" ЗАПИСНАЯ КНИЖКА"

Темные окна подслеповато и загадочно смотрели на улицу, пыльными стеклами отражая лицо , а в зеленых огородах, молчаливо и как будто что скрывая, стояли бурьяны, гряды капусты и чуть-чуть покачивавшиеся желтые венчики подсолнухов. ===========\ перекрестки оживленно и ярко пестрели роями визжащих мальчишек и хихикающих быстроглазых девок. ======== На небе было так много звезд, что казалось будто оно густо запылено золотом. ------------ Ни один листик не шевелился кругом, а их были миллиарды, и каждый был насквозь пронизан светом и теплом. Под ногами шуршали жесткие иглы травы, пробившейся сквозь многолетнюю сухую листву, по которой мягко и странно было идти, точно под нею были упругие и сильные пружины. Пахло листвою, мохом и грибной сыростью. Впереди, позади, по сторонам был лес — зеленое море листьев, веток, мхов, могучих стволов, — и золотым дождем сеялись повсюду солнечные лучи, как будто звучащие какой-то неслышимой, благодатной музыкой. Кругом же было тихо торжественной, таинственной тишиной, и тишине этой не мешали далекое звонкое кукованье кукушки, чуть слышный стук дятла, долетавший откуда-то снизу, из невидимого в чаще глубокого сырого оврага, и непрестанное дружное рабочее гудение миллионов насекомых, ползавших, скакавших и летавших в траве, по деревьям, на освещенных ярким солнцем и отблеском голубого неба полянах. Жизнь крепкая и упорная, как рост векового дуба, была вокруг, и от каждого едва видного жучка, хлопотливо ползущего куда-то вверх по стеблю, веяло твердым знанием чего-то своего — мудрого, серьезного и нужного. ------------------------- На опушке большой поляны было так много солнца и трава была такая яркая, что глазам и радостно, и больно было глядеть. Из густой сочной зелени смотрели тысячи голубеньких, синих, красных и желтых цветов, над ними танцевали, точно ошалев от солнца и тепла, белые бабочки, а вверху открывалась необозримая глубина сверкающего и тающего неба, по которому ослепительно белые и кудрявые на развернутых парусах легко плыли далекие счастливые облака. Тропинка точно утонула в этой зеленой благодати, а на той стороне той же сплошной стеной стоял темный перепутанный, казалось, непроходимый лес и тысячами зеленых глаз внимательно и жутко смотрел на одинокого человека, неожиданно появившегося в его царстве. Потом он снял сумку и растянулся в траве. И сразу исчез лес, кругом встала такая странная вблизи трава, а вверху развернулась синева неба с застывшим на ней круглым, белым, как кипень, облаком. Внизу у корней трава казалась дремучим тропическим лесом, и почти на каждой травинке ползали или важно сидели какие-то козявки, а один толстенький красненький жучок, свесившись на самом конце стебелька, в упор рассматривал его маленькими, как точки, непонятными черными глазками. Изредка, ныряя в воздухе, точно уносимая ветром, проносилась над ним легкая белая бабочка и снизу казалась прозрачной и желтой. Он лег на спину, раскинул руки и ноги, будто в самом деле хотел захватить побольше земли, и закрыл глаза, сразу погрузившись в какой-то светлый золотистый мрак и тихую, гудящую и жужжащую музыку. Веки закрытых глаз сами собой трепетали под теплым светом, от кончиков ног по спине до затылка тянулась и обволакивала все тело сладкая, ленивая истома, а в ушах непрерывно стояла эта музыка и то сливалась в одну густую дрожащую, точно медом налитую ноту, то распадалась на целый хор каких-то потрескивающих, позванивающих и шепчущих звуков. Иногда над самым ухом что-то заводило свою особливую песенку, и тогда казалось, что кто-то подкрался к нему, смотрит из-за густой травы зелеными лесными глазами и говорит что-то одно и то же, очень важное, и серьезное, на своем непонятном, нечеловеческом языке. Он невольно открыл глаза, но никого не было кругом: зеленая трава тихо шевелилась на синем небе, и красный жучок как зачарованный неподвижно смотрел на него черными глазками. Он невольно улыбнулся ему: у забавного жучка был такой загадочный вид, точно это именно он, когда мужчина закрывал глаза, превращался в лесного человечка и рассказывал, и доказывал ему что-то. Мужчина хотел тронуть его пальцем, но лень было пошевелить рукой, и он закрыл глаза. Какие-то ленивые и смутные мысли наплывали и тянулись в голове без конца. «Лес, лес… — машинально думал герой, — в конце концов, и в самом деле все-чепуха, а самое главное, единственно нужное, это-лес, земля, небо и солнце!.. Лес!.. Кто это, в самом деле, говорит?.. Вот так близко, прямо-таки в самое ухо, отчетливо так!.. Кажется, прислушаться получше и поймешь что-то. Это тот жучок превратился в маленького лесного человечка, в смешном, круглом красном сюртучке, и рассказывает… У него, должно быть, круглая маленькая головка и забавная серьезная мордочка с черными глазками… Лес!.. Отчего это каждый человек, как только попадает в лес или поле, начинает думать и говорить, что вся его жизнь была ошибкой и настоящее счастье только здесь, среди природы, в простом, немудрствующем существовании?… И ведь каждый знает, что не проживет здесь и трех дней!.. Проклинаем культуру, ругаем людей, а сами жить без них не можем!.. Странно, есть тут какое-то недоразумение!.. Ведь вот так ясно чувствуешь, что счастье где-то здесь близко, а поймать его не можешь. И поймаешь, а не удержишь, и скучно, и тянет к людям, городам, борьбе!.. Нет, мы забыли секрет этой простой растительной жизни!.. А этот смешной лесной человечек, притворяющийся жучком, должно быть, знает и силится мне рассказать, только я не могу понять его. Вот, опять!.. Ну, громче, громче!.. Не так быстро, отчетливее!.. Нет, не поймешь!.. Фу, лень какая!.. Так бы и заснул!.. А дело все в том, что надо верить, будто это страшно важно, что солнце светит, что трава растет, жучок сидит… Ведь мы как?.. Мы думаем, что природа-это только дачное удовольствие, и когда смотрим на какую-нибудь козявку, то уверены, что нам до нее, в сущности, никакого дела нет!.. Мы, эгоисты, углубились в свое человеческое, а природу только снисходительно допускаем!..» . . . Там, где полянка острым клином убегала в чащу, на самой опушке стоял приземистый, весь обросший мхом и липами, старик дуб, с корявыми руками, запущенными во все стороны в зелень, точно крючковатые пальцы в густую взлохмаченную зеленую бороду. Толстый ствол его, весь в ранах, чернел дуплом, и солнечные пятна тихо скользили по нему вверх и вниз.отдохнувшими легкими ногами зашагал через поляну. Трава путалась у колен, и сотни зеленых кузнечиков и каких-то белых букашек брызгали из-под ног во все стороны. — Сколько их! — удивился мужчина, и ему даже как-то страшно стало, что столько живых существ, таких микроскопических, живут совсем помимо человека, нисколько не интересуясь им и не нуждаясь в нем. Он обошел старый дуб, похожий на древнего косматого лешего, выбрал направление и опять углубился в чащу, шагая по мягкой, пружинящейся сухой листве. Должно быть, местами под нею были ямы и палые деревья, потому что почва предательски колыхалась под ногами. Какая-то серо-желтая змея с тихим, предостерегающим свистом заскользила в сторону от него и долго, без оглядки, ползла на виду, пока не скрылась за деревьями… Коршун неожиданно сорвался с вершины и камнем полетел к оврагу, жестко хлопая по веткам твердыми крыльями… . . . Выбравшись на середину поляны, заяц сел и сторожко вытянулся, высоко подняв над головой длинные уши и прижав к беловатому животику короткие передние лапки. С минуту он чутко прислушивался, чуть заметно поворачивая уши из стороны в сторону. Мужчине было видно, как часто-часто дрожит его нежный носик, принюхиваясь к подозрительным запахам. Но он стоял за ветром. В лесу уже повсюду звенел и трещал птичий гомон. Листья и трава прозрачно золотились в свету. Небо было чисто и ясно-ни одного облачка! Заяц шевельнулся. Он, должно быть, убедился, что никого нет кругом и никакая опасность ему не угрожает. На минутку он даже как-то осел, комфортабельно выставив животик и зажмурившись от удовольствия, потом вытянулся опять, поднял передние лапки и смешно замахал ими в воздухе, сложив, точно мусульманин на молитве. И вдруг, неожиданно сорвавшись с места, прыгнул, перекувырнулся, растянулся в траве и завертелся колесом. Было так зелено, так светло, так радостно кругом. Заяц, как сумасшедший, прыгал, скакал, махал лапками, кувыркался через голову. Он, очевидно, ошалел от радости светлого утра и полной безопасности. Мужчина едва не расхохотался, глядя на его ужимки и прыжки. Бедный, безобидный, самый загнанный из всех, зверек был и смешон и жалок в своей наивной, кроткой радости. Вдруг он остановился, стал на задние лапки и замер, мгновенно превратившись в олицетворенный испуг. Уши торчком, глаза настороже и часто-часто дрожащий носик… Но, очевидно не услыхав ничего подозрительного, он опустил лапки на животик, опустил и одно ухо и, прищурившись, замер в блаженном созерцании зеленого леса, голубого неба и светлого солнца. ------------------------------------------------------- Было холодно, все тело пробирало мелкой дрожью, глаза резало, и было чувство глубокого несчастия, какое всегда испытывает насильно разбуженный человек. ---------------------- Все это были люди маленькие, до такой степени зависимые, забитые и скучные, что у них была органическая потребность хотя изредка, в свою очередь, на кого-нибудь покричать, над кем-нибудь покуражиться, почувствовать себя выше хоть кого-нибудь. ------------------ Все звуки казались какими-то особенно звучными и сильными, а омытые росой и крыши, и земля, и деревья, даже люди и животные казались ясными, чистыми и радостными. Все блестело, сверкало, переливалось тысячами красок, двигалось, звучало и жило полной, могучей и прекрасной жизнью. Нигде не было ни одного темного пятна, даже тени казались удивительно легкими и прозрачными. ------------------- Болото было большое, кочковатое, с мелким и чистым озерцом посредине. С одной стороны болота расстилались бесконечные, сплошь густо зеленые луга, а по другую — синела еще почти безлистная роща, и чуть-чуть виднелись отсюда тоненькие, как ниточки, стволы белых березок. Все болото покрывали пухлые круглые кочки, между которыми всюду весело блестела вода и желтели камыши. Небо над болотом как будто было еще чище и голубее, а воздух прозрачнее. Все было видно отчетливо и ярко, и последняя тростинка желтела на солнце, как золотая палочка. И, казалось, всё болото было живое: за каждой кочкой была жизнь и шевелилось живое существо. Утки крякали спокойно и рассудительно, и их мерное кряканье отчетливо было слышно на берегу. То тут, то там какой-нибудь красавец селезень неожиданно срывался на воздух, с криком проносился над водой прописав широкий полукруг, садился, шумно бороздя голубую воду, которая долго не могла успокоиться и вся рябилась, точно улыбаясь отражавшемуся в ней небу. Длинноногие кулички, с востренькими носиками, вытянув тоненькие комариные ножки, один за другим перепархивали с кочки на кочку и с радостным писком уносились всё дальше и дальше к синеющей роще. Далеко подымались две-три гусыни и, тяжело махая крыльями, перегоняя друг друга, подымались невысоко над болотом и вдруг грузно шлепались на чистое местечко, блестевшее между камышами. Там, где болото было чище и начиналось озерцо, видны были десятки нырков, как черные точки, быстро кружившихся по воде. Ближе, по мелкому месту, чинно стояли на одной ноге цапли и, втянув головы в плечи, важно поводили длинными носами, точно любуясь природой. Белые чайки, как всегда, кружились повсюду, припадая белой грудью к воде, и опять взмывали кверху, махая длинными гибкими крыльями и зорко выглядывая по сторонам. Далеко вереницей пролетели гуси и опустились где-то за рощей, утонувшей в волнах голубого воздуха и света. И всё гомонило, кричало, пищало. И все эти могучие звуки прекрасной вольной жизни сливались в один торжествующий гул, покрывавший всё озеро. -------------------- Он вошел в рощу. Кругом стояли тоненькие, бледные березки с повисшими тоненькими веточками. Красноватые прутья кустов молчаливо тянулись кверху. На земле еще лежал мягкий темный покров прошлогодних листьев, заглушавший шаги и треск сухих веточек; какие-то молчаливые зеленоватые птички беззвучно порхали с дерева на дерево, беззвучно трепеща крылышками. И всё кругом было тихо. Он не понимал, что эта тишина вовсе не была тишиной умирания. В этой кажущейся неподвижности шла могучая скрытая работа: корни изо всех сил тянули из земли влагу, и на их веточках надувались и лопались пухлые клейкие почки, молодая острая травка прокалывала насквозь сухие листья и тянулась кверху; опущенные веточки были полны силы, гибкости и жизни. Кое-где у корней выглядывали задумчиво торжественные глазки первых цветов. Беззвучные птички порхали к своим гнездам, устраивая их для новой жизни. Жизнь пробивалась везде, тихая, незаметная, но могучая. ----------------- Грубой силой, никаким образцовым народным хозяйством, насилием и кровью не сделаешь людей счастливыми. ============= Десятки лет понадобятся для того, чтобы вытравить последствия одного этого дня!.. ============== ... страшно пучились безумные глаза.. ============ Что бы там ни было, но если человек падает так низко, то, значит, он слаб и ничтожен. Какое же отношение к слабости может быть, кроме того, которого она заслуживает? В лучшем случае — жалость! ============== смерть убирает человека тогда, когда все, и дурное и хорошее, что могла получить от него жизнь, — получено, мера дел его исполнена, и лицо его ясно перед Богом. =================== Каким должен быть человек ? таким как был Чехов. Был он тонко остроумен, имел взгляд беспредельно широкий и, не наваливаясь всей тяжестью, как иной слон мысли человеческой, в одну точку, легко проходил мыслью по всем изгибам жизни, в ее радости, горе, поэзии, скуке, глупости, трагичности, сложности и простоте. Был он добр и не сентиментален, ибо никого не ненавидел, но никого и не облюбовывал свыше меры. Был нежен и не слащав, с ласковой иронией относясь ко всему, что трогает красотой и возбуждает жалость своей слабостью и недолговечностью, как все на земле. Был он культурен во всех мелочах и просто естественен, как ребенок. Был он большой художник — весело-грустный и грустно-веселый, — и, читая его рассказы, хочется и заплакать, и улыбнуться над тем подневольным трагизмом, имя которому — человеческая жизнь. Был он тих, не гремел, как медь звенящая и кимвал бряцающий, но голос его доходил до самых чутких и самых глухих людей равно. Всякая мелочь повседневной жизни, к которой он прикасался или которая прикасалась к нему, приобретала особый, задушевно-милый характер. ------------------------------ Если дозревающий нарыв заклеить липким пластырем, — гной, не находя естественного выхода, рассосется по всему организму и отравит его тысячами болезней. По условиям горькой действительности я не могу здесь говорить о тайных и настоящих причинах того, что произошло, но несомненно, что 19 февраля только вогнало болезнь внутрь. Оно наложило пластырь на страшную рану, вогнало гной в глубину жизни и мало-помалу отравило ядом холопства все русское общество. Гной стал проступать повсюду, по всему телу пошли нарывы, холопство и хамство стали чуть ли не национальными чертами. =============================== Есть особый вид жестокости — жестокость сентиментальная. Есть люди, которые не замечают котенка, привязавшегося к ним, им нет дела ни до кого, кроме себя, и они идут своим путем быстро и холодно. У них свои большие мысли, свои страдания, свое незнание и искание пути, и им не до приставших котят. Иногда эта жестокость холодного эгоизма, а иногда только жестокость искренности, которая заставляет прямо отказать нищему, если не можешь ничем помочь. Но есть люди, которым становится очень жаль маленького животного: они поминутно оглядываются, бросают ласковые слова, говорят кис-кис… поманивают перстами и… конечно, уходят в свою квартиру, оставив несчастную обманутую кошку на той же улице. Им кажется, что они очень сострадательны к животным, что они искренно пожалели котенка, а что не взяли его с собой, так это потому, что не могут взять. А что котенку во сто раз хуже после обмана, что ему тяжелее бежать две версты, чем просто замерзнуть на месте, что одиночество после миража привязанности бесконечно мучительнее, чем одиночество просто, этого они не понимают. Счастье, конечно, может дать. То счастье, которое испытывает котенок, пока ему кажется, что человек, идущий впереди, ведет его и в самом деле к теплу и свету. Люди верящие могут быть счастливы при наличности известной тупости, которая дает им возможность слепо уверовать и дальше догмата носа не просовывать. Но с такой точки зрения и всякая вера хороша: если социалистическая, то и толстовская, если человек и в тротуарную тумбу поверит — то и то хорошо ================ Душа святого (а святой её сделали люди , в земной жизни)с радостной улыбкой гостя, уверенного, что его ждут, толкнулась в райские врата, чья-то могучая рука вытолкнула его вон и крепко захлопнула тяжелую дверь перед самым носом ошеломленной и сбитой с толку души. Душа святого присела на камушек у ворот и горько возопила: — Я ровно ничего не понимаю!.. Столько лет я питалась акридами и диким медом, носила власяницу и вериги, учила приходящих самой лучшей жизни, бежала греха, не сделала ничего дурного, добра же сотворила сколько угодно, вырвала глаз свой, когда заметила, что он соблазняет меня… и вдруг!.. Меня не пускают в рай? Где же тогда справедливость, где смысл?.. Кого же тогда и пускать, если не меня?.. Бог знает, что такое! Так сидела на камушке перед запертыми вратами обиженная душа и ныла до тех пор, пока не надоела всем. И некий голос из-за двери ответил ей: — А помнишь ли ты, как однажды тебе приснилось, будто ты изнасиловал женщину, заблудившуюся в пустыне?.. Помнишь,какою прелестный сон представил тебе эту женщину?.. Помнишь, как ярко приснились тебе ее руки, плечи и ноги?.. Помнишь, с какой яростью ты во сне рвал одежды, обнажая ее прелести и как сладострастно наслаждался ее телом и стыдом?.. — Господи! — в величайшем изумлении возопила душа. — Да ведь это же было во сне!.. — Если тебе, когда молчал хитрый разум и слова не имели силы, снились такие сны — хороша же была твоя душа!.. Ей не место здесь… пошел вон! гневно сказал некий голос и прогнал святого от райских врат во тьму, где к нему немедленно приступили нагие демоны, кривляясь и вопия бесчисленными голосами: — Наш, наш!.. ========================== Все в природе подчинено одному и тому же закону: что не растет, то разлагается. #КрасотаРусскогоСлова