два часа дня раздался звонок в дверь.
— Мам, привет, — Ольга быстро чмокнула мать в щёку и прошла в комнату, даже не разуваясь.
— Оленька, дорогая! Как я соскучилась! — Мария попыталась обнять дочь, но та уже копалась в старом шкафу.
— Да, мам, я тоже. Где там мои документы? В верхнем ящике?
— Какие именно тебе нужны? — Мария подошла ближе.
— Да все подряд. Паспорт старый, свидетельства, справки... — Ольга вытаскивала папки, не глядя на мать.
— А зачем тебе столько документов сразу?
Ольга на секунду замерла, потом обернулась:
— Мам, ну что за допрос? Просто нужны, и всё.
— Оля, а ты не могла бы задержаться? Я пирожков напекла, твоих любимых, с картошкой...
— Не могу, мам. Дела. — Ольга продолжала рыться в ящиках.
Мария стояла и смотрела на дочь. Что-то было не так. Раньше Ольга всегда рассказывала, что происходит в её жизни, жаловалась на работу, хвасталась детьми. А сейчас...
— Олечка, а как внуки? Как в школе дела?
— Нормально всё. — Ольга не поднимала головы.
— А Серёжа как? Работа у него хорошо идёт?
— Идёт. Мам, ты мне не мешай, я тороплюсь.
Мария почувствовала, как что-то сжимается в груди. Никогда дочь так с ней не разговаривала.
— Оля, а может, хоть чаю попьём? Поговорим немного... Я так редко тебя вижу теперь.
Ольга выпрямилась и посмотрела на мать с раздражением:
— Мам, ну сколько можно? Я же сказала — тороплюсь!
— Но ведь раньше ты всегда...
— Раньше было раньше! — резко оборвала Ольга. — Сейчас у меня другие заботы.
— Какие заботы? — тихо спросила Мария.
Ольга помолчала, потом вздохнула:
— Ладно, скажу. Мы квартиру продаём.
У Марии задрожали руки:
— Какую квартиру?
— Эту. — Ольга махнула рукой. — Покупатели уже есть, на днях сделку оформляем.
— Но как же... а я где буду жить?
— Мам, ну не драматизируй. Найдём тебе что-нибудь. Комнату или...
— Комнату?! — Мария побледнела. — Оля, ты что говоришь? Это же мой дом! Я здесь тридцать лет прожила!
— Твой дом? — Ольга усмехнулась. — Мам, документы-то на кого оформлены? Вспомни.
— Но ты же обещала...
— Что я обещала? — Ольга сложила руки на груди. — Я обещала помочь с кредитом. Помогла. Всё честно.
Мария опустилась на кровать. Ноги не держали.
— Олечка, родная, ну как же так? Ведь я тебе всю жизнь отдала... Всё, что могла...
— Ой, мам, не нужно этих соплей! — Ольга нервно сунула документы в сумку. — Ты же не на улице окажешься. Мы тебе поможем что-то снять.
— Снять? За какие деньги? У меня пенсия двенадцать тысяч!
— Ну не знаю! Устройся в дом престарелых или ещё куда. Много вариантов есть.
Мария посмотрела на дочь и не узнала её. Неужели это та девочка, которую она носила на руках, которой читала сказки, ради которой работала в две смены?
— Оля, я не понимаю... За что ты меня так?
— Ни за что. — Ольга застегнула сумку. — Просто жизнь такая. Пора бы уже понять.
— А внуки? Они знают, что бабушку выгоняют?
— Не выгоняют, а просто... — Ольга запнулась. — В общем, они поймут. Детям нужна большая квартира, а не...
— А не старая бабка, да? — тихо закончила Мария.
Ольга промолчала. В тишине было слышно только тиканье старых часов на стене.
— Значит, решено уже всё? — спросила Мария.
— Решено. Сделку на следующей неделе проводим.
— И меня даже не спросили.
— А зачем? — Ольга пожала плечами. — Квартира моя, и решаю я.
Мария медленно поднялась с кровати. Что-то изменилось в её лице — исчезла растерянность, появилась какая-то новая решимость.
— Оля, а скажи мне одну вещь, — голос звучал спокойно, даже слишком спокойно. — Когда ты всё это планировала?
— Что планировала? — Ольга насторожилась.
— Продажу. Когда решила, что выгонишь меня?
— Мам, при чём тут...
— Отвечай! — впервые за много лет Мария повысила голос.
Ольга вздрогнула:
— Ну... мы с Серёжей ещё до оформления дарственной говорили, что можно будет продать и купить что-то побольше...
— До оформления, — повторила Мария. — Значит, ты уже тогда знала.
— Мам, ну я же не думала, что ты так воспримешь...
— Как я воспримну?! — Мария шагнула к дочери. — Как должна воспринимать мать, которую собственный ребёнок обманул и выбросил на улицу?!
— Не выбросил! Мы же поможем тебе найти...
— Заткнись! — рявкнула Мария так, что Ольга отшатнулась. — Хватит врать! Ты нашла себе жильё за мой счёт, и теперь я тебе не нужна!
В коридоре послышались шаги, и в комнату заглянула Лида:
— Маш, что тут происходит? Я же слышу, кричите...
— А, тётя Лида, — натянуто улыбнулась Ольга. — Мы тут просто...
— Я знаю, что вы тут! — Лида вошла в комнату. — Машка мне всё рассказала. Дочка хорошая растёт!
— Это вас не касается! — огрызнулась Ольга.
— Как не касается? — Лида подошла ближе. — Я тридцать лет с твоей матерью дружу, видела, как она для тебя жила, как последние копейки на твоё образование тратила!
— Тётя Лида, не надо...
— Надо! — Лида не унималась. — Помню, как ты в институте училась, каждую неделю звонила: "Мама, денег пришли, мама, то купи, мама, это купи". А она брала дополнительные смены, чтобы тебе на всё хватало!
Мария слушала и вдруг поняла — да, именно так и было. Всегда. Ольга просила, а она отдавала. Просила снова — она снова отдавала.
— А когда ты замуж выходила, — продолжала Лида, — кто тебе на свадьбу деньги дал? Кто потом, когда дети родились, с внуками сидел, пока ты работала?
— Ну и что? — Ольга покраснела. — Это же нормально! Все так делают!
— Нормально? — Мария посмотрела на дочь новым взглядом. — Нормально взять у матери квартиру и выкинуть её на улицу?
— Я не выкидываю! Просто...
— Просто ты тварь неблагодарная! — выпалила Мария.
Повисла тишина. Ольга открыла рот, но не нашла слов.
— Знаешь что, доченька, — Мария подошла к шкафу и достала какую-то папку. — Я тоже кое-что приготовила.
— Что это? — настороженно спросила Ольга.
— А это, родная моя, справка о том, что в день оформления дарственной я состояла на учёте у невропатолога. — Мария помахала бумагой. — С диагнозом "старческая деменция, начальная стадия".
Ольга побледнела:
— Откуда у тебя это?
— А я вчера к врачу ходила. Попросила восстановить старые записи. — Мария усмехнулась. — Оказывается, сделка может быть признана недействительной, если одна из сторон была недееспособна.
— Ты... ты что делаешь? — прошептала Ольга.
— А то же самое, что и ты. Забочусь о себе. — Мария сложила справку обратно в папку. — Завтра иду к юристу. Посмотрим, что суд скажет про твою продажу.
— Мам, ну ты же не сделаешь этого! Мы же семья!
— Семья? — Мария засмеялась горько. — А где была семья, когда ты меня обманывала? Где была семья, когда планы строила, как от матери избавиться?
Ольга метнулась к двери:
— Я... я должна подумать...
— Думай, думай, — кивнула Мария. — Только знай: если до конца недели не передумаешь насчёт продажи, то завтра же подаю в суд. И тогда не только квартиру потеряешь — ещё и за мошенничество ответишь.
— Ты не посмеешь!
— Посмею. — Мария встала в полный рост. — Я всю жизнь была дурой, но учиться никогда не поздно.
Ольга выбежала из комнаты, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла в окнах.
Лида восхищённо посмотрела на подругу:
— Маш, а у тебя правда есть эта справка?
— Нет, — спокойно ответила Мария. — Но она об этом не знает.
Прошло три месяца. Мария сидела на кухне, читая книгу и попивая чай. На столе лежали свежие справки из банка — она оформила завещание на квартиру в пользу детского дома.
Лида заглянула в окно:
— Маш, а твоя Олька больше не появлялась?
— Нет. И хорошо. — Мария перевернула страницу. — Спокойнее как-то.
— А не жалеешь?
— О чём жалеть? — Мария пожала плечами. — Я наконец-то поняла, кто есть кто.
В этот момент зазвонил телефон. Мария не торопясь подошла к нему.
— Мам, это я... — прозвучал знакомый голос.
— Слушаю.
— Мам, мне нужно с тобой поговорить. Можно я приеду?
— А что случилось?
Ольга помолчала, потом заговорила быстро:
— У нас проблемы. Серёжу на работе сократили, кредиты не платим. Банк требует досрочно всё вернуть. Мам, нам опять нужна помощь...
Мария усмехнулась:
— Какая помощь?
— Ну... можешь квартиру заложить? Или продать комнату? Мы потом вернём, честное слово!
— Оля, а ты помнишь, что говорила три месяца назад?
— Мам, ну что ты! Это же совсем другое дело! Мы же семья!
— Семья... — протянула Мария. — Знаешь что, доченька? Семья у меня теперь другая.
— Какая другая?
— Лида тётя, соседи, которые в больницу навещать приходили. А ты... ты просто человек, который считает, что мне что-то должен мир.
— Мам, ты что говоришь?! Я же твоя дочь!
— Дочь? — Мария посмотрела на фотографию на стене, где была запечатлена маленькая Ольга. — Дочь умерла три месяца назад. А ты просто чужой человек с её лицом.
— Мам, не говори так! Мы же можем всё исправить!
— Исправить? — Мария засмеялась. — А что ты исправишь? Тридцать лет эгоизма? Или то, что называла меня дурой за спиной?
— Я не...
— Оля, знаешь, что я поняла? Я всю жизнь боялась одиночества. А оказалось, что одиночество — это когда рядом находится человек, которому ты не нужна.
— Но ты же мне нужна! Я же звоню!
— Да, звонишь. Когда деньги нужны. — Мария подошла к окну. — А знаешь, что я ещё поняла? Лучше быть одной, чем с теми, кто тебя не ценит.
— Мам, ну пожалуйста...
— До свидания, Ольга Владимировна.
Мария положила трубку и выдернула провод из розетки.
Лида, которая всё слышала через окно, спросила:
— Не жалко?
Мария посмотрела на завещание, потом на свои руки — впервые за много лет они не дрожали.
— Знаешь, Лид, а я вчера в магазине себе новое платье купила. Красивое такое, синее. И подумала: а ведь я никому больше не должна объяснять, зачем мне платье.
— И как ощущения?
Мария улыбнулась — впервые за долгое время улыбка была искренней:
— Как будто заново родилась. В семьдесят три года.
Она взяла чашку чая и вернулась к книге. За окном светило солнце, а в квартире царила тишина — не пустая и тревожная, а спокойная и добрая. Тишина свободного человека.
🌷Наперекор судьбе
Пойдём со мной
Весть, как чёрная туча, пролетела над деревней: "Артём, сын Любаши, убился!" Пока почтальон, спотыкаясь на каждом шагу, донесла до матери телеграмму, народ уже был в курсе произошедшего. Ещё бы! Было несколько женщин на почте, и когда почтальон прочла выбитый на ленте текст, из неё вырвалось:
— Господи, девочки! Горе-то какое!
Выли бабы, качали головой мужики, дети, округляя в благоговейном страхе глаза, передавали из уст в уста: "убился, убился..."
Любаша копалась в огороде, когда увидела бежавшую к ней почтальоншу. Женщина, запыхавшись, размахивала листком, произносила Любашино имя, среди прочего были слова "ой, Любушка, ой, горе какое!.."
Смотрит Любаша, а за забором уже народ собирается, то один остановится, то второй, и все что-то обсуждают со скорбным видом.
Вытерла Любаша руки о передник, взяла телеграмму. Глаза скользнули по строчкам, и вдруг буквы поплыли, слились в одну чёрную кляксу.
"Артём из окна выпал срочно приезжайте"
Сердце её рванулось вперёд, будто хотело выскочить, а ноги вдруг стали ватными, просели. Мир накренился, земля ушла из-под ног, и Любаша рухнула в обморок прямо на грядку, с которой как раз убирала поздний урожай свёклы.
Привели её в чувство. Заодно откачали нашатырем и одиннадцатилетнюю соседскую девчушку Нюрку, с которой случился нервный припадок, когда она узнала о беде с Артемом. Стал народ гадать что же с ним случилось, как так вышло.
Ведь был он отличным парнем! Второй младший сынок Любаши, девятнадцатилетний красавец, гордость семьи. Поступил в том году в педагогический институт, теперь второй год как успешно учился. Мать ждала его не раньше первой сессии, а тут такое горе...
— С пятого этажа, говорят… — шёпотом повторила тёть Нина оброненное кем-то предположение.
— Откуда известно? - спросил её сосед через улицу.
— Слышала...
— Беда... - вздыхал мужчина.
— И как же он умудрился-то?
— Может подрался с кем-то?
— Да с кем он мог? Спокойный, уравновешенный парень!
— А может столкнули его умышленно? Завистники, недруги?
Каждый теперь рисовал в голове свою картину: то ли нелепая случайность, то ли чья-то злая воля, то ли… В тот же день Любаша собралась в город, к ней на хвост упала соседка-подруга Шура, мать той самой Нюрки, в качестве поддержки. Никто не знал, что же на самом деле произошло в городе, куда теперь летело разбитое материнское сердце.
Прошло два дня и новая весть пронеслась по деревне: "Артёмка-то живой!" Но радость эта перемешивалась с другой печальной мыслью: "Уж лучше бы сразу отмучился, бедный..."
Первым делом Любаша с Шурой примчались в институт, разыскали куратора. Женщина, осторожно подбирая слова и отводя их в сторону, сказала:
— Крепитесь, мама! Артём живой, но... при падении сломал позвоночник. Шансов на восстановление нет.
Дорога по городу к больнице сливалась для Любани в один долгий, мучительный кошмар. Подруга то и дело подносила ей к губам фляжку с водой, но та лишь мотала головой — ком в горле не пропускал ни капли. В голове стучало: «Жив… жив... это главное.» Принять и осознать то, что её сын больше никогда не сможет ходить, Любаша пока не могла.
Артём лежал между двух других кушеток - одна пустая, а та, что около окна, была занята мужчиной с задранной вверх ногой на растяжке. Артём был бледным, с тенью былой удали в потухших глазах. Он повернул голову и увидел мать, его рука приподнялась и снова упала на простынь. Лицо его выражало и стыд, и вселенское горе, и блуждали по нему мрачные тени невесёлых мыслей.
— Мама!
— Сыночек… — Любаша рухнула рядом на колени, обхватывая его холодные пальцы. — Что же ты наделал-то? Как так вышло?
Он повернул лицо к стене.
— Да так...
Артёму стыдно было рассказывать, но в конце концов признание было выбито: в институте была у него дама сердца. Артём полез к ней по простыням на третий этаж женского общежития. Простыни не выдержали и он сорвался. Вот вам и цена юношеской страсти.
— Но почему же ты по лестнице не пошёл! - возмутилась Любаша.
— Там вахтёрша… не пускала нас.
Деревня не умела прятать взгляды. Каждый раз, когда Любаня вывозила Артёма во двор подышать воздухом, соседи невольно замедляли шаг, бросали украдкой сочувствующие, но такие колючие взгляды.
— Эх, парень-то… — качала головой соседка Маша, крепче сжимая в руках узел с базара.
— А ведь какой был… — вздыхал кто-то ей в ответ.
Артём сидел в коляске, стиснув зубы, и чувствовал эти взгляды на своей спине, будто прикосновения холодных пальцев. Он ненавидел это. Ненавидел их жалость, их шепотки за забором, их неловкое молчание, когда он случайно встречался с кем-то глазами.
Постепенно он перестал выезжать даже во двор. Его мир сузился до размеров комнаты — окно, кровать, стол с лекарствами да потрескавшийся от времени подоконник, на котором он бессмысленно чертил пальцем узоры.
Сначала письма из института приходили часто.
— Артём, держись, брат! — писал его бывший сосед по общежитию. — Как выкарабкаешься — вернёшься к нам!
Но Артём знал — не вернётся.
Потом письма стали короче, реже. Один раз приехали двое ребят — привезли кассеты, книжки, говорили громко и слишком весело, будто играли в нормальную жизнь. Артём подыгрывал, улыбался, но когда они уехали, долго лежал, уставившись в потолок, пока мать не увезла коляску в другую комнату — чтобы не видеть его слёз.
А потом письма и вовсе прекратились. Два года прожил Артём, словно в оцепенении.
Любаша билась за него, как птица, которая свила на чьей-то лоджии гнездо и отложила яйца, и улетела за пищей, а когда вернулась, то лоджия оказалась заперта. Наглухо. Но птице нужно попасть к своим детям, и точка. Она бьётся о невидимую преграду опять и опять... Также и Любаша билась о чёрное стекло, которое возвёл вокруг себя её сын.
— Сынок, может, выжигать попробуешь? — однажды предложила она, принося набор с узорами и лаком. — Вот, глянь, какие дощечки красивые…
Артём равнодушно отвернулся.
— Зачем?
— Ну как… людям продавать можно, в сувенирной лавке… Займёшь себя.
— Кому оно надо? — сказал он глухо, глядя в окно.
Любаша не сдалась. Через неделю она притащила краски и кисти.
— Тогда роспись по дереву! Помнишь, в детстве ты хорошо рисовал?
Артём взглянул на яркие тюбики, и в его глазах мелькнуло что-то живое — но тут же погасло.
— Это не моё.
— Но ведь надо что-то делать, сынок! — голос её дрогнул. — Так нельзя…
— Можно, — отрезал он. — Я же уже ничего не могу. И не хочу. Для мира я теперь бесполезное, пустое место.
Любаша отвернулась, чтобы он не увидел, как её трясёт от бессилия.
По ночам Артём лежал без сна, слушая, как за стеной тихо плачет мать. Он знал — она страдает за него. Но мир сжался до размеров окна, за которым шумела чужая, ненужная ему жизнь. И коляска стояла в углу — как немое напоминание о его безрассудстве.
Подруга Шура, как могла, поддерживала Любашу: и делом, и словами. Помогала ей ухаживать за Артёмом, старалась как-то приободрить подругу, уверить её, что и с инвалидностью есть жизнь, просто нужно время, чтобы смириться.
— Ведь и женятся с такими недугами! Верь! Найдётся и на Артёма добрая девушка, ведь парень он красивый, умный, весьма интересный.
Но, будучи у себя дома, в кругу близких, Шура говорила совсем по-другому.
— Намучается с ним Любаша. Кому он нужен теперь такой? Крест матери на всю жизнь, до конца дней будет тащить его! Эх, вот так судьба-судьбинушка! Видишь, Нюра, как бывает? - говорила она уже дочери, - смотри мне! Никуда не лезь, любите вы таскаться где ни попадя. Угробленное здоровье назад не вернёшь. Поняла?
— Угу... - кривила губы Нюрка.
Мать подзывала её к себе, любовалась, вертела дочку, как куклу. Нюрке это не нравилось, сорванцом девчонка росла, себе на уме. Шура видела это и пресекала все Нюрки попытки к сумасбродству. Она растила дочь по своим представлениям, а Нюрка им соответствовать не спешила. Тем не менее, Нюрка обещала вырасти в красавицу и это несказанно утешало Шуру - у красавиц жизнь должна складываться, как в сказке. Вот поступит Нюрка в институт, работу найдёт хорошую, не пыльную, выйдет замуж за умного парня из интеллиХентной семьи и заживут... Будет Шура к ним в гости ездить, на квартиры городские глядеть. А вот соседка её, Любаша...
— Эх, вот так растишь детей... Не дай Бог! Бедная Любка! - вздыхала Шура.
Так прошло два года, в которых не было ничего, кроме скрипа коляски, гулкого отч*яния в глазах сына и бесконечного шепота за забором: «Слышь, Артём-то совсем руки опустил…»
А потом новая весть, как очередная чёрная туча, всполошила деревню: "Артёма забрали в дурку, вешался на спинке кровати!"
Подходил народ к дому, но Любашу не видели, да и сам дом стоял глухой, ставни закрыты, будто и сам он отвернулся от людей. Вернулась Любаша через три дня, рассказывать ничего не хотела.
Через два месяца и Артём вернулся — бледный, мрачный, отощавший пуще прежнего. Не кормили там его, что ли? - думали люди. Бросались на Артёма косые взгляды, шептался народ:
— Ну как он теперь? Совсем дурачком стал?
— А оно ж влияет - на голову, - говорили ему во след другие. - Из дурки здоровыми не выходят.
Артём с матерью проезжали мимо, не останавливаясь. Молодой человек чесал обросшее щетиной лицо, хмурил лоб. Глаза его впали, стали тусклыми, неживыми, появились под ними круги.
Через день после выписки на асфальте перед домом Любаши появилась надпись мелом. Послание предназначалось Артёму:
«Ещё раз так сделаешь — за тобой и я удавлюсь».
Без подписи.
Любаша как раз выкатилась вместе с Артёмом на прогулку — и оба остолбенели.
Глаза Артёма загорелись. Он давно не улыбался, а тут всю дорогу не мог сделать лицо серьёзным: бродила по нему улыбка, взгляд сделался мечтательным, далёким... Он перебирал в уме всех девушек на деревне и сладостно мучился в догадках - кто же это? Может Светка, с которой они недолго встречались в 11 классе? Да нет, она ведь замужем уже... А может Танька Кособрюхова? Ничего такая девчонка, ей как раз пора семью создавать, засиделась в девках, двадцать шесть лет минуло. Будучи мальчишкой, Артём влюбился в эту стройную и бойкую девушку. Перебирал Артём и Наташек, и Машек, по всем мысленно прошёлся.
Он должен узнать правду! Кому он настолько не безразличен?
И Артём — впервые за два года — ожил.
Он ездил по деревне, допрашивал всех:
— Не видел ли кто? Чьих рук дело?
Глаза его горели надеждой, и ему было всё равно, что за спиной у него смеются. Он стал присматриваться на улице к девушкам, здоровался с ними весело, следил за их реакциями. Не она ли? Но никто не вызывал у него подозрений.
А деревня шепталась:
— Да это сама Любаша и написала! — божилась Зина у колодца. — Чтоб напугать его, чтобы больше не смел!
Неделя, прошедшая в поисках и вопросах, ничего не принесла Артёму. И вдруг - новое послание на асфальте!
"Не ищи меня, окончу школу - сама приду".
Мел рассыпался по буквам, будто кто-то писал второпях, боясь быть увиденным. Артём прочёл — и снова дрогнула его замёрзшая за эти годы душа.
Он быстро прикинул, что до выпускного оставалось полгода. Он начал всматриваться в каждую девчонку-выпускницу.
— Ну что, узнаёшь свою суженую? — подначивала его Любаша, когда они проезжали мимо школы.
Артём хмыкал неопределенно. Его глаза цеплялись за каждую мелочь: вот Олька Смирнова несёт стопку тетрадей — но она всегда была тихоней, не из тех, кто пишет романтические послания мелом. Вот Ленка Петрова громко хохочет с подругами — слишком открытая, не станет прятаться. А вот Настя... Артём прожигал её любопытным взглядом, но девушка проходила, опуская смущённо голову. Да и все девчонки, заметив его пристальный взгляд, хихикали, прикрывая ладонями губы, но в их смехе не было злости — лишь смущение и жалость.
Но Артем знал и верил, что среди этих юных созданий есть ОНА. И это придавало ему сил и энтузиазма. Наверное у неё родители строгие, вот и прячется девочка.
Дабы как следует подготовится ко встрече с той самой, что вновь подарила ему краски жизни, Артём заказал тренажёры из каталога, по почте. Любаша привезла их на тачке, тяжелые были, зараза. И стал он усиленно заниматься.
Сначала боль — резкая, обжигающая, будто тело, забывшее движение, вспоминало его через муку. Потом первая победа — он смог сам пересаживаться в коляску. Потом — крепкие руки, взгляд, в котором снова загорелся огонь, и свежий румянец на щеках.
Любаша, глядя на него, не могла нарадоваться. Но всё же червь сомнения временами её подгрызал: а вдруг эти надписи были лишь чьей-то... нет, не злой шуткой, но... лишь попыткой одного из приятелей Артёма дать пацану надежду, а там мало ли как дальше ляжет карта.
Наступил выпускной вечер. Деревня гуляла — музыка лилась из клуба, девчонки в кричаще-ярких платьях кружились под гитару, пацаны неуклюже приглашали их на танцы. А Артём ждал. Он принарядился — белая рубашка, тёмные брюки, даже галстук, как в старые времена.
Но она не пришла в тот день. И на второй день тоже. И на третий. И на четвёртый. Никто не пришёл. Артём погоревал немного, приуныл, а потом вновь воспрял духом:
— Она же не написала, что выпускается именно в этом году! Значит, буду ждать следующего!
Ведь будь то друзья, они бы не стали так старательно выводить буквы дрожащей рукой. А Артём запомнил каждую из них. И друзья не смогли бы так заставить его снова хотеть жить. Да и где те друзья... Все разъехались кто куда по училищам и техникумам, строят жизнь вне деревни. Он не знал, кто писал те слова. Но знал — кому-то в этой деревне он был дорог. Значит, он будет ждать.
Прошло ещё четыре года, четыре выпускных, на которые Артём надевал красивую рубашку, поправлял галстук и прислушивался к шагам за калиткой. Четыре раза Любаня, стиснув зубы, пекла праздничный пирог — и четыре раза убирала его нетронутым в буфет, когда ночь опускалась на деревню, а надежда таяла, как роса на рассвете.
Но за эти годы произошло и другое.
Артём нашёл себе дело. Однажды он увидел в одном из журналов, которые мать таскала ему из библиотеки, фотографии с примерами по инкрустации деревянных предметов. Тонкие узоры из перламутра, вплетённые в тёмный дуб, будто свет, пробивались сквозь тьму.
— Хочу попробовать делать также, — сказал он Любаше.
Инструментов поначалу много не требовалось: резец, молоток и кусачки с победитовыми напайками. Материалов ему поначалу много не требовалось, он ведь учился, поэтому годились простые и доступные вещи. Уже потом, когда Артём поднаторел, мать продала бабушкины серьги и купила ему станок, материалы.
Теперь день за днём в их доме раздавался ровный стук молоточка, скрип резца по дереву, а иногда — тихий смех и призыв к матери, чтобы та пришла и взглянула, когда у Артёма что-то выходило особенно хорошо.
Деревня шепталась:
— Глянь-ка, Артём-то шкатулки делает… — соседка Шура показывала подругам ларец с узором из виноградных листьев. — Листья как настоящие! Ну красота ведь!
— Да кому это надо-то? — морщился дед Ерофей, но тайком проводил пальцем по гладкой поверхности, удивлённо цокая языком.
А работы Артёма уезжали в город — сначала по знакомым, потом через магазинчик при музее, на выставки. Денег было не так много, но глаза его — те самые, что ещё недавно смотрели в окно с мёртвой тоской — теперь горели.
Наступили опять выпускные экзамены, наливались первые бутоны роз у крыльца Любаши. Вот-вот хлынет в новую жизнь очередная партия выпускниц. Сама Любаша радоваться не спешила. Вытирая тайком слёзы, жаловалась Шуре:
— Ждёт опять. Уже рубашку прикупил новую, лезвия в станке поменял - собрался побриться.
— Да кто ж к нему придёт-то? — вздыхала Шура. — Четыре года прошло… Та, что писала, уже и забыла об обещании, может и замуж выскочила.
— Вот-вот! - подхватила Любаша, - обманула какая-то д у р а парня, а он ждёт, нет уже сил моих каждый год смотреть на его разочарование.
Она знала — сын живёт от выпускного до выпускного. Каждую весну он затихает, чаще смотрит на дорогу, а в мастерской остаются незаконченные работы — будто руки ждут чего-то важнее.
Через несколько дней Артём сидел на крыльце, всматриваясь в сумерки. Где-то в школе гремела музыка, смеялись девчонки, взрывались хлопушки. И опять ОНА не пришла...
А на утро - не успела Любаша убрать со стола утренний чай, - в дверь тихонько постучали.
— Кого там несёт в такую рань? — проворчала она, отодвигая занавеску.
На пороге стояла Анюта — дочка соседки Шуры, которую все по старой памяти звали Нюркой. Только теперь это была уже не та худенькая девчонка с косичками, что когда-то приносила Артёму яблоки, а высокая, стройная девушка с тёмными, как спелая черёмуха, глазами.
— Чего тебе, Нюрка? — сказала без церемоний Любаша. — Мать за чем-то послала?
Девушка потопталась на пороге, потом вдохнула полной г р у д ь ю и сказала твёрдо:
— Нет. Я жить у вас буду. С Артёмом. Если вы и он не против.
Любаша остолбенела.
— Как… жить?
— А так, — Нюрка покраснела, но не опустила глаза. — Я его сколько себя помню люблю. Только маленькая была, а он на меня внимания и не обращал.
Стук колёс раздался из соседней комнаты — быстрый, нервный. Артём выкатился в прихожую, впился взглядом в Нюрку.
— Так это ты писала мне?!
Голос его дрожал, будто он боялся, что вот сейчас проснётся — и снова окажется один в своей комнате, с пустыми надеждами и меловыми буквами, смытыми дождём.
Нюрка улыбнулась. Просто. Тихо.
— Я.
И добавила, чуть капризно сморщив нос, как в детстве:
— Примешь меня? Али до сих пор не мила?
Артём рассмеялся — по-настоящему, впервые за столько лет.
— Отчего же…
Они закрылись в его комнате. Долго говорили.
Любаша не подслушивала, но сквозь дверь доносились то смех, то вздохи, то тихие, счастливые слова, которых она не разбирала — да и не надо было.
Она стояла на кухне, месила тесто для пирогов и плакала — тихо, чтобы не спугнуть это чудо.
А за окном шумела берёза, и звенели кристальной чистотой распускающиеся розы, и ни одной тучи не было над деревней в то утро - только ясное небо, только пение невидимых птиц...
Вечером того же дня две соседки, они же и лучшие подруги (Любаша и Шура) разругались в пух и прах. Не о таком счастье мечтала мать для дочери.
Шура, красная от ярости, вломилась во двор Любаши, хлопнула калиткой от души:
— Выводи мою дочь! — кричала она, тряся кулаком в сторону занавешенного окна Артёмовой комнаты. — Только через мой т р у п они будут жить вместе!
Любаша, скрестив руки на г р у д и, стояла на крыльце, бледная, но непоколебимая.
— Сама не уйдет. Да и не заставим.
— Калека! — вырвалось у Шуры. — Что она в нём нашла?!
Любаша вздрогнула, будто её хлестнули по лицу. Но не сдалась.
— Человека, — тихо сказала она. — Нашла человека.
А за окном, за тонкой занавеской, две тени — одна в коляске, другая, обняв его за плечи, — молча слушали.Никакие угрозы не помогли. Анюта вышла замуж за Артёма. Скромно, без пышности — только Любаша, Шура с мужем (со скрежетом зубовным) и Анькина подруга в свидетелях. А через полтора года молодые уехали в город.
Артём устроился инкрустатором на фабрику — его работы ценили, состоятельные граждане стояли в очереди, чтобы сделать у него заказ. Анюта закончила институт, стала инженером-технологом. А потом усыновили они мальчика — светловолосого, с глазами, как у Артёма в детстве.
В деревне выдвигали свои версии:
— Своих-то не получилось. Всё, что ниже перелома, у него не работает.
Но Нюрка не слушала. Она уже подумывала о девочке…
Прошло ещё немного времени, и Любашу они забрали к себе. А потом, оставшись в одиночестве, стала наезжать к ним почаще и Шура.
— В гости к внуку, — бурчала она, и глаза её теплели, когда мальчик бросался к ней на шею.
Не всё у них было, как в сказке... То ругались они, то мирились, то плакали вместе, но любили друг друга. В общем — жили. Не так, как мечталось когда-то. Не так, как «положено». А как получилось. Вопреки. Наперекор. Но — жили. Да и сейчас живут.
🌷ТУПИЦА
Она всегда сидела за задней партой. Тихая, молчаливая, смотрела исподлобья и, кажется, не доверяла никому.
Я работала в этой школе с сентября: новая жизнь, новая школа, первый класс. Окунулась в работу с головой. Маленькие первоклашки понемногу привыкали, оттаивали, превращаясь в ласковых и умных ребят. Все кроме неё.
Я сразу поняла, что у нас с ней будут проблемы. Весь вид говорил об этом: поношенная одежда, неопрятный вид, отсутствующее выражение лица.
Ребята и сами сторонились её, на переменах она чаще всего стояла возле стенки, озираясь, словно дикий зверёк.
Уроки она не делала, читать не умела, хотя уже шёл ноябрь и многие ребята читали довольно сносно. Но, когда дело доходило до неё Прасковья молчала, глядя в учебник, а лицо становилось настолько красным, что почти сливалось с её огненными волосами.
– Прасковья, ты учила дома буквы?
Девочка молчала, потупив взгляд.
"Ну почему она молчит?" – думала я, пытаясь успокоиться. Меня жутко бесил этот глупый потухший взгляд. И как насмешка судьбы или проверка на прочность была Прасковья.
******
Я сидела за столом, проверяла тетради, когда зашла директриса. Вера Александровна осмотрелась и подошла к столу. За несколько месяцев я немного изучила её характер и понимала, что пришла она не просто так. Она всегда придерживалась правила, что к любому ребёнку можно найти подход, и пропагандировала методику советского педагога Шалва Амонашвили. Он был автором концепции гуманной педагогики, я и сама восхищалась этим учителем, но любить всех детей так, как он я не умела, возможно, в силу своего возраста.
– Елена Николаевна, как ваши дела? – спросила директриса.
– Спасибо. Всё хорошо.
– А я бы так не сказала.
Я удивлённо посмотрела на неё.
– Наша школа вот уже два года держит планку: у нас нет отстающих детей. Заметьте, Елена Николаевна, я никого не принуждаю завышать оценки, учителя общаются с детьми, поддерживают их, помогают. И добиваются удивительных результатов. Главное в нашем деле учить детей, а учить их нужно не только общепризнанным наукам, но и любви. Понимаете?
Я кивнула.
– Тогда надеюсь, ваши первоклассники все вместе перейдут в следующий класс. Время ещё есть.
– Хорошо.
******
Я долго думала, не спала ночь, чтобы заставить себя принять мысль, что мне придётся возиться с тупой недоразвитой девчонкой. Всё моё нутро отвергало её, противилось и не соглашалось. Лицемерить тоже не хотелось. Я уже готова была подать утром заявление на увольнение, но здравый смысл тут же отдёрнул подобные мысли. Идти мне было некуда, да и работу найти молодому сотруднику без опыта было крайне сложно. К утру сменив в третий раз носовой платок, опухшая от слёз, я с трудом забылась сном.
Утром разговор с Прасковьей уже не казался таким страшным. Решила оставить её после уроков и попробовать поучить с ней буквы вместе. Проверим насколько меня хватит. Ну а если не получится, то я уже знала, что скажу директриса.
После третьего урока ребята особенно галдели перед классом, даже с закрытой дверью я слышала непрекращающийся хохот. И чтобы хоть как-то их успокоить, я открыла дверь и уже хотела прервать голоса расшумевшихся ребят громким окриком, но моё внимание привлекла безобразная картина.
Прасковья стояла в углу, спрятав лицо в ладонях, окружённая одноклассниками. Они громко скандировали одно слово: "Параша! Параша! параша!"
Моё сердце замерло от ужаса за эту маленькую глупую девчонку, которую нерадивая мамаша додумалась назвать таким именем. С трудом сдерживая эмоции, чтобы спокойно сделать замечание ребятам, я подошла к толпе и громко спросила:
– Кто начал этот беспредел?
Толпа замолчала, головы словно по команде опустились вниз. В коридоре повисла непривычная тишина, нарушаемая тихими всхлипываниями девочки. Только один смотрел на меня с вызовом.
– А мы ничего такого и не делаем. Это же её имя.
– Её имя Прасковья, и если ты не в состоянии его выговорить, прошу вообще больше не подходить к ней.
Я протиснулась сквозь ребят, обняла девочку и заявила.
– С этого дня я запрещаю хоть как-то обзывать Прасковью. К ней теперь можно подходить только, если вы хотите её угостить, улыбнуться, сделать комплимент. В остальных случаях за любое прозвище я буду ставить двойку. Ясно?
– Да, – вразнобой соглашались ребята.
Кто-то кивнул, кто-то промолчал и опять один голос из толпы громко возразил.
– Не имеете права. А если поставите, будете говорить с моей мамой.
Стас всегда выделялся среди ребят замашками лидера. Во главе большинства проказ и шалостей чаще всего стоял он.
– Ну, попробуй – увидишь, – коротко ответила я и увела Прасковью в класс.
Не знаю, что повлияло на неё то ли защита с моей стороны, то ли я настолько ошибалась в ней, но в этот же день мы остались с ней после уроков. Она всё прекрасно понимала и помнила все буквы, но соединить их в слоги никак не могла. Я не стала наседать на неё в этот раз. То, что она оказалась нормальной умной девочкой, радовало меня.
Так прошло две недели. Мы каждый день оставались после уроков на полчаса, чтобы немного позаниматься. Она всё так же молчала, отвечала только на вопросы, но я видела, что она с каждым днём всё больше расслаблялась в моём присутствии, иногда даже промелькивала улыбка, а щёчки розовели, когда у неё получалось прочитать слог. Я стала носить для неё сладости. Прасковья сначала отказывалась, но через несколько дней приняла маленькую конфетку – леденец.
На большие шоколадки она смотрела со смешанным чувством обожания и страха. Меня это пугало. Да и вообще многое в поведении девочки казалось странным.
Однажды она не пришла. Я ждала, что кто-нибудь из родных оповестит о причине отсутствия Прасковьи, но никто не позвонил и не пришёл. На третий день я спросила разрешения у директрисы посетить семью Грачёвых и, получив согласие, отправилась туда сразу после уроков.
Домофона в квартире не оказалось, пришлось звонить в другую квартиру. Деревянная дверь, обшитая потрёпанным кожзамом, наводила на мысль о благосостоянии семьи. А пока я искала глазами звонок, из-за двери донеслись отборные ругательства. Я постучала. Крик стих. Послышалась какая-то возня в коридоре, дверь открылась настолько, чтобы вылезло опухшее лицо немолодой женщины.
– Чего вам?
– Я учительница Прасковьи Баженова Елена Николаевна. Она не ходит в школу, вот хотела бы узнать причину.
– Здрасьте приехали, а чё теперь учителей и по домам заставляют ходить?
– Меня никто не заставляет, просто вы не предупредили, что случилось, телефона вашего нигде нет. Поэтому и пришла… узнать, что с дочкой вашей.
– Да нормально всё. Приболела маненько и всё.
Неприятное чувство свербило в груди и не давало мне попрощаться и уйти.
– Простыла?
– Ну.
– А врача вызывали?
– Вам то какое дело? Чего докопалась? Выздоровеет и придёт.
Она уже собралась захлопнуть дверь, но я пригрозила, что приду с полицией, если она мне не покажет Прасковью.
Женщина задумалась на секунду, матюкнулась и открыла дверь. В ноздри ударил спёртый запах грязного белья и мочи.
– Прасковья! – позвала её женщина.
Из тёмного коридора с левой стороны показалась чумазая мордашка девочки. Увидев меня, она рванула к двери, но злой взгляд пропитой тётки остановил её в двух метрах от порога.
– Какого фига ты выперлась? У тупица, а ну, пошла обратно в комнату, – сквозь зубы процедила женщина.
Её плечики опустились, она словно уменьшилась, бросила на меня украдкой взгляд и пошла обратно. То, что я посчитала грязью, оказалось кровоподтёком во всю щеку.
– Нет, Прасковья подойди ко мне, – сказала я железным голосом, откуда взялось спокойствие, я не знала. Внутри всё тряслось от гнева и волнения.
Прасковья подошла. Женщина молчала.
Я вывела девочку в подъезд, чтобы осмотреть при дневном свете, и ужаснулась. Всё лицо покрывали ссадины и синяки.
– Господи, Прасковьюшка, что с тобой случилось хорошая моя?
Я присела перед ней и обняла.
– Забери меня, пожалуйста, шепнула она мне.
Сердце рвалось на части, ведь я знала, что забрать её не могу.
– Солнышко, послушай. Я сейчас с твоей мамой поговорю и она тебя больше бить не будет.
– Это не мама. Мачеха. Мама умерла, когда я маленькой была.
Господи, сколько всего выпало на долю этой малышки.
– А папа где?
– Папа пьяный спит. Это он меня побил за то, что я телевизор сломала.
– Телевизор сломала? Как же ты умудрилась?
Я старалась улыбаться, чтобы подбодрить её.
– Не знаю, он просто перестал идти.
В тот день я не смогла забрать Прасковью, но пригрозила мачехе полицией и соцзащитой. Сказала, если они хоть пальцем тронут дочку, я затаскаю их по судам, но лишу родительских прав. Мой настрой и слова произвели нужное впечатление. Я больше не видела девочку в синяках, а когда она не приходила в школу – шла проверять её. Они знали об этом и не трогали девочку.
Прасковья ожила, всё чаще стала улыбаться. Я иногда дарила ей одежду и игрушки, но только на праздники, иначе она отказывалась принимать. Со временем она стала приходить ко мне в гости. Мы занимались с ней учёбой, играли, смотрели мультфильмы. К Новому году она читала лучше всех и год закончила на отлично.
А вчера мне пришло приглашение на свадьбу. Моя девочка выросла, встретила прекрасного принца, как мы с ней часто читали в сказках, а потом в подростковом возрасте мечтали, что у неё будет самый добрый, самый красивый муж и дружная семья.
Её жизнь сложилась прекрасно, ведь именно искренняя любовь делает нас живыми...