Беспощадный кавай: почему мы без ума от всего милого?

✅
Календарь с котятами, открытки с ангелочками, собаки в шапочках... Почему людей влекут умилительные вещи и что за ними скрывается?
Изучая милое
Как аналитически разбирать чувство эстетического умиления? Как вообще возможен такой разговор? Диссонанс возникает в тот самый момент, когда мы начинаем серьёзно смотреть на милое и берёмся его препарировать. В самом деле, ну что за монстр будет препарировать котят в чашках или собак сиба-ину?
Западная эстетика выделяет несколько главных категорий, с помощью которых описывается переживание красоты и её «соседей». Эстетическая наука хорошо умеет изучать прекрасное и безобразное, и даже справляется с тем, чтобы разбирать смешное (хотя легендарную вторую часть «Поэтики» Аристотеля, которая якобы была посвящена комедии, так пока и не нашли).
А вот область прекрасного, которая связана с переживанием милого и трогательного — того, что в английском языке обозначается словом cute — пока что остаётся за пределами изучения классической науки.
Отчасти так происходит, потому что концентрированная милота не связана с высокой культурой, наполняя царство китча и лубочных иллюстраций — сусальные ангелы, румяные дети на рождественских открытках и, конечно, календари с котиками. Аристотель об этом не писал, и Канту не пришло в голову создать «Критику умиляющегося разума» или, хотя бы, включить соответствующий раздел в «Критику способности суждения».
В ситуации, когда картинки с котами — самый популярный контент интернета, полностью игнорировать этот тип переживаний не представляется возможным. Милое и трогательное уверенно шествует по планете. Товары с Хелло Китти покупают далеко не только маленькие девочки, и сериал о пони тоже смотрят не только они. И если последнее можно было бы списать на субкультурное явление, то общую инфантилизацию визуальной культуры и моды игнорировать сложнее.
Японские исследователи уже говорят о милом как о самостоятельном эстетическом явлении. В современной Японии образы маленького, трогательного и беззащитного буквально затопили рынок, улицы и экраны. Мало того, культ всего милого существенно влияет на японские социальные практики.
Для классической японской эстетики характерны такие понятия как югэн (интуитивное, предполагаемое, неявное), ваби-саби (категория, связанная с преходящим характером всего сущего и непостоянной красотой), ики (оригинальность, не превращающаяся в избыточность или сложность) и многие другие термины, фиксирующие сложные, порой трудно определяемые, но в то же время конкретные переживания.
Сегодня в обиход вошло слово «каваий» («кавай» в упрощённой транскрипции) и прилагательное «кавайный» («каваии»). И отмахнуться от этого со словами «что-то из жизни фанатов аниме» не получается.
Из детского и субкультурного явления кавайное в современной Японии превратилось в нечто большее. Значение слова расширилось: его стали употреблять люди всех возрастов, отмечают теоретики кавай Исихара Соитиро, Обата Кадзуюки и Канно Каёко. Теперь японцы говорят «каваий!» почти обо всём, что привлекает внимание и заслуживает положительной оценки. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть современный японский фильм, аниме или рекламу. Слово, которое изначально было нишевым, стало обозначать главное направление японской актуальной повседневной эстетики и чуть ли не благо как таковое.
Изучение кавайного (некоторые исследователи предлагают вестернизированный вариант «кьютизм») — это способ дополнить западную систему эстетических категорий, которая традиционно считала себя выше всего «миленького»; способ дать умилению осмысленную трактовку. Предупреждаем сразу — далеко не всё в этой аналитике окажется безобидным и приятным.
Кавайное в японской культуре
В книге «Теория каваии» семиотик и литературовед и исследователь культуры Инухико Ёмота обращается к истокам понятия, прослеживая, как оно употреблялось в японской литературе начиная со средневековых текстов прежде, чем приобрести современное значение.
Попытки описать и каталогизировать милое встречаются уже в «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон — это то, что можно описать как простодушное, наивное, безыскусное, трогательное. В хэйанской эпохе вместо «каваий» использовался термин «уцукуси».
Многозначность слова «каваий» обнаруживается уже в прозе первой половины ХХ века. В рассказе «Ученица» Осамы Дадзая оно используется применительно к любимому платку героини (потому что он красивый), её губам (они «маленькие» и «милые»), её домашней собачке (она кусает травку у крыльца) и её матери (та стареет и заслуживает заботы). В каждом случае оттенок значения уникален, но общее настроение, закреплённое в слове «каваий» и его производных, сохраняется. Этот рассказ Ёмота приводит в качестве стартовой точки современной культуры кавайного, которая сегодня заполняет все области жизни.
Менеджер, который приходит в офис с ланчбоксом-котиком, детские песенки в рекламе вполне взрослых товаров, миниатюрные машины ярких цветов (в Японии они не имеют гендерной привязки), маскоты префектур, общественных организаций и событий (вот, например, талисманы Олимпиады и Паралимпиады 2020 года в Токио), представление любых вещей в виде забавных живых существ... Этих явлений японской повседневности не сосчитать. В рамках японской культурной дипломатии существует даже своего рода официальная должность «каваий тайши» — посол кавая.
Милое символически связано с миниатюрными и аккуратным. По мнению культуролога Ли Орёна («Японцы, склонные к компактности»), японец «буквально зажат вещами и обстоятельствами», что и приводит к некоторой обсессии, связанной с миниатюрными вещицами и узкоспециальными приспособлениями. К культуре компактности Ли относит стремление вкладывать одни предметы в другие, как это происходит, например, в коробочке бэнто; устранение ненужных элементов, как это было с иероглификой; тяготение к упорядочиванию и другие особенности, относящиеся к минимализму, структурности и сокращению пространства.
Человек в коробке — это вообще довольно частый мотив японского искусства, как высокого, так и массового. В «Записках из кельи» литератора XII-XIII веков Камо-но Тёмея воспеваются малые пространства, а роман Кобо Абэ «Человек-ящик» рассказывает о мужчине, который, шагнув дальше персонажа Чехова, буквально прячется от мира в футляре из картона.
Эта «закрытость» имеет не только эстетическую, но и морально-социальную природу. Ёмота указывает на то, что кавай в современной Японии является не только предметом эстетики, но и специфической этикой.
Быть кавайным означает не приносить вреда, быть безопасным, быть милым и предупредительным. Поступая кавайно, человек декларирует собственную безоружность и безопасность, а также проявляет внимательность и предупредительность. Недаром одно из самых распространённых социальных опасений японцев — это причинить мэйваку, неудобство или беспокойство. Мэйваку считаются громкий голос, публичные разговоры по телефону, сильные запахи и вообще любое вторжение в чужое личное пространство, включая «незаконное воздействие» на органы чувств.
Современные японские арт-критики высказываются на тему кавайного ещё более сурово, и далеко не всегда с умилением. Они связывают тотальную популярность кьютизма как стиля с проблемами национальной идентичности и со скрытой рефлексией по поводу имперских амбиций.
Искусствовед Нои Савараги (Sawaragi Noi) опубликовал статью, осуждающую «милоту» в современном японском искусстве, в которой назвал кавайное творчество слабым и безжизненным. Другой исследователь искусства, Мацуи Мидори, определил кавайное в визуальных видах искусства как способ отказа от социальных ограничений и следствие постмодернистских процессов 90-х.
Художественный критик и директор Музея современного искусства в Токио Юко Хасегава понимает каваий более широко, связывая его с понятием йоджика (инфантилизация). По её мнению, любовь японской культуры ко всему милому и детскому является стремлением к патриархальному контролю и связана с поражением во Второй мировой войне, что в особенности заметно в поведении мужского населения. Такаши Мураками также связывает концепцию кавайного с национальными чертами. Кавай в представлении Мураками выражает стремление к детскости, проявивишееся в послевоенной Японии («культура, замороженная в младенчестве»).
Умиляемся всем миром
Важный вопрос, который ставит в «Теории каваии» Инухико Ёмота, заключается в том, является ли каваий специфически японским явлением. Английское cute и pretty, итальянское caro или carino... Даже если в языке нет уменьшительно-ласкательных форм, всегда можно использовать дополнение «маленький». Но, как часто бывает с переводами, точного соответствия нет. Ёмота также отмечает отсутствие в японском слове «каваий» слегка пренебрежительного, сниженного подтекста, который есть в других языках по отношению ко всему миленькому.
Пожалуй, настолько ёмкий и получивший такую вирусную популярность термин есть только у японцев — именно за счёт их особых отношений с милым, маленьким и трогательным. Тем не менее, опыт переживания таких эмоций есть и в других культурах.
Ёмота, рассуждая о любви людей к маленьким вещам, упоминает о сувенирах, подарках и предметах коллекционирования. Целая индустрия выпускает довольно бесполезные вещицы, которые, тем не менее, обладают смыслами.
Изначально в Европе кукольные дома с заботливо воспроизведённой крошечной утварью не были предметами игры, а показывали умения ремесленников, служа своего рода рекламой. Сюда же относится достижение Левши — восхищение, которое оно вызывает, обусловлено филигранным мастерством. И всё-таки уменьшенные копии вещей вызывают у многих людей особенный тип эстетического интереса. Есть определенная прелесть в том, чтобы изучать панораму в музее, архитектурный макет, где есть даже крошечные деревья, рассматривать модельки транспортных средств. Этим же объясняется страсть вполне взрослых людей к моделькам машин и конструкторам «Лего».
Сьюзен Стюарт в работе «Нарративы миниатюры: о гигантском, крошечном, о сувенирах и коллекциях» обращает внимание на то, что в природе миниатюрного не существует. Организмы соразмерны предметам вокруг в меру приспособленности. А миниатюра — плод человеческого труда, артефакт, предмет эстетического переживания. Одним из залогов этого переживания является удовольствие от соотнесения масштабов.
Многие испытывают нежность при виде пушистых животных и маленьких, искусно сделанных вещиц. Однако в западной эстетике подчёркнуто, акцентированно милое всегда проходило по части дурного вкуса и китча. Детство в европейской культуре вообще появилось не так уж давно, его проявления порицались как признак несовершенства. А картинки с котятами и сегодня проходят для «людей серьёзных» по части guilty pleasure — стыдного удовольствия.
В чём-то японский каваий в его этическом, социальном смысле (предупредительность, вежливость, взаимное умиление) перекликается с датской идеей хюгге. Хюгге — это тоже не только шерстяные носки и еловые веточки, но также взаимный «пакт о ненападении», социальный договор внутри протестантской общины. Нарушив его, легко подвергнуться остракизму, но соблюдая правила (как и в случае с Японией, весьма жёсткие), не так уж трудно вести регламентированно умиротворённую жизнь. Для того, чтобы показать, что ты не викинг, готовый кинуться в бой, требуется отложить топор войны, зажечь над столом лампу и предложить соседям варенья.
Можно предположить, что общества, живущие скученно или замкнуто, а также быстро перешедшие от захватнической политики к неагрессивной фазе развития, испытывают необходимость в том, чтобы выстроить подчёркнуто безопасную среду — а инфантилизация и некоторая «сахарность» этому способствуют.
Какие черты характерны для кавайного?
Вот несколько признаков, которыми традиционно обладают кавайные вещи и существа. Эти черты могут сочетаться в разных комбинациях, но какие-то из них всегда присутствуют.
Небольшие размеры. Как говорилось выше, миниатюра очень часто кавайна и вызывает умиление.
Безопасность и слабость. Милое не может нести угрозу и редко бывает заведомо сильнее умиляющегося зрителя. Типаж «добрый гигант» (например, Джеймс Салливан из мультфильма «Корпорация монстров» или Тоторо) работает именно за счёт противопоставления: большой, но безопасный.
Искажённые пропорции. Огромные глаза или, напротив, глазки-пуговки; крошечное или, наоборот, большое и пушистое тело, длинные хрупкие ножки Бэмби или короткие лапки кошки Пушин... Мы уже готовы умиляться.
Инфантильные черты. Можно предположить, что умиление по отношению к детёнышам — часть биологического механизма, который заставляет животных заботиться о потомстве или, как минимум, не причинять ему вред. В отрыве от прямой функциональности оно приобретает эстетическое измерение и отсылает к безвредности для наблюдателя.
Искренность, подлинность, безыскусность. Сперва ребёнок случайно делает ошибку, вызывая умиление у родственников. Но стоит ему разобраться, какое поведение провоцирует у взрослых чувство, ведущее к ласкам и одобрению, и начать осознанно этим пользоваться, как он тут же получит строгий выговор: «Не подлизывайся и не ломайся!».
Бестолковость, неловкость, глупость. Кавайный персонаж — не нобелевский лауреат. Многие взрослые находят очаровательным, когда дети коверкают слова или путают их смыслы. Щенок со смешной гифки делается особенно милым, когда падает и болтает лапами в воздухе, или когда не может уразуметь, что хозяин его обманул, сделав вид, что бросает мячик.
Так ли безобидно «кавайное мышление»?
Копии зачастую оказываются точнее оригиналов. Так, например, герой «Золотого храма» Мисимы, войдя в подлинный Золотой Храм, увидел там макет этого же храма, который показался ему куда больше похожим на Золотой Храм из его фантазий.
Таким же образом, «окаваенное» животное в мультипликации — это идеализированная, очищенная версия животного настоящего, которое может приносить аллергию, портить мебель и кашлять шерстью. Настоящий ребёнок тоже далёк от благостной картинки с открыток. И уж тем более это касается взрослых людей, которые не только обладают всеми возможностями, чтобы причинить нам мэйваку, но и зачастую имеют мнение, отличное от нашего.
Животные являются частью природы. На первый взгляд они могут показаться славными и трогательными, но стоит понаблюдать за ними внимательнее, чтобы понять, что они способны на многое благодаря своим когтям и зубам. Милые мордочки на всевозможных товарах едва ли имеют какое-то отношение к настоящему животному миру, который мы никогда не сможем постичь до конца. (...)
Сложность в нашем случае заключается в том, что мы живем в Токио, средоточии мира «каваий», удаленном от природной среды. Поэтому в одной из комнат дома я установил аквариум, куда запустил пойманного мной в загородной реке карася. В такой безобидной форме я выражаю свой протест против вездесущего «каваий».
К сожалению, я пока не заметил в моем ребёнке интереса к самодостаточному миру природы, поселившемуся в этом маленьком аквариуме. Может, караси недостаточно «милы»…
Алиса Загрядская
Философ, журналист и игровой сценарист
©
------
Администрация группы не несет ответственность за мнение автора.
Информация для публикации взята из открытых источников.
------
Вам интересна психология, ищете ответы на вопросы? ФПА - для Вас - интересные статьи, обсуждения, интересные собеседники. Присоединяйтесь, подписывайтесь - приятного общения!))