— Ты где там таскаешься, кобыла?

Мы уже целый час стоим под дверью, -вопила тётя Зина
Внезапно разразившийся телефонный звонок ворвался в утреннюю тишину, нарушив покой спальни. Марина с огромным трудом заставила себя открыть слипающиеся глаза и протянула руку к прикроватной тумбочке. На экране высветилось имя «Тётя Зина». Сердце невольно сжалось – ведь их последний разговор произошёл больше года назад, во время скандальной сцены на бабушкином дне рождения.
— Алло, — прохрипела она, очищая горло от ночной сухости.
— Мариночка! Ради всего святого, не клади трубку! — В голосе тёти Зины прозвучала непривычная мягкость. — Я понимаю, что между нами были напряжённые моменты… Но мы с дядей Петей собираемся посетить Новосибирск через неделю. Не возражаешь, если остановимся у тебя дня на два?
Марина резко села, встряхивая головой, чтобы окончательно проснуться. Перед её глазами мгновенно промелькнули картины того давнего конфликта.
— Когда ты, наконец, подумаешь о замужестве? — гремела тогда тётя Зина, не стесняясь громкости. — В твоём возрасте я уже вырастила двоих детей! А ты всё ходишь одна, только о карьере помышляешь. Какая же ты эгоистичная! Бабушка из-за тебя так и не дождётся внуков!
— Тётя Зин, я… — начала было Марина, но осеклась. — Я больше не живу в Новосибирске. Я переехала.
— Что значит переехала? Куда? — Голос тёти снова обрел командные нотки.
— В Красноярск. Три месяца назад.
На том конце линии повисла долгая пауза, наполненная немым удивлением.
— И ты намеренно скрывала это от родной тёти? — возмутилась та. — А мать знает?
— Конечно, знает, — ответила Марина, чувствуя, как внутри начинает подниматься волна тревоги. — Просто мне нужно было начать всё заново, с чистого листа.
— Вот как? — протянула тётя Зина. — Ладно, но мы всё равно заглянем. Дядя Петя давно хотел посмотреть Красноярск. И Димка с Настей, твои двоюродные, тоже хотят тебя повидать…
— Тётя Зина, нет! — почти закричала Марина. — У меня ремонт!
— Да какой там ремонт! Мы можем и на полу переночевать, — отмахнулась тётя.
— Правда, не надо, — взмолилась Марина. — Я слишком занята. И квартира совсем маленькая…
Но тётя уже не слушала, продолжая говорить что-то дяде Петю. Соединение оборвалось.
Следующие семь дней превратились для Марины в бесконечное испытание. Она постоянно думала о характере своей тёти: если та что-то решила, то никакие препятствия её не остановят. Телефон не умолкал от бесконечных звонков, но она методично сбрасывала каждый из них.
А затем произошло самое страшное. Субботним утром, в семь часов, пришло сообщение: «Мы стоим под твоим подъездом. Спускайся, помоги с вещами.»
Марина онемела. Они, должно быть, нашли её старый адрес в Новосибирске. Её пальцы задрожали, набирая текст: «Я же сказала – я в Красноярске!»
Ответ пришёл спустя минуту, а следом раздался яростный звонок.
— Где ты шляешься, безответственная?! Мы уже час ждём под твоей квартирой! — кричала тётя, судя по всему, уже стоя у входной двери.
Из телефона послышался грохот – видимо, тётя действительно добралась до старой квартиры Марины и теперь колотила в дверь.
— Открой немедленно! Я прекрасно знаю, что ты дома! — донёсся из телефона требовательный голос.
Внезапно все звуки стихли, и Марина услышала чужой мужской голос:
— Что за наглость? Какая такая Марина? Я вот уже полгода живу в этой квартире!
— Как это живёшь? — ошарашенно выдохнула тётя. — А где же Марина?
— Впервые слышу о какой-то Марине. Если не прекратите этот шум, вызову полицию! — отрезал незнакомец.
Связь оборвалась. Марина инстинктивно выключила телефон и безвольно рухнула на кровать. Её трясло, пульс громко стучал в висках. Она мысленно представила картину: тётя Зина с огромными чемоданами стоит у чужой двери, а рядом дядя Петя пытается её как-то успокоить. Димка и Настя, скорее всего, прячутся в сторонке, смущённые происходящим…
Телефон она вновь включила только к вечеру. Тридцать шесть пропущенных вызовов от тёти, семнадцать от матери и десятки сообщений в мессенджерах. Первым делом она набрала маму.
— Ну и спектакль ты устроила, — произнесла та с усталостью в голосе. — Тётя Зина сейчас в такой истерике, уверяет всех, что ты их специально обманула.
— Мам, я ведь предупреждала их не приезжать, — тихо ответила Марина. — Ты же понимаешь, как она меня… давит.
Мать вздохнула тяжело:
— Понимаю. Но всё-таки они родственники.
— Родственники не должны причинять боль, — твёрдо возразила Марина. — Я больше не хочу слышать, какая я «неправильная», что мне пора замуж, рожать детей, забыть про карьеру… Я другая, и это нормально.
В трубке повисла такая глубокая тишина, что Марина могла различить даже дыхание матери.
— Ты права, — неожиданно призналась та. — Я давно хотела тебе это сказать… Прости, что не защищала тебя от тётушкиных нападок. Просто… она старшая сестра, и я всегда привыкла ей подчиняться. Всю жизнь так: она командует, а я киваю.
У Марины перехватило горло:
— Спасибо, мам. Ты даже не представляешь, как важно это для меня.
— Знаешь, — голос матери задрожал, — я тоже когда-то мечтала… Хотела поступить в театральный. Но тётя Зина заявила, что это «несерьёзно», что нужно думать о замужестве. И я вышла за твоего отца в девятнадцать…
— Жалеешь?
— Нет, что ты! Ты появилась — это самое важное, что случилось в моей жизни. Но иногда задумываюсь: а что, если бы тогда настояла на своём? Может, и на сцене бы играла, и тебя родила. Необязательно же выбирать между всем этим.
Марина улыбнулась сквозь слёзы:
— Знаешь, мам, никогда не поздно попробовать. В народном театре всегда нужны актёры.
— Да ладно, в моём-то возрасте…
— А помнишь, что ты мне говорила в детстве? «Никогда не говори ‘поздно’, говори ‘пора’.»
Красноярск встретил её мягкой осенью. Новая работа в IT-компании полностью поглотила её внимание — она увлечённо бросилась в работу над проектами, записалась на курсы веб-дизайна. По вечерам прогуливалась по набережной Енисея, открывая для себя новый город, который постепенно становился её домом.
В офисе её считали странной: она не участвовала в коллективных перекурах, не сплетничала у кофемашины, не жаловалась на жизнь. Вместо этого часами допоздна работала, изучая новые технологии, или сидела в переговорке с наушниками, проходя онлайн-курсы.
— Ты точно как автомат, — однажды заметила Светлана из бухгалтерии. — Только работа и ничего больше. Когда же ты решишь просто жить?
Марина лишь пожала плечами. Ей было сложно объяснить, что именно сейчас она начала ощущать себя по-настоящему живой — без давления чужих требований.
В начале зимнего сезона в их отдел прибыл новый специалист — Глеб. Высокий, несколько неуклюжий, но с тёплым взглядом и потрясающим чувством юмора. Он никогда не интересовался её семейным положением, не упоминал необходимость «остепениться». Однажды он просто оставил на её столе пончик:
— Ты сегодня пропустила обед. А мозг без глюкозы работает хуже обычного.
Позже они встретились в местном супермаркете неподалёку от дома — выяснилось, что проживают в соседних подъездах. Глеб держал огромный мешок с кормом для кошек.
— Три питомца, — признался он с легкой неловкостью. — Взял из приюта, не смог выбрать одного.
И Марина, к собственному удивлению, поведала ему всё: историю с тётей Зиной, переезд в Красноярск, страх быть собой. Они провели до поздней ночи на лавочке во дворе, замёрзшие, но исполненные радости от новообретённой близости, от осознания, что можно свободно говорить и быть услышанным.
Постепенно их выходные стали совместными. Они прогуливались по городу, покрытому снегом, готовили смешные завтраки, смотрели старые фильмы, укутавшись в плед. Глеб обучал её катанию на сноуборде, а она его — работе в графическом редакторе. Оба учились самому важному — доверять друг другу.
Весной они отправились знакомиться с родителями Глеба. Марина опасалась — прошлый опыт научил её бояться чужих суждений. Однако мать Глеба просто обняла её и произнесла:
— Какая же ты очаровательная. И глаза такие умные. Глебушке невероятно повезло.
А вечером, когда они пили чай на веранде, отец Глеба спросил:
— Почему выбрала Красноярск?
Марина напряглась, но он продолжил:
— Я тоже когда-то все бросил и переехал. Это было лучшим решением в моей жизни. Иногда необходимо спасать себя, правда?
Летом они сыграли свадьбу. Без шикарных торжеств — просто зарегистрировали отношения в ЗАГСе и устроили пикник на берегу Енисея вместе с близкими друзьями. Мама прилетела из Новосибирска, обняла обоих:
— Какие же вы счастливые…
Тётя Зина, разумеется, прислала серию возмущённых сообщений: «Даже на собственную свадьбу родню не позвала! Совсем стыд потеряла! А платье хотя бы белое было? Или, как сейчас модно, в джинсах расписалась?»
Марина не ответила. На ней действительно были любимые джинсы с авторской вышивкой, которую она выполнила самостоятельно, белая блузка и венок из полевых цветов. И это казалось ей идеальным.
Мама задержалась в Красноярске на неделю. Однажды вечером, расположившись на балконе их с Глебом квартиры, она неожиданно заявила:
— Записалась в театральную студию.
— Что?! — Марина чуть не опрокинула чай от удивления.
— Да, пока только на занятия по сценической речи. Но знаешь… будто крылья начинают расти.
Они замолчали, наблюдая за закатом над Енисеем.
— А что тётя Зина? — поинтересовалась Марина.
— А я ей ничего не сказала, — мама подмигнула с загадочной улыбкой. — Учусь быть свободной, как ты.
Осенью Марину повысили — она стала арт-директором в компании. Теперь у неё была своя команда, свои проекты, свои успехи и неудачи. Она научилась произносить «нет» там, где это необходимо, и отвечать «да» там, где этого требовало сердце.
Глеб всегда поддерживал её решения. Когда сомнения одолевали её, он просто обнимал и говорил:
— Ты справишься. Ты же у меня невероятно сильная.
И она действительно справлялась.
В декабре пришло сообщение от Насти, двоюродной сестры: «Знаешь, ты права, что уехала. Я тоже хочу найти свой путь. Мама вне себя — уверяет, что приличные девушки не выбирают режиссуру. Но я больше не хочу быть просто ‘приличной’. Хочу быть счастливой.»
Марина улыбнулась и ответила: «Приезжай. Только держи это в секрете от тёти — ты сама всё решишь. Кстати, у меня как раз свободен диван.»
Настя прибыла спустя неделю — с рюкзаком, наполненным страхами и надеждами. Они долго беседовали той ночью — о мечтах, о праве быть собой, о том, что семья — это не только те, кто тебя воспитал, но и те, кто помогает расти.
— Знаешь, — призналась Настя перед сном, — раньше я считала тебя эгоисткой. А теперь понимаю — ты просто смелая.
Весной Марина узнала о своей беременности. Это случилось само собой, без чётких планов. Просто время пришло.
Тётя Зина каким-то образом выяснила новость — видимо, через общих знакомых. Позвонила после двухлетнего молчания:
— Наконец-то начала жить правильно! — торжествующе заявила она. — А я ведь предупреждала — главный смысл женщины…
Марина мягко прервала её:
— Тётя Зина, я не стала «жить правильно». Я просто живу. И буду рожать не потому, что так положено, а потому что именно этого хочу. Воспитывать буду так, как считаю нужным.
— Как ты смеешь… — начала было тётя.
— Смею, — твёрдо ответила Марина. — И знаете что? Я вам благодарна.
— За что это? — опешила тётя.
— За то, что показали пример того, кем не стоит быть. Каждый ваш упрёк делал меня сильнее. Каждое осуждение укрепляло мою уверенность в собственном выборе. Спасибо вам за это.
И отключила связь.
Теперь вечерами они с Глебом сидят на балконе, попивают чай и строят планы. О путешествиях, о будущей детской комнате, о том, как будут учить ребёнка быть собой. Мама навещает их каждый месяц — она играет в народном театре и буквально светится от радости. Настя поступила на режиссёрский факультет и создаёт короткометражные фильмы. А тётя Зина… Что ж, у каждого своя судьба.
Иногда нужно отправиться далеко, чтобы понять, кто ты есть. Иногда требуется разорвать старые связи, чтобы создать новые, настоящие. И иногда нужно просто позволить себе быть собой, даже если это кому-то не нравится.
Марина часто вспоминает ту девушку, которая два года назад покинула родной город, избегая чужих ожиданий. Какой она была испуганной, потерянной. Если бы можно было обратиться к ней из будущего, она бы сказала: «Держись, малышка. Всё будет отлично. Лучше, чем ты можешь представить.»
А потом она гладит свой уже заметно округлившийся живот и шепчет:
— А тебя, маленький, никто никогда не станет заставлять быть ‘правильным’. Обещаю.
✨Лучшая версия меня
Любовь Курилюк /Зюзинские истории!
Светка была лучшей версией меня. Во всех отношениях. Красивее, как утверждала бабушка, спокойнее, умнее. В её голове не возникало «дурных» идей, она никуда не лезла, ничего не ломала и не роняла. Идеальный ребенок, в отличие от меня, Татьяны.
Светка — моя сестра. Я старше неё на три года. Она появилась в моей жизни после того, как мама второй раз вышла замуж.
— Светланка такая тихая, спит себе и спит, ест хорошо. Никаких проблем! — восхищалась бабушка Аня, мамина мама. — Ты, Таня, такой не была. Всё плакала, плакала, плакала, очень капризный ребенок. Даже к врачу тебя возили, мать твоя извелась вся, переживала, а ты как будто нарочно кричала. Столько нервов вымотала, ужас! А сестренка твоя, видишь, какая спокойная! Любо–дорого… Ну, тут всё понятно, генетика…
Баба Аня сюсюкалась с лежащей Светланкой, а мне выдавала букварь, заставляла учить буквы. С тех пор я ненавижу читать. Это как наказание за то, что ты «не такая», «не уродилась», а твоя сестра «уродилась».
У нас со Светой разная генетика. Мать одна, а вот отцы…
Мой был, по словам всё той же бабы Ани, непутёвым, легкомысленным бездельником, который только и сидел у моей матери на шее, постоянно ругался с тёщей... А потом и вовсе ушел от нас.
Мама, конечно, переживала, плакала, а потом встретила дядю Борю. Тот оказался совсем другим. Взрослый мужчина, с лысиной и одышкой, с толстыми короткими пальцами и глазами навыкате, он протиснулся в нашу прихожую как–то боком, по–медвежьи переступая с лапы на лапу, вытер лоб рукавом и огляделся.
Мама смущенно развела руками, мол, вот так и живем, а дядя Боря, пожав плечами, улыбнулся.
— С милой рай и в шалаше, Ирочка! И в шалашике, — добавил он, увидев, какие в нашей миниатюрной квартире комнатки.
Дядя Боря облагодетельствовал, составил счастье, дал шанс на нормальную жизнь моей матери. Так говорила баба Аня, которая, как только Борис Борисович появился у нас в доме, тут же приехала «знакомиться поближе», намарафетенная, в каком–то немыслимом бордовом платье и с такими же яркими, пошлыми, свекольными губами. Она привезла торт и шампанское, протянула Борису руку, как будто думала, что новый зять тут же припадет к ней своими пухлыми губами, но дядя Боря припадать не стал, неловко пожал худые тёщины пальцы и принял скинутое бабушкой пальто.
— Ну что же, давайте знакомиться, — прошелестела баба Аня несколько разочарованно. Бордовое платье, видимо, было надето на её пышный бюст с целью сразить мужчину наповал, но не вышло. — Я так рада! Так рада за Ирочку! Таня, отойди! Ну что ты цепляешься?! — Бабушка решительно отодвинула меня, сунула в мои маленькие ручки пакет с едой. — Признаюсь, я очень волновалась за Ирину! — заворковала она дальше, уже полностью сосредоточившись на Борисе Борисовиче. — Дочка у меня такая скрытница, всё тайком — и ЗАГС, и роспись… А я же переживала! Борис Борисович, вы нас просто выручили! Вы наш спаситель!
— В смысле? — Дядя Боря пожал мощными плечами.
— Да как же… Нет, точно выручили! Ох, я так боялась за Иришу… Ну кому нужна женщина с… — зашептала баба Аня, кивнув на меня. Губы её при этом брезгливо выпятились. Или мне это просто показалось.
Мама смущенно отвела взгляд, схватила меня за руку, поправила бантики на мое голове. Нежно–кремового цвета ленты, отглаженные, стоящие торчком, жутко щекотали и кололи шею, но я терпела, потому что мама просила меня быть умницей.
Борис Борисович, решительно протопав на кухню, где мы теперь все едва помещались, опять пожал плечами, усадил тещу за стол, сел сам.
— Да вы что! Ваша дочь — это настоящий клад! — протрубил он так, что бантики на моей голове задрожали. — Такая хозяйка, просто умница! А Татьяна… — Кивок в мою сторону, невнятный рык. — Нормальный ребенок, как все. Воспитаем. Не в детдом же сдавать! Ирка, дай ещё капусты, уж больно сочная вышла. Принеси с балкона, ну!
Мама встала, быстро взяла со стола миску и ушла за очередной порцией квашеной капусты. Потом они все вместе пели, закрыв глаза и раскачиваясь, а я ушла в комнату и баюкала на руках тряпичного зайца. Его мне подарил отец, мой настоящий отец, который однажды утром ушел за хлебом и почему–то не вернулся. Я слышала, как мама тогда кричала на него, он отвечал ей грубо, не помню, что, но мама заплакала... Было утро, совсем ещё рано, даже не рассвело, а они уже ругались. Потом он ушел, а мы с зайцем долго ждали его и хлеб. Очень долго…
Месяца через два после вселения в нашу квартиру, дядя Боря, которого я упорно не хотела называть папой, объявил, что продал свой дом в деревне, теперь надо продать эту крохотную квартирку, и тогда вложиться в кооператив. У него уже есть на примете хороший дом, строится, «ещё успеем вклиниться, отхватить угол». Он вообще был очень хватким, шустрым в плане приобретения вещей мужчиной. Бабе Ане это очень нравилось.
— Борь, а пока–то мы куда? Надо же еще стройку пережить! — растерянно развела руками моя мама.
— Ничего. Анна Викторовна нас выручит! Я ней говорил, она согласна. Нет разве? У тебя нормальная мама, Ирочка! Мы её не стесним, да и за Танькой будет пригляд! Вон, растет маковый наш цвет. Растешь, Таня? — наклонился он надо мной, заслонив солнечный свет. От него пахло луком и кожаной курткой.
— Расту, — пропищала я, ещё крепче прижав к себе папиного зайца. Потом у меня в голове возник совершенно резонный вопрос, куда же папа принесет хлеб, если не узнает, что мы переехали.
— А я, что, тебя плохо кормлю? — пробасила глыба, дядя Боря сердито нахмурился. — Никуда он больше ничего не принесет. И хватит об этом!
Я испуганно посмотрела на мать, а она сделала вид, что занята раскладыванием вилок в буфете, очень важное занятие…
Нет, дядя Боря меня не обижал, не бил, боже упаси, иногда кричал, если я баловалась, но редко. И всё же… И всё же как будто только терпел или просто стеснялся. Не ласкал, не гладил по голове, если я рисовала рисунки и приносила их на кухню показать родителям. А ещё мама горячо обсуждала с подругой, тетей Кирой, по телефону, то, что он «не переписал» меня на себя, я до сих пор была Андрейченко, как папа. А мама стала Корольковой. Это иногда доставляло нам много неудобств, но Борис Борисович будто и не тревожился.
Масло в огонь подливала баба Аня.
— Мам, ну хоть ты с ним поговори, пожалуйста! Он же Таньку любит, вон, игрушки ей покупает, — шептала на кухне моя мама так, что я всё слышала. — А признавать не хочет. Но ведь Таня — моя девочка, дочка, ну и его теперь, значит! Игорь всё равно сидит, его можно лишить прав, и тогда…
— Не знаю, детка… Не знаю! — мотала головой баба Аня. — Я бы вообще на твоем месте Танюшку отвела, куда следует. Ну, наломала ты дров по молодости, бывает. Ошиблась. Тоже бывает. Игорь тебя окрутил, глупышку мою. А теперь эту его дочку нам воспитывать? Ты сама–то подумай, какие тут эти самые… Гены, вот! Беги, лишай его, этого вора, прав родительских, а потом Танька твоя украдет тоже что–нибудь, и о Борисе станут плохо думать. Нет, нет, детка. Ты лучше Боре роди маленького, хорошенького, другого ребенка. И живите. А Таня… Найдем и ей место. Игорь рано или поздно выйдет, вот пусть и воспитывает. Ир, надо в будущее смотреть, понимаешь! О себе подумай, о муже. Налаживается всё у тебя, вон, Борис Борисович квартирку какую вам нашёл. Золотой человек, просто бриллиант! Хватай и держи крепко. А Таня твоя, уж извини, не ко двору. Сын вора — вор, Ира. Таким место в детдоме.
Мне тогда стало так страшно, так страшно, что я заревела на весь дом. Мало что поняла, про папу особенно, но испугалась, что мама меня бросит. Ну как же так?! Папа уже ушел, теперь и мама меня куда–то уведет?!
— Мама! Не отдавай меня, мама! — закричала я.
Мама выскочила из кухни, схватила меня за плечи, обняла.
— Нет! Нет, Таня, нет, слышишь?! Я люблю тебя, девочка моя, люблю. И никому тебя не отдам! Никому, поняла? — мама сгребла меня в охапку, прижала к себе крепко–крепко, так, что мне даже стало трудно дышать, целовала моё лицо, шею, тоже плакала, а потом стала кричать на бабу Аню.
— Не смей, слышишь?! Не смей, мама, так говорить! Даже думать не смей! Игорь оступился, да, он оказался плохим человеком, но Таня — моя дочь, хорошая и добрая, самая–самая лучшая. И признает её Боря или нет, а я её никому не отдам. Ни–ко–му!
— Поглядим, как ты запоешь, когда Борька тебя на свою квартиру перевезет, и ты ему родишь ребенка, его ребенка. Вон, живот–то уже выпирает. Думаешь, я не заметила? Когда родишь, Борис уже будет решать, кому с ним жить, а кому — нет. Я, Ира, долго молчала, — баба Аня прищурила глаза, презрительно скривилась. — Но теперь ради чего? Ты не о своей жизни уже должна думать, а о мужниной, о его репутации. Он и так тебя взял с дитём, а ты тут ещё требуешь что–то? Любишь его? — строго спросила баба Аня.
— Люблю…
— Тогда делай всё, как надо. Как по разуму. Ну хоть раз, Ирка, сделай что–нибудь хорошо!
Тогда мы только–только переехали к бабе Ане, и весь этот разговор состоялся на её кухне, какой–то замызганной, неаккуратной, с вечно набросанными в раковине чашками и тарелками, с пыльным подоконником и прожжёнными сигаретой шторой. Баба Аня была «на коне». Мы без квартиры, она нас «милостиво пустила», а значит и последнее слово оставалось за ней.
В тот вечер я заболела. Подскочила температура, я вся горела и просила пить.
Мама уложила меня под одеяло, сидела рядом, гладила и шептала сказки. Мама знала очень много сказок, самых разных. Я слушала и дремала.
А баба Аня гремела на кухне кастрюлями и слушала радио. Она всегда слушала радио, оно бубнило без перерыва с утра до ночи. «Так хоть как будто среди людей!» — объясняла рано ушедшая на пенсию бабушка…
Целыми днями баба Аня мыкалась по дому и смотрела в окно, а я сидела рядом и листала книжки. Мама куда–то уехала, без неё было скучно.
У бабушки в квартире я нашла энциклопедии. Большие, тяжеленные тома, аккуратно выставленные по номерам, занимали нижнюю полку в шкафу. В этих скучных энциклопедиях иногда попадались красивые картинки — созвездия, цветы, какие–то животные.
Читала я плохо, лезла к бабе Ане за разъяснениями, но та от меня отмахивалась, как от мухи.
— Отстань, Танька! И без тебя забот хватает. Вот мама вернется, пусть и занимается с тобой!
— А когда мама вернется? — не отступалась я.
— Как родит ребеночка, так и вернется. Иди уже, не мозоль глаза! Собирайся, пора в садик!
Баба Аня переодевалась, повязывала мне шарф, натягивала шапку и вела по грустным, залитым дождём улицам к бледно–розовому трехэтажному зданию. Пока мы жили у бабушки, меня определили в ближайший детский сад (опять же договорился Борис Борисович).
— Анечка, ты? — Иногда по дороге мы встречали бабушкину знакомую, тетю Валю. — Куда же?
— Да в сад, будь он неладен. Ирочка в больнице, а на меня Таньку повесили.
— А что дочка–то? Заболела? — как будто сочувствовала бабе Ане Валентина, а сама так и рассматривала меня, с ног до головы и обратно. Видимо, знала, что я у мамы «от вора», а это очень любопытно.
— Нет, типун тебе на язык, Валька! — мотала головой бабушка. — Ждем прибавление. От нормального мужа. Наконец–то повезло, попался хороший человек, не побрезговал. И квартиру строим, в кооперативе! Будем там жить скоро!
— Ну надо же… — поджимала губы собеседница, сраженная наповал новостью, как повезло бабе Ане. — Ладно, дочке привет. Извини, спешу. Пока!
Бабушка кивала и довольно улыбалась. Ну как же! Теперь все знают, что она скоро съедет из этой затхлой двушки на первом этаже, станет жить в новеньком доме, может быть, даже определит себе отдельную комнату.
О том, что Анна Викторовна собирается переезжать вместе с «молодыми», ни Ирина, ни её муж не знали, но это и лучше. Пусть им будет такой хороший сюрприз!..
Из сада меня забирал уже сам Борис Борисович. Он приходил такой важный, солидный, с портфелем, протискивался в проём распахнутой калиточки, здоровался с воспитательницами, искал меня глазами.
— Танька! За тобой дед пришел! — бежал ко мне Петя, мой одногруппник. — Вон стоит! — И тыкал пальцем в отчима.
— Это папа, — дула я губы. — Спасибо.
Петя удивленно смотрел на меня, потом на дядю Борю.
— Папы такими старыми не бывают, — наконец выдал он. — Дед! Твой папа — дед!
Петьке было смешно, а я понуро плелась к дяде Боре. «Нет! Это не мой папа! — хотелось крикнуть ему. — Мой папа молодой и красивый, просто он уехал. А это ещё один папа… Другой…»
Дядя Боря терпеливо ждал, пока я заберу свои пожитки, потом брал мою ладошку в свою огромную ручищу, и мы уходили, опять кивнув воспитательницам. Едва за нами закрывалась калитка, они принимались обсуждать меня и Бориса Борисовича. А мою маму они вообще никогда не видели…
Мама лежала в больнице на сохранении. Иногда Борис Борисович после детского сада водил меня к ней. Я стояла у окошка, мама — с другой стороны, мы кивали друг другу, я приживалась лицом к холодному стеклу, а мама гладила меня через это самое стекло. Но от её прикосновений не становилось теплее. Мама была какая–то грустная, бледная. Я приносила ей рисунки, дядя Боря передавал их через нянечек, и мама потом прятала их в кармашке своего байкового халата. Я до сих пор его помню: мягкий, светло—голубой, а на воротничке затертое кружево. Халатик уже едва–едва сходился на мамином животе, и мне казалось, что маме больно от того, что живот такой огромный. Я жалела её, но совершенно ничего не могла поделать. Совершенно ничего…
… — Ну наконец–то! — выдохнула бабушка, когда в пять часов утра в квартире раздался телефонный звонок. — Сколько весит? Девочка… Да, идеально! Просто идеально! — Анна Викторовна, не попрощавшись, положила трубку и, распахнув дверь комнаты, где спала я и дядя Боря, закричала:
— Борис! Вставайте, Борис! Ира родила. Из роддома звонили, я там прикормила одну медсестру, падкая до денег девчонка, Зинка, кажется, так и смотрела на мой карман, где деньги лежали… Ну, не будем об этом… Вот она и сообщила. Девочка родилась, хорошая, без патологий. Ну теперь заживем, Боренька! Заживем!
Она крепко хватила его по спине, не рассчитала. Сонный Борис Борисович опрокинулся набок, забарахтался, вскочил, ошалело посмотрел на меня. Я прижала к себе своего зайца.
— Как же родила? Ей же сказали, через неделю! Анна Викторовна, вы перепутали что–то! — возмутился отчим.
— Нет. Бегите, Боря, звоните в справочную, если мне не верите. Наконец–то! Хорошая семья от хорошего человека! — вытолкала его в коридор бабушка.
— А как сама Ирка–то? — не отставал от неё дядя Боря, на ходу застегивая трясущимися руками рубашку. — Что она–то?
— Ой, Боря! Ну что она?! Ну поваляется и встанет. Сказали, правда, кровотечение было. Но Ира здоровая, откормленная женщина, вытянет. Не о том ты, Боря, думаешь! Не о том! Главное, что девочка здоровая родилась. Потомство нормальное хоть теперь, не то, что эта Танька…
Борис Борисович, уже схватившийся за телефон, вдруг обернулся, строго посмотрел на тёщу.
— Мы с Ирой не собаки и не рыбки в аквариуме, чтобы потомство вам метать. И дети наши — не щенки или мальки какие–нибудь. А про Таню вы больше так не говорите! Она наша дочка, такая же, как вторая, новорожденная. И… — Он хотел ещё что–то добавить, но Анна Викторовна так заливисто рассмеялась, что у меня зазвенело в ушах.
— Такая же? Такая же?! Боря, вы просто многого не знаете. Ну ладно, не о том сейчас! Не о том! Звоните же уже! Ну! — Глазки Анны Викторовны забегали, она сунула зятю трубку, сама набрала номер.
А я стояла в дверном проёме комнаты и вдруг поняла, что родилась другая девочка, хорошая, правильная, дяди Борина, она теперь будет лучше, всегда лучше меня. И мама станет её любить больше, потому что она не папина, а этого Бориса Борисовича.
Я легла на кровать, накрылась с головой одеялом. Мне было тогда пять лет, и я помню, как хотелось выть и грызть подушку. Но я только крепко–крепко прижала к себе зайца и зажмурилась…
Маму выписали через неделю. Новую девочку назвали Светланой. Мама так и сказала:
— Смотри, Танечка, это Света, твоя сестрёнка.
Я сунулась головой под уголок конверта, но дядя Боря отодвинул меня.
— Нельзя так близко. Не дыши на неё.
На Светку нельзя было дышать, нельзя было её трогать, хватать за высунувшуюся из пеленок ручку. Всё было под запретом. Потому что Света — лучший ребенок на земле, а я… Ну вы понимаете.
В сад я приходила теперь самой первой, забирали меня последней. Борис Борисович всё также вваливался в калитку, отдувался и просил позвать меня, «только быстро». Потом мы бегом бежали домой, потому что пора гулять с коляской. Дядя Боря брал коляску, мама сносила по лестнице кулек с сопящей Светкой, на ходу улыбалась мне, а потом, уставшая, ложилась поспать.
Я следила из окошка за нарезающим в скверике круги дядей Борей, но тут же ко мне подлетала баба Аня, отталкивала от окна, распахивала его настежь.
— Хватит тут торчать! Светик сейчас придет с прогулки, а ты надышала. Опять капусту в саду давали? Неужели нет больше для вас там еды?! Танька, ты вся пропахла чем–то. Иди, в коридоре посиди! — она выталкивала меня прочь из кухни, а сама закуривала.
Баба Аня последнее время очень волновалась. Скоро должен состояться переезд, а она, Анна Викторовна, пока так и не поговорила с зятем, чтоб взял её с собой. Нет, она даже не сомневалась, что возьмет, ведь Ирке нужно помогать, за ребеночком приглядывать. Но вот как это сказать? Намекнуть или прямо?..
От нервов у бабы Ани болела голова, от головы помогали сигареты, вот она и курила у распахнутого окошка. А я сидела в коридоре и пахла капустой…
Моя идеальная сестра вернулась с прогулки румяная, улыбалась, что–то там лепетала. Её отнесли к маме, а я села есть гречневую кашу.
Напротив сидел Борис Борисович, пил чай. Он уже поел на работе, теперь согревался после прогулки.
— А что же, Боренька, квартира готова? Когда же переезд? — не выдержала баба Аня. Я тоже перестала хлебать свою манку, подняла голову.
— Недели через две. Мебель привезем, Ирка скажет, что и как поставить, и уж тогда переедем. Не волнуйтесь, Анна Викторовна, не долго мы вас тут стеснять будем. Загостились, понимаю, но уж стройка — дело такое… Хорошо, люди порядочные все, материалы не таскают по дачам.
— Да я не волнуюсь, Боренька… Не волнуюсь… А что же ваша родня? Где теперь? — вдруг встрепенулась бабушка, села напротив зятя, вытянула шейку, как курица, которая увидела червяка.
— Мои? У сестры. Тесновато, конечно, но что уж тут… Понимают, что нам с Ирой надо устраиваться. Да там им хорошо, тоже дом, угодья, так сказать. На свежем воздухе опять же. Вот с нашей квартирой разберемся, им помогу. А налейте–ка мне ещё чайку, Анна Викторовна. Совсем я продрог что–то.
И протянул ей свою чашку. Баба Аня с готовностью подхватилась, запнулась ногой о табуретку, чертыхнулась, извинилась и плеснула в чашку заварки. Сейчас бы самое время провернуть задуманное. Ох, только бы не спугнуть!
— Боренька, я вот что хотела сказать… Танька, иди к матери, спроси, не надо ли чего! — вдруг дернула она меня за подол платья. Я послушно встала.
Пока протискивалась между дядей Борей и стенкой, он вдруг обнял меня своими ручищами.
— Стой, кто идет! — И засмеялся. — Держи, Таня, тебе подарок. Белка мне на улице передала, неси, говорит, своей хорошей дочурке. На!
В мои руки опустилась большая шоколадная конфета в красивом сине–зеленом фантике. Я удивленно посмотрела на дядю Борю. Такие конфеты продаются у нас в магазине на развес, очень дорогие, поэтому бабушка их никогда не покупает. А дядя Боря, выходит, купил? Мне?
— Что надо сказать? Ох, неблагодарный ребенок! — встряла баба Аня. — Вот сколько ей добра ни делай, а всё равно волчонок! Танька, «спасибо» не учили тебя говорить?
Она так хватила рукой по столу, что чашка Бориса Борисовича опрокинулась набок. Последовали скомканные извинения, баба Аня принялась ползать с тряпкой по полу, вытирать чайную лужу, а дядя Боря вдруг ткнулся в мой лоб — поцеловал, подмигнул и велел идти к маме...
— Танюша, поела? — мама сидела на диване, а Светка лежала рядом, таращила на меня глаза.
— Угу, — кивнула я. — Тебе чем–нибудь помочь?
— Посиди со мной, Таня. Как дела? Что в садике?
Мама слушала мой сбивчивый рассказ, а потом уснула. Тогда я наклонилась и стала впритык разглядывать сестру, лучшую во всех отношениях. Та хватала меня за нос, пыталась улыбаться.
А на кухне тем временем баба Аня перешла к решительным действиям.
— Я вот что хотела предложить, Боря. Вы подумайте, всё взвесьте. Иру не впутывайте, она плохо себя чувствует. Так вот… — Анна Викторовна мялась, сглатывала, хваталась за пачку с сигаретами, потом откладывала её. Так когда–то и Ира перед ней нервно моргала, боясь сказать о том, что они с Игорем расписались и у них будет ребенок, Танечка.
— Ну что? Что вы там хотели? — не выдержал Борис Борисович. Он устал, намаялся на службе, а утром, никому ж ничего не сказал, но ездил на стройку, сказали самим носить в свои квартиры батареи, помогать разгружать машину. Он носил, договаривался со сварщиками, надорвал спину, теперь дышал неглубоко, иначе внутри простреливало. А эта женщина всё никак не разродится своими умозаключениями…
— Я думаю, мне лучше переехать с вами, я же так помогаю Ире со Светочкой, да и за Танькой глаз да глаз нужен, она же изуродует ребенка! А ведь я, Борис, педагог по образованию, могу заниматься с внучкой. Она у нас вырастет настоящим вундеркиндом, да–да! Ира совсем раскисла, она не справится, а я помогу. Тогда я к вам, а эту квартиру, ну… Можно даже сдать вашим родственникам. Тоже доход! Много брать не станем, но и копейка рубль бережет, как говорится. Да, и насчет Татьяны… Я предлагаю, пока не поздно, сдать. Ну видно же, что ничего хорошего уже из нее не вырастет. А отец вернется, пусть забирает, воспитывает. Вам же она, я смотрю, не нужна? Не признаете и правильно делаете! Ира её по ошибке родила, по недопониманию, ну и я упустила, конечно, на аборт вовремя не повела. Начнем все с чистого листа! Как вам моё предложение?
Анна Викторовна, до этого говорившая как будто кому–то в окошко, то ли ветке клена, то ли сидевшему на ней нахохлившемуся воробью, обернулась и вдруг поняла, что перегнула палку…
Борис Борисович, красный, что только огнем не дышащий, стоял, опершись кулачищами о стол, и шумно дышал.
— Что значит в детдом?! Что значит аборт? Что значит с чистого листа?! Вы в своем уме? — загрохотал он. — Куда вы собрались? С нами в квартиру? А моим сдавать будете? Да, Анна Викторовна, хватили! Никогда, слышите, никогда не приму я вас в нашем с Ирой доме, никогда! За то, что разрешили у вас жить, большое спасибо. Да и жили же на мою зарплату, не так ли? А теперь хватит. Всё! Таня! Танюшка, иди сюда! — позвал он меня.
Я послушно приплелась на кухню. Мама, задремавшая, было, проснулась, схватила Свету, прижала к себе, меня тоже пускать не хотела, но я всё же пошла. Я знала, что сейчас скажет мне дядя Боря. Баба Аня предупреждала, что скоро он меня выгонит. Сейчас он сообщит, что мне нужно уехать, что он и мама, и Светка теперь будут жить сами, а я сама. Иногда, вызвавшись укладывать меня спать, баба Аня рассказывала, как живут дети в приютах, как там весело и вкусно кормят… «И для тебя там место скоро будет, жди!» Дождалась.
Я встала рядом со столом, быстро посмотрела на испуганную бабу Аню, потом опустила глаза и положила на стол конфету, ту самую, дяди Борину.
— Татьяна! Таня, значит так! — закричал он. — Что это? Убери сейчас же конфету и слушай меня! Ира, и ты слушай! — крикнул он, обернувшись к коридору. — Завтра же! Завтра решим вопрос с Таниными документами. Таня, что ты плачешь? Что?
Он схватил меня за плечи, стал трясти, а я не могла ничего ответить, только всхлипывала и икала.
— Я в приют пойду? — наконец прошептала я.
— Какой приют?! Господи, что вы все тут напридумывали?! Таня, ты наша, мамина и моя, поняла? В приюте дети–сиротки, а ты наша. Я не хочу и не стану требовать, чтобы ты называла меня папой, не заслужил пока, но уж друзьями–то мы можем быть? Таня, ты наша дочка. И весь разговор. Теперь с вами, Анна Викторовна! — Борис Борисович подхватил меня на руки, я обняла его за шею. От него опять пахло луком и кожаной курткой, и это было приятно. — Вы никуда с нами не поедите! Вы никогда, слышите, больше никогда не станете тут толкать свои идеи по поводу Ириного прошлого. Спасибо, что приютили. Знал бы раньше, никогда бы с вами из одной кастрюли не стал бы есть. Ира! Иришка, собирайтесь, поехали. К моим поехали! Ничего, сам я всю эту кашу заварил, сам расхлебывать буду. Таня, беги, вещи собирай. И слушай, вот что ещё… — Он поставил меня на пол, поправил кофту и, наклонившись, попросил:
— Матери помоги, Светка там игрушки раскидала, собери, а… Ты шустрая, беги, бельчонок!
Никаких игрушек моя сестра не раскидывала, но мне было приятно, я — шустрый бельчонок, я всё смогу!
— Да как же… Куда же?! — стенала в прихожей баба Аня, хватала наши пожитки. — Ну неужели не хотите вы хорошо пожить, достойно, а?! Ирка, всю жизнь ты мне поломала, всю испортила, а теперь бросаешь?! Не родилась бы ты на свет, глядишь, я бы счастливой была, а теперь, вон, за твоими отпрысками горшки выношу, и ещё виноватая я?! Да вон пошли, поняли?! Вон! И Борис твой пусть катится! Кооператив у него, глядите! Тьфу!
… Мы уехали в тот же вечер, не ведь куда, в какой–то деревенский дом с баней и козой, мы мылись в корыте и топили печку. Я не ходила в садик, а сидела с мамой, и мы читали книжки, листали журналы, мама учила меня рисовать. А Света спала рядом, в кроватке. Мама расцветала, стала очень красивой. Местные старушки приносили нам молоко и пироги. Мама совершенно не умела печь, а они учили её. Милые, деревенские старушки… Я вас часто вспоминаю... И песни ваши, и присказки, и то, как вы на нас смотрели — как будто все дети и взрослые вокруг — это ваша большая семья. И ваши глаза с лучиками морщинок, и сухонькие ручки, и валеночки, стоящие в углу, и святой уголок в ваших избёнках, и то, как там горела, чуть трепеща от сквозняка, лампадка. Там, у вас в домиках, жило что–то доброе, теплое, не требующее документов и паспортов. Вы нас тогда отогрели, спасибо вам!
Когда мы наконец въехали в новую квартиру, все завидовали дяде Боре, какая у него красивая жена. Это благодаря вам, старушки!
— А уж дочки… Дочки–то прелесть! — качала восхищенно головой наша новая соседка, тетя Маша.
Борис Борисович смущенно кивал, почесывал за ухом и прижимал меня к себе…
И вот теперь «лучшая версия меня», Светка, выходит замуж. Наша красавица и умница. Она учится в институте, работает и вот теперь ещё и замуж собралась. Я сижу рядом с ней, вижу, как дрожат её руки, а на безымянном пальчике блестит кольцо. И знаете, я ей не завидую. Я счастлива, что Бог послал мне дядю Борю, неловкого, огромного и неказистого, Свету и всех тех, кто был рядом. Ну а я… Генетика, вы же помните… Я тоже учусь, занимаюсь плаванием, танцами, рисую что–то и совершенно не хочу замуж. У нас со Светой разные пути, но главное, что у них, этих нитей, было одно начало — мама и дядя Боря, наш папа.
Ну вот, я плачу… А Светкин друг Пашка протягивает мне руку, зовет танцевать. Он хороший парень, смешной. Он мне нравится, а я нравлюсь ему. И да, я поймала Светин букет… Случайно, правда! Мама улыбается мне, кивает. Борис Борисович тайком вытирает платком глаза, наш чувствительный папка!
Ну что ж… Я иду танцевать с Пашкой, я — самая лучшая версия самой себя, потому что у меня есть те, кто меня любит.
Элитная доставка
Александр Райн
Служба доставки продуктов «Бегунок» славилась своей дешевизной и невероятной скоростью. Особенно быстро курьеры справлялись со своим увольнением. Начальство заботилось о кадрах и постоянно радовало их мотивационными штрафами и целебными переработками.
Люди менялись чаще, чем сгнившая картошка на прилавках — руководство даже не запоминало имён. Курьерам выдавались именная цифра и безликий аккаунт в приложении. Мертвые души разносили продукты по домам, стирая до пяток свои кроссовки.
Всё изменилось, когда в контору пришла женщина в деловом пиджаке, заправленном в ярко-красную юбку, и с огромным пером на шляпе. В одном глазу женщины сидел монокль, а на её дряблой шее и в ушах было столько бижутерии, что индейцы передали бы ей весь континент без войны, если бы она отдала им хотя бы половину.
Курьеры как обычно бегали, суетились, чинили свои велосипеды и обувь.
— Буэнос диас, сеньоры! — поздоровалась женщина с коллективом, но, заметив, что её игнорируют, схватила за шкирку одного из курьеров и ласково спросила: — Mon cher, где я могу пообщаться с вашим командорас?
Пёстрый маникюр проткнул куртку, свитер и сантиметр плоти. На парня через большой монокль смотрел огромный глаз. Яркая помада вызывала восторг и ужас.
— Шпрехен ду франсе? Инглиш? — поинтересовалась дама у дрожащего парня азиатской наружности.
Курьер лишь испуганно мотал головой и, заикаясь, пытался позвать на помощь:
— Па-па-па…
— Пармезан? Ах, — закатила глаза женщина, как же я сразу не догадалась — italiano!
Она только хотела обсудить влияние ренессанса на современную моду, как её бесцеремонно прервали:
— Вам кого? — поинтересовался высокий смуглый тип с противным жадным выражением лица и самодельным кнутом в руках.
— Оу, а вот и оберхаупт, — обрадовалась дама и отпустила курьера, который тут же взял больничный.
— Меня зовут Сильвия, Сильвия Бобикова, — представилась женщина и протянула руку для поцелуя. — Я по поводу должности комиссионера.
— Кого? — непонимающе переспросил мужчина и отпрыгнул от руки, что вывела из строя его работника.
— Комиссионера. Посредника в торговых сделках, исполняющего торговые поручения за определенные проценты, — уточнила Сильвия и достала мундштук, в который зарядила сигарету.
— Курьера, что ли? — усмехнулся мужчина. — А вы не?..
— Не слишком ли я образована? — перебила Сильвия. — Нет, что вы, я совсем не против поработать руками и ногами, мозг тоже должен иногда отдыхать.
— Да нет же! — замотал головой начальник. — Вы не слишком?..
— Воспитана? — снова перебила Сильвия. — Хорошие манеры при работе с людьми архиважны.
— Вы старая, — поставил мужчина точку, но Сильвия превратила её в запятую:
— Старая школа, да. Мной занимались самые аристократичные и интеллигентные личности нашего посёлка.
Понимая, что так он ничего не добьётся, мужчина пошёл другим путём:
— Работа тяжелая. Нужно быстро двигаться.
— No problema, — закурила сигарету Сильвия, и помещение наполнилось таким ядовитым дымом, что с велосипедов начала слезать краска.
— Вы в этом собираетесь ходить? — спросил мужчина, глядя на двенадцатисантиметровый каблук.
— А что? Какие-то проблемы? Я — леди, каблуки — это такая же часть моего тела, как голова или рука. Я дам фору любому вашему мучачесу. — И Сильвия отбила идеальную чечетку.
Спорить было бессмысленно. Сильвия не давала шанса на критику и не хотела уходить. Оставалось лишь дать ей шанс попробовать себя и провалиться с треском, а затем попросить уйти добровольно без получения зарплаты.
— Что ж, как хотите, — развёл руками начальник. — Работа сдельная, больше сделаете — больше заработаете. У нашего менеджера вы получите свой номер и курьерскую термосумку и можете приступать.
— Передайте ему, что в свой номер я приду после работы, пусть подогреет ванну и охладит шампанское. А сумка мне не нужна. В мой саквояж уместится всё что угодно. И за свежесть не беспокойтесь. Там лежит шоколад из прошлого столетия, так он до сих не подтаял, — подмигнула Сильвия.
***
Михаил работал дистанционно и уже привык заказывать доставку продуктов на дом. Их список всегда был достаточно прост и стоил одинаково. Но сегодня что-то пошло не так. После составления заказа сумма почему-то увеличилась втрое. В списке покупок откуда-то появились салат латук, анчоусы, филе тунца. Место подсолнечного масла заняло оливковое, причем не акционное. Чувствуя, что его хотят надуть, Михаил собирался выплеснуть злость на курьера по телефону и хотел уже набрать номер. Но, увидев, что его заказ выполняет некое лицо с именем Сильвия Бобикова, а не «Курьер № 3», как это обычно бывало, решил дождаться свои покупки.
Сильвия передвигалась по городу на каблуках быстрее, чем её коллеги на электросамокатах и велосипедах. При этом она читала на ходу, пила чай из фарфоровой чашки, периодически курила — и всё это не сбавляя скорости.
В магазине женщина выбирала товары исключительно высшего качества. Каждая картофелина была исследована вдоль и поперек на предмет избранности и возможности оказаться в саквояже с другими такими же счастливчиками.
Навигатором Бобикова не пользовалась, так как тот был совершенно не воспитан: не обращался к ней «мадам» и просил повернуть без слов «пожалуйста» и «спасибо». Сильвия прекрасно справлялась при помощи своего красноречия и изысканных манер. Люди максимально верно и доходчиво объясняли ей дорогу, чтобы женщина не дай бог не вернулась и не переспросила.
Михаил был в бешенстве. Заказ должны были принести еще десять минут назад. Он ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки, пока не раздался звонок в дверь. Михаил уже приготовил несколько отборных ругательств, но, едва открыв дверь, был сбит с мыслей и с ног сильнейшим амбре из крепкого табака и духов, что были слаще карамели в сахарной пудре.
— Mon ami, не стойте на проходе, у меня руки отваливаются, — отодвинула Михаила странная женщина, похожая на поделку из цветного картона.
Она, не разуваясь, прошла на кухню и, водрузив на стол огромный саквояж, начала доставать из него продукты.
— Так вы курьер, значит! — злобно рявкнул Михаил.
— Комиссионер, — поправила его Сильвия. — Знаете, голубчик, вы меня сильно удивили, когда заказали обычную фасоль вместо стручковой. Мне чуть было не стало дурно.
— Послушайте, что вы тут принесли?! Я этого всего не заказывал! Вы что, решили, что я идиот?
— Простите, mon cher, но вы таки idioto. Хорошо, что вам попалась я! Исходя из вашего списка, я сделала вывод, что вы собираетесь готовить нисуаз, а здесь важно использовать только правильные продукты. Любое творчество — это моветон и вульгарщина.
— Какой еще нисуаз? — возмущению Михаила не было предела.
— Классический, разумеется! — торжественно объявила Бобикова.
— Но я не собирался ничего такого готовить!
— Ах вон оно что! Каков вы хитрец, ger клиент. Хорошо, так и быть, я приготовлю его сама! — сказала Сильвия и схватилась за нож.
— Оставьте, не трогайте! — бросился к ней хозяин квартиры, но, увидев нож в руках этой ненормальной, решил не рисковать.
— Не переживайте, если я и порежусь, то вашу кухню зальёт благородная кровь. А где у вас разделочная доска? Хотя неважно — у меня своя.
Сильвия достала из саквояжа большую доску и начала нарезать овощи. Параллельно она включила газ и поставила варить яйца.
— На горячее предлагаю стейки из форели, я купила несколько штук, — не отрываясь от готовки, сообщила курьерша.
— За мой счёт?! Да я вас засужу! — кричал Михаил и одновременно с этим искал номер техподдержки «Бегунка».
— Конечно за ваш, я же дама! И судиться со мной бесполезно. Рецепт я вам все равно не скажу. Многие хотели, угрожали, пробовали даже пытать, чтобы узнать его, но, уверяю, я не выдам его даже под страхом расстрела, так тому и быть! — гордо кудахтала Бобикова.
Михаил набрал номер техподдержки. Ему обещали во всём разобраться, но для начала попросили оставить жалобу на сайте. Михаил принялся строчить целую поэму о неподобающем поведении курьера и разбазаривании клиентских средств, а Сильвия тем временем уже заканчивала с салатом.
— Не могли бы вы сходить за бутылочкой бургундского? Оно идеально подходит к красной рыбе.
— Вы сумасшедшая?! Я не понимаю, что вообще происходит! — впал в истерику хозяин дома.
— Это я-то сумасшедшая? — уставилась на него Сильвия. — Через пятнадцать минут ужин, а вы в мятой рубашке и без галстука!
Михаил взглянул на свою рубашку, и его щёки залились румянцем.
— Я уж ничего не говорю про цветы, — продолжала Сильвия. — Вы совершенно не умеете ухаживать за дамами. Но ничего, я привыкла к тому, что нынешние мужчины — как микроволновки — способны разогреть тело, но женскую душу так и оставят зябнуть. — Сильвия достала из своего бездонного саквояжа три хризантемы и бутылку вина. — Дорогуша, переверните стейки, я подготовлю стол, — скомандовала она и принялась за сервировку.
Михаил стоял посреди кухни, не двигаясь, он был полностью обескуражен и всё больше чувствовал стыд.
— Если вы не перевернете стейки, мне придется готовить ягненка в винном соусе, а у нас всего одна бутылка. Тогда вам всё же придётся идти в магазин, — предупредила Сильвия.
Михаил тут же подлетел к плите и перевернул рыбу.
— Мерси боку, — послала Сильвия воздушный поцелуй.
— Сильвупле, — желчно ответил Михаил.
Через десять минут всё было готово. Клиент уже закончил писать жалобу, а Сильвия накрыла на стол и зажгла несколько свечей, которые нашла у Михаила на кухне.
— Вы всё ещё в мятом, — сердито посмотрела Сильвия на хозяина дома. — Это неприемлемо за моим столом! Я буду вынуждена поставить вам самую низкую оценку в нашем приложении.
Тон, которым говорила Сильвия, почему-то был очень убедительным. Михаилу стало страшно. Он не хотел портить свой рейтинг, да и сервированный стол выглядел достаточно неплохо. Румяные стейки выделяли сок и выглядели очень аппетитно, но и от вида салата непроизвольно текла слюна. Сам Миша планировал сегодня вареную картошку с фасолью, а тут целый пир.
Мужчина кивнул и побрёл в комнату, где нашёл самую чистую рубашку и принялся уничтожать складки.
Когда он вернулся при параде, Сильвия уже сидела за столом. В центре стояла ваза с цветами, из мобильного телефона женщины играл французский шансон, еда медленно остывала на тарелках.
Михаил присел на стул и положил на колени салфетку, которую ему дала Сильвия. Он написал жалобу, но так и не отправил, совершенно забыв про неё в суматохе. Взяв в руки вилку, мужчина уже хотел было отведать стейк.
— Un memento, — остановила его Сильвия. — Налейте даме вина.
— Извините… — Михаил открыл бутылку и принялся разливать вино по кружкам, так как фужеров у него не нашлось.
Рыба оказалась очень вкусной, как и салат. Подвыпивший Михаил начал делать комплименты и нахваливать повара.
— Ой, ну что вы, my darling, — смущалась Сильвия. — Я комиссионер, мне полагается иметь вкус и делиться им с клиентами.
— Останьтесь со мной, — предложил вдруг Михаил, когда бутылка подходила к концу. — Я никогда не встречал женщин, подобных вам!
Еда, вино и это странное высококультурное хамство пробудили в нём страсть.
— Oh, mon ami, я бы с радостью, но у меня плотный график, много заказов — другим тоже необходимо моё общество и гречневая каша по акции.
Сильвия встала из-за стола.
— Я еще увижу вас? — с надеждой спросил Михаил, когда Сильвия заряжала в мундштук новую сигарету и выходила из квартиры.
— Всенепременно, — кивнул Сильвия. — Закажите завтра через нашу контору багет, круассан, клубнику со сливками, омлет и кофе. Я зайду на завтрак.
С этими словами она забрала пачку денег, которую Михаил откладывал на новый телевизор, но решил оставить курьерше на чай, и ушла.
***
— До чего же трудный был день. Вы правы, эта работа выматывает, — делилась с начальником впечатлениями по возвращении на базу Бобикова.
— Вы выполнили всего один заказ, — усмехнулся мужчина с неприятным лицом. — Один курьер должен приносить в контору не менее десяти тысяч в день. Если делаете меньше, то вы нам не подходите.
— Здесь двадцать, мой генерал, — протянула Бобикова деньги начальнику. — А теперь я хочу принять ванну и выпить шампанского. Мой номер уже готов? Леди не подобает долго ждать.
Она посмотрела на ошарашенного руководителя, который держал деньги в руках и не знал, что ему делать: увольнять эту странную особу или немедленно звонить в гостиницу и бронировать номер.
— Алло, добрый вечер, мне срочно нужен номер с джакузи!
Приют Одиннадцати
Странные вещи в горах происходят то и дело, особенно в непогоду...
Смотритель приюта сидел напротив меня за изрезанным дощатым столом. Уже совсем стемнело, в углу зала слабо горел камин, его света хватало только на то, чтобы осветить контуры зала и мебели. Маленькие и очень грязные, от вечно задувающего песок и пыль ветра, окошки казались темно-серыми квадратиками на стенах. И я, только что вошедший с улицы, где тусклый свет затухающего дня отражался от снежной целины вокруг и было все еще очень светло, как будто оказался в полной темноте. Встретив меня, смотритель указал на место за столом, а сам сел напротив. Несколько секунд он молчал, потом потянулся и взял со стола коробку папирос. Вытащил одну, постучал ею по столу и сунул в уголок рта. Чиркнула спичка и маленький огонек высветил изрезанное глубокими морщинами лицо, с крупными грубыми чертами и мощным квадратным подбородком. Почти совсем седую недельную щетину, воротник грубого, колючего шерстяного свитера серого цвета. Он прикурил папиросу и потянулся рукой за старинным тяжелым медным подсвечником, на котором торчал оплывший огарок свечи. Зажег фитиль и потушил спичку, бросив ее в специальную емкость в подсвечнике.
- Я, когда один, генератор не завожу, экономлю. - Сказал он, кивнув на подсвечник. Голос у него был низкий и хриплый, дополняя образ.
При свете свечи он приветливо протянул руку и изучающе посмотрел на меня. Мы обменялись рукопожатием, и я достал из сумки папку с документами. Положив перед собой на стол, я вытащил лежавшие сверху, скрепленные скрепкой лист с направлением и рекомендациями ректора.
- Вот тут еще рекомендации. - Сказал я, чтобы хоть что-то сказать, кладя документы ближе к нему на ту сторону стола.
Он взял, вскользь пробежав глазами, и положил обратно.
- Почему сюда направление попросил?
- Вообще-то я не просил, мне предложил ректор. Я согласился.
- Понятно.
Повисла пауза, он, опустив глаза смотрел на стол перед собой и молчал, о чем то размышляя. Папироса дымилась у него между пальцами.
Я, студент геологического факультета РГУ, сегодня приехал из Москвы, получив распределение на первую половину января помощником смотрителя Приюта. Был канун нового года и я уже готовился отбывать на выходные домой в Брянск, как меня вызвали в деканат. Отказаться от такого предложения было никак нельзя, сам ректор, отдавая личную рекомендацию, похлопал меня по плечу, и дал понять, что считает меня подающим большие надежды. И вот, ранним утром следующего дня я уже сидел в поезде, увозящем меня вместо дома, в далекую Кабардино-Балкарию.
Наконец, как будто очнувшись, он глубоко затянулся и, выпустив дым в потолок, откинулся на спинку стула.
- Для начала вводные. Ты знаешь историю Приюта?
- Нет, в общем, не очень… - я замялся, ругая себя последними словами. Вот же дурак, как я не догадался забежать в библиотеку перед отъездом?
Досада на моем лице, видимо, была слишком явно видна, потому что смотритель вдруг улыбнулся и глаза его потеплели.
- Тогда слушай.
Он снова глубоко затянулся папиросой и, выпуская в потолок струю дыма, затушил ее в пепельнице. Встал, прошел к концу стола и завозился с горелкой.
- Это самая высокогорная гостиница всего Советского Союза. Ее построили ведущие архитекторы своего времени в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Заметил форму здания? Похоже на дирижабль. Здесь часто ветра, ураганы, это рекордная высота, четыре тысячи двести метров над уровнем моря. Чтобы ветер не ломал конструкции. Здесь все продумано до мелочей. Когда ее строили, помогали все кто имеет отношение к горам в этом краю. Альпинисты, ученые, гиды. Материалы поднимали сюда руками, на себе несли. Строили такие люди как например Чокка Залиханов. Знаешь кто это? Нет? Отец академика Михаила Залиханова, директора Высокогорного Института. Двести девять восхождений на Эльбрус. Двести девятое совершил на свой юбилейный день рождения в 110 лет. Это, друг мой, легенда, построенная легендами.
Горелка, тем временем, уже горела ровным синим пламенем и он принес откуда-то из темного угла чайник.
- Газеты всего мира пестрели заголовками о нем, когда он появился. Еще никогда в мире, никто не строил на такой высоте. И сегодня ничего выше нет, мы с тобой, друг мой, сидим в самом высоком здании мира. Самое важное, что тебе надо знать, это то, что странные вещи здесь происходят только в непогоду. Но бояться ничего не нужно.
Чайник зашумел, а смотритель снова отошел в угол и возился там, что-то перебирая. Я сидел в недоумении. О чем он говорит?
- В годы войны, — Продолжил смотритель, вернувшись со свертком из газетной бумаги и двумя гранеными стаканами. - здесь шли боевые действия. Приют был захвачен немецкими горными егерями и стал их базой. На обе вершины Эльбруса немцы водрузили свои фашистские флаги. Очень, очень страшные здесь шли бои. Когда Приют отбили, он был в дырках от пуль и весь погреб облит керосином. Видать, хотели сжечь отступая, но не успели. Почти всех фашистов наши положили…
Он развернул сверток, в котором оказалась заварка и кубики сахара и, поставив рядом стаканы, снова потянулся за папиросой.
- Приют работает как гостиница только в теплый сезон, с мая по октябрь. Здесь живут те, кто отправляется на покорение Эльбруса. А в остальное время живу только я. Приглядываю здесь за порядком. Редко приезжают экспедиции. Ученые из ВГИ или геологи. Но не чаще раза-двух за зиму, остальное время один. - Теперь он говорил задумчиво, как будто разговаривал больше сам с собой.
Я слушал его рваный рассказ немного с недоумением, кажется старик потихоньку сдает. Но мне предстоит не только жить здесь, но и заниматься ежедневными наблюдениями. Вести дневник погоды, фиксировать закономерности. К тому же я ненадолго, всего на две недели. Поладим как-нибудь. Он все рассказывал разные факты и интересные случаи из жизни Приюта, пока мы пили крепкий, терпкий чай. Потом я поднялся в свой номер. Он выдал мне ключи от четырнадцатого на втором этаже. Там стояла двухъярусная кровать, маленький столик, один стул и две тумбочки. Большего мне было и не нужно, я разложил свои вещи и лег в кровать. Первую ночь я долго не мог заснуть, все думая об это странной фразе смотрителя. Он сказал, что странные вещи здесь происходят только в непогоду. Но бояться ничего не нужно.
Очень скоро мне предстояло узнать, о чем он говорил. Это случилось на третий день.
Возвращаясь в приют раньше времени, так как приближалась буря, я едва не заблудился. Хотя работал я ввиду здания, немного выше по склону. Черные тучи неслись с юга, закрыв солнце. Их стремительное приближение немало меня напугало и я сложив приборы в сумку, отправился вниз. Как оказалось не зря. Я не прошел и ста шагов, как поднялась метель и ясный солнечный день на глазах превратился в буран. Видимость упала до нескольких метров и я уже не знал, в какую сторону мне идти. Только что я видел серебристое здание Приюта, он был прямо по курсу, теперь же оставалось только идти на память и не пройти мимо в этой метели. Не знаю, дошел бы я, или нет, если бы меня не встретил смотритель. Он, когда поднялся буран, вышел навстречу и его громоздкая фигура вынырнула из вихря снега, поднятого ветром так, что я чуть в него не врезался. Когда мы добрались до Приюта и укрылись внутри, было уже совсем темно, хотя времени было только два часа дня.
-Сегодня придут. - Сказал смотритель, снимая свой бушлат и вешая над камином.
- Кто придет? - Не понял я, думая, что он ждет научную экспедицию.
- Ребята… сам увидишь. Помни, что я сказал. Не нужно ничего бояться.
- Я вот об этом, кстати хотел поговорить. Вы сказали и в первый день, что в непогоду происходят странные вещи, но не нужно бояться.
Смотритель сел за стол и вытянул ноги.
- Я не знаю, что случилось здесь зимой сорок третьего. Кроме того, что известно всем по официальной версии хроники войны. Еще известно, что когда немцы захватили Приэльбрусье, сюда приехала и активно работала “Аненербе”, секретная служба фашистов по поиску некоего наследия предков. Все остальное засекречено. Что они искали никто не знает, хотя версий ходит множество. Но они остались здесь, блуждать между мирами. И до сих пор, когда поднимается буря, они возвращаются к нам. Ты скоро их увидишь и сам все поймешь. Они нас не видят, но чувствуют, поэтому просто держись от них подальше. Лучше всего просто пересидеть в номере. Как только кончится буря, они уйдут…
В ту ночь, я лежал в своей кровати и слушал как внизу играет губная гармошка. Кто-то говорил по-немецки, слышались взрывы хохота. Один раз я спустился вниз, я должен был сам посмотреть что происходит. Отряд немцев в форме горных егерей нацистской Германии пировал в нашем зале за нашим столом. Молодые парни, загоревшие, как будто только что из лета. Я спустился по лестнице и спросил кто они такие и что им здесь нужно, но на меня никто не обратил внимания. Один из них смотрел прямо сквозь меня на товарища. Я, думая, что меня разыгрывают, подошел к нему вплотную и помахал ладонью у него перед глазами. Он меня не видел. Его расфокусированный взгляд не мог врать.
В холодном ужасе я поднимался обратно по лестнице и оглянувшись увидел, как нахмурился один из егерей, глядя в мою сторону. Я вернулся в номер и снова лег на кровать, а скоро в коридоре послышались шаги. Кто-то в тяжелых сапогах шел к моей двери. Шаги остановились у порога. Кто-то постоял у двери, но передумав заходить, отправился обратно.
Голоса становились тише и тише и когда в мое окошко засветила луна, исчезли совсем…
***
Уезжая в тот раз с Эльбруса я знал, что еще вернусь. Я довел до конца все порученные мне исследования, как и следует прилежному студенту, подающему большие надежды. Но теперь меня занимали совсем другие исследования, которым я в итоге посвящу всю оставшуюся жизнь.
Москва. 1984г.
***
Спасибо внимательный читатель за прочтение рассказа.
Приют Одиннадцати, описанный в этой части - реально существовавший объект. Самый высокогорный приют Советского Союза и России. Построен на высоте четыре тысячи двести метров над уровнем моря, в том самом месте, где однажды, в 1909 году поставили временный бивуак, укрываясь от непогоды, группа школьников с учителем, отправившаяся на покорение Западной вершины горы Эльбрус. На скалах они написали - “Приют одиннадцати”. Он прожил долгую и интересную жизнь. Пережил Великую Отечественную Войну, но эту часть уже рассказал в рассказе смотритель. Являлся базой эльбрусских спасателей и многих поколений альпинистов. Трагически погиб в 1998-м. Из-за нарушения техники безопасности постояльцем иностранцем и неосторожного обращения с огнем. Сгорел до тла.