— Я всё решил, мама.

Что тут думать? Не надо! — махнул он наконец рукой, поднял голову.
Тома смотрела на него растерянно, даже испуганно. Ведь всё было хорошо! Всё было очень хорошо, Витя так радовался, что поступил, с удовольствием ходил в институт, постоянно что–то зубрил, но видно было, что ему это, как говорит молодежь, «в к а й ф», латынь так и сыпалась из сына, точно горох из мешка…
И вдруг такое! Уходит, бросает институт…
— Вить, но ведь ты так готовился, старался, химия не давалась, но ты осилил, сам! Никаких репетиторов не захотел, хотя мы с отцом могли бы себе позволить… И… — хваталась за соломинку Тамара, но Витя только подошел, метнулся вниз, как будто переломился пополам, чмокнул её собранные в «пучок» волосы, потряс слегка за плечи и ответил:
— Ничего, мам! Наладится! Пока устроюсь работать, а дальше придумаю. Ну чего ты вздыхаешь?!
— Ну а что мне прикажешь делать, Витя? Почему? Почему ты так резко всё решил? Что, с тебя требуют деньги? Скажи, сколько, мы заплатим. Или что–то с коллективом? Но это всё пройдет, Витенька! Это же не песочница, это институт! Надо притираться.
Виктор отвернулся к окну, подергал зачем–то штору. Да, что касается коллективов, мама в этом разбирается. Сама работает у этого… Как там её директора? Ах, да, у Степана Михайловича. Очень строгий, а мама терпит.
Витя бы тоже потерпел, ну что тут такого, если преподаватель на семинарах зверствует, на зачетах «валит», на экзаменах «срезает», или однокурсники попались плохие… Это ерунда. Но Виктор совершенно не поэтому уходит. Он уже даже заходил в деканат, интересовался, как «бросают» институт, надо ли что–то писать, или хватит просто того, что он не явится на очередную сессию и не станет отвечать на вызовы? Секретарь, Леночка, только хлопала глазами и вздыхала так, что её красивый бюст, того гляди, выпрыгнет из кофточки. На недолгом Леночкином веку медицинский институт ещё никто просто так не бросал! Наоборот, если кого–то отчисляли, то тут же несчастный приходил с покаянной головой, выслушивал гневную тираду декана, потом к руководству тянулись его родственники с подношениями, искали компромиссы, Леночка носила им чай и кофе и очень переживала.
Если и эти «явления волхвов» не помогали злостному нарушителю успеваемости и дисциплины, в ход шли звонки «оттуда», сверху. Леночка не успевала соединять, оправдываться, почему декана нет на месте, уговаривала подождать, а в ответ слышала строгий выговор, что «такие» люди не имеют привычки ждать. Лена дрожала, холодела, покрывалась потом, снова холодела, а потом, когда декан наконец отвечал, нервно курила в туалете вопреки всем правилам здорового образа жизни. Прямо напротив неё в дамской уборной висел плакат с картинкой лёгких курильщика. Но Лена считала, что у неё такого не будет, ей бы только стресс выдуть, и всё.
А тут Виктор Тихонов, отличник,— и вдруг документы собрался забирать! Лена была просто в шоке.
И Тамара Сергеевна, хотя перевидала на этом веку многое, тоже была в шоке.
— Да всё нормально и с коллективом, и с педагогами, мама… Не могу я, понимаешь? А как может врач «не мочь»? Зачем тогда всё это? Спустя рукава нельзя. Так что…
Он хотел ещё что–то добавить, но тут кто–то позвонил в дверь, Тома вскочила, Витя, как будто обрадовавшись, что тяжелый разговор можно закончить, ринулся открывать. Его длинная фигура раскачивалась в коридоре, то закрывая собой лампочку под потолком, то снова выпуская её на всеобщее обозрение.
— Витя! Добрый вечер! — на пороге стояла Анна Леонидовна, мамина знакомая и по совместительству жена Томиного директора.
— Здравствуйте, тетя Аня! Мама на кухне, вы проходите! — улыбнулся Виктор. — Как здоровье Степана Михайловича?
Анна Леонидовна позволила галантному мальчику снять с себя пальтишко, потом повернулась к Вите, покачала головой.
— Ох, не спрашивай, Витенька! Всё плохо! Очень, очень плохо! — И устремилась на кухню.
— Ну вот и славно, — кивнул сам себе парень. — Хоть меня больше не станут допрашивать!
И хотел уйти в комнату, но Тома высунулась в коридор, строго сказала:
— Виктор, мы не договорили. Не ломай пока дров, всё взвесь. С отцом ещё надо посоветоваться! Слышишь?
— Слышу, мамочка! Конечно, слышу! Я спать пойду, завтра рано мне…
Витя спрятался за дверью своей берлоги, а Тома немного рассеянно кивнула гостье, нахмурилась.
— Томочка, я не вовремя? Извини, но у нас катастрофа. Я сяду? Ой, а налей мне чаю! Не могу, так пить хочу! Понимаешь, на обед наелась селедки, ты же знаешь, как я люблю селедочку с укропом, и чтобы кольца лука были, и маслице… — тараторила Аня, наблюдая, как Тамара на автомате вынула «гостевую» чашку из шкафчика, плеснула туда заварки, потом кипятка, подула зачем–то, поставила чашку перед Анной и встала, комкая в руках прихватку.
Аня сделала пару глотков, поморщилась, покопалась пальцем, раздвигая блестящие разноцветные фантики перстнем, взяла из вазочки конфету. У Томы всегда были в доме вкусные конфеты, настоящий бельгийский шоколад, помадка, орешки — словом, всё, как Аня любит. Томин муж имел какое–то отношение к фабрике «Красный октябрь», вот и снабжал семейство, пройдоха.
— Тома! Алё! Ты слушаешь? Чего у Витьки твоего случилось–то? Ой, ладно, эта молодежь вечно чудит. Так я чего пришла–то! Тоооома! — Анна Леонидовна даже ударила рукой по скатерти, чтобы привлечь наконец внимание хозяйки. — Сядь! Разговор есть.
Тамара послушно села.
«Что же с Виктором? Он скрытный мальчик, вбил себе в голову, что сам со всем должен справляться. Но это неправильно! Зачем же тогда ему родные? Именно чтобы помогать, спасать, вытаскивать, наставлять…» — думала Тома, пока Аня перемалывала идеально белыми зубами бельгийский шоколад.
«Нет, Анька хорошая, — уговаривала себя Тамара каждый раз, как к ней заявлялась эта женщина. — Хорошая, просто немного бесцеремонная, вот и всё. Это у неё от матери, что уж тут поделать. Раз она пришла, значит, действительно что–то важное».
К Тамаре вообще всегда приходили за помощью. Любой, пустяковой или очень сложной, просто за советом или излить душу. Витя привык, что у них в доме, а в частности, на кухне, иногда раздаются рыдания, всхлипы и причитания, а потом мама что–то обязательно придумывает, и жизнь катится дальше, будто и не было проблемы.
— … Том! Ты слушаешь? Ну так вот! Я ему говорю, чтобы не переживал, что сделаем всё, как полагается: банкет, длинный стол, водочки поставим, дамам шампанское, посидим. А он руками машет, представляешь! — зачастила Анна Леонидовна, потом осеклась, нахмурилась. — Ты не слушаешь что ли, Тома?
Тамара часто заморгала, потерла рукой лоб, вздохнула.
— Слушаю. Слушаю, конечно. Кто не хочет отмечать юбилей, Аня? — хозяйка села напротив подруги, сложила руки перед собой, как в школе. Так она заставляла себя сосредоточиться.
— Да Степан наш, Михайлович! Ты же помнишь, что у него день рождения, шестьдесят лет. А он не хочет отмечать. Неприлично! Скажут, сэкономить хочет, люди–то у нас какие! — Анна Леонидовна стала раскачиваться, изображая беду.
Тамара постучала пальцами по столу, выпрямилась.
— Нет, конечно, надо отметить! И поздравим, и подарок надо. А почему он не хочет? Странно… — сказала она.
— А что тут странного? — усмехнулась Аня. — Ты же знаешь, его в коллективе все ненавидят. Все! Он говорит, что люди не придут, что будут только зла ему желать. У вас же там люди–то все гнилые. Вот так!
Анна Леонидовна схватила ещё одну конфету, зашуршала фантиком, бросила круглую шоколадку за щеку, стала перекатывать её во рту, точно грецкий орех, хлебнула чаю.
Тома смотрела на неё, молчала.
Степан Михайлович, действительно, многим не нравится. Он из тех, кто «старой закалки», немного сердит с виду, немного сварлив и совсем не умеет ладить с людьми. Он грубоват, не считает, что женщины — слабый пол настолько, что им можно опаздывать на работу или уходить раньше, он требователен до невозможности, но Тома его любит. Он напоминает ей старика Хоттабыча из фильма, даже борода на месте. Аня столько раз просила мужа побриться, но тот, упрямый остолоп и бука, не поддавался.
Томе нравилась его основательность и въедливость. Без этого их НИИ давно бы уже развалился.
— А что же нужно от меня? — пожала плечами Тома. — Чем помочь?
— Да как чем! — раскинула по столу руки в совершеннейшем изумлении Аня. — Ты там всех знаешь, все–таки кадровик, вот и садись, уговаривай, чтобы пришли. В эту субботу, в пять, в «Елочке». Ну надо же отметить! Такой юбилей! На работе, само собой, не станем отмечать, в этих–то стенах! — Аня фыркнула. НИИ она ненавидела, считала, что там муж только просиживает штаны, хотя и путевки, и премии за его заслуги принимала радостно. Аня нигде не работала уже лет двадцать. А зачем, если она при муже, а он — на такой высокой должности! Но работу Степана ругала, на чем свет стоит. Просто так.
— Я? Всех? Но Аня, у меня сейчас совершенно нет времени, да и с Витей что–то… Надо ему помочь… — пролепетала женщина.
— Тома! Ах ну как же так, Томочка! Вот, значит, благодарность за то, что мы твоему Вите на день рождения тогда велосипед подарили, а когда ты болела, ну помнишь, анемия у тебя была, Степа всё равно заплатил тебе премию и фрукты привез, хотя это моей матери купили. Помнишь?
Тамара кивнула. Ну как не помнить… Аня тогда раза четыре звонила, рассказывала, как эти гранаты и апельсины на рынке выбирала, как хотела их своей маме отдать, старушке, а Степа сказал, что надо Томке подкинуть…
— Ну раз помнишь, то вот и отблагодари. Нет, я бы сама всех этих ваших работников, весьма научных, обзвонила, пригрозила им, но мне некогда. Один банкет организовать чего стоит! У меня уже голова гудит. Ну как, Тома? Могу я на тебя положиться?
Тамара опять кивнула.
— Тогда чтобы все были, хорошо? Степану Михайловичу нашему устроим отменный юбилей. Заслужил, бродяга! — хлопнула Аня по столу, встала. — Теперь я спокойна. Пойду, надо ещё к Рите заглянуть, она мне обещала туфли итальянские отдать, ей малы, разъелась Ритка наша.
Тома посмотрела на часы — поздно уже. Если сейчас всех обзванивать, то это растянется до одиннадцати. Нет, она лучше завтра всех обойдет. Да, так будет лучше.
— Витя! Витюшка, иди ужинать! — позвала Тамара сына. — Да и договорить бы нам!
Но Виктора дома не оказалось. Пока на кухне трещала Анна Леонидовна, парень ушел.
Весь оставшийся вечер Тома просидела одна, в темной комнате. Если включить свет, то из головы ускользнут мысли, а Тамаре надо очень хорошо всё обдумать…
…Назавтра Тамара рано пришла на работу, налила себе чай, пожевала печенье, дождалась, пока придет её коллега, соседка по кабинету, Ирина Анатольевна. Она заведовала в НИИ совместными с другими организациями проектами.
— Ира, можно? — постучалась с ней в кабинет Тома.
— Конечно, Томочка! Доброе утро. Что ты так рано? Я–то на электричку, у нас половину поездов отменили, вот, пришлось ни свет ни заря мчаться. — Ирина Анатольевна вынула из сумки завернутые в бумагу бутерброды. — Я позавтракаю, не возражаешь?
Тамара не возражала, принесла свой чайник, сели за небольшой столик в углу.
— Ир, я хотела тебя попросить… У Степана Михайловича юбилей, шестьдесят лет. Так вот он приглашает всех в эту субботу в «Елочку», будет банкет, посидим, поздравим. Придёшь? — Тома заметила, как чуть скривились губы коллеги, напряглись плечи.
— Да ты знаешь… Мы на дачу собрались, к тетке моей. Там надо… Ну, словом… Да и вообще, Тамарка, я нашего Степана не люблю, вот прям на дух не переношу! — доверительно наклонилась вперед и прошептала Ира, проглотив колбасу.
— Ну, он сложный человек, грубоват, но это же такой праздник, Ир… Надо как–то всё же отметить.
— Вот пусть со своей Анной Леонидовной и отмечает, — отмахнулась Ира. — А со мной Степан Михайлович ведет себя свысока, проверяет, дотошничает. Если не доверяет, то и уволил бы или сказал в глаза! Нет, он просто требует отчеты. Море отчетов, горы! Я уже устала, понимаешь, оправдываться, что не зря занимаю это место! И вообще, с женщинами он ведет себя, как бесчувственное бревно.
Тамара пожала плечами, подумала, потом, сама удивляясь себе, сказала:
— Аня его терпеть не может, за глаза называет остолопом и занудой. Её интересуют только его деньги и положение. Он — несчастный человек. Он, по–моему, разучился нормально разговаривать с женщинами. Он нас боится. Ир, ну ведь если так разобраться, он же не для себя эти бумажки требует, с него тоже спрашивают, на ковер вызывают. В прошлый раз наш институт единственный оказался, у кого с бумагами всё в порядке, за это и премии были, и, вон, компьютеры подарили. А другие директора своих подчиненных жалели, оказалось, напрасно.
Ира слушала, кажется, рассеянно, мешала в чашке сахар, кусала губы.
— Анна Леонидовна его не любит? Нет, ты серьезно? — вдруг спросила она.
— Строго между нами, Ир. Просто она у нас дома часто бывает, — как будто оправдывалась Тома, сама уже не рада, что сболтнула лишнего.
— А знаешь, я же в Степана нашего была влюблена! — улыбнувшись, тихо созналась Ирочка, покраснела. — Я когда сюда устроилась, он был ещё ого–го! Без бороды, помнишь? И я в него по уши втюрилась. А потом обиделась, что он женат. И стала нарочито высокомерной, что ли… И он на меня ругался, и приказывал быть внимательней к работе. А я не могла, я на него только и смотрела. Ну, что уж теперь говорить! Может, и к лучшему, что он нас тут всех не по головке гладит… Несчастный мужик, на работе, поди, только и отдыхает… Жаль мне его. Жаль… Ладно, приду я на юбилей. Что дарить–то будем? Надо что–то хорошее…
— Придумаем. Спасибо, Ириш! — Тома кивнула, встала, поправила стоящие на столике чашечки и ушла.
Надо же, Ирка была влюблена в Степана… А ведь он не на много старше неё, могли бы и счастливыми быть! Но Аня бы не отпустила, куда там!..
Следующими по списку были младшие научные сотрудники, ребята из лаборатории, с ними всё оказалось просто и быстро. Им было всё равно, по какому случаю банкет, только бы накормили и дали потанцевать.
— Да? Вы, правда, придете? — даже опешила Тамара. Она–то заготовила для них агитаторскую речь, с призывами и обращением к совести. А они и договорить не дали.
— Да что вы, Тамара Сергеевна! Конечно, придём! У нас столовую закрыли на ремонт, приходится мотаться на Шаболовку, а это неудобно. Так мы лучше в «Ёлочке»! — загоготали они.
— Ну вы же не есть туда идете, а прежде всего чествовать! — немного рассердилась Тома. Но эти мальчишки были чуть старше её Витеньки, она их понимала. Какие там великовозрастные чествования, их молодость не загадывает так далеко! — Хотя бы сделайте вид, что рады такому празднику. Степан Михайлович вас всегда в пример ставит студентам, если выступает на кафедре. И…
— Да нормальный он дед, Тамара Сергеевна! Нормальный! Бывает намного хуже! — уверили её ребята, выпроводили за дверь. У них эксперименты, понимаешь ли, а она отвлекает…
Старших научных сотрудников, кандидатов, доцентов и прочих причастных Тома поймала сразу всех в малом зале на «летучке».
— Задержитесь на минутку, пожалуйста, — попросила их она. Все послушались, Тома была «кадровичкой», у неё подписывали обходной лист перед отпуском, ну и вообще должность уж очень важная! — Друзья, в субботу у директора юбилей, отмечаем в «Елочке», в пять. Прошу вас всех быть.
— Ну вот опять обязаловка! Выходной день, заслуженный, и тем не дадут распорядиться! — возмутился Василий Фёдорович, ворчливый, угрюмый мужчина. Ему всегда всё не нравилось.
— Ну вы же всё равно дома сидите! Один! — улыбнулась Тамара. — А тут вас и накормят, и развлекут! И уж вам, Василий Фёдорович, грех не поздравить Степана Михайловича.
— С чего это вдруг? — выпятил грудь Василий, сжал кулаки.
— С того, что в прошлом году вы могли бы пойти под суд за подлог данных, а Степан Михайлович за вас поручился, отвоевал. Да, теперь он каждый день проверяет вашу работу, таскается к вам в кабинет, вызывает к себе, вам это неприятно, потому что вы мужчина, и вам кажется, что вас это унижает. Но… Но это не так! Просто легче же предотвратить беду, чем потом её разгребать! — Томе было почему–то решительно всё равно, что о ней подумают коллеги, что будут говорить за спиной. У неё и так голова кругом! Виктор сказал, что сегодня заберет документы из института…
— Беду… Беду… — Василий поморщился, как будто Тома поднесла к его носу нашатырь. Да, его тогда здорово тряхнули, стали копаться в журналах работы, проверять, допрашивать. А он просто устал. Просто устал делать никому не нужную работу. Их институт скоро закроют или продадут, и тут, в этих кабинетах, где на стенах висят портреты великих учёных умов, будут сидеть «фирмачи», гонять кофе с утра до ночи и «делать деньги». И от этого всё сегодняшнее кажется бессмысленным. И Степан это тоже понимает, пыжится, что–то там утверждает, а всё равно пойдет прахом их работа. Жаль… — Ладно, Тамара Сергеевна, приду я. Удочку ему подарю, юбиляру–то. Будет, чем заняться на пенсии. Вместе будем ездить.
— А я мыльницу подарю, заграничную, и щетку для ботинок, — поддакнул кто–то, все засмеялись. — Ладно, добро, Тома. Не волнуйся. Анна Леонидовна бы только всё не испортила! — услышала Тамара, уже выходя.
«Точно!» — подумала она.
Потом Тома ходила к Лидочке, завхозу. Та имела на Степана зуб, потому что он всегда проверял её дела, сам считал метла и лопаты, лично принимал работы, ругался, что гвозди не те, а цвет стен какой–то унылый, что плинтуса кривые, и грязные окна.
«Вы работаете с учеными, Лидия Борисовна! — отчитывал Степа завхоза, стуча по столу пальцем. — А всё делаете так, будто и не вы самая хозяйственная хозяйка! Завтра же чтобы течь в подвале была устранена, и не тяп–ляп, а как положено, иначе я вас уволю!»
А Лиде было лень. Ну вот правда! Чего так орать и трепыхаться? Солдат спит, служба идёт, разве нет?..
— Но, Лида, в конце концов, это Степан Михайлович помог вам с квартирой! Вы в очереди сколько стояли? Десять лет? А он–таки позвонил и решил все вопросы. И вашим деткам стало просторно и светло, не так ли? Да, Лида, это, наверное, запрещенный приём — попрекать вот так, как я вас. Но мне просто удивительно, как люди не помнят большого добра, а запоминают эти мелочные проблемы. Работа никогда не бывает без конфликтов. Лида! Ну как же так?! — Тамара замолчала.
Лида пожевала губами. А ведь Томка права. Трешку её семье выбил именно Степан Михайлович. И телевизор тогда подарил. И в ванной трубы починить людей привел…
— Ладно. Это я так, ворчу просто. Приду, — согласилась женщина. Тома довольно кивнула.
Осталась только Полина, секретарь, ветреная девица, «блатная», восемнадцати лет от роду, одевающаяся вызывающе и курящая прямо на рабочем месте. Она никому не нравилась. К ней нужно было обращаться непременно по имени–отчеству и с придыханием, уважать. Нет, не так. УВАЖАТЬ. Вот как.
— Полина Игоревна, а я к вам! — Тома решительно села напротив девчонки. Та медленно опустила помаду, уставилась на «кадровичку». — Я хотела сказать вам, что в субботу состоится празднование юбилея директора в кафе. Вас мы тоже ждём. Это очень важное событие, и я попрошу вас отнестись со всей серьезностью к предстоящему мероприятию…
Томе было противно от самой себя, от своих казенных фраз, но все хорошие, человеческие слова выпали из головы.
— Чего? И сколько стукнуло старикану? Господи, неужели вы, Тамара Сергеевна, думаете, что я буду сидеть за столом с этими инвалидами и делать вид, что мне весело? — Полина рассмеялась, закинув головку назад. Идеальную головку на идеальной шейке. Поля отсиживалась на этом месте до следующего года, чтобы поступить–таки на журфак. Папа обещал поспособствовать. Какое дело Поленьке до этих людишек, с умным видом бродящих по коридорам в белых халатах, перебирающих колбочки и чашки Петри до темноты. Скукота и ерунда!
— Да, я думаю, что вы будете сидеть, — невозмутимо пожала плечами Тома.
— Ха! Да я вашего старикана ненавижу, поняли?! — зашипела Полина. — Всё ему не так, по сто раз заставляет перепечатывать бумажки, ошибки ищет, придирается, замечания делает. Господи, да кто читает эти ваши отчеты и приказы?! Напечатали, подшили в папочку и сидите дальше! Нет, гнобит меня, гнобит!
— И вы мне это просто так говорите? — Томе даже стало весело. — Не боитесь? И учиться на журналиста собираетесь?
— Чего? Ну чего мне бояться?! Вас тут не будет скоро, а я останусь. И буду работать с очень красивыми мужчинами в дорогих костюмах, и они будут меня уважать, стелиться к моим ногам. Поняли? — Поля склонила головку набок, свысока посмотрела на коллегу.
— Поняла. Знаете, вы, пожалуй, действительно, не приходите! — Тамара встала. — А то только всё испортите. До свидания, Поля.
Полина даже глазками захлопала. Как?! Вот так просто и уйдет эта Тамара?! И уговаривать не станет?! Да ведь у Полинки папа! Он может их тут всех одним махом раздавить, он…
Но Тамара, действительно, ушла. И это оказалось очень страшно. Поля не знала, чего ей теперь ждать…
В обед Томка всё звонила домой, вдруг сын там и расскажет что–нибудь, прояснит. Но никто не отвечал. Тогда Тамара решила выйти пройтись. В кабинете ей казалось душно и пыльно.
На улице было прохладно, но это даже приятно. Небо затянуло облаками, к вечеру обещали дождь. Но Тома не верила. Прогнозы всегда ошибаются.
Она уже спустилась с крыльца и хотела пойти по аллее, но тут увидела сидящего на лавочке Степана Михайловича в неизменном синем плаще и шляпе. А рядом с директором примостился почему–то Витя. Они о чем–то беседовали.
Виктор что–то жарко доказывал, Степан кивал, хмурился, качал головой. Витька принимался чуть ли ни кричать, раскраснелся, стал вжикать «молнией» на куртке — верный признак сильного беспокойства. А его собеседник опять кивал, что–то отвечал. Потом, подняв взгляд, заметил Тому, покачал головой, мол, не подходи пока.
Тома кивнула…
Минут через десять Витя нагнал мать на другом конце аллеи, сделал руку калачиком, Тома взялась за неё.
— Привет! — улыбнулся сын.
— Привет, мой хороший. Ты что здесь делаешь? Я звонила домой…
Тома боялась спросить про институт.
— А я к тебе в гости. Давно не был. Степан Михайлович, вот, со мной провел воспитательную работу. А он ничего так старик! Я думал, что он долдон и зануда! — шепнул ей Витя.
Тома остановилась, повернула сына к себе.
— Он — хороший человек, Виктор. Он тянет весь этот бедлам на себе, никто в него не верит, а он всё равно старается. Он предан своему делу, только и всего! — Тамара говорила запальчиво и пафосно, но по–другому не могла. Надоело слышать плохое о Степе. Хватит!
— Ладно! Ладно, чего ты! — Витька вскинул руки вверх, будто сдается. — Я так и сказал, что он хороший. Мам, я тут подумал… Я ещё постараюсь немного, поучусь. Бросить же всегда можно… Просто… — Парень оглядел двор, как будто кого–то искал. — Просто мне показалось, что я слишком слабый. Мне всех жалко. Больные же такие несчастные, уязвимые, а нам надо им приказывать, окрикивать иногда, чтобы как–то привести в чувство. Так говорил наш куратор в больнице. А вот Степан Михайлович другого мнения, моего, так сказать. Мы решили, что надо искать «золотую середину». Твой директор уверяет, что это возможно, но нужен опыт. И он пока этому не научился, это он так сказал. Он тоже строгий, поблажек не даёт. Мам, а он бывает непозволительно резким, грубым?
Тамара задумалась, потом покачала головой.
— Нет. Степан Михайлович как–то умеет разделять людей и их должности…
… И Степан это доказал на своем юбилее. Каждому он нашел доброе слово, искреннее, простое. Спрашивал, как дети, как жена или муж, благодарил, что люди пришли к нему на праздник. Оказывается, он всё про них знает: у кого болеет бабушка, или ребенок учится из рук вон, у кого грядет пополнение, а кто, наоборот, потерял близкого; кому что не нравится.
Просто Степан как–то не верил, что люди могут с ним «по–человечески», не верил, что может им нравиться. Аня всегда говорила, что это невозможно, что таких, как Степан, тихо ненавидят. Ан нет, она врала…
За столом было хорошо. Не весело, как это бывает у молодежи, не шумно, никто не смеялся во весь голос, дамы не кокетничали со своими кавалерами. Но всё же было хорошо.
А потом прибежали ребята, «младшие сотрудники», в костюмах, при галстуках, притащили гитару, заиграли. Не своё, «попсовое», а его, Степана Михайловича, как им это виделось, — Визбора, Высоцкого, Хиля, Градского…
Директор растрогался, заплакал, вынул носовой платок, а Аня растерянно озиралась по сторонам.
— Томочка! — зашептала она, схватив подругу за рукав. — Что же это? Ты их всех так хорошо подговорила? Они же все его ненавидят, а как хорошо делают вид, что любят! Ну надо же! Степка будет доволен! А то уж весь изнылся, сил моих не было! Сидит, как старое полено, вон, слезу пустил. Противно! — Аня передернула плечиками, звякнули браслеты на её руке.
— Знаешь, Аня, я никого не подговаривала. Это всё настоящее. Степан Михайлович — обычный живой человек, он сделал для нас много хорошего, ты не дашь мне соврать. — Тамара улыбнулась, потом посерьезнела. — И вот я бы, хоть это и ужасно звучит, не хотела бы видеть на этом празднике двух человек, — Женщина на миг замолчала, Анна Леонидовна заинтересованно приподняла бровки, сделала маленький глоточек вина.
— Кого же?
— Полину и тебя, — буркнула Тома.
— Меня?! — Аня поперхнулась. — С какой это стати меня тут не должно быть, Тамара?! Да это я сделала из него того, кто он есть сейчас! Это я его из грязи подняла, на пост вытолкнула, кормлю, обстирываю, платки носовые в карманы сую, а ты говоришь, что я не заслужила быть здесь?! — Анна побагровела, скомкала салфетку.
— Простите, Анна Леонидовна, да, вы его таким сделали. Замкнутым, строгим, боящимся сказать человеку доброе слово. Вам это хорошо удалось. Извините, я пойду танцевать, мой муж, Андрей, приехал. И Витька.
Тамара встала, улыбнулась кому–то, ушла к другим танцующим парам.
Скоро от мужа её перехватил Степан, кивнул.
— Спасибо вам, Тамара. Я знаю, что все они пришли благодаря вам. Спасибо! — сбиваясь, заговорил он.
Но Тома покачала головой.
— Что вы?! Просто иногда мы все забываем что–то важное, и кто–то должен нам об этом напомнить. Ну что же вы стоите, Степан Михайлович?! Танцуйте, вы прекрасно ведёте! А вам спасибо за моего Витьку, дай Бог, наладится всё.
Они ещё долго благодарили друг друга, пока наконец Виктор не появился рядом с матерью и не затоптался рядом неловко, но очень старательно.
— Витя! Ты отдавишь мне ноги! — наигранно сердито сказала Тамара.
— А потом вылечу. Ма! Да ну тебя! Я и так себя в этом костюме чувствую полным к р е т и н о м, так ты ещё критикуешь! Папа! Забери её!
Томка смеялась, Андрей стал кружить её всё быстрей и быстрей, а потом поцеловал. И мир перестал существовать. Как много лет назад, когда он первый раз её обнял.
Степан Михайлович тем временем пригласил Ирину Анатольевну. Уж разочек он с ней потанцует, пусть Анька думает, что хочет! Сегодня его, Степин, день!..
Автор: Зюзинские истории.
Присоединяйтесь к нашей группе – здесь всегда есть что обсудить!