✨🙏🏻 БЛАГОДАРНОСТЬ - КЛЮЧ К ИЗОБИЛИЮ И СЧАСТЬЮ ВО ВСЕХ СФЕРАХ ЖИЗНИ.

🙏🏻✨
Одной из причин проблем с финансами, здоровьем, отношениями является то, что человек недостаточно благодарен за то, что у него есть.
Таким образом, если человек испытывает негатив, то он в итоге разрастается, и число проблем в жизни увеличивается. Человек оказывается в замкнутом круге, из которого тяжело вырваться.
Выйти из этого замкнутого круга помогает чувство благодарности за то, что мы имеем. Когда мы довольны тем, что у нас есть, и испытываем чувство благодарности, то нас окружает энергия благости, а негативная ситуация начинает потихоньку улучшаться.
⭐ Благодарность — это первый и самый важный шаг на пути к Изобилию и Счастью. Благодарите за всё, что поступает в вашу жизнь и за то, что у вас уже есть (жизнь, здоровье, деньги, близкие люди, жильё, моменты радости...). Начните, наконец, обращать внимание на положительные моменты в жизни — и она начнёт меняться на лучшую!
Будьте благодарны за всё, что имеете. В итоге — будете иметь ещё больше. Если концентрироваться на том, чего у вас нет — постоянно будет чего-то не хватать.
Отдавайте себе отчёт в том, что в настоящий момент вы имеете больше, чем достаточно: можете мечтать, стремиться к личностному росту, учиться, развиваться и достигать успеха. Но также важно относиться к уже имеющимся достижениям и к себе, к настоящему моменту и к жизни в целом, как к празднику.
⭐ Не забывайте благодарить и себя! Благодарите не только за свои качества, достижения и успехи, но и за пройденные уроки, которые преподнесла вам жизнь. Когда вы благодарите себя, вы ещё больше становитесь способным, уверенным и жизнерадостным человеком.
⭐ Выразить благодарность можно словами (лучше используйте слово "Благодарю" — дарю Благо) , без слов, а также с помощью благодарственных писем или sms-сообщений. Можно завести "Дневник Благодарности" и ежедневно записывать туда, за что вы благодарны Вселенной, Высшим силам, окружающим людям и себе. Благодарность должна исходить из вашей души.
✨🙏🏻 Практика БЛАГОДАРНОСТЬ ВМЕСТО ИЗВИНЕНИЯ" 🙏🏻✨
Все мы извиняемся, когда чувствуем внутри вину, даже не осознавая это. А благодарим из чувства благодарности.
⭐ Нужно отслеживать, когда вы говорите “извините”, и заменять его словом “благодарю”. В этом и заключается практика.
Даже простая смена формулировок на уровне слов даст положительный эффект на уровне вашего внутреннего состояния. Фокус внутри меняется постепенно и незаметно, но даёт мощный эффект вовне.
⭐ Примеры:
☘ “Извините, что я опоздал” на “Благодарю, что дождались меня”.
☘ “Извините, что вам пришлось мне помогать” на “Благодарю за вашу помощь”.
☘ “Извините, что я много говорю” на “Благодарю, что слушаете” и т.д.
Это изменение несёт в себе позитивный заряд, ведь к людям, которые благодарят, окружающие да и вся Вселенная относятся с уважением и благосклонностью.
⭐ «Благодарность открывает дверь к полноте жизни. Она превращает отказ в принятие, хаос — в порядок, замешательство — в ясность. Она может превратить приём пищи в пир, здание — в дом, а незнакомца — в друга» (Мелоди Битти)🙏🏻
Учёными доказано, что благодарность придаёт силы, развивает интеллект, улучшает настроение и здоровье, укрепляет связь с обществом, развивает духовный мир человека.
⭐ Состояние благодарности напрямую влияет на изобилие во всех сферах, поэтому его жизненно важно в себя по-максимуму встроить. Также оно "разруливает" негативную карму, обиды, непонимания, вытаскивает из труднейших ситуаций.🙏🏻✨
"У Бога нет религии." Махатма Ганди.
А еще у Бога нет канонов, пяти столпов и правила не носить цветастую одежду. Ему все равно едим ли мы яблоки до Спаса, готовим ли молоко и мясо на разных плитах и принимаем ли пищу в светлое время суток во время рамадана. Он не требует читать намаз, совершать обрезание и верить в то, что мир основан на страдании. Ему не нужен наш двухнедельный пост, постное лицо и вырезанная дыра в районе сердца в знак скорби за усопшими.
Все это придумали сами люди: слепили богов, нарисовали иконы и нанесли на белый камень орнаменты. Столетиями вели религиозные войны, уничтожали рыжеволосых женщин и тех, кто думал иначе. Написали сотни книг, разработали тысячи правил и ограничений. Осудили всех, кто не выполняет «Миквэ», не молится за умерших, на манер протестантов и не признает литургии.
И ничего за 2000 лет не изменилось. Мы изучили языки, пользуемся интернетом, разработали умные палочки для еды и храним пуповинную кровь, но продолжаем убивать, грабить, врать и ненавидеть, невзирая на Иисуса, Кришну, Мухаммеда и Будду.
Мы ссоримся на улицах и в вагонах метро. Имеем сотни врагов и половину друга. Играем в прятки и подделываем голоса. Носим маски и искусственные клапаны. И напрочь забыли, для чего живем, дышим и сцеживаем молоко. И даже не догадываемся, что пришли на эту Землю с одной единственной задачей – обрести счастье!
На пыльной грунтовой летней дороге среди зелёных полей остановился рейсовый автобус. С лязгом открылись двери и в них показался сначала большой чемодан с железными углами, а за ним и его хозяйка – юная высокая девушка с двумя косичками, в косынке, лёгком платье и жакете.
Она поставила чемодан на землю, обернулась к водителю и с лёгким поклоном и улыбкой, поблагодарила.
– Спасибочки Вам, здоровы будьте.
Двери взвизгнули и стукнули. Автобус, обдав бывшую пассажирку на прощание облаком пыли, отправился дальше.
Девушка осталась в поле одна.
Ярко светило солнце, было жарко, она приложила руку козырьком к глазам и огляделась. Улыбка с ее лица не исчезала – глаза горели счастьем.
Наконец, она решила – в каком направлении двигаться, стянула жакетку, засунула ее в чемодан, а потом сняла сандалии, взяв их в руку, отправилась по полевой дороге вперёд.
Ноги утопали в мягкой прохладной пыли, как в мыльной пене. Она перехватывала чемодан и сандалии из руки в руку и шла по направлению в село, которое, где-то там – дальше вот по этой дороге. Так ей говорили.
В жарком небе звенящей точкой висел жаворонок, трещали сверчки, пахло травами и цветами. Она вертела головой, в ее ушах прыгали дешёвые сережки с красным камушком, а в глазах отражались стайки белых берёз и голубое небо с ватными облаками.
В перелеске она увидела кустики земляники, остановилась, поставила чемодан, набрала пригоршню ягод в ладонь и все сразу высыпала в рот. От блаженного вкуса закрыла глаза, подавила ягоды языком.
За лесом – копны свежего сена, плотные, ладные. Дорога лежала широко, распахнув чащу в обе стороны. И сердце билось в предвкушении чего-то хорошего.
А дальше показались и крыши домов, спрятавшиеся за огородные изгороди, сарайки и плодовые деревца. Одна улица, один порядок изб вдоль дороги.
Девушка остановилась, перевязала косынку, убрав выбившиеся волосы поаккуратнее, надела обувку, подхватила чемодан и пошла ещё быстрее.
Номеров домов тут не было. За частоколом одного из дворов склонилась над грядой старушка.
– Здравствуйте! – звонко окликнула ее девушка.
Старушка распрямилась, поправила запястьем косынку, щурясь посмотрела на девушку.
– И тебе не хворать!
– А Вы не подскажите, где тут дом Кузнецовых?
– Так тута, почитай, одни Кузнецовы и живут. Тебе кого надо-то?
– Я Димы Кузнецова невеста. Мне б узнать, где мама его живет.
– Димы? –старушка задумалась, – Ааа...Так это Митьки что ль?
– Ой, не знаю...
– Хороша невеста – не знает, как жениха звать! Ты мне мозги не крути. В армии Митька. Служит он.
– Так знаю я, – кивнула девушка радостно, – Знаю. Он осенью вернётся. А мне велел домой к нему ехать, к маме его. Вот я и приехала. В гости...а может и насовсем.
– Как это? Сама что ли?
– Ага...
– Во даёт! А Надежда-то знает?
– Кто?
– Надежда – мать Митькина. Знает ли?
– Он обещал написать ей. И все же скажите мне, где она живёт, пожалуйста.
– Так чего говорить-то? Вон ее дом под шифером, – старуха показала рукой.
Девушка поблагодарила, подхватила чемодан и направилась к указанному дому. А старушке уж было и не до прополки. Она из-под ладони наблюдала за гостьей.
Это ж надо! Вот времена! Девки сами к парням в дом приезжают без стыда и совести.
Что теперь Надежда-то? Как встретит? Ох и резкая она бабенка, замкнутая и грубоватая. А тут... И право – ненормальная девка.
А девушка вошла в калитку указанного дома. Ей навстречу с лаем выскочила дворовая чёрно-белая собачонка, но, подбежав ближе, завиляла пушистым хвостом.
Девушка наклонилась, протянула руку.
– Здорово! Ты Гулька, да? Гу-улька? – она потрепала собаку по голове, – Мне Дима о тебе рассказывал.
Она понюхала жёлтые цветы у крыльца, оставила чемодан под лестницей и, впорхнув по пологим ступеням, стукнула в дверь.
Но за дверью никто не отозвался, тогда она постучала громче.
Послышалось шарканье ног, ворчание.
– Кого черти... Поспать не дадут...
Дверь открыла заспанная женщина в накинутом на плечи цветастом платке, светлой самошитой рубахе. Пучок волос ее съехал на плечо, из него торчали шпильки.
Она с удивлением смотрела на гостью.
– Здравствуйте, тетя Надя, а я – Лиза. Вот приехала, – она схватила хозяйку за руку и затрясла ею.
Повисла пауза.
Хозяйка автоматически убрала руку, поправила волосы за ухо, обнаружила беспорядок, начала вынимать шпильки, сунула на скорую руку их в рот. Так, со сжатыми губами, и спросила:
– Какая Лиза?
– Лиза! – повторила девушка, как будто это имя и должно было всё разъяснить.
– Слышу, что Лиза. Кто нужен-то тебе? – она вставляла шпильки в закрученные волосы, ворчала, – Ходют тут. А у нас покос, встали в рань, а теперь ты мне весь сон сбила! Насмарку день. Разе усну теперь? Кого тебе надо-то? – хозяйка была уверена: девушка ошиблась адресом.
– Вас. Я невеста сына Вашего – Димы.
Хозяйка бросила руки, уставилась на девушку молча.
Та хватилась, положила чемодан на крыльцо, открыла его и извлекла конверт.
– Вот, – протянула женщине, а потом передумала, достала из конверта лист и протянула опять, – Вот, тут и адрес – деревня Беляевка.
Хозяйка молча взяла конверт, развернула вчетверо сложенный исписанный лист, сдвинула брови, пробежала глазами.
– Митька что ль пишет? – тихо пробормотала.
Почерк беглый, мелкий.
– Да, он. Понимаете, он написать Вам хотел, а я училище закончила, – затараторила гостья, – А у меня нет никого. Вот он и велел к матери своей ехать. Все равно, говорит, поженимся, так уж жди дома у меня, немного осталось. Матери помоги. А как вернусь... А я ведь без дела сидеть не буду, я помогу Вам по хозяйству. Я всё могу. Вы не смотрите, что детдомовская. Нас там всему научили, я даже доить пробовала... Я...
– Да помолчи ты!
Девушка примолкла, смотрела на женщину растерянно.
– Ты что, сама к моему Митьке поехала?
– Ага, – тихо кивнула девушка, уже понимая, что матери жениха это не нравится.
– Сумасшедшая. Сбрендила совсем – ехать к чужому парню! А если обманет?
– Не-ет, – замотала головой девчонка, – Дима очень хороший.
– Хороший..., – повторила мать, – Все они ... хорошие. А где вы познакомились-то?
Они так и стояли в дверях, нарушать тихий ход своего обычного дня хозяйка не спешила.
Девушка рассказывала с явным удовольствием.
– А они канал у нас в городе рыли осенью, а мы там с девчонками ... Случайно, в общем. Они несколько дней его рыли, у них командир знаете какой строгий! Ого-го! Не забалуешь. Но когда их на отдых отпускали, мы и познакомились. Там танк стоит, ну, памятник в парке. И скамеек много. Мы с девчонками репетировали там перед Днём комсомола. Вот и...
– И чего? Ходили ходили, да и выходили?
Девчонка хлопала глазами. Нос ее был немного конопат и облуплен на солнышке, но вообще она была очень мила.
– Ладно, заходь. В ногах правды нет, – хозяйка сделала шаг назад, запустила в дом гостью.
В сенях было темно, здесь не было окон и когда закрылись двери, повисла чернота.
– Ой! Я ничего не вижу, – смеясь, воскликнула девушка, – С солнышка, да как в яму...
Надежду слова эти задели, и она разозлилась на девчонку ещё больше.
Они вошли в светлую кухню. Девчонка поставила чемодан, огляделась с улыбкой как-то по-хозяйски.
– Просто диву даюсь, – качала головой мать, – Какие вы нынче... Так познакомились, и чего? Сразу женится предложил? А ты и побежала...
Надежда, шаркая вязаными носками по половицам, начала убирать на столе, зажгла плитку, зазвенела посудой.
Девушка Лиза огляделась, постеснялась пройти далеко, села у двери на свой чемодан. Она уж поняла, что матери Митя о ней не сообщил, хоть и обещал в письме, но ничего страшного в этом она не видела. Все равно ж он осенью приедет.
– Нет, я не сразу, я уж потом. Мы зимой на курсы ходили в клуб Красной армии. И опять с ним встретились. Вообще-то, я конечно из-за него туда и пошла. Они там тоже чего-то делали. Он же рукастый у Вас, Дима-то. Ремонтировали они что-то.
– Димитрий-то? И то верно... Ну, однажды свет у нас на ферме вырубило, а он там крутился мальчонкой ещё. Залез в рубильник, да и разобрался, дал свет. Удивились тогда бабы-то. Малой, а... Как он сейчас-то там? Чай, исхудал?
– Да, худощавый, конечно. Ну, ничего. Были б кости, а домой приедет, мы с вами откормим его, – она встала, наклонилась к окну, – Боже мой! Какие цветы у вас вот эти сиреневые! Скажите, а как они называются?
– А почём мне знать. Растут и растут, мать моя ещё садила. Ишь, ты ...откормим ... Деловая какая, – пробурчала Надежда, – Ну, и чего дальше-то у вас было?
– Дальше? А потом мы переписывались всю весну. Вот в письме он и велел к себе домой ехать. Мне все равно некуда, а он сказал тут у вас и работу найти можно. Я на швею вообще-то училась. Шить могу. Знаете, какие мы модели шили! Ооо! Хотите, мы Вам платье сошьем? Такое, что вся деревня упадёт. Я могу...
– Да погоди ты со своим платьем! У меня уж голова от тебя трещит! – Надежда стояла посреди своей серой кухни, махала рукой, – Ты чего ж это думала, что можно вот так в чужой дом завалиться: "Здрасьте, я жить тут буду!"? Или ты дурочка совсем? Где это видано, чтоб девка до свадьбы сама к парню в дом приезжала. Ещё и в постель к нему прыгни. Давай...
Девушка Лиза расстроилась. Она помолчала, а потом стянула косынку и взъерошила себе пальцами волосы, словно стряхивая растерянность.
– Да я, собственно... Не думала. Его же нет здесь, так... Разве я в постель? – она подняла наивные глаза на мать жениха.
Та со злобой махнула рукой, отвернулась, напряжённо спросила:
– Было у вас чё?
Девчонка молчала, Надежду обернулась, спросила громче:
– Было чё, спрашиваю?
– Чего? – девчонка моргала глазами.
– Ты дурочку-то из себя не строй! Обрюхатил он тебя?
Глаза девушки округлились, лицо вытянулось.
– Да Вы что-о! Не-ет. Нет, конечно. Мы же... Мы... , – она, стесняясь, опустила глаза, – Мы только поцеловались один разок и всё.
Надежда выдохнула, но в голове все равно ничего не прояснилось.
– Ох, ты, горе мне горе, – вздыхала она, – Садись давай! – она вынимала из печи хлеб, на столе уж стояла круглая картошка, лежало сало.
Лиза присела за стол.
– Вы не беспокойтесь, я не голодная. Я на вокзале в буфете перекусила перед автобусом.
– Денег что ли много? – грубо спросила хозяйка.
– Нет, не много. Немножечко только, – девушка опять погрустнела.
Надежда села напротив девчонки, глянула с осуждением. Та не ела, просто сидела, сложив руки, смотрела в пол.
Стало ее жаль, глупышку. Вспомнила Надежда, как сама пришла в дом к будущему мужу, как смотрели на нее свекровь с золовками. От воспоминаний этих аж передёрнуло, и она сказала уже мягче:
– Ну, ешь, давай, ешь. Чай, путь-то не близкий, уж в автобусе растряслося всё, – сказала она, разглаживая клеенку.
Девушка протянула руку, взяла самую маленькую картошину, начала чистить на стол, потом сунула ее в рот целиком.
– А сама-то откуда будешь? – спросила мать.
– Я-то? – обрадовалась вопросу девчонка, начала жевать быстрее, – Я из Иванова, – сглотнула,– У нас там большой детдом, хороший. Воспитатели хорошие были, вожатая... Все думают, раз детдомовка, так битая, а у нас не так было. Мы дружим с ребятами нашими, переписываемся. У меня, знаете, подружка оттуда, Галька, так она вообще с женихом заочно познакомилась. Мы однажды открытки писали в армию из детдома. Ну, там... Желали всего на День Победы. А он возьми и ответь. А она – ему. Так она даже в училище поступать не стала, она сразу к нему поехала. А он военный.
– Вот и ты так решила, да?
– Я? Нет, что Вы. Я просто случайно Диму полюбила. Он добрый такой, нежный, он цветы мне рвал... А когда в клубе были, всегда нам помогал. Вот Клавдия Ивановна говорит: где б скамейки взять для занятий, а он – раз, и нашел.
– Влюбилась ты, видать.
– Да-а, – она кивнула, – Я Диму очень-очень люблю. Вот увидите, – она посмотрела на подоконник, – А можно я приемник включу?
От рассказов этой гостьи уж и так было шумно, но приемник включить разрешила. Надежда привыкла сидеть одна, в тишине. Дом ее сейчас совсем опустел, и она привяла как-то в последнее время. Даже на Пасху убралась нехотя и не чередом. В последнее время замкнулась она в себе, горевала по рано умершему мужу, по уехавшему служить сыну.
Димка из армии написал всего трижды, и письма эти были какие-то короткие, скучные и тоскливые. Он хандрил, жаловался на трудности, ждал окончания службы. А в последнем третьем письме вообще писал, что хочет завербоваться на север, и думает – стоит ли ехать домой. Надежда загоревала ещё больше.
И сейчас Надежда понимала, почему он писал так редко – ему было кому писать. Мать удивлялась изменениям в сыне. Все, что рассказывала эта Лиза, удивляло.
Вот, что с парнем делает любовь!
Она позволила девчонке остаться, велела располагаться в большой комнате, на диване. И пока та радостно чирикала, задавала вопросы, летала по комнате, всё думала о случившемся.
Сирота? Это значит помощи ждать неоткуда. Вон и сандалии на девке рублёвые. Все ляжет опять на ее плечи. А может ещё и пить девчонка начнет. Сейчас, вроде, не похоже на то... Да кто их разберёт. Хорошие мамаши детей не бросают.
А если Митька отругает мать? Скажет, пошутил, мол, с девкой, а она и приехала. А ты мать, с дуру, в дом пустила. Вот теперь и расхлебывай.
Господи, и что делать-то ей?!
Но пока Надежда решила к девчонке присмотреться. Прогнать-то ведь всегда успеется. Правда потихоньку забиралась в свой тайник меж простынями – проверяла, все ль там не месте.
А гостье спокойно не сиделось. Она ходила за Надеждой по пятам.
– Пушистая какая морковка! Надо же! Я прополю. А тут у вас что?
– А тут цыплята. Подросли уж. Да чего-то лысеет один, – переживала о своем Надежда, – Взяла на свою голову!
– Ой, а можно я их кормить буду. А этого особенно. У нас тетя Дуся таких измельчёным пером кормила. Давайте я измельчу попробую...
– Пробуй. Надоели они мне...
Надежда смотрела на гостью и удивлялась. Чему радуется?
А девушка улыбалась. Ей всё нравилось, всё восхищало: и широкий просторный двор, и куры, и поросята, и зелёные незрелые яблоки, и чистая вода из колодца.
– Эх, как красиво тут у вас! Природа необычайная, воздух чистый!
– Да-а... , – вот уж и Надежда глазела по сторонам, разглядывала горизонты – такие знакомые, надоевшие, за делами да невзгодами жизненными давным давно позабытые, – У нас благодать!
Прошло пару дней. И так и не решила Надежда, как быть дальше.
На покосе бабоньки приставали:
– Надьк, а кто-й-то там у тебя? Мария сказывала, невеста Митькина.
– Квартирантка! Не дело-то не говорите. В армии он. Какая невеста? У него этих невест ещё будет...
Бабы судачили, а Надежда отмалчивалась. Приедет Митька – разберётся. И получше невесты есть. А эта – ни кола, ни двора... Один чемодан всего и добра-то. Да и сама уж больно глупа. Все б ей цветочками восхищаться. А жизнь-то – она ведь не цветочками выстлана.
Но почему-то после косьбы ноги понесли домой с радостью. Усталая, раскрасневшаяся она шагнула во двор. Елизавета там играла с собачкой, называла ее как-то по-своему.
– Тёть Надь, устала? Я все, что сказали Вы, сделала. Сейчас покормлю Вас.
– Да балуйся уж. Чай, я не безрукая, – махнула рукой Надежда, и почему-то приятно было быть такой любезной. Даже не полезла в простыни – проверять тайник.
– А давайте вечером на речку прогуляемся. Так хочется!
– Прогуляемся, прогуляемся... Стирать буду, вот и прогуляемся – белье прополощем.
Стирку начали, когда Надежда отдохнула. Лиза шустро наносила воды, а стирая половину расплескала.
– Да что ж за стирка у нас! Купание!
– Зато весело! Смотрите, смотрите, и петух в пену залез! – Лиза смеялась в голос, громко и заливисто, Надежда качала головой, но улыбалась тоже. Из соседнего двора подглядывал мальчишка лет семи, Лизавета уж подружилась и с ним.
– А почему вы Белку Гулькой зовёте? – спросил он ее.
– Белку? Нет, она Гулька. Ты чего-то путаешь. Мне Дима много рассказывал про собаку.
На четвертый день Лизавета заявила.
– Тёть Надь, а я в совхоз на работу устраиваюсь.
– Чего-о?
– В правление ходила. Берут меня. На полевые работы пока. Но только с понедельника.
– Вот ведь быстрая! Не успела приехать... А не думала ты, что Митька мой от ворот поворот тебе даст?
– Нет, не думала... Он не даст. Он любит меня.
– Ох, девка! Жизни ты не знаешь! А она и не такие кренделя завинчивает. Погодила бы...
– А давайте я вам новые занавески сошью. Сатинчик у вас там есть славный. Давайте...
– Да какие шторки! Погодить надо...
А вечером полоскали белье тоже по-особенному. Лиза наполоскалась, а потом болтала ногами в прохладной воде, сидя на мостках.
– Тёть Надь, садитесь тоже. Ну, садитесь. Ногам хорошо так.
И Надежда сдалась, тоже села на край, опустила ноги, их охватила прохлада, и усталость ушла сразу, как будто вода в реке текла целительная.
Вечерний туман уже поднимался над водой, но она ещё светлела сквозь него. Они сидели на мостках. Пахло сыростью, мокрой осокой и сладкими кувшинками. И странное дело – Надежде сейчас казалось всё здесь просторней и бесконечный, чем было раньше. А Елизавета фантазировала, что течет эта вода до самого горизонта, а потом и за горизонт, до самого море, а из него – в океан.
Потом подскочила, поднялась по откосу в высокую траву. Сорвала один цветок, потом второй, третий, рвала еще и ещё.
– Это Вам, – протянула букет Надежде.
– Зачем они мне? –букет благоухал сладко и пряно.
– Просто Вы – такая красивая... Цветы Вам идут. И это... Занавески б пошить. Сатинчик у вас там есть славный. Давайте...
– Да шей уже... приставучая ...
А в поле опять бабы пристали.
– Так квартирантка твоя и в правлении сказала, что за Митьку твово замуж выходить приехала. Во девки дают! Сами в руки падают.
– Да, приехала! Так она ж не сама. Это он ей велел. Так и сказал – езжай к матери, она примет. И мне велел... Не было у них ничего, нече языки точить. Скромная девчонка, славная такая, веселая. Сирота просто. А мне чего? Куска хлеба чё ли жаль?
Она собирала скошенную траву, привычно вилами набрасывала стог. Отвечала привычно грубо, наотмашь. И было ей хорошо, что она нынче не одна, что появилась и у ней – нежданная дочка.
На следующий день открыли большой сундук – искали старое кружево для занавесок.
– Было где-то. Точно помню, – перекладывала отрезы материи Надежда.
– Ух, ты! Это ж фотки, – Лиза вытащила из сундука темно-зеленый тяжёлый альбом.
– Да-а... Уж и забыла, что сюда положила. А, вот и кружево! Говорю же –есть. Только вишь...на накидушки.
Они сели рядышком, решили полистать фотоальбом.
– Это мама моя с папой, а вот и я маленькая... Ох, выгорела карточка -то. Она у меня на комоде стояла. А это муж мой, Царство небесное, батя Митькин. А вот и Митька малой еще. А тут уж в школе их фотографировали. Ох, и шебутной он был...
Надежда когда-то убрала этот альбом подальше, от навалившейся тоски, а теперь размякла, ушла в свои воспоминания и не заметила, как оцепенела Лизавета.
Девушка встала, молча подошла к дивану, вытащила из-за него чемодан, начала складывать вещи.
– Лизавет, – не сразу обратила на нее внимание Надежда, – Ты чего это?
Лиза повернулась к ней резко, как солдат по команде, и отрапортовала:
– Дорогая тетя Надя, простите меня, пожалуйста. Ошиблась я. Ввела Вас в заблуждение.
– Ошиблась? В чем это? Не пойму че-то я, Лиз ...
– Это не Дима, – она махнула рукой на альбом, – Ваш сын – не мой Дима. Мой совсем другой. Я ничего не понимаю, – она бухнулась на диван, закрыла лицо руками и заплакала.
– Как это? – Надежда переводила глаза с фоток сына на плачущую девушку, – Как не твой? – она подхватила альбом, села с Лизой рядом, совала ей фотографии, – Посмотри-ка вот – может тут узнаешь? Он здоровым стал, как подрос, посмотри-ка... Симпатичный он парень-то, глянь-ка на эту...
Лиза отвела руки от лица, жалостливо смотрела на фотографии, а потом перевела взгляд на Надежду.
– Теть Надь, мне ехать надо. А занавески я так и не сшила... Уж замерила всё, а не сшила.
– Да брось ты с этими занавесками! – Надежда только сейчас всё поняла, – И чего теперь?
– Поеду. Когда автобус-то?
– Неуж уедешь? А может... А чего... Оставайся, может и с моим Митькой слюбится. А?
Они посмотрели в глаза друг другу. Лизины глаза были полны жалости, а в глазах Надежды – растерянность.
– Да что Вы, тёть Надь, – она хлопнула себя по коленям, – Не пойму, как так вышло. Деревня Беляевка, Дмитрий Кузнецов...
– Лиз, так у твоего этого ... и мать – Надежда?
– Мать? Нет. Мне Ваше имя соседка сказала, вон из того дома старушка. А он только мамой называл, да и всё.
– Ой-ошеньки! Вот ты ... – Надежда уж хотела начать ругаться, но тут взглянула на Лизавету. Та сидела бледная, несчастная, – Лиз, а может всё-таки с моим Митькой... Он простой парень, смотришь и... Ведь ты уж, как дочка мне. Свыклась я...
Лиза замотала головой, и Надежда уж и сама поняла, что говорит не дело. Нужно было помочь девчонке.
– А нут-ка, письмецо-то дай ...
Лиза, хлюпая носом, достала письмо. Надежда воткнулась в него носом.
– Надо же, и почерк схож. Тоже мельчит... Где тута? А... Беляевка... Вота, – Надежда шевелила губами, читала, а потом откинулась назад, – Ооо, Лиза. Так ведь поняла я... Это другая Беляевка. Две у нас в краю-то пермском. Только в другом районе. Не туда ты приехала. Ошиблась ты, девка. Вот и всё. Вон и дом – девятый ведь у нас, а тут сорок седьмой. Нет у нас таких.
Лизавета смотрела на нее с надеждой, уходила горечь.
– Да-а. А там тебя встретят уж получше мОего. Там ждут тебя. И жених приедет. Уж он-то матери сообщил, наверное. Не горюй, Лиза. Найдешь ты жениха своего. А поехать и завтра можно, куда спешить-то...
– Тёть Надь, а можно я сегодня поеду? Уж не могу я...
– Ну, как нельзя-то? Только ... Только собрать-то тебя как? Спешить надо.
Надежда скоренько собрала провиант, а потом побежала к соседу – Ивану Кузьмичу. Работал он когда-то водителем грузовика, все дороги знал.
Потом она юркнула в свой тайник, в тяжёлые налаженные простыни – взяла денег.
– Держи..., – сунула деньги и записку Кузьмича.
– Ой, да что Вы... Я и так... Ведь я чужая Вам совсем. Свалилась, как снег на голову...
– Бери бери. Тебе ещё такую дорогу ехать. Запомни – район Октябрьский, рядом большое село Нефёдовка. Кузьмич все вот тут подробно тебе написал.
Надежда вызвалась провожать Лизу до автобуса.
Они пошли через перелесок, полем. Вышли на дорогу. На то самое место, куда приехала Лиза. А когда вдали на горе показался пылящий автобус, Лизавета бросилась ей на грудь.
– Тёть Надь, как жалко мне, что не Вы Димы моего мама. Вот бы здорово было...
– Ну, чего ж делать-то? Так уж ... Дай Бог, чтоб повезло тебе в жизни, девонька!
Надежда возвращалась домой, захотелось вдруг снять тапки, пойти как Лизавета босиком по пыльной дороге. Солнце уже клонилось к закату, сквозь деревья били розовые лучи, зайчиками плясали на высокой траве. Было так грустно, что случилась эта ошибка, но на душе было легко.
Крупные ромашки, колокольчики, какие-то красные цветочки росли на обочине. Красивые, а раньше не замечала... Надежда не удержалась – набрала букет.
Теперь уж она точно верила, что будет и у нее когда-нибудь славная невестка. Желательно вот точно такая же, как Лизавета.
– Ты откуда это босиком-то? – соседка баба Маня встретила ее у своей калитки.
– Лизу провожала. Держи, баб Мань, – она протянула букет.
– Куда мне! У меня от них голова болит,– ответила баба Маня, но руки протянула, букет взяла, – А куда Лиза-то?
– Куда? Счастье свое искать. И найдет, я думаю, – Надежда устало упала на скамью, сзади над забором склонялись сиреневые цветы, – Баб Мань, а ты не знаешь, как эти цветы называются?
– Цветы-то? Да кто их знает... Растут да растут... А тебе зачем?
– Да так... Хорошо тут у нас. Ведь правда? До того хорошо!
Баба Маня сунула нос в букет, вдохнула их аромат.
– И то верно... Хорошо ...
***
Послесловие
Следующей весной получила Надежда по почте посылку. А в ней – новые занавески с кружевом.
#РасеянныйХореограф
Рассеянный хореограф
Всегда рядом.
- Ну что ты, моя хорошая, так причитаешь, будто над гробом склонила свою голову? Живой я, потрогай меня. Ты же слышишь мой голос, я же рядом, я жив и живым вернусь с войны. Помнишь, как цыганка нагадала мне долгую жизнь?
Эх, всю душу ты своими рыданиями мне растревожила! Посмотри на меня своими красивыми глазами, давай я тебя обниму крепко, а ты меня перекрести вслед, — Иван как мог успокаивал свою любимую жену, но до нее не доходили его слова: она чувствовала, что видит его в последний раз, и от этого предчувствия цеплялась за мужа мертвой хваткой и срывалась на крик:
— Не уходи, не отпущу!
Иван еле-еле оторвал ее руки от себя, легонько оттолкнул и ушел не оборачиваясь быстрым шагом. Он боялся посмотреть на жену, иначе сердце лопнуло бы от жалости.
…Война всех поставила на колени перед иконой. Стеша молилась, просила у Бога милости, спасения души и от смерти мужа. В себе была уверена и думала: «Я сильная, молодая, вынесу все невзгоды, все переживу, только не переживу смерть любимого».
И только Бог знал, как же она ошибалась. Маленький Никита все цыплялся за мамину юбку, и его ангельская душа не могла понять, почему, когда мама брала его на руки, то всегда утыкалась лицом в его тельце и начинала плакать. Свекровь тогда подскакивала к снохе и отбирала ребенка, повышенным голосом говорила:
— Иди в военкомат, попросись на фронт, так и скажи: «Хочу, мол, мужа за штанину держать». Сколько можно голосить, выть, ребенка пугать? Как будто мне легче? Как перед пропастью ты выть взялась!
Стеша все понимала умом, но страх и предчувствие плохого ее не покидали. Она работала на заводе, который из мирного предназначения быстро переоборудовали в военный. Трудились по две смены. Так как Стеша жила со свекровью, то считали, что ребенок не брошенный, значит, ей можно жить на заводе. Мастер так и говорил:
— Стеша, ты же не закрываешь детей одних как другие? Тебе проще— есть кому приглядеть за дитем.
Стеша потеряла счет дням, не понимала, какое время суток, изматывалась на работе так, что, придя домой, не могла поднять сына на руки. Но никто на трудности не жаловался, все не жалели своих сил, все хотели вложить крупицу своей помощи для скорейшей победы. Но победа была очень, очень далека, немцы шли быстрыми шагами к Москве.
Однажды Стеша сорвала спину, когда держала ящик в руках, да так и осталась в таком положении. Огненная боль сковала кольцом все тело, и в довесок женщина еще сильно простыла. Домой ей привели подруги, уложили в кровать, свекровь своими растирками старалась облегчить состояние, но Стеше становилось все хуже и хуже.
Поднялась высокая температура, хрипы были настолько сильными, что слышались при дыхании. Ее знобило так, что ни одеяло, ни наброшенный поверх тулуп нисколько не спасали, только от тяжести становилось ещё тяжелее, но сбросить с себя груз Стеша от слабости и от болей в спине не могла. Обессилевшая, измученная сказала свекрови:
— Я думала, что я очень сильная, а оказалось слабой. Я предатель, предала Ивана и сына. Пусть меня простят.
Врач послушала ее и с тревогой в голосе сказала:
— Надо в больницу немедленно.
Но спасти ее так и не смогли… Умерла Стеша на следующий день…
Евдокия Петровна, обнимая внука, шептала:
— Лучше бы Господь меня забрал. Ну чем мы прогрешили, за что такое наказание?
Она не знала как дальше жить, как поднимать внука на ноги, как написать сыну, который до безумия любил жену. Вспомнила, как он привел ее в дом для знакомства и сказал:
— У тебя не было родителей, а теперь есть мама, а я тебе буду и за мужа, и за брата, и за отца. Мы тебя никогда не обидим. Скромная, красивая, заботливая Стеша летала на крыльях, она благодарила свекровь, обнимала, могла от счастья заплакать. А уж рождение первенца было для всех особым событием.
…Седая женщина с выцветившими от слез глазами смотрела на внука и разговаривал сама с собой:
— Наверное, поровну Бог делит и горе, и радость. Порадовались — теперь надо поплакать. Господь решил, что то счастье, которое положено человеку, исчерпала Стешка.
Евдокия Петровна обезумела от страданий, от слез, от переживаний. Она ходила и сама с собой разговаривала: то спорила с Богом, то ругала сноху за то, что себя не берегла, то убеждала сына не переживать, как будто бы он узнал о смерти жены, и она его успокаивала.
А Никита все больше и больше тосковал по маме и громко плакал. От его плача бабушка затыкала уши и, качая головой, сидя на полу, выла.
В таком состоянии ее и застала соседка по квартире Люда. Ей не надо было объяснять, она все прекрасно понимала, что горе сделало свое коварное дело. Вскоре Евдокия Петровна умерла от сердечного приступа. Малыша забрала Люда, а потом устроила в детский дом, и именно в тот момент, когда детдом собирались эвакуировать в Сибирь.
Стремительность, с которой на первых порах нацисты продвигались к Москве, остро поставила вопрос о вывозе с прифронтовых территорий детских домов. Страшно было смотреть на Никиту: испуганный, самый маленький, беззащитный он уцепился за медсестру и не отходил от нее ни на один шаг. Никита как будто понимал, что не время капризам и слезам. Он смотрел на все с испугом в глазах и постоянно шептал: «Мама».
Медсестра Ольга сопровождала детишек. Дорога была длинной. Питания, как и теплой одежды, не хватало, многие детишки заболели. Одно утешало сопровождающих, что увозят они детей подальше от войны, от голода, от смерти.
Никите шел третий годик, совсем маленький, он ещё толком и не говорил. Куда бы ни шла Ольга, он был рядом. Иногда она оставляла его с ребятами, он сидел молча и терпеливо ждал ее. К месту прибыли через три недели. Дети были истощены так, что еле стояли на ногах. Грязные, полураздетые, испуганным взглядом смотрели на другой мир.
Их ждали, было все подготовлено для приема. Первым делом накормили, устроили банный день, больных определили в лазарет, а потом начали определять детей по семьям, желающих принять сирот. Вот таким образом Никита появился в семье Агафьи, сестра которой работала санитаркой в детдоме, и предложила сестре забрать малыша.
Агафья жила в селе, была обыкновенной девушкой, правда, очень молчаливой и склонной к уединению. Ее сватал один парень, но она отказалась выходить за него замуж, и он прилюдно сказал:
— Кому ты нужна: маленькая, худая, невзрачная. Я то из жалости к тебе направил сватов.
И только благодаря своей внутренней силе, девушка не заплакала, не убежала, а посмотрела в упор с прямодушной смелостью, высоко подняв голову, ответила:
— Вот поэтому за тебя и не пойду, хочу за хорошего.
Но на душе остался осадок, и она ещё больше в себе замкнулась. На танцы вообще прекратила ходить, подруг не имела, работала с отцом-конюхом на конюшне, очень любила лошадей и верхом скакала как джигит.
Началась война, и Агафья полностью отдалась работе. Когда привезла с собой Никиту, то обнимая его худенькое тельце, плакала:
— Господи, ну прямо как я: тоже худенький. Ну ничего, я тебя откормлю, ты меня не бойся, я тебя никогда не обижу, теперь я твоя заступница, твоя мама. Горькая ты моя сиротинка, не жил ещё, а повидал столько, что подумать страшно. Благо, маленький, память вся в твоей головке не поместилась, детка ты моя жалкая, ангелочек ты мой. Будем с тобой жить дружно, друг друга радовать.
И действительно — Никита очень быстро привязался к Агафье, с работы ее встречал — бежал опрометью, вис на шее и старался поцеловать. Маленькая, худенькая Агафья несла его на руках и, когда ей говорили: «Опусти его, уж большой пацан». Она улыбаясь отвечала:
— Своя ноша не тянет.
…Время шло неумолимо. В одном бою Ивана сильно ранило в ногу, а также получил сильные ожоги. В госпитале провалялся очень долго, потом опять отправился на фронт, а в конце войны снова получил ранение. Победу он встречал в госпитале. Всем нутром чувствовал: что-то случилось с его семьей. Но неспроста же не получал письма, но всячески гнал от себя плохие думы. Ведь война! Какая может быть налаженная почтовая связь, если немцы столько времени простояли в его городе! А может быть родные уехали к родственникам в глушь?
Та физическая боль, полученная при ранении, не шла в сравнение с той душевной болью, которую он ощутил, узнав правду о своей семье. Соседка все поведала, когда он добрался домой. Мужчина не скрывал своих слез, он в одночасье превратился в седого старика, не мог жизнь представить без своей Стеши. Каждую ночь она ему снилась, просыпался будто в ее объятиях, а потом, возвращаясь в реальность, выл как раненый зверь. Сколько прошло времени? Месяц, два, три? А он по-прежнему не мог принять, что Стеша не откроет дверь, что нет мамы, сына.
Но в один миг он словно отрезвел.
«Как это нет сына, почему я его не ищу? Ведь детдом эвакуировали, значит, он жив». И начались долгие мучительные поиски. Детский дом расформировывали в разные города, и только благодаря Ольге, которая сопровождала поезд с детьми и которая прекрасно помнила того Никиту, Иван узнал, куда отправили детишек.
Добирался очень долго, в мыслях передумал все, представлял, каким стал сын, и всякий раз его образ сливался с образом Стеши. Два образа мелькали как кинокадры перед его глазами. Иван обращался к покойной Стеше: «Милая моя, ты в моем сердце, в мыслях, ты рядом, давай вместе искать нашего сына, помоги мне».
И действительно Иван без труда нашел детский дом и ту женщину-нянечку, которая определила его сына своей сестре.
…Шел сорок восьмой год, Никите было восемь лет. Он настолько был привязан к Агафье, которую считал своей мамой, что скажи ему: скоро надо разлучаться, то он бы сошел с ума. Он очень ее любил, для него она была самой красивой, самой доброй, нежной, ласковой, а для нее он был настоящим сыном, она познала сполна чувство материнства. К нему она бежала домой с работы как на крыльях, делилась и радостью, и переживаниями. Никита часто пропадал с мамой в конюшне, вместе водили лошадей на реку, вместе их купали, скакали наперегонки. Они были как одно целое, и хотя Никита был ребенком, но понимал, что он самый счастливый человек на свете.
…Как-то Никита спросил об отце, Агафья ответила:
— Вот когда вырастешь, тогда мы вместе найдем ответ.
А ответ стоял на пороге дома и боялся заходить, он переминался с ноги на ногу, ком в горле ерзал туда сюда, руки дрожали. Наконец рывком открыл дверь и сразу бросился в глаза Стешин образ: Никита был копией мамы — те же красивые, огромные глаза, тот же цвет волос. Нависла тишина, никто не мог проронить ни слова. Иван опустил рюкзак на пол, сел на скамью, закрыл руками лицо и заплакал. Агафья подошла и положила свою руку на его плечо.
— Солдат, поплачь, это слезы радости, как я понимаю?
— Да, это слезы счастья: я нашел сына.
Никита смотрел с большим любопытством на дядю. Агафья накрыла на стол, накормила, а потом обратилась к Никите:
— Сынок, баню покажи…
— и сделала большую паузу, — отцу, а мне на конюшню пора.
Иван удивился, узнав, где работает Агафья, ведь она была совсем худой, маленького росточка: какой из нее конюх? Но вспомнил войну и подумал: «Да кем только не пришлось нашим женщинам работать, и еще как работать».
Никита не шел на контакт с отцом, сторонился, никаких вопросов не задавал и сам отвечал сухо, с нежеланием. В его глазах затаился страх, он боялся, что отец увезет его от любимой мамочки. Агафья смотрела на Ивана без женского интереса, ей больно было видеть страдания сына, и она решила спросить о планах Ивана:
— Ну поживете вы здесь, привыкнет сын к вам, а дальше что? Какие планы у вас? Вы же должны и обо мне подумать. Не смогу я без сына. Нельзя его от меня оторвать, для нас разлука подобна смерти. Может быть, вам стоит переехать сюда? Будете жить отдельно, приходить в гости, а там и Никита к вам станет прибегать, может, его сердце оттает, страх его покинет, и оно опять приобретет спокойствие.
Иван в ее словах увидел смысл. Решил по-мужски поговорить с Никитой. Но не успел и слова сказать, как сын заплакал, и сквозь слезы начал выкрикивать:
— Я без мамы никуда не поеду, мы здесь будем жить. Как же без меня Звёздочка, а Уголёк? Я буду с мамкой, с мамкой.
Крик сына вонзился в самое сердце. Иван вспомнил Стешу, как ей было больно тогда расставаться с ним, так и сейчас больно было сыну расстаться с Агафьей. Увезти силой, без его желания, значит —
растоптать, убить. Иван успокаивал Никиту, старался прижать к себе, но тот вырывался, твердил одно слово: «Мамочка». И только, когда Иван дал слово солдата, что оставляет его с мамой, Никита успокоился. Иван поблагодарил Агафью за сына, за понимание и гостеприимство. Он смотрел на маленькую, худенькую женщину и думал: «Сколько же в ней добра, тепла, силы! И не физической, а силы любви к жизни, к сыну, к своим лошадям. Вот эта любовь даёт неисчерпаемую энергию, радость. Ведь она никогда не обидела Никиту, не упрекнула, не наказала за ребячьи шалости, она всегда старалась сделать так, чтобы ребенок чувствовал себя счастливым, свободным рядом с ней».
И в благодарность за сына Иван крепко обнял Агафью, долго держал в своих объятиях. Оба плакали.
…Иван долго добирался домой и по возвращении первым делом пошел на кладбище. Он делился с родными своими переживаниями, плакал, просил помощи в принятии правильного решения.
Соседка Анна Павловна пригласила на обед, так как знала, что Иван голодный, уставший, измотанный, и всячески хотела его успокоить. Иван ей все рассказал и ждал мудрого совета. Пожилая женщина, потерявшая на фронте двух сыновей и мужа, сквозь слезы сказала:
— Если бы мне сказали, что у меня на краю земли живёт мой сын, я бы ушла пешком, и даже если бы он во мне не нуждался, я бы жила рядом и радовалась за него. Стешу ты не вернёшь, а сына ты потеряешь окончательно. И каков ты отец, как жить-то будешь?
Бегать на кладбище и волком выть, себя жалеть? А ты не жалей, ты борись, ты солдат, а не размазня.
Ивану стало стыдно, но в одно и то же время легче на душе. Как будто Анна Павловна придала ему уверенности в своих силах, он понял, что за любовь сына надо бороться своей силой любви. Конечно, он никогда в селе не жил, землю не пахал, не косил, но вспомнив Агафью, улыбнулся: «Уж если эта мышка никакой работы не боится, то почему я, почти здоровый мужик, должен чего-то бояться?»
Попрощавшись с родными стенами, с заводом, где работал мастером, с друзьями, Иван опять тронулся в путь. Он решил окончательно обосноваться рядом с сыном и был уверен, что это есть самое правильное решение.
Увидев Ивана у себя на пороге и услышав слова: «Я приехал навсегда и буду жить отдельно, приютите меня только временно», Агафья вздохнула с облегчением. Только вчера Никита сказал ей:
— Мам, смотрю, какая ты маленькая, худенькая. Вот вырасту, ты вообще работать не будешь, я тебе такие сладости покупать буду, ты у меня сахар есть будешь вволю.
Он ее обнимал, и хоть ему шел десятый год, а он по росту ее почти догнал.
Агафья понимала, что отец родной, и может всяко в жизни быть: поживет год-два, приманит и махнет в город с Никитой. От таких дум Агафья, обнимая сына, начинала плакать. Никита как будто чувствовал причину слез и говорил:
— Мам, ну что ты ревешь, как будто у нас Звёздочка сдохла или я уехал? Пойдем лучше чай попьем, я видел у тебя здоровенный кусок сахара.
Агафья устроила чаепитие.
От председателя вернулся Иван и сообщил, что жить будет в доме Прасковьи, старой бабушки, похоронившей всех детей, а работать будет на МТС, так как руки бывшего танкиста и бывшего мастера на машиностроительном заводе были как нельзя кстати.
Старая Прасковья напоминала ему маму: такая же заботливая, внимательная, но могла и поворчать, когда Иван приходил поздно вечером от Агафьи. Начинала бормотать:
— Что мотаешься туда-сюда, уж обосновался бы у Агафьи, чем не баба. Ну и что маленькая, худая как тростинка, зато душа с аршин, все вместила: и любовь, и доброту, и ласку. В войну, да и после, когда у нас голод страшный был, она ведь сама не ела, а все малышу отдавала. Помню, пришла к ней, а она на стол из чугунка две картошки вынула в чашку для Никиты и кружку молока поставила, а сама себе пустой кипяток и корку мякинного хлеба засунула. А вам красоту все подавай! А та и есть красота, которая внутри сидит. Баб у нас много: и красивых и не очень, только сыночка-то как восьмой год Агафья растит, она не боялась его взять, а любит она его так, как я своих любила, только мне-то мои родные, а этот чужой ей.
Иван слушал, не перебивал. Он все понимал, но не мог представить Агафью своей женой. Да и в ее глазах он не видел особого огонька.
Иван виделся с Никитой часто. Разговаривал с ним как с мужиком:
— Ты вот любишь лошадей, и я люблю. Только мои кони железные, они сильнее, выносливее. На них вся надежда. Ты же помнишь, как голодно было, не хватало хлеба, а почему? Да потому что не на чем было пахать землю, а сейчас посмотри, какой у нас стан, какая мощь, какие мастерские!
Никита внимательно слушал.
— А давай я тебе покажу, какой мой конь, — предложил отец, — а ты мне свою Звёздочку покажешь.
Они подали друг другу руки: мол, договорились. Иван приобнял сына, поцеловал в голову и радостно сказал:
— Мы с тобой горы свернем.
— Гору не надо, а надо мамке помогать больше, а то вчера плакала, наверное, от усталости.
Никита смотрел на Ивана без боязни, по-доброму, ведь теперь он нисколько не боялся, что отец его увезет, да и наблюдая, как батя часто помогал Агафье в домашних делах, радовался и мог после сказать мамке:
— Во даёт батя! Сильный, ловкий, ну прямо как я, — и и после своих слов смеялся. Агафья заметила, что Никита ждёт отца и часто к нему бегает сам, а при своих друзьях говорит:
— Да мы с батей, да он то, да он се.
Иван наконец-то приобрел душевное спокойствие, он видел, как сын растет, как заботится о матери, как Агафья сама не нарадуется на него, но чтобы вместе жить, чтобы увлечься Агафьей — такой мысли не допускал.Его не отпускала Стеша.
…Прошло три года, Иван так соскучился по своему городу, но больше всего его тянуло сходить на могилу. Ему казалось, что любимая Стешка ждёт его, всей душой он рвался туда. И вот наконец, он сообщил Агафье и Никите день своего отъезда.
Как-то сразу Никита загрустил, его обуял страх, что батя не вернётся назад. Иван пришел поздно вечером попрощаться, крепко обнял сына, Агафью. Он шел неспешно домой, думая о поездке, как вдруг услышал:
— Отец!
Иван повернулся и увидел бегущего Никиту. Он подбежал к нему, обнял и сквозь слезы прошептал:
— Ты обязательно возвращайся, я тебя очень буду ждать! Пожалуйста, возвращайся скорее.
Иван впервые за долгие годы почувствовал себя счастливым. Наконец-то на душе наступило полное спокойствие. Его совсем не вымотала дорога, он был на эмоциональном подьеме. Ему хотелось поскорее прибежать к Стеше и поделиться своей радостью. Впервые на могиле жены он не плакал. Тихий теплый ветерок ласкал его лицо, а ему казалось — это Стеша прикасается к его щеке, целует, что-то шепчет.
Он словно в ответ ей тихо говорил:
— Вот видишь, Стеша, я тебя не забыл и сына не потерял. Да ты же все видишь и знаешь. Ты не обижайся, но я скоро опять уеду. Меня ждёт сын, да и Агафье надо помогать. Иван долго разговаривал со Стешей, уже темнело, а он все никак не мог наговориться. Соседка как всегда встретила с объятиями. По глазам поняла, что душевная боль Ивана сдает свои позиции.
— Да, Иван, вижу, что все у тебя хорошо, и спрашивать не надо. Человека ведь глаза выдают. А они у тебя светятся, хотя знаю, что ты устал и голодный. Надо тебе отдыхать.
— Да некогда мне, вот побуду пару дней и назад надо, меня сын ждёт, велел не задерживаться.
На следующий день Иван навестил друзей, опять сбегал к Стеше и пообещал в следующий раз приехать с сыном.
И так случилось на самом деле. Иван выполнил свое обещание. Никита стоял с отцом перед могилой матери и думал: «Какой же все-таки мой отец преданный человек. Прошло столько лет, а он по-прежнему любит маму. Я, наверное, тоже весь в отца, такой же преданный своей маме».
Стояли двое мужчин, и каждый думал о своем, у каждого трепетно билось сердце, и каждый знал, что он счастлив, потому что человек, который стоит рядом с ним — самый дорогой, самый любимый и преданный…
АВТОР Наталья Артамонова(Кобозева)