Предыдущая публикация
Вам письмо
Миша, улыбаясь, шел по улице. Все сегодня было хорошо – и Светка, порхающая по квартире в красивом, цветастом платье, и то, что родители уехали на дачу до осени, и то, что Василий Павлович, преподаватель из института, был так добр, что простил Мише пару ошибок на экзамене. Теперь, кажется, все. Сессия закрыта. Впереди еще много учебы, дежурства в больнице при институте, но это потом. А пока лето врывалось в томящийся от усталости, шумный город, высушивало дворы, душно разливалось сиренью и калиной; шиповник на клумбах пестрел яркими, темно- красными цветками, а мороженое таяло в стаканчике, приятно охлаждая ладонь…
-Ну? – Света стояла в прихожей, замерев в ожидании. – Как?
-Сдал, четверка! – Миша улыбнулся. – Ты обещала меня поцеловать, если сдам. Целуй!
-Ну, раз обещала…
Молодая супруга обвила руками шею студента, он засмеялся, подхватил ее и закружил.
-Осторожно, уронишь!
-Ничего, я врач, если что, вылечу.
-Пока не врач. Поставь меня на пол и иди обедать. Борщ стынет…
Света вдруг стала какой-то серьезной, задумчивой. Она осторожно сняла кепку с Мишиной головы, взъерошила примятые кудри, провела рукой по широким скулам мужа. Она как будто пыталась запомнить его на ощупь, оставив частицу его образа на кончиках своих пальцев.
-Ты чего? – Миша удивленно посмотрел ей в глаза.
-Ничего. Я просто тебя люблю, - наклонив голову, ответила она.
-И я тебя…
…Михаила забрали в армию через неделю.
-Свет, ты только не плачь! Врачей всех забирают. Так надо!
-А ты еще не врач, - всхлипывая, шептала Света. – Да ты и стрелять не умеешь!
-Мне это не нужно. Я буду лечить!
Миша говорил, а сердце так и стучало в груди. Волнение, удивление, страх, тревога за жену. «Ух-ух-ух» - гулко грохотало где-то внутри.
-Родители приедут, поживете вместе. Я буду писать, ты тоже пиши. Тебе скажут, наверное, куда. Ну, чего ты плачешь?!
Света растерянно мяла в руках выданную Михаилу гимнастерку и кивала. Ее сердце стучало еще чаще, как будто часовой механизм был запущен вспять, готовясь взорваться болью разлуки.
Потом женщина засуетилась, забегала по квартире, собирая все самое необходимое. Вещмешок быстро наполнился осколками домашнего уюта и прошлой, уже безвозвратно потерянной, жизни.
-Одеколон. Ты возьмешь одеколон? – Света держала в руках пузырек.
-Нет. Это лишнее. Еще разобьется. Оставь, вернусь, а он здесь меня ждет. Я же скоро вернусь. Осенью в институт!
-Да, да! Конечно! Только на лето. Я знаю!
Света сбегала в магазин. Очереди куда-то пропали, да и продукты тоже. Каждая вторая семья сегодня сидела за столом, провожая кого-то, каждая первая – тревожно молчала, вспоминая вчерашнее расставание…
…Света еще какое-то время бежала за грузовиком, в кузове которого сидели новобранцы, потом отстала и поплелась обратно. Ноги вдруг стали неповоротливыми, тяжелыми, Света спотыкалась и останавливалась, переводя дыхание.
Отовсюду неслись сводки, передаваемые по радио. Народ застывал у репродукторов, ловя названия деревень и поселков, которых уже или не было на этом свете, или, существуя, они принадлежали другим…
Полевой госпиталь перемещался вместе с линией фронта. Бараки, здания школ, просто деревенские дома – везде, где можно было разместить раненых, тут же обосновывались люди в белых халатах. Медсестры натягивали веревки и сушили бесконечные прокипяченные бинты, простыни и одежду. Врачи старались превратить комнаты в хоть какое-то подобие операционных и процедурных, памятуя о прежних мирных временах.
Миша, прежде никогда не бравший в руки сигарет, закурил, стоя на крыльце. Руки тряслись, тело ломило, хотелось спать. Но вместе со сном приходили те, кто только недавно лежал на носилках и с животным страхом в глазах смотрел на молодого доктора, ожидая, что тот, будто волшебник, сделает так, чтоб не болело, чтоб тело вновь стало молодым, сильным и целым… А Миша не мог. Тут сказались и пробелы в знаниях, которые он раньше не принимал в расчет, и слишком внезапно нахлынувшая самостоятельность, когда ты из слушателя превращаешься в полноценного доктора без полноценного на то права.
А люди все смотрели и смотрели на него, ожидая чуда.
Вечером, если удавалось, Миша писал домой письма. Светы ему очень не хватало. Приросшая, привитая к ней душа не желала расставаться, отпускать, привыкать к одиночеству. В письмах молодой человек никогда не писал о плохом, а только вспоминал прошлое время, обещал, что скоро все закончится, он вернется, и они с женой заживут еще лучше.
Светлана отвечала ему. Письма от нее доходили с опозданиями, порой Миша получал сразу два, быстро пробегал их глазами, облегченно вздыхал и бросался писать ответ. Тогда мир вокруг растворялся, пропадал за туманом мыслей и чувств. Миша был далеко от палат с тяжелым, спертым воздухом, от криков и причитаний, от постоянной борьбы между «надо» и «не могу», которая порой заставляла руки трястись, а взгляд блуждать по лицам медперсонала, ища хоть каких-то подсказок.
-Молохов! Кто здесь у вас Молохов? - почтальон перебирал пачку писем, выкрикивая фамилии.
-Я!
-Получай!
-Романов? Перепелкин? Якушев?
-Якушев – это доктор наш, - робко сказала Зина, санитарка. – Я передам сама.
Девушка взяла из рук солдата письмо и, аккуратно проведя рукой по желтоватой бумаге, положила в карман.
-Он сейчас на операции, - как будто оправдываясь, сказала она. – Я потом отдам.
-Давай, только не забудь!
И почтальон снова стал выкрикивать фамилии.
Три письма так никто и не забрал. В ответ на них в родной дом полетят похоронки…
-Михаил Яковлевич! – Зина подошла к Мише и слегка тронула его за плечо.
Парень сидел на лавке у здания госпиталя и, облокотившись на ствол липы головой, спал, похрапывая и широко открыв рот.
-А? Да? Что? – Миша вздрогнул.
-Вам письмо принесли. А вы заняты были, так я взяла…
-Спасибо. Давайте! Письмо – это хорошо!
Зина еще постояла рядом, делая вид, что поправляет халат, потом, так и не дождавшись от Миши других слов, медленно пошла обратно.
Света сегодня написала очень мало. Отчего-то почерк ее стал мелким и сбивчивым. Строчки то прыгали вверх, то падали вниз, срываясь в пропасть.
Летела вниз, в пустоту и душа Михаила. Его родители погибли при обстреле. Света не писала подробностей, только выражала сочувствие, переживала за мужа и своих родных. В письме было скорее больше молчания, чем слов. Но Миша умел читать между строк. Всего за два месяца пребывания на войне он научился этому искусству в совершенстве.
-Держись, Светик! Надо жить дальше, как-то надо…
Миша бесцельно шел по дорожке сквера и опомнился только тогда, когда его окликнул коллега- хирург.
-Миш, там мне помощь нужна…
Но, увидев слезы на глазах обернувшегося паренька, врач запнулся, потом тихо добавил:
-Хотя, я сам. Ты приходи, как сможешь.
-Нет, я иду.
Миша быстро провел рукой по лицу, положил письмо в карман и зашагал по аллее. Над головой шумели яблони, роняя на землю спелые, краснобокие плоды. А перед глазами стояли лица людей, которые ушли навсегда…
…Света поначалу и не поняла, что беременна. Списав все на волнение, недосып и постоянный страх, она продолжала бегать на работу, потом, вечером, просто падала на кровать и спала, заставив себя прожевать еду и выпить чашку воды.
Потом стала кружиться голова. Женщину отправили от станка в медпункт.
-Вы что же, Якушева? Какой срок? – строго посмотрела на нее врач.
-Какой срок? - Света слышала голос обращающейся к ней женщины как будто через толстую, бетонную стену.
-Срок у тебя какой? Чего ты на меня так смотришь? - сердилась врач.
-Я ничего не знаю. Я просто полежу у вас тут немного, а потом уйду.
Светлана легла на кушетку и тут же провалилась в черный, глубокий сон. На этот миг ее просто не стало, отключились все чувства, успокоились мысли, тревога о муже вдруг пропала, отпустив мышцы, позволив им расслабиться.
Врач, Ольга Николаевна, не стала будить девчонку. Она только смотрела, как там мирно спит, лежа на боку и прижав руки к груди, как разглаживается ее лицо, как розовеют бледные щеки.
Когда Света открыла глаза, был уже вечер.
-Иди, поешь, - строго сказал Ольга Николаевна. – Обязательно поешь.
На столе стояла тарелка с кашей, стакан горячего чая припасенная для особых случаев шоколадка.
-Нет-нет! Я домой пойду. Ой! Сколько я проспала! Всю смену…
Света застонала от досады.
-Я сказала, сядь и поешь! – повелительно, строго повторила врач. – Не в игрушки играешь! Ребенок у тебя будет, а ты себя голодом моришь!
-Что? – тихо спросила Светлана, а кусочки пазла сами собой сложились в голове. Столько раз она слышала, как обсуждали подруги свои ощущения, когда ждали ребенка, а про себя так и не догадалась…
-Ты мужу написала? – Ольга Павловна села напротив.
-Нет. Я ж сама не знала…
-Уже четыре месяца примерно. Как же ты так? Ладно, уж чего теперь говорить… А мужу напиши. Обязательно!
-Да! Я сегодня напишу. Я…
Света вдруг поняла, как она голодна. Ольга Павловна смотрела, как ложка быстро пропадает во рту гостьи, потом снова зачерпывает еду и поднимается вверх.
-Ты одна живешь? Или есть кто?
-Одна. Свекры погибли. Муж на фронте.
-А родители где? К ним не поедешь?
Света замялась. Родители жили тогда в Ленинграде. Писем от них она не получала уже давно…
-Ладно. Пока поживешь у меня. Потом подумаем, что с тобой делать.
-Нет, что вы, Ольга Павловна! Не нужно!
-Нужно. Роды будут тяжелые, беременность, как я смотрю, тоже. А ребенка надо выносить! Слышишь?!
Врач вздохнула. Вспомнилось родильное отделение в областной больнице, крики новорожденных, укутанных в одинаковые одеяльца…
Ольга Павловна двадцать лет проработала акушеркой. Да только нет теперь ни того роддома, ни того города. Женщина, собрав в ночь, когда на горизонте полыхало зарево пожаров, вещи в маленький кулек, схватила сына, Стасика, и уехала, упросив водителя грузовика подвезти до ближайшей станции.
Через три дня дома Ольги не стало. Возвращаться было уже некуда…
-У меня еще сын есть, Стас, - сказала Ольга, открыв дверь и втолкнув смущенную Свету в прихожую. – Но он, наверное, уже спит. Завтра познакомитесь.
Плотно задернув шторы, Оля зажгла свечу.
Света осмотрела нехитрое убранство комнаты.
Круглый стол с тремя чуть кособокими стульями, тумбочка у окна, заваленная детскими книжками, кроватка в углу, где спал мальчик.
-Тебе постелю в соседней комнате. Там не душно, тебе понравится!
Ольга засуетилась, доставая из тумбочки постельное белье.
Света присела на стул, да так и уснула. Оля еле довела ее до постели и, не раздевая, уложила на железную, с скрежещущим матрасом, кровать.
-Спи, девочка, спи за двоих! – провела она рукой по голове гостьи и ушла к сыну…
Проснувшись утром, Света долго не могла понять, где находится, как сюда попала, что же с ней произошло. А потом осознание пришло так внезапно, что женщина резко села на кровати, трогая живот.
-И как же теперь? – мысли вертелись в голове, путались, играя в чехарду. – Надо Мише сообщить! Обязательно!
Светлана схватила листок бумаги, что лежал рядом, на стопке книг, и поискала глазами карандаш.
-Привет! – услышала она детский голос. – Можно, я зайду? Мама сказала не будить тебя, но мне очень нужно завязать шнурки, а я не умею…
Стасик стоял в дверном проеме и грыз ногти, разглядывая женщину.
-Привет. Давай, завяжу. Я уже не сплю…
-Меня Стас зовут. А тебя?
-Меня Света. А мама где?
-На работу пошла.
-Ох! На работу же надо! Я проспала! – Света застонала, схватившись за голову.
-Нет. Мама сказала, что ты сегодня дома будешь. Пойдем, я тебя покормлю, а потом будем играть.
-Да, я только письмо напишу! Дай мне, пожалуйста, карандаш!
Стасик вынул из кармана короткий, обломанный карандаш и протянул Светлане.
-Такой подойдет?
-Да! Я быстро!
Света на миг замерла. Стас вышел в коридорчик, опустился на корточки и стал катать самодельную, кривоватую машинку.
-Все! Я готова, - Света вышла из комнаты, держа письмо в руках.
Теперь Миша обрадуется! Поскорее бы дошло письмо…
Ольга Павловна вернулась вечером, принесла кулек с продуктами, быстро сварила картошку и, разделив ее поровну, разложила по тарелкам.
-Света, я договорилась, ты будешь работать не всю смену. И в другой цех тебя переведут, там работа сидячая. Как ты себя чувствуешь?
-Хорошо, спасибо вам большое! Я, наверное, к себе пойду! Неудобно мне как-то, мешаю, стесняю вас!
-Ты что! – встрял в разговор Стасик. – Мне с тобой хорошо! Мама, давай оставим ее у нас! Тетя Света хорошая, она со мной играла!
-Тетя Света никуда не пойдет, - тихо сказала Ольга Павловна. – Некуда тебе идти, милая. Нет больше дома. Я сегодня мимо проходила… Одни обломки…
Света в ужасе смотрела на сидящую напротив женщину.
Одни обломки… Там, где они впервые поцеловались с Мишей, откуда она провожала его на фронт, куда он обещал вернуться, где жило их с мужем счастье… Этого места больше нет…
А потом, словно красным пламенем по кольцу в цирке, пронеслась мысль, что, если бы Ольга Павловна не забрала захворавшую работницу к себе в прошлую ночь, то и самой Светы бы сейчас не было. И Миша никогда бы не получил ее письма…
Ужас промелькнул в глазах женщины.
-Ничего, образуется! Слышишь? Были бы люди, а уж стены да крышу построим! – Ольга Павловна, словно прочитав мысли гостьи, положила на ее руку свою ладонь. – Главное, ты жива…
Потекла Светина жизнь в новом доме. Ольга Павловна строго следила за тем, чтобы девчонка съедала все, что ей полагается, чтобы больше спала и гуляла на улице. Она даже специально отправляла их со Стасиком во двор, чтобы Света не сидела дома, грустно сложив руки на коленях.
Светлана ждала письма от мужа. Ее весточка улетела еще месяц назад. А ответа все не было.
-Что это значит, Ольга Павловна? – со страхом спрашивала Света. – Почему нет ответа?! Так дано нет! Я же и новый адрес написала, а он не отвечает…
-Всякое бывает. Почта задерживается, они, возможно, где-то далеко. Надо потерпеть!
Через свои связи Ольга пыталась узнать, где сейчас Мишин госпиталь, но в штабе только разводили руками.
-Нет информации. Все слишком быстро меняется. А зачем тебе, Оль? – седой военный внимательно смотрел на женщину, сидящую на скамейке рядом с ним. – Кто у тебя там?
-У меня никого. Ты же знаешь, Николаша, что Света Якушева теперь у меня живет. У нее там муж. А писем нет и нет…
-Понятно. Ну, ты ей не говори, но, по некоторым данным, нет больше ни того госпиталя, ни того врача…
-Как? – Оля прижала руку к губам.
-Попали в окружение. Связи с ними нет уже давно. Я думаю, что это все…
Оля растерянно смотрела куда-то вперед.
-Нет. Для Светки он должен еще жить. Она не справится без него! – твердо сказала она, наконец. – Если ты что-то узнаешь, сообщи мне, ладно?
-Хорошо, - Николай привлек Ольгу к себе, пытаясь поцеловать, но та увернулась и заспешила по дорожке к дому.- Оля!
Он еще несколько раз звал ее по имени, но женщина даже не оглянулась. Ей было страшно. Чем больше она привязывалась к Николаю, чем чаще встречалась с ним, тем было страшнее. Потому что однажды и она может вот так не дождаться его письма…
Уж лучше вообще не пускать никого в свое сердце, чтобы потом не терять вместе с кем-то частицу себя…
…Деревня, на окраине которой располагался госпиталь, попала в окружение. Огонь не прекращался ни на минуту, выносить раненых в лес, уйти подальше, в чащу, чтобы хоть как-то выиграть время и подарить себе шанс на выживание, было нелегко, тем более, что способных самостоятельно передвигаться и помогать другим бойцов становилось все меньше.
Теперь вместо стен и пола в операционных были ветки и земля. Миша прекрасно понимал, что, скорее всего, они все погибнут, что даже блестяще проведенная операция в таких условиях рано или поздно приведет к гибели больного. И тогда молодого врача охватывала паника. Его не учили такому в институте, об этом не писали в книжках. Это была жизнь за гранью того, что Михаил мог представить себе, решив стать доктором.
-Да ладно! – облизывая сухие губы, говорил боец с сероватым от боли и голода лицом, которому Миша пытался перебинтовать раненые ноги. – Не трать время! Все равно помру. А если выживу, кому я такой буду нужен? Жене, матери? Вряд ли. Я теперь уже не человек, а половинка. Только обузой им буду.
-Глупости вы говорите, Смирнов! – рассердился доктор Якушев. – Они вас ждут. А вы их предаете!
-Я? Чем?
-А тем, что лечиться не хотите. Бороться не хотите!
Миша еще что-то доказывал, горячо убеждая бойца в своей правоте, а у самого мурашки бежали по спине от того, что он больше ничем не может помочь ни Смирнову, ни еще десятку раненых, прячущихся в лесу. От ощущения приближающегося конца сводило скулы.
Как там Светка? Волнуется, тяжело ей, а он, Миша, бродит по этому проклятому лесу и ничего не может поделать. Плохой из него доктор, из рук вон…
От этих мыслей становилось еще хуже. Тогда Миша уходил подальше в лес, подальше от горя и боли, что, словно одеяло, накрыли лагерь, не давая дышать…
…Автоматные очереди Миша услышал, когда очередной раз отошел от больных, чтобы немного прийти в себя. Сегодня не стало Смирнова… Надо как-то сообщить его родным, но это невозможно. Надо что-то придумать, а они только уходят все глубже и глубже в лес, не зная, что впереди.
Михаил замер. Звуки выстрелов отражались от стволов, множились и рассыпались по лесу веером несущих опасность предупреждений.
Мужчина упал ничком в овраг и замер.
Скоро все стихло, потом раздался лай собак.
Сердце бешено стучало, а голова отказывалась работать. Куда бежать? Надо где-то спрятаться, хотя бы до темноты. Оглянувшись по сторонам, Миша застонал – везде, насколько хватало взгляда, был лес, одинаковый, заваленный сучьями и поваленными стволами. С одной стороны, это спасение, ведь здесь столько укромных уголков, где можно спрятаться в одиночку. С другой – заблудиться или набрести на болото и увязнуть в трясине здесь было тоже делом пары часов…
Миша решил двигаться на юг. В памяти всплыли картинки карты, что они вместе с бойцами смотрели накануне. С южной стороны лес обрубался полями, которые, возможно, еще не были захвачены врагом.
Идти было с каждым днем все тяжелее. Голод, постоянный, ни на миг не утихающий, отнимал силы и заставлял веки наливаться тяжестью. Кора деревьев, трава, что еще не пожухла от ночных заморозков, случайно найденные ягоды – Миша ел все.
А по ночам он разговаривал с женой. Он писал ей письма, водя пальцем по темному небу, он посылал ей свою любовь, заключенную в луче лунного света, что, пройдя тысячи километров, заглянет в ее окошко и прикоснется к горячей щеке. То ли мужчина сходил с ума, то ли, наоборот, балансировал на грани, еле удерживаясь от помешательства.
Ночи стали холодными, резкий ветер гнал стужу все глубже в лес, замораживая землю, делая ее неживой, как мир, оставшийся там, за Мишиной спиной.
Мужчина пытался жечь костер, но пугался того, что пламя могут увидеть с самолета ночью, а дым выдаст его днем. От холода и сырости стали болеть ноги. Суставы распухли, мешая двигаться вперед. Тогда Миша полз, просто ради того, чтобы не замереть навечно в этом проклятом лесу.
Что с ногами беда, он понял однажды утром, когда кожа стала синеть, а боль разливалась от ног по всему телу.
-Этого еще не хватало! – выругавшись, прошептал он, снимая портянки. И тут в голове всплыли слова бойца Смирнова.
А, действительно, кому он будет нужен, такой калека? Света, конечно, останется рядом, она не бросит больного мужа, но будет всю жизнь страдать от этой тягостной обязанности. Не лучше ли прекратить все мучения, просто остановившись, ну, хотя бы, вот под этой елью? Света будет считать его героем, станет вдовой и начнет новую жизнь. Так, скорее всего, будет лучше для всех!
Глаза слипались, Миша проваливался в тягучий, температурный сон, лоб горел огнем, а по телу пробегали мурашки.
-Эй! – кто-то осторожно похлопал Мишу по щекам. – Ты живой?
Мужчина резко сел, и боль снова вернулась, ударив в мозг. Мишина рука потянулась за пистолетом, но остановилась.
-Подожди, не стреляй! Я свой. Мы в окружение попали, по лесу разбрелись, - сбивчиво объяснял сидящий на корточках человек в военной форме и с сумкой через плечо. – Ноги застудил? Давай, посмотрю! Меня Федором звать.
На вид незнакомцу было лет сорок. Его смуглое, грубо слепленное лицо было на удивление спокойным, а движения плавными и точными.
-Нет, не надо. Я сам врач, знаю, что ничего не сделаешь.
-Ты врач? Как хорошо! - Федор широко улыбнулся. – А мне как раз зуб вырвать надо! Но это потом. Сначала тебя лечить будем. Да у вас жар, голубчик! А у меня есть лекарство.
Федор вынул флягу и приложил к Мишиным губам. Спирт обжег горло, заставляя судорожно дышать.
-Ничего! Авось, полегчает! – Михаил то и дело проваливался в забытье, а когда приходил в себя, то открывал глаза, как будто проверяя, здесь ли еще случайный попутчик, не пригрезился ли он.
А Федор тем временем разжег костер, и, подвесив котелок, варил там какие-то травы. Их кислый, противный аромат расползался по влажному воздуху и заставлял слезиться глаза.
-Что это за гадость? – прошептал Миша.
-Это не гадость. Это лекарство. Выпьешь, сразу легче станет!
-Ерунда! Ноги все равно не спасти, а зачем я такой нужен? – Миша зло ударил кулаком по земле.
-А это не тебе решать. Тоже мне, умник нашелся. Зачем-то да нужен. Пей! – Федор повелительно приподнял голову больного и поднес напиток к его губам. – Пей потихоньку, не спеши.
Миша сделал пару глотков, закашлялся и откинулся назад, тяжело дыша.
-Ну… Что-то ты, доктор, какой-то хиленький.
-Нормальный я.
-Ладно, ты полежи, а я еще костерок разожгу побольше. Ох! Сейчас бы в баньку! – он ударил себя по коленям, крякнул мечтательно и поднял глаза вверх. Потом вздохнул и потянулся к сумке,что лежала рядом.
-Ты подремли, а я тебя развлекать буду. У меня тут целая сумка писем. Не дошел я, брат, до нужной части, не принес кому-то вести от родных. Да так уж, видимо, нужно было. Зато есть, чем костер разжигать…
-Ты их читать, что ли, собрался? – Миша поморщился.
-Ну, можно сразу в огонь. Но жалко. Есть такие красивые...
-Это неприлично! Чужие письма не читают!
-Наверное. Как скажешь…
Федор вздохнул и стал медленно вынимать из сумки корреспонденцию и по одному бросать треугольники конвертов в костер.
Много событий, слов и слез горело сейчас в этом пламени. Кто-то клялся в вечной любви, кто-то признавался в том, что больше не будет ждать, что встретил другого человека и любит только его, кто-то сообщал печальные вести о гибели родственников…
Все горело, корчилось в красно-оранжевом пекле.
Мужчины молчали, слушая, как трещит пламя.
-Даже это не читать? – Федор усмехнулся, развернув-таки одно из писем. – Вот, послушай!Федор, посерьезнев, начал:
«Здравствуй, дорогой Мишенька.»
-Прямо как ты, тоже Миша.
Ну, почитаем дальше!
«Со мной все в порядке. Правда, дом наш разрушен, а я теперь живу с Ольгой Павловной. Адрес для писем я тебе укажу в конце. Так вот, милый, я хочу тебе сказать, что очень скучаю и боюсь за тебя, что ты снишься мне по ночам, все смотришь, смотришь и как будто что-то говоришь, но слов не разобрать. Ты возвращайся к нам поскорее! Я пишу «к нам», милый, потому что нас теперь не двое! Вернее, скоро станет не двое. Я чувствую себя уже хорошо, Ольга Павловна помогла. Я не знаю, кто у нас родится, мальчик или девочка, но он обязательно будут похож на тебя! В конце весны, кажется, все случится. Так говорит Ольга Павловна.
Ты только возвращайся, слышишь! Люблю тебя, твоя жена, Света.»
Федор замолчал, глядя на письмо.
-Что? – Миша вдруг сел, опираясь руками о землю. – Как ее зовут?
-Светлана какая-то. Так, посмотрим. Вот, она адрес указывает и имя – Светлана Якушева.
Михаил протянул руку и выхватил письмо. Буквы скакали перед глазами, не желая складываться в слова. Лишь одна фраза стучала в голове – «мальчик или девочка», «к концу весны»…
Теперь он был нужен не только Свете. У него будет ребенок, который будет ждать своего папу, ждать, когда тот возьмет сына или дочь на руки, посадит на плечи и гордо пронесет по улицам города!
Внутри как будто что-то переключилось, как будто по жилам снова потекла кровь, очнувшись от спячки.
Миша схватил котелок и выпил весь отвар, до капли. Желудок свело, закружилась голова.
-Эээ! Я же сказал, не все сразу! Вот чудак, то не хочет, то хочет! – Федор покачал головой.
Этой ночью Михаила бросало то в жар, то в холод, испарина покрывала его лоб, а тело била дрожь.
-Ничего, главное, ты выбрал свой путь, - шептал Федор. – Теперь знаешь, что делать!
Утром болезнь отступила. Миша забылся спокойным, тихим сном. Задремал и Федор, подбросив в костер еще несколько писем. Чьи-то горести и радости снова горели, так и не попав в руки адресатов, но сейчас они дарили тепло двум людям, которым во что бы то ни стало нужно выжить и вернуться домой…
Из окружения ребята выходили по отдельности. Было сложно не попасть под обстрел своих же бойцов, доказать, что ты не шпион и не предатель Родины, убедить смотрящих исподлобья солдат, что тебя можно принять в команду, выдержать беседу с командиром пехоты...
Но выжили оба, разъехались по домам, восстанавливая потерянные силы, чтобы потом, через год, снова встретиться в окопе...
…Ольга Павловна проснулась от трели дверного звонка. Она, быстро посмотрев на спящего сына, поспешила в прихожую. За окном уже бушевал рассвет, заливая улицы мягким, оранжевато-персиковым светом.
Распахнув дверь, Ольга увидела мужчину. Опираясь на костыли, он стоял на лестничной площадке и строго смотрел на нее.
-Извините, Светлана Якушева здесь живет? – наконец спросил он.
-Да. А вы по какому вопросу? Она спит сейчас…
-Вы, наверное, Ольга Павловна? Света о вас в письме писала. Вот! – мужчина вынул из кармана шинели мятый треугольник. – Я Миша. Я ее муж.
Ольга заулыбалась.
-Мишенька, проходите! Я сейчас ее разбужу! Она так долго вас ждала!
-Не надо. Я пока посижу. Она пусть поспит…
Он опустился на стул рядом с кроватью жены и долго, внимательно смотрел на нее. И как бы ни сложилось их будущее, он был счастлив, что сейчас видит ее лицо, разрумянившееся ото сна, слышит ее дыхание, а рядом – сопение чего-то маленького, укутанного в одеяльце, родного, но еще незнакомого…
Письмо все же нашло тогда Мишу, нашло в том дремучем, гиблом лесу, спасло, вытащило, оживило, заставило поднять голову и упрямо идти вперед. Оно дало вновь почувствовать на губах Светин поцелуй, ощутить злое желание жить, несмотря ни на что. Оно, этот треугольник, что затерялся в сумке горе-почтальона Федора, теперь хранилось в семье Михаила Якушева как память о силе любви, что способна вернуть с того света, даря надежду…
Автор Зюзинские истории
Ему сегодня позвонила мама.
"Сынок, не знаю даже как сказать!"
"Мам, говори как есть: быстрей и прямо.
В любой момент связь может оборвать.
Тайга вокруг.. ждём помощи.. поломка.
Нас снегом занесло.. и вертолёт."
"Беда, сынок! Беда с твоим ребёнком!
Молюсь что силы, чтобы Бог помог!"
Он побледнел: "Что с дочкой? Что случилось?
В тринадцать.. что могло произойти?"
"Не прижилась в той школе.. не сложилось.
Врачи сейчас пытаются спасти!
Сейчас же модно бить...и бить жестоко.
Не захотела видно прогибаться.
Изгоем стала в школе, одинока.
И сверстницы решили посмеяться!
Их шестеро, что били не щадя!
А мальчики на телефон снимали.
Я до сих пор не верю! Так нельзя!
И сами это в сеть повыставляли!"
Холодным потом весь прошибло лоб:
"Насколько всё серьёзно?" "Сын, не знаю!
Меня к ней не пускают!" "Мама, стоп.
Помедленней. Я слов не разбираю."
"Разбили нос. Повыбивали зубы!
Не тело..а сплошная гематома!
Пусть Бог накажет их..и их "ютубы"!
И кто же их растит такими дома?
А голова пробита кирпичом!
Ведь так не поступают даже звери!"
Он весь дрожал: "Поговори с врачом!"
"Разве такой судьбы мы ей хотели?"
Он шёл по снегу..слёзы по щекам.
"Иду, доча, держись!"..Откуда волки?!
Как-будто окружали..тут и там.
А впереди и позади..лишь ёлки.
Он закричал, что силы: "Убирайтесь!!!
Мне не до вас! Мне к дочке срочно надо!
Вернусь..хоть на кусочки разрывайте!
Но..не сегодня. Я ей нужен рядом!"
Волк взглядом впился..видимо вожак.
И этот взгляд до дрожи пробирал.
Потом ушёл..и всех увёл..вот так!
Казалось, волк..и тот всё понимал.
Окоченевший...он то шёл, то полз.
Добрался..Все коллеги подбежали.
Кто деньги, кто билет на самолёт.
Такой поддержкой в горе его стали!
Всё обошлось..Жива!..Тварям назло!
Он перевёз их с бабушкой к себе.
Мозг не задет..хоть с этим повезло.
За что?..такой удар в детской судьбе?
Родителям казалось..им привидилось!
Что это их касается детей.
Одет, обут, айфон - воспитан! (видимость)
SOS - люди! Мы кого растим?..зверей?!
Такое..сплошь и рядом! Вы поймите,
Что не достаток красит и не чек!
Вы человечность в детях сохраните!
Дожились!.. Волк добрей, чем человек!
©️ Copyright: Михаил Грицай
Я бывший сын.
Когда приходил дядя Валера, Митька всегда боялся, как чувствовал, что он плохой.
Мама обычно перед его приходом прихорашивалась.
Платье открытое надевала, глаза подводила.
Митьку тогда она не замечала, словно его и не было рядом. Брызгала на себя сладкими духами, от которых у Митьки подступала тошнота.
Потому, что он уже чувствовал, что скоро придет этот дядя Валера.
По хозяйски пройдёт в комнату, широко ставя ноги в грязных ботинках.
Пройдёт, как хозяин, и на мать взглянет по хозяйски, даже шлёпнет её. Потом сомнёт её тонкое платье большими руками. И мамка начнет оглядываться - не видит ли их Митька?
- Что дёргаисся? Дома что ль кутёнок твой? Что во двор не могла выгнать, не ждала что ли? - сквозь зубы говорил дядя Валера.
Митька сидел за дверью и крепко сжимал кулачки.
Он боялся, что этот злой дядька обидит маму.
Она такая нежная, у неё белая мягкая кожа. И руки белые, Митька счастлив, когда она гладит его по голове, и шепчет ему,
- Ах ты, горюшко моё, что же мне с тобой делать-то? Эх ты Митька, Митька.
- Да нету его, на улицу убег! - смеётся мама, и Митька понимает, что надо затаиться и сидеть тихо.
Кто его знает, этого дядьку Валеру? Хоть и смеётся мама, а он всё одно - страшный!
Митька так и уснул за дверью, до последнего таращась в дверную щель.
Было плохо видно, а потом они погасили свет.
Мать смеялась и повторяла, говорила, - Валера, ну перестань, ах какой ты колючий!
Да что ты делаешь, щекотно же, - хохотала мама.
И Митька уснул, подумал, что значит всё в порядке.
Утром дядя Валера шумно умывался, мать ему подавала полотенце.
А он ей,
- Хочешь, чтобы жил с тобой, отвези его куда-нибудь! - и на Митьку указал.
Прошлым вечером его так никто и не хватился. Так и проспал Митя за дверью в маленькой комнатке, на старом плюшевом медведе.
А теперь утром, как ни в чем не бывало. Никто его и не спросил, где был. Только дядя Валера увидел его и спросил,
- Что косоротишься? Не нравлюсь? Да и не надо.
А потом мамке,
- Поняла, Катенька? Моего мне родишь, а этого отдай!
- Да кому ж я его отдам, Валера? - миролюбиво спросила мама.
Она была вся воздушная, как фея из сказки.
Пышные её волосы наверх собраны и в солнечных лучах ещё пышнее.
- Да куда ж его деть?
Мама хотела поправить дяде Валере воротник своей тонкой нежной рукой, продолжая говорить,
- Ну куда, он ведь сынок всё же!
Но дядя Валера резко скинул ее руки,
- Ты не поняла? Сынка ты мне родишь, а этого, бывшего, чтобы тут не было!
Он резко открыл дверь, мама кинулась за ним,
- Валерочка!
Но быстрые шаги по лестнице, хлопнула дверь подъезда, а мама вошла, убрала упавшую прядь волос, глаза потухшие.
И даже солнце её почему-то уже не освещало.
Увидела Митьку, провела вялой, какой-то бесчувственной рукой по его волосам,
- Ах ты, горюшко моё... Ты не обижайся, тебе там будет лучше. Там все такие хорошие...
Она что-то ещё говорила, говорила, но смотрела мимо, словно Митьки рядом уже не было.
И он всё понял.
Он и раньше понял, когда один оставался.
И когда кушать было нечего.
Но потом она приходила, обнимала и виновато что-то шептала.
Но теперь Митька в свои шесть лет понял, что он ей не нужен. Он не нужен, он бывший... просто бывший и всё...
***
В детском доме многие ждали, что их заберут в семью.
Только Митя не ждал.
Он больше не верил, что его кто-то может любить.
Ведь его мама сама привела его сюда и просто ушла.
***
- Какой настырный парнишка! Как его зовут? Артемьев Дмитрий Иванович? Восемь лет? Ну ка иди ко мне, Дмитрий Иванович! - тренер из спортшколы приехал на их соревнования отобрать ребят.
И Митька с радостью с ним согласился поехать, ведь его позвали заниматься футболом.
А футбол он теперь любит больше всего на свете.
И ещё Митька любит свою подругу Юлечку. Юлька плачет, что он уезжает, и Митька обещал ей обязательно вернуться.
Ведь Юлька одна во всём свете его любит, больше у него никого нет.
***
- Ну что, давай, Дима, обходи его, пас налево. Ну, куда ты бьёшь, пасуй! Ну ты даешь, парень! Гол, гоооооол! - тренер выбежал на поле и обнял этого ершистого парня,
- Ну что, Димка, будем готовить тебя в областную команду. Согласен?
Митя вытер пот рукавом.
Он ещё не привык, что его зовут Димой.
Но теперь у него будет всё новое.
И жизнь, и имя, и всё всегда будет хорошо.
Он пробьётся, он попадет в команду. Он заработает на достойную жизнь для себя и Юльки. И ещё - он верит своему тренеру. Он сначала казался злым, а теперь Митя, то есть Дима, понял - Артём Сергеевич отличный тренер и у них всё получится!
***
Шёл региональный чемпионат по футболу. Он проходил в его родном городе, и Дима знал, что Юля сидит в первом ряду.
Если они выиграют, он сделает Юле предложение. Ведь он хорошо получит за игру и их команда выйдет в следующий круг соревнований!
А дальше - даже страшно и волнительно представить, чтт будет!
Ведь его в родном городе уже узнают. Дмитрий Артемьев - восходящая звезда футбола!
И вот игра.
Дмитрий был на подъёме, счет два два, дали дополнительное время, потом били серию пенальти!
И они выиграли!
Дима был счастлив, Юлька выбежала, он кружил её, увлекая в вестибюль стадиона, чтобы остаться наедине,
- Ты самая лучшая! Эту победу я тебе посвятил, потому что люблю тебя! Постой, где же оно? - Дима стал искать в кармане, он сунул кольцо перед игрой в карман, загадал, что на счастье.
Неужели потерял?
Да нет, вот же оно!
Дима надел колечко Юлечке на пальчик и она обняла его за шею, шепнула, - Митька, я люблю тебя!
Он почувствовал, что на них кто-то смотрит.
Обернулся и увидел уборщицу, она катила моющую машину и смотрела на него во все глаза!
Солнце осветило редкую прядь выбившихся из под платка волос и Дима вдруг ощутил сладкий, даже тошнотворный знакомый запах духов.
Мама и Митя
Они встретились глазами и он понял - да, это она.
Её глаза смотрели на него вопросительно, а губы едва заметно шевелились.
Будто она хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова.
- Идём отсюда, духота, идём на свежий воздух! - Дима обнял сияющую Юлию и они пошли.
Когда они проходили мимо этой женщины, Дима услышал, как женщина тихо произнесла,
- Мии-и-тя! Горюшко моё, сынок, это ты?
Он хотел промолчать, но не вышло. Сказал, будто и не сам, словно кто-то в ответ шепнул за него,
- Нет, я не сынок, я твой бывший сын!
Бывший!
И я не горюшко...
- Счастье моё, Митя, мы идём? - Юля оглянулась, - Ну что ты отстал?
- Да ... шнурок развязался, я иду, любимая, я иду, Юлька.
Ты тоже моё счастье на всю нашу обалденно удачливую, замечательную счастливую жизнь!
Автор Жизнь имеет значение
ПОКАЯНИЕ
Жил да был в глухом сибирском селе дед Панкрат...
Ровесник века, как говорится...
В 1900-м году появился он на свет и...
Сумел двадцатилетним парнем выжить в "мясорубке" гражданской войны...
Не запачкал рук и совести в людской крови во время коллективизации...
Лишь краешком задел его молох репрессий ГУЛАГа, освободив из лагерей 22 июня 1941-го...
Прошел дед Панкрат все четыре года войны без единой царапины и вернулся в родное село полным Кавалером Ордена Славы...
Трудился, как все, с утра до вечера на работе и дома по хозяйству...
Женился он в неполные свои тридцать лет на тихой и незаметной Клаве...
Воспитал с ней троих сыновей...
Жили дружно...
Даже голос дед Панкрат на свою супругу ни разу не повысил...
Не то что руку поднять...
Пил дед Панкрат в меру...
Разве что на Пасху и на "охотничьей зорьке" в августе мог позволить себе лишку...
Справили они с Клавой Золотую свадьбу перед Олимпиадой...
Даже умудрился дед Панкрат сплясать на этой свадьбе с внуками и правнуками, найдя в себе силы хоть минут на пять!..
Все было хорошо, но...
Жизнь есть жизнь...
Пришло время деду Панкрату помирать...
Собралась родня...
Клава...
Дети...
Внуки...
Тишина...
Дед, лежа на кровати, дает наставления потомкам...
То, се...
Просит их оставить с женой наедине...
Закрылась дверь...
Подсела Клава поближе к супругу...
Держит его за руку...
- Прости меня, Клавдея...
Прости...
Виноват я перед тобой, голубушка ты моя ненаглядная......
Не хочу я грешником уходить от тебя...
А хочу я покаяться и повиниться...
- Да Господь с тобой, Панкратушка!..
Да в чем ты можешь виниться-то?!..
Да я жила за тобой, как за каменной стеной...
Да я каждую ночь молилась и благодарила Бога за то, что он мне тебя послал...
Каждую ночь, Панкратушка, я молилась...
Ты спал рядом, а я все с Богом о тебе только и разговаривала...
Спасибо тебе, любый мой Панкратушка, что жизнь мне подарил долгую и счастливую!..
- Послушай, Клава...Послушай...
И прости меня...
Если сможешь...
Вздохнул тяжело Панкрат:
- Помнишь на Ильин День сваты мои к тебе приходили?..
Сватали тебя за меня...
- Помню...Как такое забудешь?!
- Так вот...
Хочу я, чтобы ты знала, Клава...
Они же тогда с пьяных глаз дом-то перепутали, охламоны...
Я же их к Клавке Мирошихе засылал...
А они...
Подпили хорошенько и...
Обмишурились они, Клава...
Вот так...
...
...Повисла гнетущая тишина...
Сидела в миг побледневшая Клава...
Молчал Панкрат...
- Почему ты мне сразу не сказал об этом?!.
Ведь ты же эту Клавку рыжую любил...
Вся деревня про это знала!..
Ну, ошиблись сваты и что?!.
Почему ты не сказал тогда?!
Почему?!.
Почему ты женился на мне?!
Почему ты так поступил?..
Клава заплакала...
Помолчал дед Панкрат и...
- А как я мог тогда по-другому поступить?..
Кто бы тебя, опозоренную с этим сватовством, замуж бы потом взял?..
Это же смеху на всю деревню было бы...
Ты ж не виноватая была...
Не мог я, Клава, по-другому поступить...
Не мог...
Прости меня, Клава...
Прости...
Вот такое вот оно, мое покаяние тебе...
Отвернулся к стене дед Панкрат...
И умер...
Вот и думай теперь, как быть?..
То ли правду сказать в нужный момент, то ли положить всю свою жизнь на алтарь ради сохранения чести незнакомой тебе девушки?..
Ох, жизнь, что же ты с нами творишь?!.
Автор Александр Волков
Мужская верность
Евдокия всегда считала, что только женщины могут быть верными и преданными, что именно они хранят свою любовь и верность, потеряв вторую половинку. Она с мужем Федором воспитывает дочку Юлию в спокойной семейной атмосфере. Федор любит своих девчонок, все для них, он заботливый отец и муж, а еще настоящий хозяин. Живут они на окраине города в частном секторе. Дом свой Федор построил сам, потом еще и второй этаж надстроил, ухаживает за ним, все время что-то стучит, пилит, красит. Одним словом, не дом, а загляденье. Когда кто-то проходит мимо, всегда говорит:
- Здесь живет настоящий хозяин, сразу видно хозяйскую руку.
Семья хорошая, добропорядочная, Юля росла умницей, родителей особо не расстраивала, а окончив школу, поступила в институт. Там и познакомилась со своим будущим мужем Русланом. Ближе к окончанию института молодые поженились, жили в том же городе, где учились, работали, снимали квартиру. Когда пришло время рожать Юле, решили переехать к её родителям. Там тоже город, дом у родителей большой, благоустроенный. Так и порешили. Евдокия с Федором очень обрадовались, еще бы, единственная дочка, а живет где-то в другом городе. Да и с внуками хочется помочь и повозиться.
Когда Юля вошла с Русланом в дом, мать её так и обомлела, увидев, какой красавец у дочери муж. Прямо на артиста из кино похож, она даже расстроилась по этому поводу. У неё промелькнула мысль:
- Какой красавец! Ой, не зря говорят: «красивый муж, чужой муж».
Потом дочери все уши прожужжала:
- Дочка, ну неужели нельзя было попроще найти мужа? Вон, когда идете вместе, все бабы вслед вам оборачиваются. Муж красавец, это сложно, мужики они тоже знают это. А женщины сами балуют таких красавцев своим вниманием. Так что дочка, готовься к тому, что придется тебе отбиваться от его поклонниц.
- Мама, зачем мне проще, меня мой Русланчик устраивает, он добрый и спокойный, мы любим друг друга.
Евдокия первое время настороженно относилась к зятю, накрутила себя сразу, вот и никак не может себя переломить. Но когда узнала, что зять детдомовский, она стала относиться к нему теплее.
- Что это я так себя настроила? У парня и так нет родителей, а я еще со своими подозрениями. Живут и пусть живут, дочка счастлива, он тоже. Да и повода злиться на него у меня нет, вон какой покладистый, отцу помогает по хозяйству, и как ладно у него все получается, - уже по-другому думала теща.
Потом родилась внучка Дашутка. Забот прибавилось, всё зациклилось вокруг малышки. Все её любят, а молодой отец не мог налюбоваться на свою дочку. И вскоре Евдокия забыла о своих подозрениях и переживаниях по поводу красавца-зятя. Потому что видела, зять не обращает внимания на молодух, на их остренькие шутки-прибаутки, на их соблазнительные формы. А с рождением Дашутки, она не видела еще такого отца, который от счастья просто млел, рядом со своей дочуркой.
Евдокия сама была на инвалидности, получала небольшую пенсию. Муж Федор тоже работал рабочим, зарплата небольшая, поэтому основным добытчиком был зять. Работал на заводе заместителем начальника цеха, зарплата хорошая.
Когда внучке исполнилось десять лет, вдруг заболела Юлия. Как-то враз ей стало плохо, жаловалась постоянно на недомогание, утомляемость. Руслан поехал с ней в больницу. Положили на обследование, и вскоре доктор поставил неутешительный и страшный диагноз, неизлечимый. Евдокия даже по знахаркам бегала, но все бесполезно. Юлия слегла, от этой болезни не смогли найти никакого спасения, Юлия угасала. Руслан переживал страшно, старался помочь жене, продлить ей жизнь. Но сгорела Юлия, не стало единственной дочери у Евдокии с Федором, жены у Руслана и мамы у Дашеньки.
Горе переносили все вместе. Евдокия тоже слегла, лежала в больнице, зять навещал её постоянно. Дедушка оставался с внучкой. Евдокия очень переживала за внучку, маленькая осталась без матери. Она конечно знает, что все сделают для неё они с дедом, и Руслан, но как же будет не хватать девочке материнской любви, ласки. Ей страшно было думать, что будет с Дашуткой. На неё вновь нахлынули мысли и сомнения, ведь Руслан – молодой, красивый мужик, погорюет, да все равно найдет замену Юлии. Такова жизнь, Евдокия это понимает, и даже не злится от этого на зятя, а наоборот, считает, что ему со временем захочется любви и счастья. Он не виноват, что судьба распорядилась так, забрала у него любимую жену, оставила одного с дочерью.
Прошло некоторое время, как не стало Юлии, внучка учится, Руслан всё также работает. Всё также живут они вчетвером, Евдокия с Федором и зять с внучкой. Евдокия почти успокоилась, вроде бы Руслан даже и не подумывает о второй женитьбе. Он всегда после работы дома, что-то там делают с тестем по хозяйству, крышу перекрыли, а теперь занялись забором, решили поставить новый.
Однажды приехала в гости сестра Федора, и всё приглядывалась к Руслану, говорила Евдокии:
- Неужто зять ваш не смотрит на других женщин, такой красавец, даже сами женщины, наверное, не дают ему проходу? Вот найдет другую, и будет у Дашутки мачеха, да еще не известно какая. Может и добрая, а может и нет.
Евдокия заступалась за зятя, но когда уехала сестра, она вновь засомневалась. Заронила она зерно сомнения в душе у тещи.
А зять живет своей жизнью, любит дочку, много уделяет ей внимания, гуляют вместе, даже на море уже съездили вдвоем. Тещу с тестем тоже любит, разговаривает с уважением, во всем помогает. Евдокия даже однажды подслушала разговор деда с зятем:
- Руслан, ты живешь с нами, с дочкой, неужели тебе не хочется познакомиться с женщиной, создать семью, ты же еще молодой. Мы не обидимся, мы все понимаем, внучку поможем вырастить, пока слава Богу есть еще силы.
- Насчет новых знакомств я даже и не хочу думать. Юлия до сих пор в моем сердце, люблю её. Но еще больше люблю дочку Дашеньку. Но, как подумаю, что у неё будет другая мать, а вдруг они не смогут найти общий язык? Да и чужой ребенок, это чужой ребенок. Понимаю, что есть и хорошие женщины, любящие чужих детей, но есть и другие. Я сам из детдома, всё знаю и понимаю. Так что закончим этот разговор раз и навсегда, договорились, батя?
- Хорошо, на этом закончим, обещаю, больше не буду возвращаться к этому. Ты наш сын, так и будем жить дальше.
Евдокия стояла за углом невзначай подслушивая, ни жива, ни мертва.
- И кто бы мог подумать, что зять окажется таким однолюбом. Надо же, а я все сомневаюсь. Думаю, со временем пройдет у него любовь к моей дочке, не сможет молодой мужик куковать один всю жизнь. А годы-то идут.
Время идет, и вот Дашенька уже окончила институт, собралась замуж, в августе свадьба и уедет она со своим мужем к нему на Алтай. Оба врачи, Даша уже приезжала с Матвеем, своим будущим мужем, все познакомились. Понравился им молодой человек, серьезный, вежливый, и с Даши глаз не спускает. Она красавица, похожа на своего отца. Сообщила своим родным:
- Мы с Матвеем уезжаем на Алтай, жить будем там, работать в новой, современной больнице. Папа Матвея тоже врач, он постарался, для нас там держит места. Бабушка, а вы с дедушкой не обижайтесь, что я уезжаю от вас, вы же все равно не одни остаетесь. Вот мой папа с вами живет и будет жить дальше. А папа мой надежный, он вас не бросит. Так что я спокойна, вы в надежных руках, - улыбалась внучка, довольная и счастливая.
- Внученька, за нас не беспокойся, лишь бы ты была счастлива. А больше нам ничего не нужно. Проживем, нам втроем не скучно, скучать будем только по тебе, но ты же будешь нас навещать?! - говорила Евдокия, обнимая внучку.
С тех пор много лет прошло, Руслан все также живет с Евдокией и Федором. Им уже без него никак, постарели, немощность наступает. Он для них сын, они так и называют его, а он зовет их мамой и папой. Евдокия постоянно молится и благодарит Бога, за то, что послал им такого сына. А еще она благодарит родителей Руслана, которых ни он, ни она не знает, видимо не только внешне они были красивы, но и душой. Ведь взял от кого-то он этот характер.
Вот и говорят, что только женщины могут хранить верность, которые овдовев, больше не выходят замуж, несмотря на то, что были молодыми и красивыми. Оказывается, есть и мужская верность.
Автор Акварель жизни
Сейчас читаю биографию одной героини советских лагерей.
Очень захотелось поделится. Ну, настолько наглядно доказывает, что называть женщин "слабым полом" - дикий подклеп!
Зовут ее Евфросиния Керсновская. В лагере оказалась за дворянское происхождение. Во-первых, обладала выдающейся силой и выносливостью, во-вторых, благородством и полным бесстрашием. Без колебаний била по морде НКВДэшника, ударившего ее на допросе, чехвостила конвоира, избивавшего ее солагерницу. Не боялась вообще ничего! Вся жизнь - беспрерывный подвиг. Привожу, например, такую историю из ее книги "Сколько стоит человек". Надеюсь, ничего, что длинная.
"Анджик Мельконьян… Молоденькая, до полусмерти напуганная, совсем беспомощная девочка, на беду — поразительно красивая. Признаюсь, я не особенная поклонница восточной красоты, но Анджик была действительно красивой: несколько крупноватый, но правильной формы нос, безупречный овал лица и огромные черные глаза под сросшимися на переносице, но тонкими и длинными бровями. Ко всему этому — нежная, хоть и смуглая, с румянцем кожа и волнистые каштановые волосы. У армянок редко бывает хорошая фигура, но Анджик в свои 19 лет была очень пропорционально сложена.
Ей было три месяца, когда в 1930 году не то курды, не то турки устроили резню и вырезали все население той горной деревушки, где она родилась. Среди немногих уцелевших, то есть успевших убежать в горы, был ее брат Ованес восьми лет от роду. Он нашел в груде тряпья мирно спавшую сестренку. Ее отвезли в детдом в Ереване, а брата — в Ростов-на-Дону, где он превратился в Ваню и полностью обрусел. Анджик выросла в детдоме, окончила начальную школу и ФЗУ, после чего устроилась на местный шарикоподшипниковый завод. Она была всем довольна: работой, товарищами, своей судьбой.
— Тота Фроса! — безбожно коверкала она мое имя. — Ереван… О, это так прекрасно! Наш завод — самый хороший. И соседи — все хорошие люди! И жених был у меня, Ованес, такой хороший!
Желая сделать самокат соседскому ребенку, она выбрала из кучи брака колесико и, даже не завернув его, понесла через вахту. И — села.
Беспощадной статьи от 7 августа 1932 года (1) уже не было, но начальство решило устроить показательный суд на страх врагам. Показательный — значит беспощадный. И ей припаяли семь лет.
Это и само по себе много. Дать семь лет тюрьмы семнадцатилетней девочке — значит отобрать лучшие годы жизни! Это бесчеловечно. Но направить ее — девушку, почти ребенка — на подземные работы в шахту, туда, где она вынуждена будет вращаться среди озверелых мужчин, зачастую уголовников-рецидивистов, изголодавшихся по женщине, — это преступно!
Она пришла в ужас и инстинктивно потянулась за защитой ко мне — пожалуй, самой старшей и, безусловно, наиболее твердой из всех шахтерок нашей шахты.
И я приняла ее под свою защиту.
Если только могла быть речь о защите: мы вместе шли на работу, но затем она оставалась на лебедке в штольне, а я уходила дальше, в забой. И все же каждый день восемь бесконечно долгих часов она дрожала от ужаса, потому что все имевшие на нее виды запугивали ее.
— Тота Фроса! Мне говорят: «Выбирай одного, и это будет твой муж. Иначе все соберутся и пропустят тебя хором!» Ой, что мне делать? Тота Фроса, я боюсь!
Что могла я ей сказать? Это вполне реальная перспектива. Одна надежда: ее лебедка — на довольно оживленной штольне, и каждый «претендент» будет следить, чтобы она другому не досталась. Но если все же каждый захочет получить свою долю?..
Забрезжила и другая надежда: я написала от ее имени просьбу о пересмотре дела. А вдруг поможет?
Однажды после работы Анджик подошла ко мне очень расстроенная и сказала со слезами на глазах:
— Тота Фроса! Я дала согласие. Сегодня — последний день я девушка… — и слезы градом покатились из ее глаз.
— Кто же он?
— Степаньян.
Глиномес нашей шахты Степаньян… Старый сутулый армянин с гнилыми зубами, слезящимися глазами и вечно мокрым носом. В его обязанность входило налепить машиной пыжей из глины, чтобы затрамбовывать шпуры.
— И… ты его любишь?
— Ой, что ты, тота Фроса! — она вся передернулась от отвращения. — Он такой противный! Но он мой земляк, он меня хоть пожалеет!
— Никто не пожалеет тебя, Анджик, поверь мне!
— Но что мне делать? Скажи, что мне делать?! — и она театрально всплеснула руками.
— Не падай духом! Подожди по крайней мере, пока не придет ответ на твое прошение, а пока что будь возле меня.
Я старалась успокоить перепуганную девочку, но сама была очень и очень неспокойна. Чем могла я ей помочь?!
Мы получаем наряд и собираемся в шахту. Девчата не спешат надевать свои робы — они разговаривают, тихонько напевают песни…
Здесь, в новой раскомандировке, не то, что в старой халупе. Здание двухэтажное, просторное. Я уже переодеваюсь — натягиваю бязевые подштанники со штрипками, рубаху… Стала завязывать штрипки. Вдруг шевельнулась тревожная мысль: «А где же Анджик?» И будто в ответ на этот вопрос откуда-то со стороны лестничной клетки до меня донесся приглушенный вопль:
— Тота Фро…
Крик оборвался, и послышался шум возни.
У шахтера реакция должна быть мгновенной — такова уж специфика нашей работы. И соответственным образом я отреагировала: мгновение — и я, ударом ноги распахнув дверь, ринулась к лестнице. На ступеньках пролета что-то копошилось. В полутьме я разглядела силуэты трех горилл и макаку. Я сразу догадалась о том, что где-то там — Анджик, ведь в «макаке» я узнала Степаньяна.
— Негодяи! — взревела я не своим голосом и, оттолкнувшись от верхней ступеньки, прыгнула, в буквальном смысле этого слова, им на голову. Обеими ногами я угодила одному из горилл прямо в лицо. Затем, всей тяжестью, второму — на брюхо и, вцепившись ему в горло, вместе с ним покатилась на третьего.
Сам «жених», сутулый и кривоногий, уже со всех ног улепетывал вниз по… Нет, даже если и «по матушке», то не «по Волге», а по лестнице.
Что тут было!
Тридцать девчонок завизжали что есть сил. Снизу, из раскомандировки, начальники участков, которые с тяжелыми книгами нарядов направлялись сдавать наряды, устремились вверх по лестнице, а десяток горных мастеров — в более или менее раздетом виде (а некоторые — в чем мать родила) — сверху, из итээровской раздевалки, бежали вниз. Впереди всех — мастер участка № 6 старик Иван Шабля, седой как лунь и голый как червяк, но в шахтерской каске.
Грохот стоял такой, будто раскомандировка рушится. Но хохот присутствующих перекрыл даже визг девчат. И неудивительно. Представьте себе клубок, медленно катящийся вниз по лестнице, и меня в кальсонах со штрипками, отплясывающую на нем ирландскую джигу!
Как потом выяснилось, Анджик заставили (не без вмешательства Степаньяна) вторично расписаться в книге инструктажа, из-за чего она отстала и попала в ловушку.
Долго шахтеры не могли забыть этой баталии! Бывало, если ребята подерутся, то им говорят:
— Ну разве так дерутся? Вот ты попробуй, как Антоновна, — обеими ногами да прямо в морду заехать! Вот это понимаю — мастер спорта по боксу, класс «козел»!"
(1) (Статья от 7 августа 1937 года - Об аресте самовольно присвоивших государственное имущество. 7 лет лагерей девушке, за то что взяла бракованную деталь с производства - вполне типичный случай)
«Я ОБЯЗАТЕЛЬНО ВЕРНУСЬ...»
Сержант Михаил Мальцев успел отправить близким 67 фронтовых треугольников. Каждый проникнут верой в победу и предстоящую встречу с женой и дочерьми. Солдат погиб в апреле 1943 года на Синявинских болотах
Девятилетняя Эмма Мальцева проводы папы на войну запомнила смутно, размыто, без деталей. В день отъезда призывников в селе царили суета и гомон. Новобранцы уходили на войну не одни, им предстояло довезти до линии фронта табун колхозных лошадей. Ответственным за выполнение первого «боевого задания» назначили отца девочки, Михаила Дормидонтовича. Да и кому, как не ему, председателю колхоза «Свобода», могли поручить это дело. Беготня, слезы, ржание лошадей... Потом все смолкло. Эмма с сестренками и с бабушкой зашли в дом. И тут в окно увидели рысью скачущего к их дому всадника.
«Отец возвратился!» – высыпали на крыльцо девочки. Папа быстро спешился. Оказалось, в спешке он забыл прихватить список с кличками следующих на фронт лошадей и вернулся за ним. Михаил Дормидонтович еще раз торопливо прижал девочек к себе. Вскочил в седло и пропал за поворотом. Женская стайка «прилипла» к окну, всматриваясь в дорогу, по которой только что проскакал всадник. По лицу бабушки катились слезы. «Не к добру это. Не суждено возвратиться Мише с войны», – проговорила Дарья Игнатьевна.
– Этот эпизод, когда отец возвратился и еще раз попрощался с нами, перед глазами стоит до сих пор, – рассказывает Эмма Михайловна Козлова. – До сих пор в ушах и слова бабушки, смысл которых стал по- нятен только много лет спустя. Возвращаться – плохая примета... Хотя, даже не будь этого случая, отцу вряд ли было суждено выжить. В самом пекле войны он продержался по военным меркам и так немало – больше года. В своих письмах с фронта он и сам удивлялся этой своей «везучести».
Михаил Дормидонтович Мальцев был призван на фронт из села Ыб, осенью 1941 года. А погиб под Ленинградом в апреле 1943 года. За это время рядовой, а затем сержант Михаил Мальцев успел отослать домой 67 писем. Это эпистолярное наследие четырем дочерям долгие годы, если можно так выразиться, «заменяло» отца. Из строчек, наспех написанных между боями на пне, в болотине или возле шалаша, они черпали советы, искали ответы на разные жизненные вопросы.
Тусклые, вылинявшие бумажки, исписанные карандашом, помогали воочию представить затуманенный временем облик отца, его характер, привычки. А по большому счету давали бесценный и самый объективный материал о солдатской доле, фронтовом быте, мироощущении солдата Великой Отечественной. Им, ставшим впоследствии учителями и учеными, ворох отцовских писем во многом заменил пространные труды историков.
В письмах домой Михаил Мальцев подчеркивал, что среди сослуживцев он самый старший. В одном из посланий не смог скрыть огорчения, что из-за возраста его куда-то не определили: куда конкретно – об этом сообщать было нельзя. На фронте ему исполнился 41 год. К пятому десятку коми солдат накопил немалый житейский опыт.
Судьба уроженца сысольского села Ыб соединила два «берега» в истории страны: до 1917 года и после. Для него, крестьянского сына, оба этих «берега» были натужны от труда, пахли землей и соленым потом. Свой надел семью Мальцевых обеспечивал хлебом далеко не всегда. Тогда, как многие соседи и земляки, они отправлялись на заработки в соседние уезды и губернии. Сестра Михаила – Наталья – служила гувер- нанткой в Архангельске. Попала в хороший дом, к порядочным людям, которые ее очень ценили. А когда выезжали на жительство в Лондон, возили ее с собой в туманный Альбион.
Общение с сестрой, ее рассказы о больших городах расширили кругозор Михаила, с детства проявлявшего любознательность и интерес к окружающему миру. Но выучиться как следует не посчастливилось. Смог окончить, и то уже в 31 год, школу десятников в Сыктывкаре. Чтобы снова возвратиться в Ыб, где к тому времени развернулось колхозное строительство. Грамотный, расторопный, рассудительный, он, что на- зывается, был нарасхват. Не случайно в конце 30-х годов его выбрали председателем колхоза.
Колхозное житье-бытье, трудодни, нормы, планы, «въевшиеся» в кровь и плоть председателя, проходят красной нитью во всех его письмах с фронта. Даже будучи на передовой, в двух шагах от смерти, он переживает за уборку урожая, волнуется, работают ли трактора, другая техника. Удивляется, что на самом пике войны – в 1942 году – в родном колхозе «Свобода» оставшиеся без мужской подмоги колхозницы смогли расширить площадь пахотных угодий. Продолжает, пусть мысленно, издалека, руководить родным хозяйством.
И все же самая главная и трогательная нота всех солдатских писем – забота о родных. В 1925 году Михаил Мальцев встретил свою будущую жену. Анна Алексеевна Воронцова была из Пыелдино. Обе ветви ее предков – и Воронцовы, и Шишкины – отличались грамотностью, жаждой знаний. Рано оставшись без матери, Аня Воронцова тем не менее смогла выучиться на учительницу. Приехала работать в начальную школу села Ыб. А здесь ждала девушку ее «половинка».
В 1926 году в семье Мальцевых родилась Дина. Как и любой отец, Михаил Дормидонтович наверняка лелеял мечту подержать на руках наследника. Но и каждой из появившихся друг за дружкой дочек припас красивые, «книжные», запоминающиеся имена. Для них же возвел новый дом в три комнаты в Ыбе.
И старшая Дина, и почти погодки Лиля и Эмма, и маленькая Кларочка, которую оставил дома четырехлетней, без числа упоминаются в солдатских письмах. Каждой из дочерей отец адресует и отдельные письма. Ободряет заканчивающую среднюю школу Дину. Наставляет перед выходом в большой мир семиклассницу Лилю. Хвалит Эмму, успешно совмещающую учебу в школе с «зарабатыванием» трудодней в колхозе. По-своему воркует с малышкой Кларочкой. Не может скрыть охватившего отчаяния, когда почти шесть месяцев после отъезда из дому не получает от родных писем. И черпает удовольствие и удовлетворение от посланий, которые затем ложатся в его руки целыми пачками.
В переписке два главных героя: он и она. Несколько покровительский тон по отношению к жене в письмах солдата раз за разом меняется. Последние фронтовые треугольнички переполняет искренняя жалость к жене и восхищение ею. Анна Алексеевна это заслужила. Все военные годы домашние заботы она совмещала с директорством в школе, помноженным на помощь колхозу. И трудный материнский долг она тоже выполнила с честью: сохранила, не отдала в «лапы» голода и болезней ни одну из кровинушек.
Чтобы хоть как-то облегчить участь жены, Михаил Мальцев предлагает ей оставить дом, перебраться жить ближе к школе. Можно только догадываться, как переживал он за свою Анюту, когда подсчитал, какие фантастические версты приходится преодолевать за год по бездорожью жене и дочкам-школьницам. И прочувствовать бессилие перед маховиком войны, уже безвозвратно затянувшим его.
Большинство писем Михаила Мальцева написаны в самый драматичный период войны и из одного из самых трагических мест в истории Великой Отечественной – с Синявинских болот. Солдат знает, что подробности фронтовых будней сообщать родным нельзя. Но несмотря ни на что, пытается донести суровую правду войны. Переходит на иносказание, пишет на коми языке... Просто, буднично, без утайки описывает скудную пайку, убогий быт, свинцовый дождь. Многие строчки из писем беспощадно вымарывает цензура. Он и сам знает об этом. «Пусть вычеркивают», – пишет в одном из писем, проявляя твердость и непреклонность в праве делиться с близкими самым наболевшим, сокровенным.
При всем при том невозможно не поражаться безоговорочной вере солдата в победу над фашизмом. С первого до последнего письма Михаил Мальцев повторяет незыблемую для себя аксиому. Эта уверенность, помноженная на желание миллионов, наверное, и стала залогом предстоящей Победы.
20 апреля 1943 года сержант Михаил Дормидонтович Мальцев был убит в бою возле города Мга Кировского района Ленинградской области.
И дочери, и внуки Михаила Дормидонтовича Мальцева стали успешными людьми. Из четырех дочерей сегодня живут и здравствуют трое. В 1978 году ушла из жизни Анна Алексеевна Мальцева. Большинство солдатских писем сейчас хранятся в семье самой младшей дочери солдата – Кларочки, Клары Михайловны Шеболкиной.
По словам ее дочери Евгении Петровны, директора республиканского института развития образования, она, как и все потомки из мальцевского гнезда, выросла на трепетном, благоговейном отношении к памяти и письмам деда. А в год 75-летия начала Великой Отечественной войны близкие решили предоставить эти семейные реликвии для публикации.
Автор Анна Сивкова
***
«25 марта 1943 г.
..Анюта, я теперь сожалею о том, что выехал из дому как куда-то в гости, на несколько дней. Я и в самом деле думал, что долго не придется воевать. Но оказалось обратное. Вот уже 16 месяцев, как вдали от вас и больше года на передней линии. Сожалею, что очень сухо попрощался с вами и в городе. Имел возможность зайти к своим, но не зашел. Ну ладно, это все в прошлом. Анюта, есть просьба: сохраняйте мои письма, фото. Можно поручить детям завести тетрадку вроде альбома и туда аккуратно подшивать. Будет очень интересно вспоминать об Отечественной войне, когда приеду. Желаю всего хорошего. Целую вас и детей крепко».
| Письма М.Д. Мальцева можно прочесть в альманахе "Дым Отечества", –2016– No 2 (Тексты писем приведены в сокращении с небольшой редакторской правкой. Перевод с коми – Анны Сивковой )
Следующая публикация
Нет комментариев