Прививка от совести

Вася Хомяков робко подошел к терминалу и, немного повздыхав, выбрал вариант «Кодировка от совести».
«Нет талонов! Приём в порядке живой очереди!» ― выдал хамоватый аппарат и впал в спящий режим.
Хомяков снова тяжело вздохнул и, пройдя по коридору до конца, попал в круглый холл без окон и дверей, где вдоль стен стояли с десяток человек, уткнувшись в свои телефоны или болтая между собой. Над одной-единственной дверью висела лампочка для вызова.
― Кто… кхм-кхе, ― Хомяков прочистил горло, ― кто последний на кодировку от совести?
Несколько человек подняли глаза на новенького, а один из них даже радостно закричал, чем сильно смутил Хомякова.
― Васька! Какими судьбами?!
Мужчина оказался его старым знакомым по имени Толик Мордасов. Отлепившись от стены, он подошел к Васе и, схватив того за руку, крепко сжал.
― Тише ты, ― прошипел, скривившись от болезненного рукопожатия Хомяков. ― Да Наташка меня послала, сам бы я ни за что сюда не пришёл.
― Наташка? Зачем ей это? Ты же всегда таким честным и порядочным был, она вроде тебя за это и полюбила, ― говоря это, знакомый рукой указал на стену, словно приглашая в гости.
― Полюбила, да. Но с тех пор много чего изменилось…
― Например? ― у охочего до сплетен Мордасова загорелись глаза. ― Что у тебя за перемены такие?
― Да у меня-то всё по-старому, ― поджал губы Хомяков. — Это у соседей перемены: машину купили, в Эмираты слетали, дачу построили…
― Ничего не понял, а при чем тут твоя совесть? ― искренне удивился Мордасов.
― При том, что всё это они нажили обманным путём. В интернете доверчивым людям продают обещания разбогатеть. Но богатеют пока только они. А Наташка бесится, говорит, что я бы тоже так мог. А я не могу, понимаешь? Мне совесть не позволяет!
― Понимаю! ― с серьёзным видом кивнул Мордасов.
― В общем, ― Вася сделал тяжелый вдох, а затем ― выдох, ― отправила меня на кодировку. Сказала, что либо так, либо я съезжаю из нашей общей квартиры.
— Вот бессовестная! ― цокнул товарищ, жалея друга.
— Это точно, — кивнул Хомяков, — причём от рождения. Счастливая, не нужно теперь за это деньги платить. Ну а ты-то что тут забыл? Разве тебе это нужно? При твоей-то любви к чужим женам…
— Ой, да я тут в страховую устроился, — махнул рукой Мордасов. — Там от конторы всех отсылают на кодировку — обязательное условие. А жёны… Ну, подумаешь, пару раз оступился, с кем не бывает? Я давно уже другой человек, всё в прошлом.
— Я ведь из-за тебя тогда развёлся, — бросил обиженный взгляд Хомяков на Толика.
— Слушай, да я тебе одолжение сделал. Ты же сам постоянно ныл, что тебя дома не понимают, считай — решил твою проблему.
— Ну да, — невольно согласился Хомяков, а затем, оглядев еще раз холл, спросил: — А ты давно тут торчишь?
— Да часа три примерно, — посмотрел Толик на свои часы.
— А мы точно туда пришли? На двери даже вывески нет, — шепотом спросил Вася, стесняясь, что его засмеют остальные присутствующие.
— Да тут ни кондиционера, ни окон, ни даже стульев! — вытер потное лицо Толик. — Более бессовестного сервиса я в своей жизни не встречал. Туда — можно не сомневаться.
Все присутствующие одобрительно забухтели и закивали.
— Кто тут последний?! — раздался чей-то голос, звонкий и противный, словно звук работающей в пять утра под окнами газонокосилки.
— Батюшки, кого принесло! — удивился Мордасов. — Да это же Фуфелов — самый бессовестный чиновник нашей области!
— Не говорите ерунды! — обиженно фыркнул новый участник живой очереди. — Я не могу спать спокойно, всё время переживаю за людей. У меня совести столько, что хоть на хлеб намазывай! — Фуфелов говорил громко, чтобы все присутствующие услышали.
— Ага, особенно на тот, что он якобы голодающим бездомным рассылает за государственный счёт! А сам-то этот хлеб под собственной торговой маркой продаёт. Физиономию так на совести не раскормишь, да и золотые часы на добрые дела не купишь. Пиар-ход, не иначе, — сделал вывод Мордасов, глядя, как чиновник даёт интервью, сидя в принесённом с собой кресле, принесенному с собой репортёру.
— Вот, я нам воды купил, — послышался откуда-то сбоку новый голос.
Вася обернулся и увидел молодого человека с двумя пластиковыми стаканами, наполненными до краёв.
— С тебя двадцатка, — протянул парень Мордасову воду.
— Обдираловка! — крякнул Толик и залпом осушил стаканчик.
Потянувшись в карман за кошельком, он представил Васе своего знакомого:
— Это Лёва — мой коллега. Неисправимый добряк и меценат. Просто концентрированная совесть во плоти.
— Вася, — представился Хомяков и, глядя на стаканчики, без задней мысли добавил: — Так ведь кулер у входа стоит, там все бесплатно наливают.
— Двадцатка, значит?! — побагровел Мордасов.
Лёва не стал придумывать оправдание и просто растворился среди других ожидающих, словно страховые выплаты в день пожара.
Наконец лампочка моргнула, приглашая на приём, и к двери устремились сразу трое, одним из них был Фуфелов.
— Позвольте, но я первый пришёл! — возмутился один из мужчин.
— Вы что, не читали табличку? С воспалением совести без очереди! — ответил ему второй, у которого от злости шла пена изо рта, и начал размахивать локтями, прокладывая себе путь.
— Друзья, друзья, не нужно ссор, давайте я куплю обе ваши очереди, — улыбался Фуфелов, доставая из кармана деньги.
Откуда-то возникла женщина, достала из-за пазухи двоих детей и, размахивая ими, начала громко давить на совесть всем присутствующим.
― Да я вообще инвалид по совести! ― заверещал внезапно Мордасов и достал из кармана какой-то лист мятой бумаги.
Шум стоял такой, что уши закладывало. «Добрые, честные и бескорыстные» люди ломали друг другу рёбра и кусали за выпирающие места, стараясь протиснуться к заветной двери, где специалисты лишат их внутренних тревог за ближнего. Вася Хомяков, решив, что раз уж всё равно пришёл совести лишаться, аккуратно, по стеночке, дошёл до кабинета и юркнул внутрь, пока суматоха еще только набирала ход.
― Добрый день, простите меня, я без очереди, ― чуть ли не задыхаясь, промямлил Хомяков, глядя на врача, который сидел за столом.
Рядом с ним за компьютером что-то выстукивала на клавиатуре медсестра.
― Проходите, называйте фамилию, рассказывайте о том, что вас беспокоит, как давно вас мучает совесть, ― вежливо предложил доктор.
― М-меня зовут Василий, ― переминался с ноги на ногу Хомяков, сжимая в руках шляпу. ― Скажите, а могу я просто получить у вас справку о кодировке, но без сеанса? Я заплачу́.
― Не хотите кодироваться? ― вопросительно посмотрел врач на волнующегося пациента.
Медсестра тем временем продолжала что-то монотонно вбивать в компьютер.
― Нет. Хочу, чтобы от меня отстали, но совести лишаться не хочу.
― Но почему? ― искренне удивился врач. ― Вы же сможете достичь новых высот, избавитесь от лишнего стресса, будете спокойно спать.
― Просто я так решил, ― пожал плечами Вася. ― Я всю жизнь так прожил, да и родители не поняли бы.
― А как же то, что вы хотите справку подделать и всех обмануть? Вас потом совесть не замучает? ― не отставал врач.
― Ну так вы за мой счет поможете кому-нибудь из нуждающихся ― вон их сколько в коридоре. Дадите ему мою вакцину или что там у вас. Я готов даже отработать свою справку, если нужно, ― умолял Хомяков.
― Глядите-ка, Анастасия, и правда запущенный случай, ― обратился врач к медсестре. ― Простите, но без процедуры никак, ― развел руками врач и предложил присесть.
Вася вздохнул так тяжело, что компьютер у медсестры вспотел, но всё же сел в кресло.
― Настенька, ― обратился врач к медсестре, ― будьте любезны.
Медсестра подошла к Василию со шприцем, протерла оголенное плечо ваткой и сделала укол. Врач достал из ящика бланк и начал заполнять. Закончив писать, он макнул штамп в чернила и прилепил печать на бумагу.
Вася взял бланк и, кисло поблагодарив доктора, начал вчитываться. Через пару секунд рот его раскрылся от изумления, а веки задрожали.
― Что это такое? ― испуганно спросил он у врача.
― Ваша справка. Как вы и просили, ― спокойно ответил доктор, делая какие-то пометки в журнале.
― Но тут написано, что меня закодировали от бессовестных!
― Всё верно, ― кивнул врач.
― Но всё должно было быть иначе! Это я должен был стать бессовестным!
― Мы не кодируем от совести, ― посмотрел врач исподлобья на Хомякова. ― Кодировку от совести делает другой врач ― по средам и пятницам, а сегодня ― вторник. Мы кодируем от бессовестных.
― Но вы же меня… Вы… Как вам не стыдно?! ― возмущался Хомяков. ― Там столько порядочных людей ждут вашу вакцину! ― показал Вася на дверь.
― Это лишь на год. Всего вам хорошего, ― попрощался врач и нажал на кнопку вызова следующего пациента.
Вася напоследок грозно зыркнул и пошел к выходу. В коридоре всё еще продолжалась возня.
― Скажите, я ведь за вами был?! ― набросился на Васю какой-то мужчина с разбитым носом.
Но Вася ни слова не понял, только какой-то набор звуков прозвучал в его ушах. Он отстранился и начал пробираться дальше. По пути его попытался схватить за рукав Мордасов, но тут же отдёрнул руку и начал дуть на пальцы, словно обжёгся, после чего прикрикнул на Васю на непонятном языке.
Люди пытались перегородить Хомякову дорогу, но их всех как волной отбрасывало.
Вася выбрался из клиники бегом и устремился домой, где на пороге его уже ждала жена.
Она попыталась что-то сказать и даже сунуть собранные мужнины вещи ему в руки, но не смогла: что-то склеило ей губы, а руки сами начали распаковывать вещи и раскладывать на свои места. Закончив, жена оставила свои ключи на тумбочке и ушла из дома.
***
― А мы ему жизнь не испортили таким образом? ― поинтересовалась медсестра у доктора. ― Мы ведь тоже могли его от совести закодировать, ампулы есть, он заслужил.
― Те, у кого совесть есть, никогда не приходят по собственной воле её лишаться. Так зачем делать это? Пусть лучше у него будет иммунитет к бессовестным, а через год он сам решит — продлевать ему кодировку или нет. Может, к тому времени у него уже всё наладится.
― Поняла. Для остальных «нуждающихся» что сегодня колем?
― Как обычно — комплекс витаминов в ягодицу, а для особо острых случаев можно и закрепляющее — чтоб совесть лишняя не вылетела.
Александр Райн
Семейные ценности
Вся семья собралась за столом. Мать всегда сначала переливала первое из кастрюли в красивую супницу, а уж оттуда разливала по тарелкам. Она как раз наливала последнюю, себе, как вдруг, неожиданно раздался удар. Рука Зинаиды дрогнула и немного супа разлилось на скатерть.
— Что это было? — спросила она, не поворачивая головы, хотя и так знала. Птица стукнулась в стекло. Дурная примета.
— Птичка разбилась! — пропищала младшая дочка Верочка, — мама, можно я посмотрю, вдруг она жива?
— Нет уж, сиди на месте, — строго распорядился глава семьи Константин Петрович, — ей уже не помочь. Кот Васька разберётся.
— Папа, ты злой! — насупилась девочка, а Зинаида бросила на мужа неодобрительный взгляд.
Все склонились над тарелками и приступили к трапезе, кроме Верочки, которая сидела нахохлившись.
— Вкусно, мам! — попытался разрядить обстановку сын Витя.
Он учился в девятом классе, и в отличие от сестры давно понял, что жизнь — не волшебная страна, где случаются исключительно приятные вещи. Об этом свидетельствовал и заживающий синяк под глазом, поставленный Вите местным хулиганом.
— Да, суп удался, — поддержал Константин сына, — ешь, Вера, пока не остыл!
Сказано было мягко, но девочка тотчас уловила знакомые нотки, намекающие, что в случае неповиновения её ждёт наказание в виде получасовой лекции о том, как надо себя вести за столом. Она с неохотой взяла ложку и стала есть.
— Вот и умница, — улыбнулся отец, но улыбка вышла натянутой.
Кот Васька не тронул мёртвую птичку. После обеда Верочка подобрала её под окном и положила в коробку из под чая.
Семья жила в частном доме, в рабочем посёлке недалеко от столицы. На заднем дворе у них был небольшой участок земли, где росли яблони. Девочка похоронила птичку под одной из них, насыпала холмик и украсила его цветами настурции. Потом что-то вспомнила и побежала обратно, в дом. В родительской спальне она аккуратно открыла ящик трюмо, в котором лежала мамина шкатулка. Девочка знала, что в ней мама прячет большой крест. Девочка вытащила его, повертела, и хотела положить обратно. Он не подойдёт для птичкиной могилы.
— Верочка! — услышала она за спиной голос отца, — что это у тебя?
Константин подошёл и взял крест из рук девочки. Присвистнул, взвесив его в руке. Верочка боялась, что сейчас он отругает её за то, что она копается в вещах мамы, но он напротив, достал из кармана мелочь и дал ей "на мороженое". Вера удивилась, но взяла монетки и снова побежала на улицу.
Константин Петрович тихо подошёл к жене, которая на кухне мыла посуду, и окликнул её.
— Боже, Костя, ты меня напугал! — обернулась Зинаида и увидела крест, который муж держал в вытянутой руке на уровне её лица.
— Божишься, крест этот... что это такое вообще? Откуда он у тебя? Может быть, ты и к попам ходишь, а я дурак, и не знаю?
— Костя... — выдохнула Зинаида, — это наперсный крест моего дедушки. Он был сельским священником, ты же знаешь..
— Знаю, — муж поставил стул, развернул его к окну, и насильно усадив на него Зинаиду, навис над ней и зашептал в ухо: — но и ты знаешь, кто я и чем занимаюсь!
— Да, но какое это имеет отношение к семейной святыне? — она попыталась встать, но он снова грубо усадил её.
— Ты, правда, не понимаешь? — язвительно сказал он, и Зинаида, посмотрев на него, ужаснулась. Она не узнавала мужа. Вместо Константина перед ней стоял совсем другой человек... а может, и не человек. В эту минуту она поняла, как сильно он ненавидит её. Она перекрестившись, взяла из его рук крест, и это окончательно взбесило его.
— Вот! Ты уже и крестишься! В какую церковь ходишь? Может, и детей без моего ведома к попам отвела и покрестила?
У Зинаиды похолодело всё внутри. Она и правда, собиралась покрестить детей, но всё время откладывала разговор с мужем, зная, что он пишет диссертацию на тему отношений современного прогрессивного общества и служителей религиозного культа. Но при этом, муж никогда не был с ней так агрессивен и не попрекал её святыней, доставшейся ей от деда, расстрелянного большевиками.
— Костя, что с тобой? — спросила она, — ты сам на себя не похож, опомнись...
Впоследствии, вспоминая тот день, Зинаида Леонидовна улыбалась своей наивности: Настоящая причина была банальна. Просто она надоела мужу, и как женщина, и как человек, и он долго и мучительно искал повод развестись. Просто оставить её он не мог, это не приветствовалось партийным руководством, а вот по идеологическим разногласиям... В общем, забыв об осторожности, он бросился отыгрывать карту своей несовместимости с Зинаидой. Одно только мешало ему. Если следовать его логике, то он должен был отобрать детей у жены - мракобески. Но в его планы это не входило.
Его пассия, секретарь кафедры истории Инесса Пруль была на шестом месяце, и только наивные не знали о том, кто отец будущего ребёнка. Инесса сразу объявила Константину, что не собирается жертвовать карьерой из-за его детей. Собственного ребёнка она, как только он достигнет возраста двух месяцев, отдаст в ясли на пятидневку.
Зинаида всё ещё недоумевала по поводу реакции мужа на реликвию, ведь и гонений на верующих уже особо не было. Более того, многие видные партийные работники ездили по монастырям, к старцам. Конечно, если бы Зина явно, а не тайно, как многие, покрестила детей, это в известной степени могло быть использовано врагами мужа, а такие на кафедре были. Они в открытую называли Константина Петровича выскочкой и псевдоисториком. Профессор Малинин, например, не раз критиковал его научные работы, не находя подтверждения изложенным в них фактам. Но, обычно, дальше споров дело не шло.
Зинаида Леонидовна погрузилась в депрессию. Она понимала, что теряет мужа, но не понимала почему. Дома чистота, каждый день вкусные завтраки и ужины, одежда в идеальном порядке! Чтобы посвятить себя семье, мужу и детям, она стала домохозяйкой. Константин настаивал на этом: зарабатывал он прилично, и ему претило, что жена будущего профессора работает в ателье. К тому же, он любил домашнюю еду, но нанять домработницу не мог — враги тут же подняли бы вой, что он, читая лекции о преимуществах марксизма и ленинизма, сам по сути эксплуататор пролетариата.
Теперь же Зинаида, не имея за спиной ни специальности, ни трудового стажа, схватилась за голову, не понимая, как ей жить дальше. Уходя, Константин Петрович бросил на стол две фиолетовых бумажки, и не попрощавшись, хлопнул дверью.
Дети молча подошли и обняли мать, которая сидела, уставившись в одну точку.
Через пару дней в квартире раздался звонок. Звонила супруга профессора Малинина, Алла Белоконь. Её имя было наслуху в научных кругах, и поэтому она не стала брать фамилию известного мужа, предпочитая самостоятельно прокладывать свой путь. Она придерживалась феминистических взглядов, которые весьма раздражали её коллег-мужчин.
— Это форменное свинство! — бушевала она, — Толя обрисовал мне ситуацию, и мы с ним решили помочь вам, дорогая.
— Спасибо, но каким образом вы можете помочь? — голос Зинаиды был спокоен, она уже была в ателье, где работала до замужества, и старый портной, помощницей которого она была когда-то, взял её назад без всяких условий. Это был очень добрый и понимающий человек.
— Мы проработаем Константина Петровича как следует, по партийной линии, — гремела Белоконь, — я уверена, что он раскается и вернётся в семью!
— Спасибо, конечно, но... — начала было Зина, но Алла её перебила:
— Что значит "но", что значит "но"?! Никаких, понимаешь, "Но"! У вас дети и этим всё сказано!
— Алла Артёмовна, — тихо, но твёрдо сказала Зинаида, — я признательна вам за заботу, но прошу вас, не вмешивайтесь! Со своими детьми я договорюсь. Уверена, что будет лучше, если всё останется, как есть.
Белоконь не стала настаивать. Холодно простившись, она повесила трубку.
Зинаида устроилась в ателье. Старичок портной был рад, что она вернулась, но теперь, кроме него в ателье работали ещё три портнихи, и все, как одна, её невзлюбили.
У Зинаиды всё получалось отлично. Ей нравилось шить. Строчки у неё выходили ровными, аккуратными. Портной был очень доволен её работой. Вскоре он доверил ей крой, и тут началось. То ножницы тупились сами собой, то булавки рассыпались по всему ателье, а однажды, в швейную машину, на которой работала Зина, туда, где крепится челночок, засунули дохлую мышь. Зинаида спокойно взяла её за хвостик, да и выкинула.
Наблюдавший за ней поверх очков старый мастер поманил её пальцем.
— Зиночка, дочка, я тут подумал... — сказал он, откашлявшись, — ты не хочешь ли получить образование? Стать конструктором женского платья, например? Я мог бы похлопотать за тебя, в техникуме работает мой ученик!
— Что вы, нет! — испугалась Зинаида, — мне? Учиться в таком возрасте? Да и дети у меня, некогда. Нет, я не могу.
— Какой у тебя возраст! Мне, девяносто два, и то не возраст! Подумай, Зина. Не отказывайся сразу. Это совсем другие возможности, другие деньги... я вижу в тебе талант! — и старик поднял палец вверх.
... Но похлопотать он за Зину не успел: через два дня умер прямо за раскроечным столом. После его смерти Зине пришлось оставить ателье. Портнихи дали понять, что она лишняя.
Вскоре она нашла работу в другом ателье и всё чаще вспоминала совет, который дал ей напоследок мудрый портной. Она решила, что как только станет посвободнее, пойдёт учиться на конструктора - модельера.
***
Инессу Пруль разрывали противоречия. Будучи беременной, она не могла оставить привычку курить и дымила немилосердно.
— Инесса, хватит курить. Вредно и тебе, и малышу, — Константин Петрович открыл форточку.
— Оставь, Костя. Оставь этот менторский тон... вредно, не вредно! Ещё не хватало, чтобы и ты мне нотации читал, — Инесса затянулась и выпустила сизое облачко прямо ему в лицо.
— А кто ещё тебе читает нотации? — заинтересовался он, но Инесса не удостоив его ответом, уткнулась в журнал, где была напечатана статья Малинина.
Константин Петрович грустно посмотрел на часы с кукушкой. Время обеда давно прошло. В будни он питался в институтской столовой, а в выходные... Инесса не любила и не хотела готовить. Они обычно ходили в кафе или столовку за углом.
— Может, пообедаем? — несмело предложил Константин Петрович.
Она подняла на него насмешливый взгляд.
— Я сыта, поела каши, что осталась с утра. И съела яблоко, что принесла мне Аллочка. Там остались ещё. Хочешь?
— Я просил тебя не общаться с Аллой! Это жена моего врага, — начал закипать Константин Петрович.
— Давай ты не будешь мне указывать, с кем мне общаться! — также повысила голос Инесса, — мы дружим с Алкой уже уйму лет... ой, ой-ёй!— она присела на табурет, и положила руку на живот.
— Что? — испугался Константин, — тебе плохо? Врача?
— Ох.. больно... да, скорее, врача! — стонала Инесса.
— Он подошёл к телефону и набрал номер скорой. Бригада прибыла очень быстро — станция скорой помощи находилась поблизости.
Инессу увезли в больницу. Тем же вечером, он пришёл к ней. Ещё в регистратуре он узнал, что ребёнка спасти не удалось.
Инесса лежала на койке, лицом к стене. Он подошёл и коснулся её волос.
— Не надо, — сказала она чужим голосом, — уходи, Костя.
— Как "уходи"? Что ты имеешь ввиду? — забеспокоился Константин Петрович, в смысле, сейчас?
— В смысле, совсем! — не поворачиваясь равнодушно произнесла она.
Он уже отошёл на приличное расстояние, когда понял, что в руках у него авоська с апельсинами.
На следующий день, в воскресенье, он встал пораньше, принял душ, побрился, купил цветов, взял апельсины, которые забыл отдать Инессе, и поехал в посёлок, навестить Зинаиду и детей. Он вдруг вспомнил, как было прекрасно знать, что тебя ждут дома. И кормят. И обстирывают. И любят.
Дверь ему открыла дочка, Верочка, с детской непосредственностью обрадовавшись папе. Он протянул ей авоську с апельсинами. В доме вкусно пахло кофе и свежими сырниками. Вышла Зинаида, вытирая руки о передник. Она была удивлена его визиту, но не сказать, что рада. Это неприятно укололо его.
— Проходи, Костя, мы уже позавтракали, но я могу предложить тебе кофе. И даже сырники остались. Будешь?
— Угу, — он повесил шляпу и плащ на крючок в прихожей и прошёл на кухню, сразу отметив перестановку и свежий ремонт.
— Вот, — сказала Зинаида, ставя перед ним тарелку с сырниками, — кофе придётся подождать.
— Спасибо! Надо руки вымыть! — напевая под нос, он поправил у зеркала чёлку и подойдя к рукомойнику, встал как вкопанный: на полочке стоял чужой помазок. Его захлестнула ревность. Ах вот, значит, как?! И месяца не прошло, как он ушёл, а Зинаида уже мужика привела! Вымыв кое-как руки, он сел за стол. Жена стояла у плиты, варила ему кофе в турке.
— Ну, рассказывай, — Константин Петрович взял с тарелки сырник, и макнув прямо в вазочку с вареньем, целиком засунул его в рот.
— А чего рассказывать? — отозвалась Зинаида, — живём! Верочка - молодец, получила приз зрительских симпатий на конкурсе чтецов. С математикой не очень, а так, одни пятёрки!
— Ну-у! Умница, Верочка, — прожевав, он позвал девочку к себе и звонко чмокнул в щёку, — скучала по папе?
— Ага, — улыбнулась Верочка, — а почему ты так долго не шёл?
— Не мог, работы много было, — не моргнув глазом, соврал он ребёнку.
— Витька сейчас всё больше пропадает вечерами, — продолжала рассказывать Зина, — мы с Верочкой думаем, что у него девушка появилась. Но он нам не говорит, стесняется.
— Я сама его видела, с Янкой, она в восьмом учится! — засмеялась Верочка.
— Эх, а не рано ли он женихаться начал? Ему бы в институт, — озаботился Константин Петрович, подумав, что в доме необходима мужская рука. Совсем расслабилась семья без него.
— Ну, а у тебя как дела? — Зинаида шепнула что-то Верочке на ушко, и та послушно пошла к себе в комнату.
— Хорошо дела, — пожал плечами Константин, подставляя чашку под джезву.
— Как твоя жена? Скоро рожать? — Зинаида налила ему кофе, не пролив ни капли. Руки у неё не тряслись. Зато у Константина Петровича чашка дробно застучала о блюдечко — он был не готов к такой осведомлённости жены.
— Видишь ли, дорогая, я много думал, и принял решение, — он отхлебнул кофе и глядя ей в глаза, продолжил: — я возвращаюсь в семью! Я понял, что главное в жизни — семейные ценности!
Зинаида не бросилась его обнимать, не стала задавать вопросов. Она вышла в прихожую и вскоре вернулась, держа в руках его шляпу.
— Тебе пора, Костя.
— Ты что, выгоняешь мужа?
— Ты мне не муж, я подала на развод, разве ты не получил уведомления?Через месяц нас разведут.
— Зина! Это из-за него? У тебя кто-то появился? А как же дети? Как же... семейные ценности?
— У меня никого нет. А дети и есть мои семейные ценности! — сказала она.
— Почему бы тебе не сказать мне правду? Я видел помазок! Чей он? Я имею право знать!
— Конечно, имеешь! Витькин. Он начал бриться, — улыбнулась она, подавая ему шляпу.
Ему ничего не оставалось, как встать и уйти навсегда из тёплого уютного дома, где на заднем дворе, под яблоней, была похоронена маленькая птичка, которая пыталась его предупредить ценой своей жизни, что добром для него эта история не закончится.
Лютик
УСТИНЬЯ....
В далёком голопузом детстве бабушка носила меня к одной женщине
«вычитывать» сглаз, потом неоднократно обращалась к ней за помощью,
когда болела скотина.
Повзрослев, я заинтересовалась мистической темой и не раз допрашивала
бабулю на предмет наличия в селе ведьм, на что она всегда досадливо
отмахивалась, мол, не выдумывай. На мой вопрос о той женщине она
пожимала плечами — какая ведьма? Ну да, умеет кое-что, да разве ж это
колдовство...
Историю её семьи бабуля рассказывала не раз, это не было секретом ни для
кого, как и то, что дар свой наша ведунья, кстати, звали её Устинья,
получила от своего родного деда. Деда Афанасия в деревне не боялись, а
уважали, причём не столько потому, что он был единственным на то
довоенное время грамотным человеком в округе, а большое и крепкое
хозяйство вёл твёрдой рукой, сколько за его «умение». Знахарем он был,
«знал», как говорили местные. Высокий, статный, широкоплечий, с
окладистой белой бородой и широкими чёрными бровями, из-под которых
блестели умные карие глаза, он производил впечатление пожилого
древнерусского богатыря, занявшегося на пенсии сельским хозяйством. Нрав
у него был крутой, семью держал в строгости, а это два десятка душ —
четверо дочерей с мужьями, у всех по нескольку детишек, и жили все в
одном большом доме, который Афанасий постепенно расстроил до размеров
чуть ли не дворца, ревностно оберегая единство своего рода. «Негоже по
углам, как тараканы, разбегаться, - говаривал он. - Гуртом хорошо и
батька бить, по кулаку скинулись — и синяк».
Тружеником был великим, вставал до свету, ложился с заходом солнца, жил в
соответствии с природными ритмами и работал не щадя себя, чего требовал
от всех домочадцев. Те его побаивались, слушались беспрекословно и
любили, несмотря на дедову строгость — понимали, что он делает всё для
их блага.
А благо было довольно заметным на общем деревенском фоне: добротный дом,
многочисленная живность, богатые угодья — огромный огород и участки на
лугу для покоса. Знахарство тоже должно было бы вносить немалую лепту в
благосостояние семейства, ведь Афанасий никому не отказывал в помощи, но
дело в том, что он категорически отказывался брать любую плату за свои
услуги, даже символические мясо-яйца-молоко от благодарных клиентов не
принимал, аргументируя это тем, что у него и так всё есть.
А недоумевающим родственникам пояснял: «Не в деньгах счастье, я им не за
земное помогаю, а за небесное. На том свете всё зачтётся». На этой
почве со временем и начались размолвки... С возрастом дед по состоянию
здоровья всё больше отстранялся от полевых и домашних работ, основным
его занятием стала заготовка грибов-ягод, сбор целебных трав и работа с
людьми, приходящими к нему нередко издалека, из дальних сёл.
Почитали его безмерно, выполняли малейшее указание, несмотря на
вспыльчивость, с которой он, бывало, отчитывал за легкомысленность
молодую мамашу, виноватую в том, что её орущего ребёнка сглазили
завистливые подруги.
Ворожба его чаще всего заключалась в молитвах и заговорах, читаемых над
страждущими, и травяных настоях и отварах. Как он сам признавался, мог
бы и больше делать, но для этого сил нужно немерено, а ему возраст не
позволяет. Это было заметно — Афанасий сдавал с каждым годом,
сказывались десятилетия тяжёлой работы, теперь хозяевами были дети,
точнее, старшая дочь Светлана с мужем. Они как-то исподволь устроили
так, что семьи младших сестёр были на втором плане и должны были их
слушаться. Тем, разумеется, это не нравилось, в доме всё чаще
раздавалась ругань, возникали ссоры и скандалы.
Всем внезапно стало тесно, то и дело поднималась тема дележа имущества и
разъезда. Деда начали открыто упрекать за бесполезное бескорыстие и
приверженность домострою, обвиняя его в том, что он деспот и тиран.
Властный и суровый Афанасий на нападки поначалу отвечал, яростно
доказывая, что сила в единстве и согласии, но потом увидел тщетность
своих усилий — молодёжь не хотела его слушать, и просто молча уходил к
себе в комнату при первых признаках назревающей распри.
После его похорон обнаружилось, однако же, что он никого не обидел — в
завещании поделил всё поровну. Было там, правда, одно условие, из-за
которого многочисленные его потомки разодрались окончательно, а именно —
наказал им Афанасий дружно жить вместе, в этом самом доме, до
совершеннолетия самого младшего из его внуков. Что за блажь нашла на
старика — одному ему известно, только дочери как с цепи сорвались,
узнав, что придётся терпеть друг друга ещё с десяток лет.
Побуянив какое-то время, семейство порешило дедову волю не принимать во
внимание. Мужья средних дочерей, Раисы и Евгении, сговорились переехать в
райцентр, там, мол, и сытнее, и теплее. Старшая, оставшись вдовой,
вознамерилась поселиться в просторном доме свёкров, пустовавшем после их
смерти.
Она рассуждала так: дом тоже немаленький, но поменьше родительского,
ухаживать за ним ей будет по силам, да и деньги нужны детям на
обустройство своих будущих жилищ. Младшая дочь Людмила (она же мать этой
самой женщины, к которой меня водили) наотрез отказалась уходить из
отчего дома, но старшие вынудили её согласиться на продажу семейного
гнезда. Как же она плакала, собирая узлы с вещами, голосили все её дети —
трое парнишек и маленькая дочь Устя — обожавшие покойного деда и не
осознававшие до конца смысл происходивших перемен. Время шло, жизнь
текла своим чередом. Устя с братьями и матерью (отец их оставил вскоре
после переезда в новый отдельный небольшой домик) часто с теплотой
вспоминали Афанасия, сетовали на то, что никому своего дара он так и не
передал, и пытались наладить отношения с остальными членами разобщённого
семейства.
Старшие сёстры окончательно ударились в служение мамоне, просчитывая
каждый свой шаг с точки зрения выгоды, обрастая «нужными» знакомствами и
с подозрением наблюдая друг за дружкой. О младшей они не забыли, нет,
регулярно поздравляли с праздниками, ревниво интересовались успехами
детей, но по-настоящему им было глубоко плевать на то, чем и как живут
их родные люди, главным для них стало стремление быть богаче,
влиятельнее всех, «чтоб все завидовали».
Прахом пошли усилия деда Афанасия, собственной жизнью показывавшего
пример простого человеческого счастья, счастья любить, трудиться и
радоваться тому, что имеешь. В год, когда Устинье исполнилось
восемнадцать, женились двое сыновей Раисы. Обе свадьбы планировалось
сыграть одновременно, но в последний момент молодые не пришли к согласию
в каком-то вопросе и заартачились, упрямо настаивая на двух церемониях в
разное время.
Родители за голову схватились — это ж прорва денег нужна, но перечить не
стали, принялись искать средства. В предсвадебном угаре непонятно каким
образом кому-то пришло в голову, что дед Афанасий наверняка имел где-то
схрон, кубышку с деньгами, уж больно рачительным был хозяином. Ошалев
от этой идеи, родственнички начали судорожно соображать, как бы найти
сокровище, и завертелось-понеслось... Они копались во всех углах,
которые могли привлечь внимание покойного деда, перерыли все места,
мало-мальски похожие на тайники, досаждали нынешним хозяевам их бывшего
дома, рыская в саду и на огороде.
Наблюдая это безумие, Людмила только головой качала, благодаря Бога за
то, что Афанасий этого не видит. Усте, горячо любившей дедушку, тоже
было больно на каждом углу слышать пересуды о его прижимистости и
хитрости, о том, что он якобы зажилил деньги от собственных детей.
Как бы то ни было, одним прекрасным утром золотая лихорадка достигла
своего пика: сыновья Раисы вспомнили, что они не искали хорошенько в
мебели, оставшейся от деда. Вытащив во двор старый, но крепкий сундук,
служивший когда-то платяным хранилищем, они начали его простукивать. И
нашли-таки что хотели, стервецы! Крышка оказалась двойной, сломав её,
парни дрожащими руками извлекли какие-то бумаги, содержание которых
произвело эффект разорвавшейся бомбы.
В тот же день новости знало всё село: знахарь проклял всех потомков! Ну
как проклял...
В общем, в крышке сундука Афанасий спрятал второе завещание, оставленное
потомкам как раз на случай приступа жадности. В нём дед укорял детей и
внуков, не удовлетворившихся наследством и позарившихся на то, что им не
принадлежит. Мол, мало вам просторного дома, огромного хозяйства и
сбережений на книжке, вы ещё больше хотите получить, палец о палец при
этом не ударив.
Раз хотели — так держите то, что заслужили: с момента обнаружения
данного письма денег у вас будет ровно столько, чтобы едва хватало на
жизнь, с голоду не умрёте, но и излишеств больше никто себе позволить не
сможет. А тому, кто наиболее достоин, перейдёт мой дар, я, мол, сам
выберу этого человека, если же такового не найдётся, то так тому и быть.
Таково, мол, моё последнее слово, и точка.
Селяне в глаза смеялись над незадачливыми искателями дедового клада:
«Молодец Афанасий! Всех своих девок приданым наделил!» Позеленевшие от
злости старшие сёстры перестали поминать Афанасия в церкви, а с семьёй
Людмилы, защищавшей покойного отца, разругались окончательно, обозвав их
нищебродами и неудачниками.
Те действительно богатыми не были, но любви и тепла хватало в избытке,
так что сюрприз деда их абсолютно не обидел — дети выросли в скромности,
труде и согласии, не рассчитывая на чьи бы то ни было подачки. Ни на
одну из свадеб их не пригласили. А через пару недель всем стало понятно,
что знахарь не шутил. Началось с увольнения мужа Раисы, его за
воровство со скандалом выгнали с завода, а в дальнейшем ему так и не
удалось найти приличную работу.
Благоверный Евгении вильнул хвостом и укатил в город с молодухой, заявив
опешившей жене, что она ему надоела, и что он наконец-то поживёт в своё
удовольствие. Соответственно, обеим женщинам, привыкшим заниматься
исключительно домашним хозяйством, пришлось выбирать — либо затянуть
потуже пояс и довольствоваться садом-огородом, либо разрываться между
работой и повседневными сельскими хлопотами. Ну да ладно, взрослые дети
подсобят, подумалось им.
Не тут-то было: на детей, успевших обзавестись своими семьями,
посыпались проблемы и неприятности различного характера, из-за которых
их финансовое положение пошатнулось настолько, что им самим с трудом
хватало. Магазинчик вдовой Светланы, старшей сестры, подожгли по пьяни
местные алкаши, лишив её таким образом источника дохода. И с тех пор
среди потомков Афанасия нет ни одного зажиточного человека, даром что у
внуков высшее образование — толку никакого.
Людмила же с Устей и сыновьями жили как прежде, довольствуясь малым и
помогая друг другу, их в деревне все любили. На Усте помимо прочего
лежала обязанность делать заготовки на зиму, консервировать
овощи-фрукты, собирать грибы-ягоды, чем она и занималась всё лето и
осень. Тот год выдался урожайным на лесные дары, девушка целыми днями
бродила по сосновому бору, опушкам и зарослям орешника, наполняя
корзинки.
Как-то в самом начале осени отправилась она на дальнюю поляну, почти у
границы с Украиной. Время до обеда пролетело незаметно, присела она у
поваленной сухой берёзы перекусить, и на солнышке сморило её, задремала.
Спит она и вроде не спит, знаете, такое переходное состояние,
полусон-полуявь. И видит — выходит к ней из лесочка дед Афанасий,
ласково улыбается и садится рядом.
«Вижу, - говорит, - что вы с матерью и братьями в ладу живёте, мои
заветы выполняете, мою добрую память храните. В тебе сила есть, Устинья,
но малая, я тебе своей добавлю, будешь людям помогать». Берёт внучкину
руку своими жилистыми ладонями и держит с минуту. «Иди с Богом, Устя,
никого не бойся, ничего ни у кого не проси, всё у тебя будет хорошо. Я
рядом». И девушка проснулась. Пришла домой взволнованная, сразу своим
рассказывать не стала почему-то.
А через несколько дней сильно занедужил у соседей ребёнок, и раньше всех
об этом узнала Устя, причём странным образом: ей снова приснился дед и
подробно объяснил — что с мальчиком случилось и как его лечить. Поначалу
ей не верили, но вскоре поняли, что девушка на самом деле владеет
искусством врачевания.
Афанасий приходил к ней в сновидениях и обучал своему ремеслу, помогал
восстанавливать силы. Скольких она спасла, скольких вылечила за всю
жизнь — не перечесть. И сквозь годы пронесла свет в душе, придерживаясь
дедовых наказов. Своих детей у Устиньи нет, так сложилось, но она как-то
обмолвилась, что когда-нибудь сама найдёт того, кто будет достоин этого
дара...
УЙТИ ОТ СЫНА
Старый чугунный рукомойник с медным носом висел у крыльца. Алевтина Сергеевна тщательно вымывала руки, удаляя из-под ногтей землю.
Она всегда любила свои руки, городские, холеные, музыкальные.
А теперь ... теперь руки были другими.
И ещё сейчас надо спину полечить. Ну, да ничего. Главное – картошка окучена, дело сделано. Потихоньку, по рядочку в день, Алевтина справилась и с этим.
Усталая, она и не сразу заметила, что у нее гости. Сын и невестка заносили во двор пакеты с провиантом.
– А ... Сынок никак? Лариса! – остановилась, разулыбалась. Редкие гости.
Евгений раскрыл объятья ей навстречу. Алевтина – маленькая, щупленькая, но крепко стоящая ещё на ногах, пришлась головой сыну в грудь.
Такая деревенская уже жительница в косынке.
Но выросла она в городе, городская, в общем-то, женщина была.
Детство её прошло в большом семействе, где все и всё переплеталось. Жизнь в узелок была завязана, в крепкий семейный узелок.
Жили они в квартире, которую сейчас бы назвали коммуналкой, но тогда...
В этой коммуналке жили и бабушка с дедом, и мамина сестра с мужем и детьми, и совсем чужие люди. Жили, как одна большая семья.
Бабушка и старшие дети возили её маленькую в музыкальную школу на другой конец города, пока уже сама не начала туда ездить. Потом она поступила в музыкальное училище.
А летом ... летом всей семьей они ездили в деревню – в старый родовой дом, стоящий на берегу реки Трясухи. В этот вот дом.
Аля любила эти поездки. Долго потом вспоминала благодатную лесную тишину, их купания, ранние подъемы и завтраки бабушкиным киселем с горбушкой белого пушистого хлеба.
Вспоминала их ребячьи развлечения и вечерние разговоры взрослых, текущие так неспешно под стрекот саранчи – то время, когда поужинали, спать ещё рано, а телевизора нет. Но есть – семья.
Говорили, что когда-то этот дом был частью поместья – людским домиком на два крыльца, да на две горницы. Стоял он на отшибе между рекой и ручьем. Но поместье давно сгорело, а этот домик остался.
Было время, когда оказывался он совсем заброшенным. Люди ушли из него, и только ветер, сорвав двери с петлей, гулял внутри, гонял снег по ледяным половицам.
Деду эту избушку без окон и дверей, вернее место, посоветовал кто-то из родни – порыбачить тут. Место деду приглянулось, привез и бабушку.
Постепенно дом стал их огородом, дачей, местом для всей семьи. Справили и документы на него. Дом загордился желтеющими на крыше заплатками из новенькой дранки, настоящим стеклом в окнах и даже новенькими досками пола и крыльца.
Но все равно за зиму успевал загрустить. Опять супился и требовал нового ремонта. Тогда о нем говорили и как о ненужном совсем молодежи балласте.
Так и вышло. Ушли старики – затрухлявел и дом. Молодежи он был не нужен. Все получали городские квартиры, все разъехались по необъятным просторам для лучшей жизни.
Не нужен он был и Але.
Она работала по специальности. Рано развелась– муж нашел другую, а она растворилась в сыне, желая для него лучшей участи и только хорошего.
Сына выучила, женила. Вот только жену – сокурсницу Ларису, он привел жить к ним. Поначалу все шло прекрасно. Алевтина уволилась – помогала растить мальчишек, внучат - погодок. И Лариса, и Женя работали.
– Мам, ну, как бы без тебя!? – говорила невестка, и было приятно.
Годы начались тогда 90-е, с деньгами и зарплатами было туго, и они челночили – ездили даже в Китай.
Все у них шло хорошо, совсем нормально – для тех нелёгких лет.
Как оказалось, что квартиру дети приватизировали на всех, кроме нее?
Алевтина и не заметила. А когда узнала, только и сказала – правильно!
Она не вечная, пооформляй-ка это наследство... Так-то оно лучше.
Пожалела об этом она позже. Когда мальчишки подросли, когда в двух комнатах стало всем тесно, когда совсем незначительно поссорились они с невесткой из-за какой-то шалости детей, и та ей высказала пожелание – пожить у сестры.
Сын? Он всегда был ведомым. Лариса главенствовала в их семье.
Вот тогда и поняла Алевтина, что совсем беззащитна, что на старости лет оказалась без угла и без сбережений.
Все чаще вспоминалось детство, их многочисленное семейство, те совсем ничего не значащие тогда для них неудобства, то тепло, которое жило в семье, несмотря ни на что.
Сестра, единственный близкий ей человек, тоже жила с детьми, плохо видела, и сама нуждалась в заботе.
Алевтина съездила к ней в Пермь, погостила, а когда вернулась, увидела, что потеснили её здорово – вещи её были засунуты плотно в две полки, а кровать переставлена к окну так, чтоб уместилась новая мебель мальчиков.
И так сиротливо и неуместно смотрелась эта кровать на фоне новой красивой мебели, всем своим видом говоря – вот если б ее тут не было, насколько б было лучше!
И невестка – через губу ...
Видимо, надеялась, что свекровь не вернётся. И сын – разбирайтесь сами, и внуки – ещё дети, и она – совсем не умеющая постоять за себя.
Вот тогда и полезла Алевтина в шкаф – искать документы и ключи того старого дома. Одно название – дом, так избушка, дача ... Она давно думала о нем, но ...
Она не была там много лет, и вероятнее всего, там остались одни лишь стены.
Шла осень тогда, уже октябрь. Но Алевтина собрала какой-то скарб, и, сообщила сыну, что завтра поедет на ту самую дачу, которая стояла давно заброшенной.
Он удивился:
– Там уж, поди, и нет ничего.
– Тогда вернусь.
– Да не могу я тебя проводить, работа же.
– Сама доберусь потихоньку.
– Ну, давай, – и показалось ей, что сын обрадовался, надоело быть посредником между женой и матерью.
– Бабуль, ты кидаешь нас? – шутил внук.
Рискуя, что ночевать придется почти на улице, днём следующим отправилась она на электричку.
В электричке, маленькая, одетая чересчур тепло для солнечного осеннего дня, чтоб поменьше нести в руках, она украдкой вытирала слезу.
Куда едет? Куда...
Село там, конечно, было – за ручьем. Но знакомых – никого. А просто стучаться в чужой дом, в поиске ночлега, совсем неловко.
Дом с дороги открылся внезапно, как гриб-боровик. Огорожен он был частоколом, уже невидимым в зарослях. Да и сам дом зарос вишняком и пожухлой крапивой так, что только крыша и торчала.
Но крыша есть – уже неплохо.
Алевтина буквально притащилась – до того устала идти сюда с электрички, волоча тяжелую сумку.
Села на разломанное крыльцо и заплакала. А дом, казалось, сочувственно подвывал её всхлипам всеми своими сквозняками, стонал заржавленными петлями.
Но ...
Она встала, вздохнула, подошла к старому чугунному рукомойнику, спрятанному в зарослях высокой крапивы, нажала и вдруг – оттуда полилась холодная водица. Как будто дом ждал ее.
Она высморкалась, взяла в сарае топор и пошла рубить хворост.
Загудел в печи огонь, зашаркал по половицам старый облезлый веник. И дом со скрипом, не веря себе, своему счастью, стал возвращаться из небытия.
Он помогал, спешил отблагодарить новую хозяйку, изредка подсовывая ей, то теплую фуфайку с дедова плеча, то огромные резиновые сапоги, чтоб не промочить ноги у реки, то запасы керосина, и даже детские воспоминания – неизвестно как сохранившиеся игрушки на чердаке.
Да и сама погода будто сжалилась. Началось бабье лето, солнце играло переливами в жёлтой листве, а вечера дарили покой и умиротворение.
И несмотря на то, что матрас высокой кровати с железными набалдашниками и жёсткий старый диван совсем отсырели, Алевтина, легко засыпала у печи на сдвинутых стульях и накинутом тряпье.
Подушки просохли быстрее, а вот матрас несколько ночей лежал рядом, на скамье, чтобы днём опять быть вынесенным на солнце.
Вечерами на старой клеенке стояла маленькая керосиновая лампа, и на стены ложились огромные, расширяющиеся к потолку тени. В углах было совсем темно, но Алевтине было ничуть не страшно – с освещенной фотографии на стене смотрели на неё лица близких.
Они во дворе жгли тогда костер, а Витька купил новый фотоаппарат, он их и снял.
И тоже осень, и та же фуфайка, и тот же дом за их счастливыми лицами.
Первая зима была тяжёлой. Затыканные и даже зашпаклеванные Алевтиной щели выпускали тепло. К тому же электричество, сделанное на скорую руку, обрывалось даже от простого снегопада.
Алевтина по нескольку дней сидела без света, пока местный электрик Сережа не находил время починить.
– Столбы надо, Алевтина Сергевна. На деревьях провода не усидят.
– Надо, значит будут. Только весной, вот подкоплю.
В город, к сыну, в свою, в общем-то, квартиру, Алевтина съездила дважды – нужно было кое-что еще забрать.
Но однажды, когда взялась за купленную ей же самой старую сковороду с железной ручкой, удобной для печи, услышала спокойные слова невестки:
"Забираете? Ну ладно, значит придется новую покупать нам. Мальчикам на ней оладьи пеку. Берите что хотите. Нам ведь ничего не нужно!"
Больше Алевтина не приезжала.
Сын обещал быть, но первый раз приехал лишь весной.
Алевтина экономила. Перевела пенсию на местную почту в село, были хлопоты, и откладывала, как могла. Но пришлось купить дрова, позвать печника и часто платить за ремонт крыши – дом тек от таяния снега.
Она радовалась, как дитя, когда покупала новый сорокалитровый бидон для воды или просто тазик, удобные ведра или лопату.
Один раз съездила в баню, в соседнее село, но больше не поехала – решила мыться дома, нагрев воды в печи. Делала это не очень умело, по-быстрому – боялась простудиться, в доме никогда не было достаточно тепло.
Она скучала по удобствам, по городской сутолоке, по родной квартире, по мальчишкам. Иногда плакала вечерами, глядя на занесённые снегом пространства. Вспоминала прежние новогодние дни.
Иногда было так плохо, что хотелось умереть. Таскаешь себя весь день таскаешь, а зачем все это? Пора может?
В такие депрессивные дни Алевтина ложилась на кровать и подолгу не топила печь.
И тогда дом начинал бунтовать: он поскрипывал и свистел, как будто в возмущении.
– Ну чего тебе, старый? Ладно, затоплю сейчас...
Она, ежась от знобкой сырости, вставала и грела потом руки сидя у печи. Красивые, музыкальные руки.
Хотелось на Новый год съездить домой, но Алевтина понимала, что по снегу очень трудно дойти до станции, и опасно – боялась поскользнуться на почти нерасчищенной скользкой дороге. Она и в село-то старалась в эти дни ходить пореже.
Но все же зимой переболела, помогла новая знакомая из села – отправляла внука к ней с лекарствами и продуктами. Тот и воды приносил с реки.
Дни шли, Алевтина привыкала, ждала весны. Весной надо было начинать приводить дом в порядок. Она познакомилась с соседями в селе, и на её подоконнике уже зеленела рассада.
А ещё – ещё надо отдать документы на официальное оформление дома. Хлопотно, но надо.
Даже не сошел снег, а она уже махала топором, уничтожая древесные ненужные заросли вокруг дома, набивая нежные музыкальные пальцы до мокрых мозолей.
И дом открылся, улыбнулся ей с немного грустным, но добрым прищуром, с каким дряхлые бабушки глядят на играющих внуков.
Весной ненадолго вдруг неожиданно приехал сын. Дом уже был окружён огородом со всех сторон. Во дворе кудахтали куры, спала кошка.
Сын огляделся.
Раритетный рукомойник сверкал начищенностью. Но в остальном... Убого все тут – дом – повихнувшееся строеньице, старый забор, двор в колдобинах ...
А вот старая мать, наоборот, как-то посвежела. То ли загар ей так шёл, то ли физический труд был на пользу.
Наконец-то нашел он время проведать ее. И когда уезжал отсюда, накормленный и выспавшийся, был очень доволен. Чувство исполненного сыновьего долга помогало осознать себя порядочным сыном – воды натаскал, огород покопал.
Не так уж плохо там у матери. Давно вот так не сидел он на крылечке вечером, слушая глубокую окрестную тишину, одинокую птицу и просто наслаждаясь жизнью!
Надо будет привести сюда семью, мать просила, скучает.
И привез летом. Недолго только побыли. Тяжело Ларисе без удобств, хоть была она уже поприветливей.
А Алевтина так привыкла тут, что уже и не хотела никуда. Перестала скучать по городу, нашла себе приятельниц в селе. Обустраивала дом, двор, собирала грибы и ягоды. Делала заготовки семье сына.
Жизнь шла своим чередом, хоть и старилась.
Первая зима была самой тяжёлой, её Алевтина вспоминала с грустью.
А лет через восемь в те места повалил новоявленный любитель деревенской тишины – дачник. В селе дома вдруг начали расти, как грибы. Окружающее дом Алевтины угрюмое запустение потихоньку рассасывалось, зарастало строениями.
Вниз по реке построили дом отдыха, а ещё ближе – лодочную базу. Уже и к Алевтине заглядывали покупатели старых домов, предлагали квартиру в городе взамен даже.
Но Алевтина не соглашалась. Нет.
Дом этот родной, глядящий на неё со стен старыми фотографиями, спасший тогда, когда и жить не хотелось. Разве может она его продать?
Нет...
Она уже обеспечена была сотовой связью – внуки постарались.
И все равно сегодня дети приехали неожиданно, без звонка, когда она закончила окучивать картошку.
Усталая, она и не сразу заметила, что у нее гости. Сын и невестка заносили во двор пакеты с провиантом.
– А ... Сынок никак, Лариса, – остановилась, разулыбалась. Редкие гости.
– Решили пораньше в этом году, мам, – объяснила Лариса, – И как же нам нравится тут. Невероятный лес, чистый воздух, прозрачная вода реки!
– А мальчики?
– Да им уже это не интересно. Они на море едут с друзьями.
Они гостили несколько дней. Невестка смотрела заискивающе, помогала во всем, крутилась по хозяйству, давая отдых больным ногам свекрови.
Алевтина рада была несказанно.
– Ну, и как вы тут без воды? Давайте скважину оплатим, – предлагала Лариса.
– Дорого это мне, – Алевтина думала об этом не раз, но это было ей точно не по карману.
– Так, а мы на что? Мы оплатим, не переживайте.
И вот уже рабочие копают скважину и ставят хороший мотор, вот уже и колодец готов. Алевтина благодарна была очень.
Но эти изменения в поведении детей ...
Эта лесть и ласка невестки были уж слишком какими-то ... наигранными, что ли. И так интересовалась она жизнью местных дачников, так вдруг неожиданно изменилась, так резко захотела обустроить жизнь свекрови.
Алевтина была совсем не глупа. Видела – дети что-то удумали.
И, наконец, сын выдал:
– Мам, мы вот что подумали. Мальчишки растут, студенты, Витька вон женихается, а мы стареем. Уж я и пенсионер. А как ты смотришь на то, если мы ... Ну, если мы с Ларисой постепенно тоже сюда переберемся? Нет, не к тебе. Мы здесь строительство нового дома начнем, вокруг твоего. А потом снесем этот старый, – он, не взглянув, махнул рукой в сторону дома, – Дом большой построим со всеми удобствами. Газ, отопление...Тут все можно, мы уже все узнали, проект заказываем. Только документы и разрешение твое нужно.
Лариса взволнованно летала по кухонке, наливала свекрови чаю, ставила перед ней зефир.
– А у вас отдельный вход будет, все свое. И годы ведь ... Сами понимаете, присмотр нужен.
Ну, теперь все встало на свои места.
Когда-то вот также мило и дружно начали они жить в двухкомнатной квартире. А чем всё закончилось?
Дети ждали ответа. Алевтина вздохнула. И показалось ей, что вот также, как и она вздохнули, расширившись, стены её дома.
– Я подумаю...
И опять уговоры и обещания ... Невестка говорила так много. О грандиозных её планах, о проектах, о дизайне двора, об освещении, о бытовых новшествах ... Она, оказывается, уже так много знала и о местной земле, и о соседях, и об экологии, и о ценах...
А вечером, Алевтина пошла к реке, к её любимой урчащей подруге. Оглянулась на дом и показалось ей, что он смотрит на нее своими красными окнами – глазами бабушки – с прищуром добра и любви.
Чего только не пережил этот дом, а вот, видать, пришла пора...
И думала она о том, как короток век человеческий, если в доме этом столько поколений прожили ...
Они любили друг друга нежно и заботливо – дом и она, его хозяйка. Вот только сил у них было мало, и всей этой любви хватало лишь на то, чтоб поддерживать друг в друге тлеющий уже огонек жизни.
Но ведь хватало... Ещё хватало. Ещё и картошку ... Ещё могут они, значит ...
Она вернулась с реки:
– Знаешь, сынок, нет пока. Пока ещё и сама я справляюсь. А вам спасибо за предложение такое, но погожу, не дам ломать старый дом. Не обижайтесь на старуху ...
Дети громко шептались на улице, ругались, вроде
Ирина выглянула в окно. Так и есть, маленький Миша одиноко сидел на лавочке, а на улице уже темнело:
- Ну, что у него за мамаша? – в сердцах проговорила женщина, сунула ноги в тапочки и вышла из квартиры.
Быстро сбежала по ступенькам. Едва открыла дверь подъезда, мальчишка вскочил с лавки и с надеждой посмотрел на неё.
- Миша, пошли ко мне! – и протянула руку.
Мальчишка радостно схватил её ладошку и пошёл рядом с тётей. Ему так хотелось, чтобы именно эта тётя была его мамой.
- Заходи! Иди, мой руки!
Тот бросился в ванную комнату. Здесь чисто, всегда есть мыло и чистое полотенце. Он умылся и расчесался, чтобы понравиться тёте Ире.
Когда зашёл на кухню на столе его ждала мятая картошка и котлета. Ребёнок с жадностью набросился на еду, а женщина смотрела на него вытирала слёзы:
«Почему так несправедлива судьба? Мне так хочется сына, а нет ни мужа, ни ребёнка. Разве я виновата, что родилась некрасивой? Зато у этой красавицы Земфиры сын всегда голодный, а она неизвестно где гуляет».
- Где твоя мама? – спросила, убирая со стола грязную тарелку.
- Вчера мама на работу ушла, - стал рассказывать мальчишка. - На улице дождик был, и я весь день сидел дома. Пришла ночью, а сегодня утром опять на работу ушла.
«Она и в такие-то дни не работает, - думала Ирина, слушая мальчишку. – Вчера суббота, сегодня воскресенье. Какая работа? Хотя у неё…»
- А я утром хлеб доел и пошёл гулять, - продолжил рассказ мальчишка. – Мне тётя, которая пирожками торгует, пирожок дала бесплатно. Вкусный!
Ирина поставила перед ним чай с молоком, дала шоколадный батончик.
«Сколько раз приходили из опеки, обещали её родительских прав лишить. Так и не лишают. Отдали бы мне Мишку. У меня квартира двухкомнатная и зарабатываю я неплохо. Да разве отдадут? Я в компьютере посмотрела, у них там с этим волокита. Может попросить у Земфиры его на неделю, у меня ведь с завтрашнего дня отпуск».
С батончиком мальчишка расправился моментально.
- Будешь мультики смотреть?
- Да, - обрадовался Миша и тут же добавил. – У нас телевизор совсем перестал показывать.
Усадила его на диван, нашла мультик по его вкусу и пошла убираться на кухне.
***
Когда вновь зашла в комнату, глаза у мальчишки слипались.
- Давай я постелю тебе. Будешь лежать и смотреть телевизор. Пока сходи в туалет и раздевайся.
Постелила ему чистую простынь. Взглянув, на вернувшегося мальчишку, схватилась за голову:
- Боже! Какой ты грязный! Пошли мыться!
Помыла, достала ему чистые трусики и маечку. Она купила их пять пар одинаковых, а также пять пар носков. Меняла, когда он приходил к ней. Его мать всё равно этого не замечала.
Одев во всё новое, налила ему стакан сока. Тот выпил. Лег на диван и вскоре уснул.
Ирина, ждала до полуночи, вдруг придёт его мамаша. Затем махнула рукой и легла спать.
***
Проснулась утром. Как хорошо, когда отпуск, не надо идти на работу. Мелькнула мысль:
«А Мише-то в садик, наверно? – и тут же её перебила другая. – А мамаша-то его где?»
Подошла к дивану. Мальчишка всё ещё спал. Пошла готовить завтрак.
***
Земфира проснулась от стука. Долго лежала с закрытыми глазами, вспоминая, где она. Затем открыла их:
«Так, я дома? Кто там стучит?»
Поплелась к двери не спрашивая открыла. Возле двери стояли её хорошо знакомые: участковый и женщина-инспектор из отдела опеки.
- Здравствуй, Земфира! – произнёс полицейский. – Опять с глубокого похмелья?
- Ну…, - промычала та, так не хотелось их видеть.
- Опять только под утро пришла?
- Ну…, - болела голова и не хотелось ни о чём думать и ни о чём вспоминать.
- Приглашай в квартиру! Поговорить надо.
- Заходите! – хозяйка повернулась и поплелась в комнату.
- Земфира, а где твой сын? - спросила инспектор.
Мамаша, покрутила головой, видно предполагая, где он может быть в её однокомнатной квартире.
- Миша, ты где? – крикнула негромко.
Вышла на балкон. Оглядела улицу. Поплелась на кухню. Налила в грязный стакан холодной воды, залпом выпила и вернулась в комнату.
- Так где твой сын? – спросил на этот раз участковый.
- Не знаю, - помотала головой мамаша.
- Когда ты его в последний раз видела?
Долго вспоминала, наконец, скорее спросила, чем вспомнила:
- Может он у Ирки, у соседки?
- Сейчас узнаю, - и участковый вышел из квартиры.
***
Когда раздался деликатный стук в дверь. Ирина с Мишей пили чай. Хозяйка сразу бросилась к двери, глянула в глазок и открыла дверь.
- Здравствуйте, Ирина Сергеевна! – произнёс участковый. – Миша у вас?
- Да. Чай на кухне пьёт. Проходите!
Он прошёл, улыбнулся мальчишке, но тот приходу этому дяде в форме не обрадовался, понимая, что его сейчас заберут отсюда, а так не хотелось уходить от тёти Иры.
- Что, Миша, пойдем к маме? – спросил участковый.
- Не хочу, - насупился мальчишка.
- Ирина Сергеевна, вы года его к себе взяли?
- Вчера вечером. Уже темнело, а он один на лавочке сидел.
- Понятно.
- Ну, что, Миша, пошли! – участковый положил руку на плечо мальчика.
***
- Вот он, мой сыночек! – радостно воскликнула Земфира, увидев вошедших. – Куда он денется?
- Земфира Кирилловна, - строго произнесла инспектор опеки. – Мы начинаем процесс по лишению вас родительских прав.
Мамашу, похоже, это особо не удивило, но она всё же спросила:
- И пособие на него мне уже платить не будут?
- Не будут. Но процесс этот долгий, у вас будет время одуматься. А пока принесите, свой паспорт и свидетельство о рождении ребёнка.
Земфира пошла искать требуемые документы. А инспектор наклонилась к мальчику и тихонько спросила:
- Миша, ты хочешь жить с мамой?
Мальчик испуганно посмотрел в сторону комнаты и помотал головой.
- А с кем ты хочешь жить?
- С тётей Ирой. Она хорошая, никогда не дерётся и у неё всегда кушать есть.
- Понятно. Но пока тебе придётся пожить с мамой.
***
Мишу забрали, настроение у Ирины ухудшилось. Тут ещё начальник с работы позвонил и попросил с завтрашнего дня выйти на работу, обещая выписать премию и перенести отпуск на любое время года по желанию. Так часто бывало, начальник знал, что она женщина безотказная, всегда выписывал ей хорошую премию. Она всегда соглашалась, всё же лучше, чем сидеть дома.
Раздался стук в дверь. Глянула в глазок. Вновь тот полицейский и какая-то женщина. Открыла.
- Здравствуйте! – кивнула головой вошедшая. – Я – Мария Леонидовна Смирнова – инспектор органа опеки. Хотела поговорить с вами насчёт ваших соседей.
- Здравствуйте! Заходите! Проходите на кухню. Сейчас чай поставлю.
Те прошли. Инспектор, сев за стол, сразу повела разговор:
- Ирина Сергеевна, мы начинаем процесс по лишению вашей соседки Земфиры родительских прав. Процесс этот долгий. К тому же, после лишения её прав сына отдадут в детский дом и в течении шести месяцев его никто не сможет усыновить, - Мария Леонидовна улыбнулась. – Миша хорошо к вам относится. Не согласились бы вы стать его временным опекуном, сроком на восемь месяцев? Вам будут платить детские пособия на него.
***
Полгода прожил Миша у тёти Иры. Его родная мать отнеслась к этому, на удивление спокойно. Иногда заходила, чтобы занять сотню, не собираясь возвращать. Мальчишка сначала вздрагивал, боясь, что она заберёт его обратно, потом понял, что тётя Ира его не отдаст и успокоился.
Ирина счастлива. Вот только осталось два месяца, когда закончится её временная опека. Дальше, как ей сказали, она может оформить постоянную опеку или усыновить ребёнка. Конечно, хотелось бы усыновить, но она одинокая, а детей отдают в полные семьи.
Она уже настроилась на опеку, но произошло то, что заставило её действовать с созданием настоящей семьи.
***
Перед Восьмым мартом в садике был утренник, и Миша пригласил её. Ирина, понимала, что она там будет немного лишняя, но, конечно же, пришла.
В старшей группе дети уже большие, приготовили мамам интересный концерт. В заключении воспитательница загадочно произнесла:
- А теперь…
И все дети бросились к своим мамам с подарками в руках. Подбежал и Миша, протянул свой подарок:
- Это тебе, мама!
Слово «мама» ударило по самому сердцу, из глаз брызнули слёзы. Ирина обняла его:
- Спасибо, сыночек!
***
Весь вечер слёзы не сходили с её глаз, не могла уснуть ночью. Мысли были лишь об одном, об усыновлении, но разве суд отдаст ребёнка ей, одинокой.
И тут вмешалась судьба.
Утром восьмого марта у неё потекла батарея и довольно сильно. Перекрыла. Но на улице мороз. Вызвать слесаря восьмого марта весьма проблематично, но в их доме в однокомнатной жил один сантехник к которому все обращались в подобных случаях. Это был одинокий невзрачный мужчина неопределённого возраста. К тому же сидел за что-то. Звали его все по-простому Василич. Вот ему Ирина и позвонила.
Он пришёл через полчаса, буркнул:
- Здравствуй, Ирина! Показывай, что у тебя!
- Здравствуйте, Николай Васильевич! Проходите! – провела в комнату. – Вот батарея. Я перекрыла…
- Разберусь! – поставил рядом сумку с инструментом, достал ключи.
Подошёл Миша и стал с интересом смотреть, как дядя работает.
- Тебя, как зовут? – неожиданно спросил мужчина.
- Миша.
- А меня, дядя Коля. На, подержи! – сунул ему ключ.
Мальчишка схватил его, довольный тем, что взрослый дядя обратил на него внимания.
- Давай! – произнёс тот через некоторой время и сразу добавил. – Теперь вон тот блестящий из сумки достань.
Миша тут же достал другой ключ и подал.
Ирина улыбаясь смотрела на них, и вдруг ей в голову пришла совсем уж авантюрная мысль. Сначала она казалась неправдоподобной, но это касалось и Миши.
- Всё готово!
Она сунула ему деньги.
- Не надо, - неожиданно ответил тот. – Твой мальчишка мне помогал.
И она решилась.
- Николай Васильевич, у меня к вам просьба… она… в общем…
- Что, Ирина? – он как-то по-доброму посмотрел на женщину.
- Хочу усыновить Мишу, но суд мне не разрешит, я одинокая, а там только в полные семьи отдают.
- Я-то причём здесь?
- Николай Васильевич, возьмите меня в жёны! Не по-настоящему, мне разрешат Мишу усыновить, и мы разведёмся. Я вам деньги заплачу.
- Ты, что совсем того? – он покрутил пальцем у виска и вышел из квартиры.
***
В воскресенье Ирина собралась с Мишей в парк. Они уже оделись, когда раздался стук в дверь. Она глянула в глазок и, удивлённо пожав плечами, открыла дверь.
Вошёл Василич, постриженный и побритый, в новых джинсах и рубашке.
- Здравствуй, Ирина! Здравствуй, Миша!
- Здравствуйте!
- Я это…, - чувствовалось, что мужчина сильно волнуется. – Хотел пригласить вас погулять.
- А мы в парк собрались, - растерялась и Ирина.
Но тут разговор в свои руки взял Миша:
- Мама, а давай дядю Колю с собой возьмём?
***
Через два месяца Николай и Ирина поженились, по-настоящему. Усыновили Мишу и сменяли свои квартиры на большую трёхкомнатную.
***
Прошёл год. Сегодня Миша пошёл в первый класс. Как всё там интересно, не то что в детском садике. Правда, по-настоящему сегодня не учились. Учительница, познакомилась с ними и отпустила.
Во дворе школы первоклассников ждали родители. Его тоже ждали. Он увидел красную детскую коляску и бросился к ним. Ведь теперь у него есть и папа, и мама, и маленькая сестренка, которая родилась совсем недавно.
Рассказы Стрельца