ДУХОВНАЯ ВЛАСТЬ ВЫШЕ ЗЕМНОЙ
– Избрали! – чуть усмехаясь, выговорил Василий. – Едиными усты! – Сказал, чтобы только начать разговор.
– Избрал тебя Господь! – тихо поправил его Сергий. – Но помни всегда, что духовная власть выше власти земной. Не так, как у латинян, где папы воюют с цесарями, почасту и сами облачаясь в воинские доспехи, ибо Исус рек: «Царство Мое не от мира сего!» Но духовная власть выше власти земной в Духе, выше благодатию, которую может излить на ны токмо она! В этом мире твоя власть выше всякой иной. Но и ответственность выше, ибо тебе придет отвечать пред высшим судией, пред самим Господом!
Сергий вздохнул, помолчал. В тишину, сгустившуюся еще более, высказал:
– Мы уходим! Ушел великий Алексий, ушел ныне и твой батюшка. Скончались или погибли на ратях иные многие, свидетели нашей молодости, соратники зрелых дерзновенных лет. Скоро и мне ся придет отойти к престолу Его! Вам – нести этот крест. Вам – не дать угаснуть свече, зажженной пращурами, вам хранить святыни и сберегать Церковь Божию, ибо в ней – память, жизнь и спасение языка русского...
И – не забудь! Когда властители перестают понимать, что власть – это труд и властвовать – значит служить долгу и Господу, наступает конец. Конец всего – и властителей, и языка. Помни, что с успехами власти, с умножением земли и добра в деснице твоей умножатся и заботы властителя. Отдыха не будет! И ты сам не ищи отдыха. Господь уже дал тебе столько, сколько надобно, дабы жить и творить волю Его. Сего не забывай никогда! Усиливайся, трудись, по всяк час совершай потребное делу, но не заботь себя излиха утехами плоти, ни величанием, ни гордынею, ни суесловием. Помни заповеди и высшую из них – заповедь любви! И молись…
Сергий говорил глухо, устало, глядя мимо лица Василия. Его лесные одинокие глаза, устремленные в даль, посветлевшие и поголубевшие за последние годы, казались двумя озерами неведомой запредельной страны.
Василий чувствовал, что для троицкого игумена земные заботы – и великий стол, и власть – ничто, что он уже постиг нечто высшее, перед чем пышность церемоний, блеск оружия и стройные ряды воинств, роскошь и сила равно ничтожны. Он будто знал, что все это может обрушить в единый миг, егда пошатнет то вечное, что определяет само бытие царств и царей. И говорил он Василию из такого беспредельного далека, остерегая и наставляя в земном, обыденном и суедневном, что порою становилось страшно, и не верилось уже, что перед ликом этой беспредельной духовной силы возможны обычные земные радости, что продолжает что-то значить муравьиная суета земного бытия, какая живет и вскипает там, за стенами дворца, на посаде и в торгу, что где-то все так же бьют молоты по раскаленному железу, рассыпая снопы искр, едкую окалину и тяжелый железный чад, что где-то ладно постукивают топоры, вертится подобный гончарному кругу стан резчика, на котором обтачивают и полируют изделия из рыбьего зуба – моржового клыка и клыков тех неведомых, огромных, как бают, подземельных зверей, что привозят с далекого Севера. Что где-то мнут кожи, треплют лен, где-то ткут, стуча набилками, где-то работают золотошвеи, где-то пекут хлеб и стряпают варево – до того все сущее казалось ничтожным и временным пред этою безмерною, фиолетово-пурпурною, как виделось ему, высотой!
(Из трилогии Дмитрия Балашова "Святая Русь")