Предыдущая публикация
В 2002 году на мировые киноэкраны вышел фильм «Пианист» польского режиссёра Романа Полански, который вскоре был удостоен трёх «Оскаров».
Когда картина вышла в прокат, мир узнал о трагедии музыканта - польского композитора Владислава Шпильмана, который в годы Второй Мировой войны испытал на себе все ужасы жизни в нацистском гетто. Только чудом он не попал в концлагерь, а перед освобождением Варшавы жил на чердаке дома, где располагался немецкий штаб. Не умереть от голода в это время ему помог немецкий офицер, которого спустя годы Шпильман назвал «единственным добрым человеком в фашистском мундире». А ещё написал книгу-воспоминания и озаглавил её так: «Пианист: необычайная и подлинная история о выживании одного человека в Варшаве 1939–1945 гг.».
То, что Владиславу Шпильману удалось пережить войну, - практически чудо. За те годы, пока Варшава находилась под оккупацией немцев, талантливый музыкант столько раз оказывался на грани жизни и смерти, что трудно и сосчитать. До войны Шпильман работал на польском радио, сочинял музыку, выступал с концертами - поляки высоко ценили его талант. Даже узнав о наступлении немецких войск, Шпильман не оставил своей работы на радио - в прямой эфир он выходил вплоть до 23 сентября 1939 года… В тот день по Иерусалимской аллее в Варшаву въехали первые немецкие мотоциклеты, а через несколько дней по городу расклеили обращение немецкого командования к местным жителям - евреям с требованиями сдать деньги в банк, передать недвижимость немецкому командованию... В ответ на это многие евреи поспешили уйти за Вислу в Россию, а семья Шпильманов решила остаться в Варшаве. Потом начался ночной грабёж еврейских квартир, за этим последовал декрет о белых повязках с голубой звездой Давида, а лютой зимой 1940 года сюда стали прибывать закрытые телячьи вагоны с депортированными «западными» евреями. Выходы из переулков стали огораживать колючей проволокой, люди боялись лишний раз выходить из дома, а по городу поползли слухи: «Гетто… гетто».
Но местная газета сообщила, что варшавских евреев не закроют в гетто, для них создадут особый еврейский квартал, где они смогут пользоваться всеми гражданскими правами, соблюдать обычаи и следовать своим традициям. Однако из чисто гигиенических соображений этот еврейский квартал должен быть обнесён стеною, чтобы тиф и прочие болезни не разошлись по всей Варшаве. Сначала такой стеной обнесли кварталы, где испокон веку ютилась еврейская беднота (так образовалось «большое гетто»), а потом ещё и несколько центральных улиц старого города, выселив из них предварительно неевреев (эта часть называлась «малым гетто»). Семья Шпильманов радовалась, что их улица оказалась в этом «малом» гетто и им не надо никуда переезжать. Ворота этого гетто закрылись 15 ноября 1940 года…
⠀
Первые два относительно мирных года Владислав Шпильман описывал так: «люди ещё умирали своей смертью от голода и тифа (по пять тысяч в месяц), спекулянты ещё похвалялись сделками и барышами, интеллигенция уже голодала, но ещё занималась творчеством, а свободное время проводила в кафе», где играл Шпильман. Многих посетителей кафе он знал по довоенной жизни, со многими сошёлся ближе в гетто, и одним из них был доктор Януш Корчак. Когда сиротскому приюту Корчака приказано было «эвакуироваться» в концлагерь, доктор ушёл вместе с детьми, а через неделю подошла очередь на «переселение» семьи Шпильманов. И когда они уже шли вдоль вагонов, подгоняемые еврейскими полицейскими и эсэсовцами, рука полицая выпихнула Владислава Шпильмана из толпы конвоируемых. Почему его? Этого он никогда не узнает. Возможно, потому что он был работоспособным - его оставили в гетто и определили в стройбригаду.
⠀
Как раз в эти дни немцы начали ломать стену между большим гетто и «арийской» частью Варшавы. Еврейская стройбригада работала под охраной, но без строгого надзора, и многие (Шпильман в их числе) возвращались в гетто не только с хлебом и картошкой, но и с оружием, благодаря которому оказалось возможным восстание. Мимо стройки проходили его довоенные коллеги, почитатели, знакомые, они останавливались, недолго с ним разговаривали и уходили. Шпильман просил их о помощи. И наконец 13 февраля 1943 года у него получилось сбежать. Полтора года бывшие коллеги и их знакомые прятали пианиста, и это при том, что в Польше за укрытие евреев уничтожали всю семью.
⠀
Из своих укрытий Шпильман видел восстание в Варшавском гетто и его подавление, потом большое Варшавское восстание, видел горящее гетто и горящую Варшаву. «Я остался один, один не только в сгоревшем здании, один не просто в разбитом квартале, один во всём мёртвом городе, устланном трупами и засыпанном пеплом». С конца августа 1944 года Шпильман прятался на чердаках выгоревших домов и, чтобы не сойти с ума, «решил вести по возможности дисциплинированный образ жизни. У меня ещё оставались наручные часы, довоенная Омега, и авторучка, и я берёг их как зеницу ока: во время заводил, вёл счёт дням. Весь день я лежал без движения, сберегая оставшиеся силы, только раз в полдень протягивал руку за сухарём и кружкой с водой. С утра и до этой самой минуты я лежал неподвижно с закрытыми глазами и мысленно такт за тактом проигрывал всё, что я раньше играл. После войны это пригодилось: когда я вернулся к работе, я помнил наизусть весь свой репертуар, будто все военные годы только и делал, что репетировал. Потом до самых сумерек я пересказывал содержание раньше прочитанных книг, давал себе уроки английского, задавал вопросы и старался отвечать на них подробно. Засыпал с наступлением темноты. Просыпался в час-два ночи и при свете спичек бродил по разрушенным квартирам в поисках снеди».
⠀
Опасаясь немцев, постоянно рыскавших по разбитым домам, Шпильман перебирался с чердака на чердак. И однажды, после очередного рейда, оказался под крышей незнакомого дома, откуда вопреки всякой осторожности спустился на поиски еды при свете дня. И неожиданно столкнулся лицом к лицу с «высоким элегантным немецким офицером». Немец (только в 1950 году Шпильман узнал его имя) не стрелял, не кричал, сначала он задавал вопросы, а потом попросил Шпильмана сесть за рояль.
Он предложил укрыть пианиста в деревне, но, услышав, что тот еврей, передумал. Вместо этого он обошёл чердак, высмотрел под самым скатом крыши антресоли, которые Шпильман не заметил, и посоветовал для большей безопасности прятаться на них. Немец вернулся через три дня, забросил на антресоли увесистый свёрток с едой, сообщил, что советские войска уже на Висле, и что самое позднее к весне война закончится. Последний раз он приходил 12 декабря, принёс хлеб, тёплое бельё и шинель и сказал, что они уходят, а советские - наступают. И тут в порыве благодарности Шпильман сказал: «Послушайте! Я никогда не говорил, как меня зовут. Вы и не спрашивали. Но я хочу, чтобы вы знали. Дорога до дому ещё долгая. Кто знает, что будет. Если я выживу, я буду, скорее всего, работать на польском радио. Я до войны там работал. Запомните моё имя – Шпильман, Радио Польши, если с вами что-нибудь случится, может быть, я как-то сумею помочь».
⠀
Кем же он был, этот «другой» немец? А был он обычным сельским учителем, воевавшим ещё в Первую мировую войну и вновь мобилизованным в 1939-м. Тогда он, Вильгельм Хозенфелд, получил чин капитана и (по немолодости лет) назначение в Варшаву, где в его обязанности входило обеспечение спортивных комплексов и оборудования для солдат и офицеров Вермахта в столице и её окрестностях. Все военные годы он вёл дневник, а отступая из Варшавы, отправил его обыкновенной почтой, и дневник дошёл до дома, а сам капитан Хозенфелд попал в плен. Из-за колючей проволоки он сумел попросить случайного прохожего передать «Шпильману с Варшавского радио», что ему нужна помощь, и назвал своё имя. Пока весть дошла до Шпильмана, лагерь военнопленных снялся с места, а его новое месторасположение считалось военной тайной.
⠀
Эта история получила продолжение в 1950 году, когда Шпильман получил письмо от некоего Леона Варма. Это был польский еврей, сумевший в 1943 году выброситься на полном ходу из поезда, направлявшегося в концлагерь «Треблинка». Он добрался до польских друзей, через которых получил от капитана Хозенфелда рабочую карточку (с фальшивым именем) и место чернорабочего в одном из спортивных центров…
В 1950 году по пути в эмиграцию из Польши в Австралию Леон Варм остановился в Германии, чтобы увидеть своего спасителя. Фрау Хозенфелд показала ему открытки и письма, которые муж присылал из лагеря военнопленных в СССР, и список поляков и евреев, которым муж помог во время оккупации, а теперь просил жену разыскать их. Под номером 4, сообщал в письме Леон Варм, он увидел «Владислаус Шпильманн с Варшавского радио» и запомнил имена ещё троих поляков, спасённых Хозенфелдом.
⠀
Владислав Шпильман разыскал их всех. А потом отправился к всесильному главе польского НКВД Якубу Берману спасать Хозенфелда. Берман обещал помочь. Позвонил через несколько дней: «Будь ваш немец в Польше, мы бы его вызволили. Но товарищи в Советском Союзе его не отпустят. Они говорят, что Хозенфелд служил в разведке, что он шпион. Мы тут бессильны». Вильгельм Хозенфелд так и скончался в советском лагере для военнопленных в 1952 году. А в 1957-м, попав на гастроли в Западную Германию, Шпильман сумел встретиться с вдовой и сыновьями своего спасителя.
⠀
Сам пианист прожил долгую жизнь. После войны он создал семью и воспитал двух сыновей, один из которых пошёл по стопам отца и тоже стал музыкантом. Вернувшись на Варшавское радио в 1945 году, Шпильман без малого 20 лет прослужил директором музыкального отдела, а в 1963 году вместе с Брониславом Гимпелем основал «Варшавский квинтет», выступавший во многих странах мира. За свою жизнь Владислав Шпильман написал несколько симфонических произведений и около трехсот популярных песен. А в своей книге-воспоминаниях стал летописцем тех ужасных событий, свидетели которых стал. На всю жизнь он запомнил слова Вилма Хозенфелда, который как-то сказал: «Я – немец, и я испытываю чувство стыда за то, что творят наши люди… С первых дней войны я пришёл в ужас от этих зверств и потому решил, что буду помогать всем, кому смогу помочь…»
⠀
Владислав Шпильман пережил своего спасителя на 48 лет и скончался на рубеже веков в 88-летнем возрасте.
Следующая публикация
Нет комментариев