Сидели втроём и плакали

О своём детстве, начавшемся почти одновременно с Великой Отечественной войной, и дальнейшей юности корреспондентам «Жигулёвского рабочего» рассказывает Александра Захаровна Зубова:
– Моего отца, Захара Ивановича, призвали на фронт в самом начале войны. 24 июня 1941 года к дому пришла подвода, на которой ему предстояло ехать. Мама, Пелагея Сергеевна, ждала ребёнка. Собралась провожать отца. Когда подвода тронулась, побежала следом, упала, и у неё начались роды. Так на свет появилась я, началось моё военное детство.
Жили мы в нынешней Брянской области. Там был Ивановский спиртзавод, а вокруг – небольшое поселение рабочих, которые его обслуживали. Детей в семье было двое: я и моя старшая сестра Раиса. Маме приходилось тяжело. Её работой было печь хлеб. Замесит тесто – отойдёт к люльке, чтобы покачать.
Когда мне исполнилось три месяца, немцы оккупировали наше поселение. В дом пришли трое, по словам мамы, один был офицером. Подошли к люльке, офицер стал грозить пистолетом, повторял: «фатер» – спрашивал, где отец, не партизан ли он. Партизан немцы боялись. Мама упала на колени: «Герр офицер, не стреляйте, он солдат, воюет». После этого они ушли. Такой была моя первая встреча с немцами.
Дом у нас был двухквартирный. Во второй квартире жила моя крёстная мать с двумя дочерьми. Немцы их переселили к нам, а сами заняли вторую квартиру. Я подрастала, ходить начала рано, ещё до года. И тут началась моя «борьба» с фашистами. Как только я захачивала в туалет, шла к ним на крыльцо и все «дела» там делала. Немцы приходили к маме, грозились застрелить меня в следующий раз, она упрашивала не трогать меня, обещала, что накажет. Так всё и продолжалось.
Лет с двух я уже сама начала запоминать некоторые эпизоды. Около поселения были котлованы, оставшиеся после бомбёжки. Маму перевели печь хлеб в отдельное здание, она работала уже не дома и велела сестре за мной присматривать. Но сестра убегала с другими детьми к этим котлованам играть. Я увязывалась за ними следом. Кукол тогда дети делали себе сами, выкапывали в глиняных склонах котлованов «печки», в которых «готовили еду». Дома сестра играла в «магазин». Откроет окно, сделает из чего-то весы, другие дети подходят, она взвешивает «товары» и им раздаёт.
В оккупации мы прожили три года. Не голодали: у нас были корова и телёнок, на столе всегда молоко, сметана, творог, хлеб. И был бартер: кто работал на заводе, воровали спирт и обменивали на хлеб и молоко. А за спирт мама «покупала» сено для коровы и другие вещи, за спирт давали всё. Хранился он у нас в большом самоваре. Однажды к сестре пришли друзья, она сделала им тюрю из хлеба и молока и втихаря подлила спирта из самовара. Дети поели, кое-как добрались домой и сразу уснули. И вот одна родительница приходит к маме, потом другая: «Сергеевна, почему от вас дети вернулись и от них спиртом пахнет?» А мама ничего не знает. Начала сестру расспрашивать, ругать. Та призналась.
А я росла вместе с нашим рыже-белым телёнком. Хорошо его помню. Шла к нему, обнимала, и мы рядом спали. Когда он подрос, мама его продала. Ещё бывало, я засыпала в кухне под скамейкой. А сестра весь день где-то бегала, играла. Мама приходит – ребёнок под скамейкой, куда это годится? Ей посоветовали нанять одну бабушку, чтобы она за нами присматривала. Бабушка стала к нам приходить, но она уже старенькая была, заберётся на печку, в тепло, а мы продолжаем своё. От спиртзавода шла канава, по которой стекала тёплая вода. Я брала какие-то тряпочки и шла туда «стирать». А была уже осень, холодно. К маме за хлебом приходят и говорят: «Сергеевна, там твоя маленькая что-то стирает». И мама шла меня забирать. Ругала, конечно.
Партизаны нас освободили, когда мне пошёл четвёртый год. Немцы, убегая, оставили в той половине нашего дома, которую занимали, мешки и какие-то ящики. В мешках мама нашла зерно, но оно было смешано с битым стеклом. Ящики открывать побоялась – вдруг взорвутся? И потом рассказывала, что взяла грех на душу. В поселении жила одна семья, в которой было много детей, и один мальчик глухонемой. Мама нас из дома вывела, а этого ребёнка попросила открыть ящики. Он открыл. В одном оказалось галетное печенье, в другом консервы. Мама дала мальчику много этой еды, и он ушёл.
Понимали ли мы, дети, что идёт война? По-своему, конечно, но понимали. С сестрой был такой случай. Когда оккупация только начиналась, она была у бабушки с дедушкой. Они жили в землянке, и дорога, по которой шли немцы, проходила как раз мимо. Сестра издали увидела людей в форме, закричала, что немцы идут. Бабушка испугалась – а не спрячешься, не убежишь. Немцы стали требовать «яйки и сало». И хотя ни того, ни другого не нашлось, стариков и ребёнка не тронули.
В 1945 году мне исполнилось четыре года. День Победы я помню. От отца нам никаких известий не приходило. За всё время было одно письмо, но не сохранилось.
К маме с завода прибежала одна женщина: «Сергеевна, победа. На заводе накроют для всех стол». А мама начала плакать, праздновать не пошла. На следующий день прислали извещение, что отец пропал без вести. Мы сидели втроём и плакали. Я понимала, что горе, что отца нет.
Но жизнь продолжалась. Помню, у деда появилась лошадь. Лошадей он очень любил, как сейчас сказали бы, это было его хобби. И вот весной он приезжал к нам на лошади, привозил цветы, которые называли баранчиками. У них съедобные стебли, мы с удовольствием их ели.
Сестре пришло время идти в первый класс. Я увязалась вместе с ней, села рядом за парту. Пришла учительница. Волосы у неё были огненно-рыжие. Она мне говорит: «Шурочка, тебе ещё рано в школу». А я ей: «Ах ты, рыжая, я учиться хочу!» Она меня потихоньку из класса выпроводила, я заплакала и пошла домой.
Мама снова стала печь хлеб дома. И как-то раз слишком рано закрыла вытяжку. Мы с улицы прибежали, видим, она лежит, подняли крик. Едва-едва она спаслась, не угорела. А в другой раз мы втроём пошли купаться на реку. И мама попала в воронку. Мы сначала не поняли, что происходит, почему она то покажется над водой, то скроется, даже смеялись. Когда сестра сообразила, что мама тонет, начала кричать. Её услышал один человек, который сидел неподалёку, на высоком крутом берегу. У него не было ноги, но он не побоялся с обрыва прыгнуть в воду. Спас маму.
Этот мужчина, Степан Константинович, был фронтовиком, а жена его умерла. И вроде бы перед смертью ему сказала, что он должен будет «жениться на Сергеевне». Мама его совсем не знала, но бабушка стала её уговаривать: «Соглашайся, мужик неплохой, а у тебя двое детей». Я всё это слышала.
И вот однажды гляжу в окно: к дому направляются двое мужчин. Предупреждаю маму: «Жених идёт». А она: «Меня нет дома». Я была хулиганка. Схватила кочергу, встретила гостей на пороге: «Вам чего надо? Мамки дома нет». Пришлось им уйти.
Но всё-таки через некоторое время мама согласилась выйти замуж за Степана Константиновича. Мы переехали жить к нему. И вот мама приготовила еду, велит мне: «Зови отца обедать». Я дверь из кухни в комнату приоткрыла: «Пап, иди есть» – и тут же захлопнула. Это было моё первое слово «папа». Так дальше и пошло. «Отчима» у меня не было. Родились ещё две сестры, и ко всем нам он относился очень хорошо. Но всё-таки отца мы ещё долго ждали, надеялись, ведь некоторые возвращались и через несколько лет после войны. Только когда написали в Министерство обороны, получили подтверждение, что он погиб в 1944 году.
Потом мы перебрались в районный центр Локоть. Жили все вместе, в одной комнате. Спали на матрасах, набитых кленовыми листьями. В школу ходить было, можно сказать, не в чем. Я носила какие-то башмаки на несколько размеров больше моих ног. Дорога в школу шла через овраг. И как-то ранней весной мы, дети, решили преодолеть его не по мосту, а прыжком. Я прыгнула, один башмак свалился, и его унесло водой. В школу так идти нельзя, и холодно очень. Надо возвращаться домой. В этой местности когда-то было имение великого князя Михаила Александровича, брата Николая II, и остались липовые аллеи. Я на одной ноге прыгала от дерева до дерева, отдыхала и снова прыгала. Дома легла в кровать и уснула. К вечеру поднялась температура. Мама пришла – что такое? А я рассказывать не хочу, попадёт ведь. И вдруг в окно кричат: «Шура, мы твой башмак нашли». Пришлось во всём признаться.
Ещё одно происшествие случилось тоже по дороге в школу. Я додумалась прокатиться: забралась на подводу, она тронулась с места, и у меня нога попала в колесо. Я закричала, человек, который управлял лошадью, остановился, вытащил меня. В школе нога сильно разболелась. Учительница Лилия Георгиевна отпустила меня домой. Я доковыляла, опять пролежала допоздна и не хотела говорить, отчего на ноге болячки, чтобы мама не ругала.
Во втором классе мне купили кирзовые сапожки. Как я радовалась! А потом появились бурки, и зимой мы стали ходить в этой обуви. Их шили на заказ.
В райцентре тоже работал спиртзавод. Там можно было брать отходы производства, барду. Помню, когда училась в шестом классе, мама послала меня за этой бардой. Дорога шла через всё тот же овраг, и на обратном пути меня должна была встретить сестра, помочь везти тележку. На заводе мне налили в бочку вёдер шесть. Доехала я до оврага, а сестры нет. Стала ждать. Было 6 ноября, в доме культуры устраивали концерт. И так мне не хотелось на него опоздать, что я сама поволокла тележку и через силу вытащила из оврага.
Дома сестра сказала, что как раз собиралась мне навстречу. Я заторопилась на концерт, но только он начался, у меня ужасно разболелся живот. Пришлось бежать домой. Говорю маме: «Я умираю». Отец взял лошадь, отвёз меня в больницу. Врач сказал, что нужна операция, потому что это приступ аппендицита. Но мне уже дали обезболивающее, и сначала я от операции отказалась – стыдно было. Дождалась, когда на следующий день пришла женщина-хирург, и только тогда прооперировалась.
В 1956 году вышел фильм «Карнавальная ночь». Моей подруге мама сшила платье как у Гурченко и к нему шарфик, который называли «газовым». Я тоже стала у мамы просить такой наряд. Жили мы тогда уже получше, и вот мне сшили платье из чёрной саржи похожего фасона, и даже шарфик купили. А ещё туфли на танкетке. Вот это было счастье! Есть в чём ходить на танцы.
Вот и всё, что хотела рассказать. Когда закончила десять классов, началась уже другая, взрослая, жизнь.
Почему захотелось поделиться своей историей? Чтобы люди прочли, чтобы родители рассказали своим детям, как жилось прежде. Может, так молодое поколение будет больше ценить то, что у него есть.