Верка была беременна.

Об этом узнали все и сразу в один день. Приехала в школу врачиха, все классы по очереди водили к ней, сначала мальчишек, потом девочек.
НАТАЛЬЯ ПАВЛИНОВА
– Ты что беременна? – ещё не вышедшие из медицинского кабинета услышали Светка Самойлова и Ирка Бегунец.
– Наверное, – вяло и тихо ответила Вера, стоящая перед врачом.
Медсестра резко подняла голову, открыла рот.
Светка призастыла в платье, натянутом на голову, а выходящая уже из кабинета Ирка выпучила глаза и прикусила верхнюю губу. Так и вышла – с губой ...
– Девки, там Верка беременная, – сразу выпалила в коридоре.
Дело было после уроков. Весть сразу разбежалась по сельской школе, а через пару часов об этом знало уже все село.
И когда, приехавшая с работы на автобусе мать Веры Галина, зашла в магазин, и когда шла по мокрой от весеннего дождя улице с ней здоровались особенно приветливо. Старушки даже издалека покричали – поздоровались.
"Какие все сегодня!" – подумала Галина, осмотрев себя. Уж не случился ли казус в одежде? Чего это все так на нее реагируют?
Дом открыла ключом, Гена на дежурстве, сутки, и Верки тоже нет. Значит, на художке своей. Там она готова была сидеть и днём и ночью.
Было время, когда Галина начала по этому поводу скандалить, призывать – бросить. Уж больно много времени занимало это бессмысленное рисование. Дома столько дел!
А потом поняла – десятый класс ...учеба у дочери движется с переменным успехом, а вот это умение рисовать и поможет поступить туда, где конкурс творческий. Верка нарисует хоть черта лысого. В последнее время ее картины побеждали на школьных и районных конкурсах, выставляли их на разных выставках.
Вообще-то, дочка точно ни в нее. Галина активная всегда была, улыбчивая, а Вера замкнутая, вся – в себе. Иногда слова не вытянешь, да ещё и с ленцой девка. Вот только рисование ее и увлекло.
И преподаватель ее хвалил, Максим Андреевич. А его Галина уважала. Хороший, известный даже в их краях, художник из местных, вернулся на родину совсем недавно. Говорят, разошелся с женой, оставил ей квартиру, а сам сюда – к матери-старушке приехал. Он и пророчил Вере обучение. Говорил Галине, что поступит на художественное отделение педвуза дочка – легко.
Вера вернулась, когда уже начало смеркаться. В руках мольберт, папка.
– Наконец-то. Ходили что ли куда?
– Да, в лес.
– Не рановато? Весна-то только-только... Покажешь? – Галина вытирала руки кухонным полотенцем.
В последнее время полюбила она смотреть недоделанные работы дочки, следить, как из набросков вырастают картины.
Вера пристально посмотрела на мать – ясно, ещё не доложили. Надо же! Только что ее остановили знакомые восьмиклассницы, стоящие кучкой:
– Вер, чего это врут-то про тебя? Говорят, беременная...
– Пусть говорят, – обе руки заняты, она быстро пошла дальше.
– Ну так правда или нет? – крикнули в спину, но Вера не оглянулась.
Почему не сообщили матери?
Да все просто. Врачиха и медичка неместные, уехали раньше, чем мама вернулась с работы, а классная Еленушка, хоть и недалеко живёт, но всегда приторможенная, ей надо самой ещё переварить.
Ну, а народ, соседки-кумушки, если и знают, будут шептаться, но в лицо не спросят. Это тебе не глупые восьмиклашки.
Вера достала лист, повернула матери. На первом плане одинокая берёза, ещё без листвы. Кажется будто вышла она из хвойного леса, будто оглянулась, смотрит туда как-то жалостливо. Верхние ветви она вынесла к свету, солнечные лучи озаряют их. А снизу – тень. И маленький росток прикорнул к стволу, а она прикрывает его своими ветвями, как шатром. Рисунок ещё не в красках, но уже рельефно вырисован и очень красив.
– Это где ж это у нас такая берёза? – Галина не могла узнать место.
– Да нигде, – махнула рукой Вера, – Мы на балке рисовали, а там берёз много, вот и...
Она пошла разбирать свои художества, переодеваться. Надо было опередить классную, сказать матери новость. Но она решила сначала спокойно поесть. Успеется – пусть мать ещё побудет в духе.
Она стянула школьное платье и тут в окно увидела Еленушку, голова классной плыла над низким их заборчиком.
Эх, не успела! В колготках и майке выбежала Верка на кухню.
– Мам, там Елена Павловна идёт. В общем, не удивляйся ничему и не кричи, ладно. Я потом тебе все объясню. В общем, я – беременная.
Галина так и застыла посреди кухни, а Вера накинула огородную грязную куртку и пошла открывать дверь классной.
– Мать знает? – тихонько спросила учитель Веру.
Та кивнула.
– Здра-авствуйте! – пропела Еленушка, лицо, как на похоронах.
– Здрасьте, Елена Павловна, – Галина бросилась убирать со стола, прикрыла зачем-то собой раковину с посудой, – Может в комнату?
Они прошли в комнату. Вера быстро засунула в шкаф свою одежду. Галина с Еленушкой сели на диван, а Вера напротив них у другой стены – на стул. Она так и сидела в куртке поверх майки.
– Да я ненадолго. Ничего ещё не знаю, решения нет. Просто директор сказала – поговорить, вот я и пришла. Что думаете?
– Так ить, – мать развела руками, вопросительно посмотрела на дочь, – А ты чего в грязной-то куртке? Не стыдно? Поди – переоденься.
Вера с удовольствием бы пошла, но вся ее одежда была тут. Все их жилье – это кухня, эта комната и маленький чуланчик без окон, отделенный от кухни дощатой, не доходящей до потолка перегородкой. Там спали мать и Гена, ее сожитель.
Она залезла в шкаф, достала халат и пошла в чулан. Разговор слышала.
– Так от кого беременна-то? Я ничего не понимаю, – спрашивала мать.
– Здрасьте. Я как раз к вам и пришла это узнать. Ей же нет восемнадцати, понимаете. Это ж уголовное дело – растление малолетних. Такой позор на школу. И не отпишемся теперь. А ведь экзамены...чуток осталось и потерпеть-то! Я уж знаете сколько выслушала..., – Еленушка говорила плаксиво, растянуто.
– Это ошибка какая-то. Не может быть!
– Как ошибка? Какая ошибка? Она ж сама призналась врачу.
– Сама?
Послышались быстрые материнские шаги:
– А ну, подь к нам, Вер, – Вера пришла, села на стул, обречённо опустила голову, – Ты правда беременна?
Она кивнула.
– А от кого? С кем...– Галина запнулась, только сейчас представилось, что дочь ... и стало невыносимо стыдно.
Вера молчала. Мать моргала глазами, заговорила Еленушка.
– Ты пойми, Верочка, это все равно выяснится. Ты же несовершеннолетняя, милицию подключат, допрашивать будут всех ребятжля группыопусыирассказы. Ну, стыдно ж будет. Лучше –скажи сразу. Может он и согласен жениться? Тогда вообще все хорошо, тогда загладим, и экзамены сдашь. А? С кем дружила-то, скажи...
Вера молчала.
Еленушка хлопнула себя по коленям, встала.
– Так и знала. Вера у нас неразговорчивая.
– Так ведь она и не дружила с мальчиками-то, не было у нее, – Галина все ещё не могла прийти в себя от новости.
– Это-то и плохо, – Еленушка совала ноги в сапоги, – Так бы хоть ясно было. А теперь подозревать кого? А вдруг это взрослый мужчина. А? Вер, не взрослый? – Вера молчала, – Вот и думай теперь, – охала Еленушка.
Они оставили Веру в доме, вместе вышли на улицу и ещё долго беседовали во дворе.
А Вера смотрела на растерянную мать. Худая, голые ноги чуть прикрытые коротким халатом в дворовых калошах, накинута куртка, которую только что сняла Вера. Она наклонилась к Еленушке, оправдывается, кивает.
Больше всего в этой истории ей было жалко маму. Поэтому и боялась она ей сказать до сих пор. Глупо, наверное, было молчать, не признаться матери, но она никак не находила момент - признаться.
Мать в последние полгода ожила. Этим летом появился у нее Гена. Познакомились они в леспромхозе, начали жить вместе. Он был моложе на десять лет, поэтому мама молодилась. Носила короткие платья, была весела, постриглась и сделала завивку.
Да и в доме стало живее, радостнее. Вера была сначала рада за маму. Она уж взрослая, вот-вот – отрезанный ломоть. Да и Гена как-то быстро вошёл в их маленький дом. Точнее будет сказать в их четвертину.
Дом принадлежал совхозу, делился на четыре угла, и в каждом – по семье. Получила мама его от совхоза, когда осталась тут работать на птичнике.
Но через несколько месяцев мама с Геной начали ругаться – Гена поглядывал на сторону, а мама переживала за свой возраст. Она хорохорилась, молодилась, но ревновала его все больше. Кусала губы, когда задерживался он на работе, ругалась с ним на гулянках.
И Вере все больше казалось, что Гена у них не задержится, убежит от материнской ревности.
А сейчас ещё и она – со своей беременностью. Этого только маме не хватало! Было жаль, что так она ее подвела. Так хотелось ей счастья.
– Ну, Верка, ну..., – Галина стягивала калоши, – Давай рассказывай. Как так-то? Вот уж не ожидала от тебя. Что делать-то теперь, а? Павловна твоя говорит – в больницу надо. Кто он? Как случилось-то у тебя? Что ж ты, девка!
Вопросов у Галины было много, и она ждала – дочь сейчас все объяснит, как-то развеет ее страхи. А может все это просто шутка, ошибка?
– Мам, не спрашивай. Я – спать.
Дочь посмотрела на нее, развернулась и ушла в комнату, скрипнули пружины дивана. Галина вошла следом, дочь лежала, отвернувшись.
– Вера! Верка, а ну вставай! А ну поговори с матерью!
Но дочь не шелохнулась.
– Ах ты!
Галина подошла, развернула дочь силой, заставила сесть.
– Ты что это, а? Беременная от кого? Говори, я ему – гаду...
– Не надо...
– Что не надо? Как это не надо? Говори – кто?
– Я сама, мам, виновата, никто больше.
– Как это сама? Как сама-то?
Смутная догадка распыляла Галину. Неужели художник? Он! Кто ещё?
На танцы Верка не бегала, с мальчишками не водилась. Только вот к художнику и шастала. А там...там она самая старшая. Остальные все младше, дети совсем.
– Завтра отпрошусь утром, и в больницу поедем. Ясно? – уже успокаивалась Галина, присела на диван. Дочь опять отвернулась, обхватила колени руками.
– Поедем, – пробурчала Вера, не оборачиваясь.
На молочно-розовой шейке дочки – билась голубая жилка, и на нее так жалко было смотреть. Сердце у Галины защемило. Кто-то обидел дочку!
Галина засобиралась. Прямо сейчас пойдет к этому художнику и все выяснит. Весь день он с детьми, а сейчас – вечер, самое время. Пусть отвечает за то, что натворил.
Ну, гад!
Надвигались сумерки, но люди ещё возвращались с работы к уютным своим домам. На улице гуляли молодухи с колясками, на скамейку выползли старушки.
Галина повернула, пошла вдоль глухого дощатого забора огородами. В последние дни было сыро, на огородах грязь. Она, конечно, наберёт на сапоги сейчас комья глины, но уж лучше здесь, чем мимо любопытных кумушек.
Учитель жил за школой, пройти надо было почти все село.
Унизительно так – приходить в дом к человеку с таким делом. А она его ещё уважала, восхищалась и хвалила. Как же он мог?
Текла жизнь, как ручеек под горку – ходко. Все же хорошо шло, а тут...
Дом, заросший сиренью, свежие листочки которой уже колыхал ветер, выглядел как-то успокаивающе. Галина набрала полную грудь воздуха, нажала на ручку калитки и та легко открылась. На веранде – длинный стол, на нем кучкой лежат краски, рисунки, большая банка с карандашами, вокруг разномастные табуреты, скамейки. В углу – мольберты.
Галине вдруг стало страшно. А если она ошибается? Как-то совсем не похоже это место на притон разврата.
Захотелось уйти. Она было развернулась, как вдруг дверь дома открылась, и на пороге появился Максим Андреевич. Он был в расстёгнутой клетчатой рубашке, в руках кусок хлеба, он жевал.
– Простите, – запахнул рубашку, – Здравствуйте! Пройдете? Мы ужинаем.
– Здрасьте, я... Нет, хорошо на улице, может выйдете сюда? Или я позже...?
Галина знала, что живёт Максим с матерью. Поговорить надо было наедине.
Он кивнул, быстро одел фуфайку и вышел к ней. Галина уже выискивала, о чем бы незначительном спросить, чтоб ретироваться.
– Чай сейчас мама вынесет. Весна располагает к чаепитию на веранде, знаете ли.
– Ох, тут такое дело, и не до чая, – само вырвалось у Галины.
Максим внимательно посмотрел на нее.
– Я знаю. У нас в селе слухи быстро расползаются.
– Кто Вам сказал? Вера? – немного напуганно и вопросительно глянула на него Галина.
– Не-ет, Вера как раз ничего не говорила, а вот дети, ученики, уже разболтали.
– Максим Андреевич, она ведь не такая, ну, Вы понимаете...
– Вера – замечательная. Я очень люблю Вашу дочку.
Галина резко повернула на него голову.
Что он имеет в виду?
– Да-а, – она помолчала, провела ладонью по столу, – Ведь никуда и не ходит, кроме вас. Дом, школа и вот сюда... к Вам.
– Знаю. Полюбила, наверное кого-то. И кто он? Сказала?
– Нет. В том-то и дело, что нет.
Пожилая Зинаида показалась в дверях с самоваром. Максим подскочил.
– Мам, ну ты что, я сам.
– Та он неполный, Максимушка, не тяжёлый. Но я подумала – из самовара-то ведь лучше. Здравствуйте, Галечка. Сейчас и вареньице, и медок... Я быстро.
Когда Зинаида все принесла и ушла, Галине стало совсем неловко. Подозревать Максима Андреевича расхотелось.
Он предложил варенье из кизила, отхлебнул чай, внимательно посмотрел на нее.
– Галина, Вы, я так понимаю, хотите найти виновника такого положения дочки? Наверное, и меня подозреваете, – художник был умен.
– Нет, ну что Вы... , – она даже отшатнулась, таким диким теперь казалось это предположение, – Я просто не знаю, что и думать, – Галина покраснела до кончиков ушей.
– Поверьте, меня очень интересуют женщины. Но я засмотрелся бы на Вас, или на подобную Вам, но никак не на девочку-ученицу.
– Да я и не... Что Вы... Просто вот подумала, может Вы что-то знаете. Она очень уважает Вас, может рассказала.
– Нет. Тема, знаете ли ... не с мужчиной обсуждать. Да и вообще, Вера замкнутая. Я даже думаю, именно это и помогает ей раскрыться в художественном искусстве. Она внутри себя все чувствует очень тонко. А раз не говорит, значит есть причины. Подумайте...
Темнело, нужно было идти домой.
– Я провожу Вас.
– Нет, нет, я быстренько побегу. Спасибо Вам.
– А когда рожать-то ей? – вдруг спросил Максим.
Галина лишь предположила:
– Осенью, чай.
Они ещё поговорили. На крыльцо вышла тетка Зинаида.
– Вам помочь? – Галина не привыкла, что подают ей все, убирают за ней, стало неловко.
– Нет, нет, милая. Максим поможет. А Верочка у тебя – золотая. Такая девочка славная. Ты, Галь, не ругала б ее сильно-то. Пусть ребёночек будет, счастье ведь это...
Галина направилась домой. Темнело быстро. Навстречу тянуло свежестью, холодком, студило горячие щеки. Сапоги на ногах хлюпали.
Невдалеке лениво и влажно текла река, чуть отражая прозелень неба. Ещё теплился на вершинах леса последний луч света, но здесь уже было темно. Земля, чуть дыша, засыпала.
Хороший этот Максим. Да, очень хороший. Не мог он. Что он там сказал? "Подумайте... Раз не говорит, значит есть причины". Но почему ей-то, матери-то почему не рассказать? Какие причины?
И тут ... проступил сначала контур боли, а потом она остановилась и схватилась за грудь.
Гена? Гена!? Гена!
Мог? Да нет... Или мог? Поэтому дочь и не говорит матери? Неужели поэтому?
Она припустилась почти бегом, но подходя ближе к дому, остыла. Даже если это и так – не скажет правду Вера, ни за что не скажет.
Говорить надо с Генкой. Вот завтра утром с дежурства он вернётся... Но завтра и самой надо на работу, да и ещё и вместе с Верой сразу, договариваться, чтоб отпустили, а потом – в больницу женскую. Значит, говорить с ним придется позже.
И чем больше Галина предполагала, что Гена – отец ребенка дочки, тем больше в это и верила. А ведь мог, гад, мог. Падкий на это дело, ох, падкий. Но она-то как, Верка -то? Неужели, силой...
Испариной покрывался лоб, становилось больно и страшно ... А ещё откуда-то из женского нутра выплыла ревность к собственной дочери.
А что если сама? Если сама... Неужели отняла ее женское счастье? И становилось так жалко себя, тех месяцев, в которые всей силой своей женской старалась она доказать Гене, что не хуже она моложавок, ничуть не хуже. Так жалко стало надежды на будущее, которое себе рисовала.
Дочь спала. Или делала вид, что спала. Галя не стала ее тревожить.
А утром, пряча от дочери глаза, разбудила, велела собираться. Суетилась и бегала по дому, готовя стол Гене, который приедет сразу после их отъезда.
В больницу они съездили. Врач косилась и вздыхала, уточняла – знают ли в школе, говорила, что вынуждена будет сообщить... Но, в целом, была обходительна, поставила на учёт, назначила анализы, часть которых в этот же день и сдали.
Роды должны были состояться в конце сентября. Для Галины каждое уточнение слышалось, как очередной удар, никак не верилось в реальность происходящего.
Вера была спокойна и казалась даже немного сонной.
Мысль о том, что отцом ребенка является Гена, никак не отпускала Галину. Она копила и копила в себе нарастающий гнев, и от этого разговаривать с дочерью не хотелось.
Тем временем в школу пожаловала милиция с тетенькой из районо. Одноклассников Веры поочередно вызывали в кабинет директора. Первыми опрашивали девочек, они выходили серьезные раскрасневшиеся, отмахивались от подколов одноклассников.
– А может это Серый? Он у нас гигант, – смеялись они, указывая на умственно отсталого одноклассника, добрейшего по своей натуре толстяка, – С чем, с чем, а с этим делом справится.
Серый кивал. Они хохмили, но было заметно – волнуются все. Виданное ли дело – беременная непонятно от кого одноклассница.
Костя, один из парней класса, сидел на подоконнике. Только он и не участвовал в общем веселье, косился на друга – Витьку. И как только тот оказался рядом, не выдержал, спросил тихо, опустив глаза:
– Вить, вы ж ходили. И тогда в Новый год пошли ...
– Ты дурак! Ты что? Ты вообще что ли? – он покрутил у виска, – Ну прошли пару раз и чего? Ты не вздумай там ляпнуть! Друг ты мне или кто?
– Да нет, чего я– не понимаю что ли.
– Не было у нас ничего. Вообще ничего, понял?
– Да понял я, забудь.
Оба сразу после экзаменов должны были подавать документы в военное училище.
После опроса детей классная Еленушка, женщина из районо и милиционеры направились в дом к ученице. Там застали лишь Гену, он спал после смены, и не мог ответить – где сожительница с дочерью. Новость о беременности Веры ошарашила и его.
А когда начали спрашивать о прописке, о праве проживания, о моральной составляющей сожительства, разнервничался вообще.
Галина с Верой вернулись из больницы, а дома – незваные гости.
Галина разволновалась сильно, отвечала на вопросы невпопад, начала двигать по плите кастрюли, переставлять миски, звенеть крышками, и в конце концов вообще расплакалась.
А Вера, наоборот, смотрела на мать жалостливо, отвечала на вопросы спокойно, а когда мать расплакалась, подошла к ней.
– Ты там постирать хотела, поди, мам.
Галина ушла в пристройку, и вскоре загудела там стиральная машинка.
– Ты можешь сказать, кто отец ребенка? – спрашивала женщина из районо.
– Его нет, – отвечая Вера, улыбаясь натянуто.
– Ну... Мы тут люди взрослые, и понимаем, что так не бывает.
– Как же! А святой дух? – Вера подняла брови.
– Шутишь? А нам не до шуток. Хорошо, скажи, тебя заставили или это случилось добровольно?
– Что случилось? – Вера наморщила лоб.
– Как что? Не придуряйся ... Ответь просто...
– Я ж сказала, ничего не было. Просто ветром надуло. Весна...
Взрослые махнули рукой, разговаривать было не о чем, девушка явно издевалась. Мать расписалась в каких-то бумагах, что претензии ни кому не предъявляют.
– Нельзя так, Верочка, нельзя, – мотала головой Еленушка, уходя, – Мы для тебя – все. До экзаменов допускаем, готовься только уж сама, дома, в школу – только на экзамены. Аттестат дадим. Стараемся, как можем, а ты... Зачем ты так?
Вера проводила "гостей" до калитки, прикрыла скрипучую дверку, а когда вернулась застала дома скандал. Мать обвиняла Гену в том, что он не делал.
– Слышь, я спрашиваю – как ты мог?
Вера даже не сразу поняла – о чем это мать. А когда поняла, выпучила глаза.
– Мама, ты что! Это не он! Он тут не при чем.
– А кто причем? Кто? Уйди отсюда, гадина! Ненавижу тебя! Всю жизнь мне испортила!– кричала мать. И опять к Геннадию, – Я старая да? Старая для тебя?
Она кричала и кричала, Гена сидел молча, спокойно слушал.
У Веры глаза налились слезами. Она понимала, что все это сказано матерью сгоряча, но не могла сдержать слез. Нервы сдавали. Она вышла на веранду, шмыгая носом, начала крутить белье через валики отжима. Лучше что-нибудь делать, лучше...
Галина собирала обвинения, кричала и плакала. И тут Гена вдруг встал, достал из-под кровати свой рыжий чемодан.
– Ну, не хотел я именно сегодня уходить, но давно понял, что пора.
Он начал собирать туда свои вещи.
Галина застыла в изумлении. Потом пришла в себя, всхлипнула и сказала обречённо.
– Ну, ладно, Ген. Верка ж сказала, что не виноват ты. Брось ты это. Оставайся. Прости.
Но Гена не остановился в сборах, он продолжал одеваться и собирать свои вещи.
Женское счастье уходило, покидало Галину. Что ж наделала она? Сама своими глупыми подозрениями все и испортила.
– Ген, ну ладно тебе. Прости уж меня, дуру!
Орало радио, которое громче сделал Гена.
Но Вера слышала их разговор. Отжатое белье плоскими стиснутыми волнами ложилось в таз, а она слушала и думала – неужели мать не понимает, что Гена давно уже собирался уйти. И сегодняшний скандал – это не причина, а всего лишь хороший повод. Неужели не понимает?
– Не пущу, – восклицала мать в дверях, а у Веры сердце заходилось от жалости к ней.
Гена отпихнул мать, вышел из дома, и Вера наблюдала в окно, как бежала она за ним, идущим размашисто, обгоняла, заглядывая в лицо, говорила что-то, останавливала, хватая за рукава...
Галина пришла в себя лишь перед сельской площадью. Там, на автобусной остановке, стояли люди. Остановилась и она.для группы опусы и рассказы Что это с ней? Господи!
Она медленно пошла обратно, приходя в себя. Казалось, несчастнее ее и не может быть женщин. Брошенная ... одинокая ... старая ... да ещё и дочь беременна.
Когда-то мать и саму ее выгнала из дома из-за беременности. Сделала тогда Галина аборт. А вот Веру позже в браке родила. Но муж ее так пил, так гонял ее, что она убежала от него с ребенком, сломя голову. И вот, казалось, что женское счастье улыбнулось, наконец. Но ...
И она ль тому виной? Нет... Сейчас вдруг Галина поняла, что рано или поздно Гена бы ушел все равно. Наконец, поняла. Просто надо было подумать трезво и спокойно.
Боже! Вера!
Она даже приостановилась. Что она сейчас наговорила дочери?
Она ускорила шаг, почти вбежала во двор, вскочила на крыльцо.
– Вер, – сначала тихо, а потом громче, – Вера, ты где? Вера!
Пробежала по дому, заглянула в чулан. Дочки дома не было. И на вешалке нет ее куртки, нет сапог.
И уйти-то ей некуда.
"Разве, к художнику?" Галина постояла в раздумье. Взгляд ее упал на картину дочки.
И вдруг, в этой глядящей на холодный хвойный лес берёзе, она узнала себя, а в нежном ростке, таком ломком, таком юном, разглядела дочку. И так просил этот росток защиты ветвей матери– березы...
Господи! Что ж она наделала! В доме шумело радио. Она схватила платок с вешалки и выбежала за калитку.
– Ве-ера!!!
Но тихо. Только любопытная соседка их же дома выглянула из окна.
Ушла? Неужели ушла? Куда? Не сделала б чего с собой!
Галина побежала опять по забору, огородами, ветви, поваленные тут, больно хлестнули ноги.
– Ве-ера! – она бежала, не видя тропы, прямо по целине, к дому художника, к трассе.
Выскочила к реке, куртка на распашку, платок развязался, она тяжело дышала.
Огляделась.
И вдруг увидела, как уходит вдаль знакомая маленькая фигурка с корзиной наперевес. Она на мгновение замерла, а потом закричала обрадовано.
– Ве-ера, Вера! – и бросилась следом.
Она бежала, поскальзываясь на сырой траве, размахивала руками. Вера остановилась, оглянулась, удивлённая. Мать подскочила, растрёпанная, испуганная, дыша тяжело:
– Ты куда? – она вырвала из рук корзину, – Куда ты?
Поверх отжатого белья лежали бельевые прищепки.
– Так на речку, на мостки – полоскать. Мам, ты чего такая?
Галина пошла к реке вперёд, наклонила голову, завязала платок, переведя дух, пробурчала:
– С ума сошла, тяжёлое тащит! Нельзя тебе. Я с тобой.
– Застегнись, мам, застынешь.
– Ерунда, тепло. А вот вода студёная, руки не пускай туда. Сама я. Ишь ты, удумала – ребятенка застудить.
На мостках полоскали местные бабы. Галина гордо подняла голову. Хватит уж стыдиться. Дочка ее ребенка ждёт, и она уже его любит. И пусть только попробуют про нее плохое слово сказать. Верка у нее – самая в мире порядочная и талантливая.
– Здрасьте вам, – поздоровались Галина с соседками, – Верунь, только отжимать поможешь. Нечего тебе, беременной, белье тягать, – сказала громко, чтоб все слышали.
Потом бабоньки провожали взглядом две маленькие фигурки, переглядывались. Мать и дочь дружно полоскали и отжимали белье.
У них та-акое случилось, но почему-то не выглядели они несчастными, улыбались и шутили меж собой, лилась забота друг о друге и тепло.
– Вер, – когда шли обратно сказала Галина, – Максим Андреевич сказал, может успеешь ты на заочку-то в августе, до родов. Сказал, с тобой съездит, если что. Хороший он, надо его послушать.
***
Послесловие
Ночью в окно – тихий стук. Вера протёрла глаза, сморщив лоб, отставила цветок, открыла раму.
Холодный весенний воздух наполнил комнату влагой.
На подоконник ловко, подтянувшись на руках, заскочил Витька, одноклассник.
– Привет.
– Привет, чего ты, ночью-то?
– Да так. Не спится, – Витька не смотрел ей в глаза.
– Вить, не сказала я ничего, не бойся.
– Да я и не боюсь, просто ...Чего там, мать-то твоя?
– Мать? Нормально. Она у меня лучшая в мире, все понимает. Поможет.
– Класс! Моя б точно не поняла. А знает она про меня? – Витька опустил голову, покрутил тюль.
– Никто не знает, Вить, сказала же.
– Ясно... На экзамены придёшь?
– Конечно. Допускают меня, учу вовсю.
– А у меня не получается. Думаю все ... Менты уголовкой нам грозили. Вообще, жесть ...
Вера помолчала.
– Вить, не волнуйся. Никто не узнает. Готовься к экзаменам спокойно. Поступай в свое военное училище. Желаю тебе удачи.
– Ладно, – он отвернулся, – Ты это... Может надо чего?
– Не-ет, ничего не надо. Все хорошо.
– Ну, ладно, ты тоже не горюй. Пошел я. Пока.
Он ловко спрыгнул с подоконника, по-спортивному перемахнул через невысокий их забор и пошел по дороге твердой пружинящей уверенной походкой.
К мечте своей пошел.
***
Рассказы читайте здесь #рассеянныйХореограф_опусы
блог на Дзен-Рассеянный Хореограф
Галка всегда была очень полной.
Даже толстой. Сколько себя помнила. То есть лет с пяти. В садике дразнили, в школе дразнили. Особенно на физкультуре. Толстуха, слониха, жирная, фу-толстая-дура, да каких только прозвищ не было. Не обижалась. А чего на правду обижаться? Правда она вот она. В зеркале. Рост 170, вес... Эх... Кому жаловаться? Кому? Учителя жалели, но сами тоже за глаза так называли. Друзей у неё не было. Правда и врагов особых тоже. Не завела. Мать с отцом угорели пьяные в бане, ей еще и трех лет не было. Забрала к себе тётка. Двоюродная. Так к школе Галка знала что она "приблудная и лишний рот кормить". Чего жаловаться. Слава Богу, в детдом не сдала тётка то. Бабушка один раз приезжала, папкина мать.
Приехала, повздыхала. Не похожа, сказала, на Витю маво. И уехала. Потом Галка выросла, уехала учиться в техникум. А после работала в селе неподалёку. В магазине. Жители села её любили, за незлобливость, молчаливость и улыбку. Так прошло ещё десять лет. Жила одна. Работа, дом, кошка, огород. Подруг так и не завела, мужчина был один, женатый, погулял, да и к жене ушёл. Дети, сказал. Долго мялся в прихожей и вздыхал. Галка молча плакала, глядя в окно. Ничего не сказала. Махнула только рукой, мол, иди. Дети же. Погоревала, в магазине любопытные бабы всё высматривали, правду ли болтают, или нет. Не высмотрели, поговорили и затихли. Рядом с трассой построили какое-то производство, замноголюдело. Новые лица появились, кто и дома покупал в селе, что пустые после стариков стояли. В одном доме поселился Колька Малой. Малой потому что ростом был маленький, лысый, красноносый, похожий на гнома с новогодней открытки. Говорливый, смешной, вечно ходил с распахнутой курткой, даже в мороз. Мужики да бабы шутили "с душой на распах".
Козу завёл. Смешно так, бобылем живёт, а хозяйство держит. Коза ходила за ним как собачка. Куда Колька, туда и коза. Колька в огород, коза за ним, Колька на работу, коза до калитки проводит и блеет. Смотрит своими жёлтыми глазами вдаль. Скучает. Народ веселился, Колька добрый был, не обижался, только рукой махал.
- Ихха! Мать её туды - растуды. Пусть ходит.
А однажды потерялась коза. Ушла через плетень, протиснулась и нету её. Колька искал, горевал страшно. Родная душа. На третий день в его калитку прошла Галка, которая вела за собой козу. Нашла. В березнике заблудилась. На чай зашла. И осталась навсегда. И не было человека, счастливее Кольки. Он всю жизнь звал жену Галина Викторовна, целовал её в плечо, дальше не доставал по росту, приобнимал и прикрывал глаза от удовольствия. А она улыбалась и гладила его по голове. Так и жили.
=
✍Анна Теллер
Мильён. Рассказ
Наталья Павлинова
Егоровна запыхалась. С пластмассовым ведёрком в руках, почти доверху наполненным малиной, она почти пробежала всю деревню. Сто лет так не носилась. Нервно подёргала калитку, ох ты, вертушка поганая, ну давай же, открывайся... Новость-то какая! Какая новость!
Она забежала в дом:
– Нюр, ты хде? Нюра, ети твою!
В сарае, ага, корову доит. Нашла время!
Егоровна забежала в сарай. Спиной к ней сидела её давняя подруга, дёргала коровье вымя. Когда-то Нюра была первой красавицей в их деревне: высокая, статная, с узкой талией и красивыми ногами – такими ровными и длинными. Женихи ходили табунами. Теперь бёдра грузной Нюры скрыли собой то, на чём она сидела.
– Нюра, тьфу ты, еле добежала до тебя, – Егоровна громко отодвинула банки и бухнулась на скамью у стены.
– Да тише ты! Москва от тебя шарахается!
Корову звали Москвой, потому что роды у ее матери начались на выпасе, когда корову окружили московские дачники, удивляясь огромным её бокам.
Эти дачники здесь, в деревне, как на экскурсии: "Приехал, мол, показать дочке, как выглядит настоящий козёл, а то она со слов матери его себе неправильно представляет..."
Вот и тогда, в поле, глядя на корову, начали тыкать в неё пальцами. Она испугалась и пошёл отёл. Впечатлений тогда у дачников было тьма! А у хозяйки столько же переживаний.
– Да тише ты! Москва от тебя шарахается! Чё случилось-то? – Нюра погладила коровий бок и продолжила доить.
– Ты помрёшь сейчас, как скажу, – Егоровна подержала паузу, но не выдержала, – Лизка мильён выиграла!
Нежно, но быстро мелькающие руки Нюры замерли на сосках Москвы. Она обернулась.
– Шуткуешь чё-ли?
Егоровна была довольна эффектом от своего сообщения.
– Да ничуть. Все уж знают. Мне сейчас Серёха в лабазе сказал, и Ленка подтвердила. И Саныч уж знает, встретила. Мильён! Лизавета теперь бохачка! А помнишь, Ленка всё приставала: купите да купите лотерейку, а мы – неее, ну её в пень! А оно – вона как! А Лизка ж добрая, Ленку чай пожалела, той же продать надо, вот и взяла. Бохатая теперь.
Нюра слушала спокойно, потом отвернулась и продолжила дойку. На минуту повисла тишина.
– Чё молчишь-то, Нюр? Чё делать-то будем?
– А чё мы сделаем? – Нюра с трудом поднялась, начала цедить молоко.
– Ну надо чё-то делать, не знаю я, – Егоровна развела руками.
Обе опять замолчали. Нюра закончила дела, отнесла молоко в дом и, несмотря на массу других дел, вышла к подруге на скамейку перед домом, на которой они любили вечерять.
Их деревня называлась Есьпить, с ударением на "Е". На въезде на знаке кто-то приписал: "Но некому".
В общем-то, так оно и было. Оставшиеся здесь и разъехавшиеся по городам и весям местные старожилы еще помнят, какая тут была жизнь. Есьпить была большой бригадой совхоза «Путь Ильича» со своими механизаторами, доярками, агрономами. А теперь опустела деревушка. Хотя некоторые деревенские, глядя на своих соседей, сбегающих в города, всё-таки решили остаться. Теперь их придомовая территория — это огромные поля с брошенными избами и фермами, всё в бурьяне и крапиве.
Но рядом из невзрачных садовых строений вдруг разрослись солидные дачные дома. И хоть до столицы было и далековато, но были здесь и москвичи.
Грех было местным жителям этим не воспользоваться. Нюра продавала дачникам молоко и яйца, а шустрая Егоровна грибы да лесные ягоды. Их общая подруга Лизавета вязала и плела симпатичные деревенские сувениры. Дачники брали их с удовольствием. Егоровна и таскала их туда вместе со своими ягодами. Такая была у всех прибавка к пенсии.
Местных осталось здесь по пальцам пересчитать. И были они уже ближе, чем родня.
Нюра положила всё больше устающие с возрастом ноги на специальный, поставленный для этого, пенёк. Егоровна посмотрела на слегка отёкшие ноги подруги:
– Лекарство-то купила?
– Да где там! В район же надо, а я не знаю с кем и наказать.
Нюра махнула рукой и сменила тему.
– Чё, Валь, думаешь, уедет?
– Знамо дело, уедет. С мильоном-то и я б уехала.
Надо добавить, что история эта случилась не вчера, а тогда, когда миллион рублей имел другую весовую категорию.
– Квартиру, думаешь, в городе купит?
– Конечно! – Егоровна мотнула головой и размечталась, – Или дом! Это ж какую домину купить можно! Я б на море купила, на Чёрном, жила б себе тама, плавала...
– Так ты ж не умеешь плавать-то.
– Так у меня и мильёна нет...
Обе помолчали. Пожевали малины из ведёрка.
– Неее, я бы всё-таки на её месте квартиру взяла в городе. Там и дочка, к внукам поближе. Да и надоел этот дом хуже горькой редьки! То крыша вон, то забор ...,– решала Нюра.
– Слушай, а вдруг она свою хибару отремонтирует али вообще перестроит? В хоромы царские, как у дачников вон. Асфальт положит, машину купит.
– И станет наша Лизавета – завидна невеста! Женихи попрут.
Подруги посмеялись, но как-то невесело, потом опять задумались и загрустили. Они трое родились и прожили в этой деревне всю жизнь. Знали друг друга, как облупленные. Периодами дружили крепко, семьями, но были и периоды раздоров и ссор. Как без них?
Валентина Егоровна всю жизнь считала, что Нюра жениха у неё увела, а Нюра злилась на Лизу из-за сына. Та работала в местной школе ( когда-то была здесь и школа), а на экзаменах выпускных, вместо помощи, завалила его бедного совсем. Нюра с ней год потом не здоровалась.
– Ешь малину-то. Ты ж любишь, – не слишком щедрая на свои сборы Егоровна разугощалась.
– Да не йдёт чего-то..., – Нюра посмотрела на ведро и резюмировала,
– Да не – не уедет. Чё там? В этом городе...К деревне уже привыкла – здесь её все знают, здороваются. А в городе надо сотни лет прожить, чтобы тебя кто-то уважать начал. А нам уж столько не прожить.
– А экологика какая там? Ужас ведь. Недаром же они все к нам на свои дачи едут. Я утром встаю по хрибы, а тут .. Один воздух чехо стоит! Утром окно откроешь — как обмоет тебя всю, хошь пей его — до тохо свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными…
– Да, деревня у нас святая! – размеренно протянула Нюра.
– Аха, даже власти уже на ней крест поставили, – протараторила Егоровна.
Подруги посидели ещё чуток. Они без слов обе понимали, что будет дальше.
– Как же мы без её кислиницы останемся? У меня такая не получается, как ни стараюсь, – сказала Нюра.
– И у меня. У неё корыто хорошее, старынное ещё. Как думаешь, корыто оставит нам?
– Да, конечно, оставит. Куда оно ей в городе-то. А я б машинку швейную у неё купила. Как думаешь, продаст?
– Неее, машинку не продаст. Хотя ... Зачем она ей, с мильёном-то? – Егоровна махнула рукой.
– Слууушай! А я вот, чё думаю: она деньги дочери отдаст. Она ж добрая, Лизка-то. Сын проблемный, ему не доверит, а дочери отдаст.
– Думаешь? Ну дура – Лизка, вот дура!
Обе подруги, не сговариваясь, встали: надо было идти к Лизавете.
– Пойду, молока ей возьму.
– Поди, а я малину отдам, не пойду уж на дачи сеходня, не до дачников.
И они молча направились к дому давней подруги.
Зашли в калитку и остановились в нерешительности. Раньше залетали без стука, а теперь как-то всё изменилось. Она теперь не им чета, она – миллионерша.
На порог, как всегда деловито, в белой косынке, халате и с тазиком белья вышла Лиза, увидела подруг.
– О бабоньки! А чего вы тут?
– Да я малинки вот тебе набрала. На, варенье сваришь.
– Чё это ты? Я и сама собиралась по малину. Ну, давай, коль не шутишь.
– А я вот молочка ...
– Да есть у меня ещё, прошлое не выпила. Ну, спасибо, Нюр. В дом заходите. Щас только бельё раскину.
– Да нет, не пойдём, Лиз. Мы это ... Мы спросить хотели, ты корыто нам своё не отдашь? – вставила Егоровна.
– Так зачем вам? Не дозрела ещё капуста-то.
Подруги молчали.
– Ну, если надо – дам, конечно. Жалко что ли...
– А машинку свою швейную будешь продавать?
– Да вы что! – Нюра поставила на ступеньку таз с бельем, – Машинку не продам. Белены что ли объелись?
Подруги посмотрели друг на друга. Глаза говорили: вот так и знали...
– Лиза, а мы про лотерейку-то знаем уже, – напряжённо протянула Нюра.
– Знаете? Вот ведь, деревня! Сама только узнала, а уж все судачат. Ничего нельзя утаить! Ага, выиграла. Завтра за выигрышем поеду в район. Случайно ведь и купила-то. Лена: – Ну вот никто не берёт, – я и взяла.
– Повезло, – вздохнула Егоровна.
Обе стеснялись спросить о планах. Не их же дело, чего соваться.
Они уже вышли за калитку, как вдруг Лизавета отодвинула сырую простынь рукой и крикнула:
– Бабоньки, сказать забыла. Я ж тут планирую половину выигрыша на материал для рукоделия потратить, а половину на День рождения свой. Дети приедут, приходите в субботу-то.
– Как это – половину? Так, а сколько ты выиграла-то?
– А чё, не сказали вам? Целую тысячу! Во как! А вы что, не знали? Думали сотку? Неее, я теперь богачка.
Егоровна с Нюрой возвращались молча. Сашка обманул, значит, а Ленка, паразитка такая, ему подыграла.
Подруги и друг на друга сейчас смотрели как-то по-особенному. И на душе было светло. И нет, это не зависть была. Другое.
Страх был, что изменится в их жизни то, к чему годами привыкли, та связь, которая держит своим прочными нитями душевную стабильность и надёжность бытия.
До́роги были друг другу, как никогда. Выпадет одна из этой связи, и всё рухнет. Как будто часть жизни уйдёт с ней, с одной подругой. Так привязались ...
Все почести и богатства этого мира не стоят одного хорошего друга.
– Ты ховорила, лекарство тебе для нох надо, как называется-то? - Егоровна была серьёзна, как никогда.
Нюра напомнила название.
– Так это... Лизе-то наказать надо, всё равно ей ехать в район, купит завтра. Нохи твои лечить надо, подруха. Нечего на себя рукой-то махать. Проконтролироваем мы всё с Лизкой! Ишь ты, удумала: врач прописал – а она не лечит! Возьмёмся вот за тебя!
И она, ворча себе под нос, отправилась к своему дому. А Нюра присела на свою скамью, смотрела вслед своей худощавой сутуловатой подруге и думала:
Как же хорошо! Как же люблю я вас, бабоньки вы мои дорогущие! Дороже всех мильёнов...
Рассказы читайте здесь #рассеянныйХореограф_опусы
Бдог на дзен : Рассеянный хореограф
ВРЕМЯ ЛЮБИТЬ ПРИШЛО...
- Квартиру мамы продавать будем, или Лариса пусть живёт там дальше?
Ольга монотонно скребла пригоревший жир со дна кастрюли железной мочалкой, и одним глазом следила за ряжеными в телевизоре. Облаченные в бутафорские, громоздкие костюмы, они танцевали и громко напевали известные шлягеры.
А те, что сидели в жюри, старательно восторгались и делали вид, что не узнают исполнителей - своих друзей, родственников и знакомых по профессии.
В отличии от выступающих, жюри были без картонных коробок на голове, в виде драконов и матрёшек, но от этого нисколько не теряли сходства с теми, что на сцене.
Толстый слой грима, им похоже накладывали на лицо лопатой и выравнивали шлифовальной машинкой, на поверхности не было ни морщин, ни неровностей.
На мраморных, как гипсовый слепок лицах, слащаво-восторженно сияли нарисованные глаза, и ослепляли белизной зубы, стоимостью в несколько миллионов.
Ольга не то что бы увлекалась подобными шоу по телевизору, скорее всего ей сегодня хотелось видеть, что-то яркое и радостное. Усталость от бесконечного круга дом-работа-дача, вдобавок лицезрение по вечерам круглую рожу недовольного мужа на диване, не добавляли жизненного тонуса.
Недавно покинула сей бренный мир мать Ольги, женщина в солидном возрасте, но при своем уме. И дочь тяжело перенесла утрату той, которая любила ее просто так, за то что она на свете есть. Могла ругать, обижаться, но в трудные минуты всегда была рядом и поддерживала чем могла.
Близкие горевали после похорон, но как говорят французы - се ля ви бабуля, такова жизнь, как родилась одна, так и помрешь в одиночку. Никто не ляжет рядом в гроб, саваном твоим не укроется, костлявой рукой ладонь не сожмет, выражая поддержку. Каждый в свой последний час, предстанет перед старухой с косой в единственном экземпляре. И ничего страшного в этом нет, смерть пугает пока она в далёком-далеко находится, а как встанешь лицом к лицу, вроде и ничего особенного.
Вот так и мать Ольги, долго болела и ушла напоследок, вздохнув облегченно, с улыбкой на губах.
Ольга на похоронах плакала, муж ейный Иван на поминках нажрался, то ли от радости, то ли с горя.
Скорее всего от радости, теща терпеть не могла этого, как она называла его в лицо, "долбо...ящера, ленивого, прожорливого".
Не стеснялась бабка и применяла крепкие выражения, когда чехвостила наглого ленивца, удобно устроившегося на шее жены. Могла и заехать в глаз, пока была в силе, но с годами, прыть тещина поубавилась, а перед смертью так совсем занемогла. Два года болела тяжело, Лариса дохаживала за ней, Рома с женой приезжали, помогали как могли.
Ольга тоже бегала к матери, хоть Иван и запрещал, выкраивала время, отпрашивалась с работы, чтобы муж не знал.
Теща Ваню всегда напрягала неимоверно, а в молодости особенно, он терпеть не мог эту женщину, сующую свой нос куда не нужно.
Он часто снимал напряжение, и излечивал нервы, подпорченные битвами с тещей, поколачивая жену и детей, пока те были маленькими. Старушка догадывалась об этом, но дочь молчала как партизан под пытками, а внуки, тоже боялись отца, и старались избегать эту тему.
Подрастая, они всё больше тянулись к бабушке, и как можно больше времени проводили в ее двухкомнатной квартире.
Горько плакали, провожая в последний путь внуки Лара с Ромой, сноха и правнуки. Приперся даже бывший сожитель Ларисы с гвоздиками, и старательно тер глаза платочком, изображая горе.
Старушка любила и баловала всех, а в последние лет пятнадцать, Лара сперва одна, потом с ребенком жила у бабушки. После школы и Рома столовался у бабули, с родителями видите ли, ему жить не хотелось. А Иван Николаевич и не переживал, в трёхкомнатной, просторной квартире было очень комфортно вдвоем с женой.
Девять дней после похорон прошли в горячечном тумане, близкие ели, пили, горевали и горестно вздыхали.
- Пора в наследство вступать - напомнил жене на десятый день рачительный муж - двухкомнатная квартира не будет лишней для нас, и денежки поди у тещи на книжке есть.
- Подожди немного, у меня ни сил, ни желания бегать оформлять документы - жена как всегда, без доброго напутствия со стороны мужа, не собиралась ничего делать.
- Потом отдохнёшь - щипок в складку на животе, должен был подвигнуть Ольгу взяться за оформление наследства, и он сработал.
- Завтра пойду узнаю, какие документы нужны - согласилась жена с дополнительным доводом со стороны мужа, в виде тычка в бок.
- То-то оно - мужчина блаженно улыбнулся, представив как хорошо они будут жить, если продать тещину двушку. Можно уволиться с работы, и лежать дома, проедая наследство, и поплевывая в потолок.для группы опусы и рассказы Плевать до сих пор, пока штукатурка не отвалится под тяжестью харчков, эх, красота!
Иван Николаевич почесал брюхо, туго набитое горячими пельменями со сметаной, и рыгнул, довольный жизнью.
- Сдавать оно конечно хорошо, но никогда не знаешь, какие жильцы попадутся. У Ермоловых квартиру загадили такие арендаторы, стекла на окнах побили напоследок.
Жена переживала за дочь с внучкой , которым придется съезжать из привычных условий, но боялась напрямую говорить об этом мужу.
- Может Лариске скажем, чтобы жила там и дальше, пусть квартплату платит и ремонт делает. А за то, что что мы ей разрешаем там жить - Иван хрюкнул от удовольствия, предчувствуя халявные деньги - так и быть, по десять тысяч нам переводит. А потом с ремонтом продать можно и подороже, я узнавал в агентстве, пока ты тут с пирогами возилась на поминках.
Отец недолюбливал дочь и внучку, поэтому у Ольги глаза полезли на лоб, услышав его предложение. Это было что-то невероятное и из ряда вон выходящее, чтобы он разрешил дочери, жить в бабкиной квартире.
- Если ты так хочешь, пусть живёт - робко согласилась она, с недоверием оглядывая лоснящееся лицо мужа.
- Ты ей позвони, скажи что это я предложил - Иван насыпал в ладонь несколько таблеток и закинул в рот. Он очень любил жирную, сытную еду, но возраст брал своё, и без таблеток пятьдесят пельменей за раз, было сложно переварить.
- Ну, чего копаешься, звони давай - он дотянулся ногой в шерстяном носке до жены, и пнул ее легонечко по колену. Вроде только дотронулся, а эта размазня еле на удержалась на весу, успела только рукой за стол уцепиться.
Корова она и есть корова, бестолковая, неповоротливая и тупая, как только он ее терпит такую!?
Ольга вытерла руки и заковыляла за телефоном в спальню, припадая на больную ногу, куда пнул муж.
И без того колени часто опухали и болели, муж знал об этом, и ему очень нравилось, наносить удары по больным местам. Это была такая веселая игра, шпынять и доставать жену, особенно когда она этого не ждёт.
Дочь долго не брала трубку, чем разозлила отца, и он начал бурчать, что ещё пять минут и передумает. Пусть съезжает Ларка на съемное жилье, если бабушкина квартира не нужна.
Но Лариса, видимо почуяв угрозу, наконец взяла трубку, и молча выслушала мать. Угукала, соглашаясь, пока та расхваливала отца, готового уступить целую квартиру родной дочери. И сказала спокойно, что завтра заедет после работы, там и обсудят, как быть дальше.
Ивану стало не по себе, от тона дочери, ишь ты какая, даже и не подумала переживать, что остаётся на улице.
Неужели чего-то удумала зараза, может надеется тоже часть наследства получить?!
Лара была копией ненавистной тещи, такая же эгоистичная и жестокая, но ещё энергичнее и мстительнее.
Иван побаивался ее, и этот страх усиливался с каждым прожитым годом, дочь взрослела и становилась всё наглее.
А он старел, терял силы и власть, над выросшими и ставшими самостоятельными детьми.
Когда-то он был властелином в семье, решал кому и что делать, и как себя вести. И ему это нравилось, он упивался властью и безнаказанностью, с удовольствием тираня и изводя всех.
Жена полностью подчинялась ему и не создавала неудобств, а вот детей иногда приходилось усмирять и кулаками.
Рома рос послушным и молчаливым как мать, ему на орешки доставалось не так часто, как Ларке. Так, ткнешь кулаком под ребро или леща дашь по голове, и на душе сразу становится легче.
Воспитание детей дело нелегкое, чуть дашь слабину, сядут на голову, поэтому Иван и старался держать их в строгости.
А дочь оторва такая росла, отцу и матери нервы мотала, даже в школу отказывалась ходить, стеснялась, что одета плохо. Хотела чтобы отец с матерью тыщи тратили на всякую ерунду, джинсы там, рубашки, телефоны дорогие. И не думала о том, что деньги не с неба падают, за них нужно попотеть. Если тратить на всякие детские хотелки, то придется зубы на полку положить, а этого Ваня боялся больше всего.
А дочь и по дому не любила шуршать, вечно приходилось подгонять пинками, чтобы вовремя подала отцу кофе и тапочки. В пятнадцать лет решила, что выросла и вякать начала, я мол не обязана прислуживать. Пришлось Ивану кулаками объяснять ей простую истину, что отца нужно уважать.
От души отходил он тогда ее, и кулаками и ногами в ботинках, которые дочь отказалась с него снимать.
Две недели лежала Ларка вся синяя и харкала кровью, пока бабушка, ведьма эта, не пришла. Жене и Ромке отец запретил вызывать скорую помощь, сыну даже в ухо заехал для острастки. Его и в армию не взяли из-за этого, перепонка лопнула какая-то, слышать стал плохо. Ему бы отца благодарить, что от армии откосил, так нет, обиделся, и ушел после школы из дома.
Когда жениться надумал, даже на свадьбу не пригласил, и внуков не показал ни разу. Живёт через улицу, ездит на работу мимо дома родного, и не заходит проведать.
Ольга вроде ходит к ним, когда Ивана нет дома, но ничего не рассказывает, всё отмалчивается.
Когда теща увидела избитую Лару, чуть в обморок не упала, хотела полицию натравить на зятя, кидалась с кулаками. Решила в тюрьму посадить, но Ольга в ногах валялась у неё, умоляла, чтобы детей не сиротила, и ее, несчастную, пожалела.
Плюнула бабушка на макушку дочери, и забрала Ларку с собой и пригрозила, что проклянет их обоих, родителей сволочных. Школу девчонка закончила, и в техникуме отучилась живя у неё, но только ничего хорошего из этого не вышло.
Ларка распустилась донельзя, пожила с каким-то дебилом и дочку родила, Ульянку белобрысую и костлявую.
А потом развелась и на бабкину шею села, вместе с соплячкой своей.
А бабка и довольна, всё сюсюкалась с ними, всю пенсию на них тратила. Хорошо жилось Лариске, шиковала на бабушкины деньги, ещё и алименты от бывшего сожителя приходили. Вела такой развратный образ жизни, что закачаешься, отец своими глазами один раз видел, как дочь шла с бутылкой пива в руке. А ещё Леха из соседнего дома говорил, что Ларка с подругами гуляла в кафе, день рождения отмечала.
Поэтому Иван и запретил жене привечать дочь и внучку безродную, в грехе зачатую, не пойми от кого рожденную. Сожитель же не стал с Ларкой расписываться, понимал, что распутную девку не стоит замуж брать.
Но Ольга похоже, так и не послушалась, пропадала часто где-то, и приходила с счастливыми глазами. За что и бывала бита, но терпела, на то она и жена, чтобы молча сносить поучения мужа.
И вот теща наконец-то померла, и квартира по наследству должна перейти Ольге, и Ларка теперь могла вылететь из нажитого места.
Но Иван Николаевич с годами добрее стал, не стал сразу выгонять дочку с внучкой на улицу.
Пусть живут, им же некуда идти, да и квартира требует ремонта хорошего, пусть сперва вложится в имущество. Чтобы потом продать за хорошие деньги, и старость Ивану встретить достойно. Заслужил он это, столько лет труда и терпения его, стоят не один миллион рублей. И никто ему не возместит потраченные нервы и здоровье, если сам не позаботится.
А что, имеет право, дом построил, вернее квартиру жена получила от предприятия, дерево как-то на субботнике посадил.
Сын есть, и он давно пристроен, сваты люди не бедные, дочери дом подарили, где молодые и живут. Правда, Иван Николаевич не был там, но видел со стороны, хороший дом у сына, крепкий. Сват денег для них не жалеет, а что жалеть дармовые, на рынке два ларька держит, капиталист моржовый.
Так что, всё назначенное природой мужчине он выполнил, пора и для себя пожить немного.
Вечером Ларка пришла одна, принесла матери конфет и пирогов, а отцу даже бутылочку не прикупила, неблагодарная. Даже Ольга не выдержала и шепнула дочери, чего мол гостинец отцу не взяла:
- Вот, отец-то переживает о тебе, разрешил жить вам с Ульянкой, и дальше в бабушкиной квартире.
- Да ты что? Так прямо и разрешил?
Лариса скривила тонкие губы, точь в точь как у тещи, глаза с прищуром, и нос острый, как клюв.
- А ты зря рожу корчишь, могу и передумать - Иван Николаевичу не понравился наглый тон дочери, так и хотелось ее пристукнуть по довольной роже.
- Передумай - ухмыльнулась Лара - только ты забыл, что никакого отношения к наследству бабушки не имеешь.
- С чего это - обиделся Иван - мы с с вашей матерью столько лет прожили, у нас всё общее.
- То что у вас общее, меня не интересует, но квартиру бабушка подарила мне, я там хозяйка почти семь лет.
- Что???
Ивану Николаевичу показалось на мгновение, что ехидная ухмылка тещи проступила на лице Ларисы, и он взревел от ненависти.
- Ты, тварь! Ты!! Ты!!!
Наследство, на которое он возлагал большие надежды, уплыло из его потных рук, даже не помахав на прощание рукой. Теща, кончины которой он ждал столько лет, и терпел выходки этой тварины, отомстила ему через Ларису. Показалось, что бабка с того света влепила почещину зятю, да ещё такую, что зазвенело в ушах, и правая щека уехала в сторону.
Он задыхаясь от злости, кинулся с кулаками на дочь, которая стояла, победно выпятив грудь, и смотрела на него с ухмылкой.
- Убью - Иван замахнулся, целясь в ненавистное лицо, но вдруг потолок или ещё что-то тяжелое и твердое, упало ему на макушку.
Лопнул череп, с треском выскочили глаза, и чернота вперемешку с вспышками молнии, поглотила его.
Муж лежал навзничь, с окровавленной головой, не двигался и кажется, не дышал.
Ольга в ужасе откинула от себя тяжёлую чугунную сковороду, которым огрела Ивана, закрыла рот рукой, чтобы нечаянный крик не вырвался из горла.
- Мамочки, мамочки, я его убила!
Запричитала она шепотом, попятилась и прижалась спиной к старому шкафу.
- Тихо, живой он!
Лара ловко проверила пульс отцу на шее, пощупала разбитую голову, а потом спокойно вытерла руку старым полотенцем, что висела у матери на плече.
- Придется скорую вызывать - вздохнула она, и скомандовала четко, словно всю жизнь только этим и занималась - сковороду помой и спрячь, скажем, что упал сам. Пьяный стал на нас замахиваться и не удержался, разбил голову. Ты молчи и соглашайся со всем, что я скажу, кивай головой.
Скорая помощь приехала быстро, врач сморщил нос, учуяв запах перегара, и легко согласился с тем, что пьяный мужчина неудачно упал и стукнулся головой об пол.
Соседи помогли загрузить его в машину и горе-вояку увезли в больницу, где кроме ушибов, диагностировали ещё и инсульт.
Очнулся Иван Николаевич в больнице, где с удивлением обнаружил, что правая рука его совсем не слушается.
И тело как-то подозрительно отсутствует местами именно с правой стороны, не отзываясь на попытки шевелиться.
- Шарахнуло тебя - посочувствовал сосед по койке - хорошо что справа, - он многозначительно поднял указательный палец и изрёк истину: - мог бы и не выжить, коль слева. Там сердце, и вообще...
Он и сам был не в лучшей форме, но держался бодрячком, пытался шутить, старательно выговаривая непослушным языком слова.
Ольга пришла только к вечеру, и молча положила на тумбочку узелок с фруктами и пирожками.
Странно отсутствующая, она посидела немного рядом с койкой, где лежал муж, и молча ушла, не попрощавшись.
- Жена твоя переживает - сосед причмокнул губами - ишь как горюет, даже говорить не может. А моя и не приходит совсем, сказала что на развод подаст. Что нажилась со мной за эти годы, натерпелась, с неё хватит.
Голос у соседа дрогнул, и он отвернулся к стене, надолго замолчав, видимо переживая свои несчастия.
Иван молчал, ему не хотелось никого утешать, страх перед будущим закрался и в его сердце.
Как теперь жить, когда рука не слушается, а сердце затихло и лежит там, внутри, словно ждет конца.
Ольга приходила каждый день и молча кидала на тумбочку пакет с продуктами, ни о чем не спрашивала, и сама не рассказывала ничего.
Она смотрела на мужа, беспомощно лежавшего перед ней, и в темных глазах без зрачков, разгоралось сладостное чувство мести.
Тот, кто мучил ее тридцать с лишним лет, теперь не мог пошевелить рукой, и ей хотелось так же как он, ткнуть его в бок или ущипнуть. Она с трудом сдерживала себя, понимая, что на людях делать этого нельзя, сжимала кулачки так, что трещала кожа под ногтями.
Палач, терзавший душу и тело, лежал распластанный перед ней, и был всецело в ее власти, она могла делать с ним, что угодно. В душе черным пламенем бушевало что-то нехорошее, и шептало не переставая:
- Отомсти за все, пусть на себе испытает тот ад, что ты прошла!
В тот миг, когда она ударила его сковородой по голове, впервые в жизни защищая дочь, оборвалась какая -то нить, прочно державшая ее на привязи, как собаку.
И пришло понимание, что муж не всесилен, его тоже можно бить, терзать и даже убить. Она смотрела на него, с нетерпением ожидая, когда наконец он будет в ее власти. За тридцать с лишним лет Иван награждал ее тумаками и издевательствами так часто, что возвращать всё это, не хватит оставшейся жизни.
Но она вернёт столько, сколько успеет, и не станет жалеть об остатках, вот пусть только выпишут его из больницы.
Через три дня Ивану разрешили подняться, и первым делом, он схватил телефон и набрал номер. Когда-то он нашёл его в телефоне жены, и тайком забил в свой, просто так, не зная, пригодится когда-нибудь или нет.
- Рома!
- Его нет, он с отцом сарай перекрывает - сноха Варя не стала даже спрашивать, кто интересуется ее мужем, и скинула звонок. Иван снова нажал на имя сына в списке, и выкрикнул, пока сноха не отключилась:
- Позови!
- Зачем?
Варя явно узнала его голос, и поэтому слова цедила сквозь зубы.
- Нужно - попытался гаркнуть как раньше Иван Николаевич, но вместо рыка раздался лишь писк.
- А нам не нужно, не звоните ему больше!
Он долго смотрел на погасший экран, пытаясь принять то, что сын никогда не придет и не поможет.
- Лариса, это папа!
- Здравствуй! Как здоровье?
- Ничего, вот только рука не слушается, держу телефон левой.
Доча, зашла бы проведала отца, и Ульяну привела, чего же мы как чужие.
- А с чего это вдруг мы стали такими добрыми - ехидно поинтересовалась Лариса - что, совсем хреново? Детей вдруг вспомнил, когда стакан воды понадобился?
- Доча, зачем ты так, я же твой отец.
- Отееец?
Протянула Лариса удивленно:
- Как-то ты об этом раньше и не вспоминал, когда мы на бабушкину пенсию выживали втроём с Ульянкой, а Рома пытался нам помогать из своей стипендии. Мама тайком от тебя нам носила еду, покупала ползунки внучке, копейки считала, чтобы нам детское питание купить. А помнишь, как ты ее избил, когда узнал, что она денег у соседки заняла? Не помнишь? А я помню! Это когда Ульяне операцию сложную сделали, и понадобились лекарства дорогие.
- Я же не знал - промямлил Иван, он хорошо понимал, что пришло время забыть о том, каким он был всесильным. И попытаться найти оправдание некоторым своим поступкам, а если не получится оправдаться, то сделать вид, что не помнит ничего.
Разговор с Ларой напугал его, и он на прощание торопливо прокричал в трубку:
- Доча, я люблю тебя! Слышишь, я и Ульянку люблю, и тебя, доча!
Лариса ничего не сказала в ответ, она впервые услышала слова любви от отца, но они вызвали лишь дурноту и тошноту. Ей было стыдно за отца, который врал не стесняясь о любви. Было обидно, что теперь ей придется делать вид, что верит его словам. Неприятно и больно, что в этой лжи придется жить ещё долгие годы.
Ивану стало намного легче от того, что ему удалось сказать дочери о том, что любит. Как любая женщина, дочка растает от этих слов, даже если и не поверит. И будет добра к немощному отцу, накормит, напоит и постирает одежду, деньгами поможет, даже если они у неё последние.
Ромка мужик, его трудно разжалобить, он слушать не станет жалобы отца, поэтому на него не стоит тратить силы.
Погруженный в раздумья, он не заметил, как зашла жена, и встала в дверях палаты. И вздрогнул, когда увидел ее угрюмое лицо, и огромные, черные глаза, горящие ненавистью.
- Я тебе комнату приготовила с балконом - бесцветным голосом проговорила она - устанешь жить, дверь открыть сможешь.
От автора : Простите меня за такой тяжёлый рассказ. Увидела, как плачет женщина от обиды, отец впервые за сорок лет сказал, что любит её. Сказал, потому что давление за двести шкалит, боится что припомнит дочь ему, детство свое тяжёлое.
Автор : Гулира Ханнова
Абьюз как профессиональная компетенция. Расскажу вам историю.
✨️
На отдыхе я решила подтянуться в спорте и по рекомендации близкого человека купила онлайн курс у некоего тренера. Купила потому, что мой знакомый с ним здорово постройнел и подкачался, а это лучшая рекомендация.
Знакомый сказал: «У него немного проблемы с коммуникацей, но мне это не мешает брать нужную мне информацию».
Ну ок, решила я. Уж с чем-чем,
а с коммуникацией я точно справлюсь.
Я купила индивидуальный пакет, что подразумевало личное общение с тренером еженедельно в формате звонка (аудио, без видео) в мессенджере.
Плюс надо было завести некую таблицу, куда буду вписывать все свои активности — шаги, тренировки и питание. И вес.
С первых же минут беседы я почувствовала себя странно. Не то, чтобы я ожидала дружеской интонации от незнакомого человека, но это же индивидуальный формат. Я, как минимум рассчитывала на то, что тренер меня расспросит обо мне.
Ничего подобного, мне сухо выдали рекомендации по тренировкам, а на вопрос, влияет ли положение кистей рук в отжиманиях на нагрузку конкретных групп мышц, тренер помолчал, а потом довольно раздраженно ответил, что у него нет времени на тупые мифы от фитоняшек и что он мне сказал всё, что мне необходимо знать, а лишняя информация вредна для человека, который не знает, что такое румынская тяга.
И вообще, я уже целых 5 лишних минут у него отняла, там следующий клиент звонит.
15 минут мы общались. И 90% времени говорил он, я дальнейшие вопросы задавать побоялась.
Я удивилась, что за стресс-подход, да ещё и «индивидуальный», но решила — начну работать в его системе, пойму что к чему, а там посмотрим. Система оказалась неплохой, эффективной. Но следующий созвон через неделю оптимизма не прибавил.
- Какую оценку вы себе ставите, Татьяна? (Забыла сказать, он не знал, кто я).
- Эээ, а мы ставим оценки? Снова с той стороны вздох с трудом сдерживаемого раздражения.
- Ну конечно, оцениваем себя по пятибальной шкале. Вы прибавили две десятых в силе? А две десятых веса потеряли? Тогда 5.
- Воу, воу, какие десятые, какие оценки, вы же мне ничего не говорили об этом, я не понимаю!
- Вы, видимо, гуманитарий? Это математика начальной школы.
- При чём тут математика, я впервые слышу эту информацию, вы мне не объясняли
- Я вам объяснил ровно столько, сколько вам надо! Всего доброго, звонит следующий клиент.
Я положила трубку. Сижу, обтекаю. Хм, думаю. Ну может, я и правда пропустила мимо ушей. Две десятых так две десятых, попробую дальше.
Так прошёл месяц. С каждым новым созвоном я всё больше ощущала себя куском безмозглого мяса, которое отбивают молотком. Любой мой вопрос тренера выводил из себя. Любая попытка поговорить обо мне лично, а не о системе вообще расценивалась как попытка отнять у тренера драгоценное время.
В итоге, я не выполнила норматив очередной недели. Сначала болела, потом двое суток ехала в Сочи.
Говорю:
- Вот я на прошлой неделе сделала 1 тренировку вместо трёх? Может быть, на этой
и следующей неделях сделать по 4?
- Нет, вы не сможете.
- Почему?
- Потому что у вас нет ресурса.
- Эээ. Откуда вы взяли, что у меня его нет, вы же меня вообще не знаете. Я в отпуске, у меня куча времени, я хочу заниматься…
- Потому что я учился 30 лет! И видел сотни таких как вы! А вы вздумали меня учить как мне работать?! Люди, которые черпают информацию о фитнесе на форумах в соцсетях будут меня учить работать?!!! Так, у меня звонит следующий клиент, мне продолжать с вами или ответить человеку?
- Ответьте человеку, всего доброго.
Через 10 минут его ассистент написал мне: «Похоже, это не ваш тренер, куда вернуть деньги»?
Вернули. Я позвонила своему знакомому, который мне рекомендовал этого специалиста, рассказала свою историю. Он говорит: «Ну да, я знаю, что он токсичный, но как тренер очень крутой. Я просто ржу, говорит. Он меня и матом периодически кроет. Но я беру рекомендации, мне ок».
А я подумала — наверное, если бы я его не выбесила, мне бы тоже однажды было бы ок? Или всё-таки я не смогла бы работать с человеком, которому на меня насрать и для которого я не личность, не человек даже, а группа мышц и процент жира?
Тема лишнего веса и всяких телесных несовершенств и так очень болезненная. Человек прекрасно знает о своих недостатках, знает, что он жирный, что слабак и обжора, что у него дряблая попа и рыхлый живот.опусы и рассказы Он и так себя казнит за это каждый день. Ему непросто принять свои слабости и обратиться за помощью. Это вопрос огромного доверия.
Тренер — он же как врач. Представьте, вы приходите к врачу, а он говорит: «Так, я вам сейчас ногу отрежу, это не обсуждается, вопросы не задавайте, диагноз вы всё равно не поймете, вы тупой, просто слушайтесь меня — вам нужно дальше жить без ноги!»
Я честно не очень представляю, что движет этим человеком в его деле. И что позволяет его клиентам удерживаться рядом, несмотря на хамство и невозможность элементарной коммуникации.
Но я точно знаю, что никакая супер компетенция не оправдывает неуважение к человеку.
И все же я ему благодарна. Потому что во-первых, в очередной раз поняла: если вам кажется, то вам не кажется. Надо слушать свои инстинкты и уходить оттуда, где вам нехорошо.
А во-вторых, я продолжаю заниматься спортом почти каждый день, меня это радует и я так или иначе прийду в форму.
Чего и вам желаю! Без всяких гуру и экспертов!
Автор: Тутта Ларсен
( фото автора)