По роману Алексея Иванова «Тобол» история о том, как Филофей инородцев крестил

В 1702 году митрополитом Тобольским и Сибирским стал отец Филофей, служивший до этого архимандритом Свенского монастыря в Брянске и экономом в Киево-Печерской лавре. Вызванный к царю Петру во дворец, Филофей не просто понравился царю, а внушил уважение, укрепил надежду, как муж ученый, деловитый и крепкий телом.
В Тобольск с собой Филофей повез ученых киевских монахов–архимандритов Мартиниана и Варлаама, книги, иконы и деньги. Филофею уже перевалило за полвека, но он был преисполнен рвения. А в Сибири застал полное нестроение. Кругом язычники, раскольники и магометане. Храмов мало, нищие попы крестьянствуют и торгуют, службы ведут во хмелю. Филофей кинулся в труды с уверенностью, что все ему по силам и сразу поссорился с тобольским воеводой князем Черкасским. Он требовал от воеводы ловить и сжигать раскольников – воевода уклонялся. Требовал от воеводы сломать мечеть возле Гостиного двора – воевода приказал перенести ее в Бухарскую слободу. Владыка требовал от воеводы снарядить гишпедицию на Объ, чтобы крестить инородцев, - воевода дал дырявую посудину с драным парусом, и березовские остяки только посмеялись над попами-нищебродами. Заслужить уважение тоболяков у Филофея тоже не вышло. От сомнений горожан и притеснений воеводы Филофей перебрался из Тобольска в Тюмень в Преображенский монастырь. Филофей написал свод уставных статей о том, как следует жить и служить попам и монахам. Он успел их огласить на всесибирском церковном соборе, но государь наложил на съезды запрет. Не удалось и миссионерство. Архимандрита Мартиниана Филофей послал на Камчатку, однако за годы трудов Мартиниан сумел построить лишь одну часовню без престола. Архимандрита Варлаама Филофей сделал викарием в Иркутске, но малодушный Варлаам вскоре тихо сбежал в Москву и отказывался возвращаться в страшную Сибирь.
Филофей в течение семилетнего ревностного служения надорвал душу в попытках что-то изменить. Неповоротливая Сибирь оказалась глуха к его дерзаниям. Филофей простыл, заболел и уже никак не мог оправится. Сгорая, он написал прошение о сложении сана митрополита и в 1709 году его отпустили. Место митрополита занял Иоанн, а Филофей принял великую схиму и последнее земное имя – Феодор. Он удалился в затвор – в убогую келью в углу монастырского двора в Тюмени. Умирая, он лежал в келье в жару простуды. И вдруг понял, что не желает уходить из этого мира. Он очнулся рано утром – один, в насквозь мокрой одежде, измученный, но живой. Бог оставил его на земле.
И вот, два года спустя, он сидел в той же келье и читал письмо царя Петра Алексеевича. Государь просил, чтобы он, схимонах Феодор, занялся крещением инородцев. Тобольский губернатор Гагарин поручился оказывать помощь в этом непростом деле. Теперь Филофей – тощий сутулый старик с длинными седыми волосами, лицо строгое и простое, словно с него стерли все лишнее. В движении – несуетность и терпеливость. В общении – образованность и красноречие, природный ум опытного человека, умудренного горестями и разочарованиями.
Филофей прибыл в Тобольск: к митрополиту Иоанну на Софийский двор за благословением, а к губернатору Гагарину со списком необходимого для плавания в город Березов. Два дощаника с полной оснасткой на сумму тысяча двести рублей – сухарей четыре пуда, десять фунтов мяса, две чети муки, пять фунтов пороха, два фунта свинца, бочонок дегтя, двести аршин холста, сто рубах и штанов, триста крестиков, двадцать образов Спасителя, Богородицы и Николы Угодника, триста рублей серебром. Филофей просил Гагарина написать воеводе Толбузину в Березов об оказании помощи Филофею и о том, чтобы воевода Толбузин простил все долги новокрещеным и на три года освободил их от ясака. Командиром охраны в пути Филофей просил губернатора отпустить ссыльного полковника Новицкого Григория, а также дать шесть служилых и четырех казаков. Кроме того, Филофей взял пять братьев из обители.
Летом 1712 года они поплыли по Оби в город Березов крестить остяков (хантов). Филофею было 62 года, его охраннику полковнику Новицкому 42 года. По дороге еще на Иртыше Филофей сделал остановки в Ялбинских, Уватских, Демьянских и Цингальских юртах. А возле села Самарово, где Иртыш впадает в Объ, Филофей ходил на языческие капища Белогорья. Потом останавливались на Ягур-яхе, Карымкаре и в Атлымских юртах. Филофей собирал остяков и просто объяснял им, почему бог один, кто такой Христос, зачем нужна вера православная и отчего дьяволу угодны идолы. Остяки не очень-то верили. Покреститься соглашались немногие, и лишь в нескольких селениях жители разрешили сжечь своих истуканов. Филофей не пытался принуждать инородцев. Останавливались они и в Певлоре. Филофей сидел у кострища, рядом на бревне стояла икона. Остяки сидели и стояли вокруг. Филофей говорил, что бог Христос делает души бессмертными, после смерти через много лет умершие снова оживают навсегда. Остяки во главе со своим князем Пантилой выгнали Филофея из Певлора. В лесу остяки нашли умершего год назад тело своего шамана. Привалившись к дереву, он вроде бы дремал. «Наши боги тоже умеют давать вторую жизнь. Уходи старик. Твоя вера нам не нужна». И они ушли. Шамана закопал хитрый русский мужик Ерофей, который сам же выкопал и посадил шамана к дереву (чтоб запугать остяков и диктовать свои условия).
Впереди была заброшенная Кода и Шеркальские юрты. На Малой Оби посетили Нарыкарские юрты. По Сосьве добрались до Березова. На обратном пути снова заехали в Певлор. Остяки покинули селение, потому что похороненный русским мужиком Ерофеем мертвый шаман вновь пришел в Певлор и сидит в землянке на краю селения, где он обычно камлал. «Пусть твой бог убьет шамана, тогда мы вернемся в свои дома», - требовал князь Пантила от Филофея. Узнав от остяков, что Ерофей за повторное погребение шамана требует навсегда от них место, где остяки ловят рыбу (за первое погребение Ерофей потребовал это место на один год), Филофей понял, что это дело рук Ерофея и сам вытащил из землянки тело шамана. «Похороните тело сами, как требует ваш обычай, возвращайтесь в дома». Филофей повел своих людей на судно. «Разве ты не будешь нас крестить?», - спросил князь Пантила. «Не буду. Вера поневоле не нужна ни тебе, ни богу».
Летом 1713 года Филофей вновь плыл по Оби к остякам в Певлор. Но первыми в Певлор прибыли бухарцы со своим товаром во главе с главным сибирским тожиром Касымом. Ходжа Касым рассуждал так: «Если обратить остяков в ислам, то губернатор не может лишить Касыма права торговать с единоверцами». Разложив на поляне перед селением товары (ножи с узорами, большие котлы, сковороды, зеркала, топоры, красивые ткани, сапоги с вышивкой, цветные рубахи, бисер, пишали, порох), Касым пояснял остякам, что берет меньшую цену, чем русские. Певлорский князь Пантила знал, что бухарцы никогда не обманывают в отличие от русских и не предлагают водку, их бог запрещал дурманить голову себе и другим. Касым торопился склонить инородцев к исламу, пока не прибыл Филофей. Он убеждал остяков: «Примите веру в Аллаха, и мои богатства станут вашими. Я торгую с теми, кто верит в моего бога». В других селениях бухарцы стояли по три-четыре дня, смущали остяков товарами, рассказывая остякам об Аллахе. Но остяки не соглашались на ислам. Они полагали, что нового бога надо принимать от того, кто изгнал старых богов, а старых богов изгнал Филофей. У Касыма теплилась надежда на Певлор, потому что князь Пантила не шел на поводу у Филофея, а сам старался понять, кто лучше – Аллах или Христос. К тому же в Певлоре к Касыму подходил Ахута - взъерошенный остяк в дырявой одежде и просил купить его дочь Хомани или взять в жены за выкуп. Касым видел, как сильно Ахуте хочется что-нибудь получить из товаров бухарцев. Чтоб поддержать алчность остяка и подтолкнуть остяков принять его веру, Касым набросил на плечи Хомани самый яркий халат и сказал: «Я не могу купить или взять в жены твою дочь, так как у нас с вами разные боги. Если бы твой народ принял Аллаха, я бы непременно взял твою дочь. А пока могу поблагодарить ее за красоту скромным подарком». Ахута склонял селян принять бога бухарцев, с которыми начнется хороший торг. Утром следующего дня полсотни жителей Певлора стояли на коленях на обрывках шкур и произносили шахаду. Только князь Пантила стоял поодаль и не мог убедить себя, что жители Певлора сделали правильный выбор. Касым сказал Ахуте, что Ахута в Певлоре будет имамом. Ахуте Касым подарил ружье и заверил, что возьмет в жены его дочь на обратном пути.
Дощаник Филофея подходил к берегу Певлора. На борту с владыкой плыли пятеро монахов, пятеро служилых и четверо казаков. Судно прошло долгий путь от Тобольска, и почти везде остяки выходили на реку на лодках-обласах, радостно кричали, сопровождали святителя к своим селениям. Миновал год без идолов, и теперь инородцы уже сами желали крещения. Но в Певлоре остяки их не встречали. Казаки, служилые и монахи спокойно шагали от дощаника к невысокому взгорью, как вдруг из травы выросли остяки – человек тридцать, все с копьями, луками и даже старинными ружьями. Первый выстрелил из пищали Ахута в Филофея, а дальше засвистели стрелы и загремели самопалы. Упали замертво казак со стрелой в груди и монах со стрелой в горле. Служилые ударили по остякам из ружей. «Не надо» - кричал Филофей, но пошатнулся, раненный стрелой в бедро. Новицкий, закрывая Филофея, был ранен. Упал еще монах со стрелой в спине. Русские стали отступать к берегу на дощаник. Остяки раненого Филофея связали и привязали к бревну. Филофей очнулся в холодном чуме из жердей и бересты. В чум зашел Пантила и объяснил Филофею, что он Пантила уже не князь в Певлоре, князь теперь Ахута, а живые русское уплыли на лодке, на берегу двое мертвых русских. Филофей читал «Отче наш», а Пантила говорил: «Ты прогнал наших богов, а своего не дал. На пустое место пришли бухарцы и Певлор принял их веру. Тебя сожгут в чуме, я не хочу этого, но ничего не могу изменить. Чум подожгли, а к селению бежали вооруженные ружьями и пистолетами казаки и служилые. Хотя русских было семь человек, а остяков три-четыре десятка, сразу было видно, что русские победят. Они пришли отбить владыку. Остяки кинулись врассыпную, женщины и дети побежали к лесу, а мужчины натягивали луки. Пантила кинулся к горящему чуму и вытащил Филофея. Ахута опрометью полетел к Оби, единым движением подхватил первую лодку и швырнул ее на воду и скрылся. «Не мстите им» - сумел прошептать обожженный Филофей. Он, как мог, прочитал отходную молитву над погибшими, двух монахов похоронили за околицей Певлора. Шестеро убитых остяков лежали в длинных свертках из бересты, над свертками рыдали женщины. «Ты будешь нас крестить?» - спросил Пантила у Филофея. «Нет, Пантила, не надо, пока плачут ваши женщины. Буду жив – вернусь следующим летом. Попробуем в третий раз», - ответил Филофей.
В Тобольске митрополит Иоанн поместил Филофея в покои архиерейского дома залечивать раны. Губернатор Гагарин пришел к Филофею, чтобы дознаться, кто в Певлоре напал на государевых людей и наказать их. Филофей не назвал, но губернатор дознался через служилых, которые были вместе с Филофеем в Певлоре. Гагарин отправил в далекий Певлор два дощаника со служилыми во главе с Емельяном, чтобы изловить мятежников и привезти на расправу. Дорога была трудной. Требовалось успеть вернуться в Тобольск до ледостава, чтобы не вмерзнуть и не пропасть. Поэтому плыли и ночами. Через три недели служилые Емельяна добрались до Певлора уставшие и злые. Они взяли десять первых попавшихся остяков, в том числе Пантилу и объявили их зачинщиками. В Тобольске остяков заковали в кандалы и посадили в губернаторскую тюрьму. Филофей с Новицким пришли к остякам в каземат и убедили их, что им лучше покреститься, в противном случае их изобьют и отправят в ссылку. На следующий день их покрестили и отвели в съезжую избу, предварительно их сводили в баню и дали новую одежду. Остяки вернулись домой в Певлор. Но уже весной березовский коментант Толбузин захолопил новокрещенных, сковал цепью и заставил под надзором служилых днем и ночью ловить и сушить рыбу (путина на Оби короткая). Остяки изнемогали.
Летом 1714 года Филофей, как обычно, двинулся по Оби. Команда у него была старая: полковник Новицкий, монахи Варнава и Герасим, казаки и служилые. В этот год Филофей хотел уйти до Обдорска, если все сложится удачно. Он хотел отыскать самоедов, самых упрямых язычников севера. Самоеды жили кочевьем, пасли оленей, почитали черных шаманов. По пути Филофей думал заглянуть в Певлор и навестить новокрещенов. Но едва дощаник Филофея коснулся берега, жители Певлора в страхе стали разбегаться. У рыбацкого балагана на околице Певлора от Ерофея они узнали, что остяки за последние три года запуганы и боятся всех. Новокрещенные остяки, что вернулись из Тобольска, комендантом Толбузиным в цепях увезены в Березов. Филофей с командой сразу поплыли в Березов. Через два дня пути по Оби Филофей увидел на дощанике шестерых скованных одной цепью остяков, в том числе Пантилу, они тянули невод-кошель. Служилые, охранявшие остяков в лодке, ударами столкнули остяков в воду. Для остяка упасть в воду означало утонуть. Команда Филофея вытащили за цепь остяков и тормошили, пока те не захрипят. Одного похоронили на берегу и водрузили крест. Сбили ошейники. Служилых с березовского дощаника связали. Остяков отпустили в Певлор, а Пантилу Филофей взял с собой в Березов. В разговоре с комендантом Березова Толбузиным Филофей пригрозил ему жалобой губернатору или государю (новокрещенных Толбузин должен освободить от ясака на три года и простить все долги). Дальше Филофей решил плыть не к самоедам в Обдорск, а к вогулам (манси) на Конду. «Я с вами пойду, старик», - сказал Пантила.
Пантила рассказывал Филофею о том, что еще до Ермака Кода была сильным остяцким княжеством на Оби и уступала лишь Сибирскому ханству с их Искером. Главный идол Коды – Палтыш-болван – стоял на мольбище у стен Кодского городка. После гибели атамана Ермака его чудотворную кольчугу натянули на Палтыш-болвана. Под русскими Кода стала служилой, кодские князья приняли веру Христову. Но после смерти князя Игичея княжить стала его вдова Анна Пуртеева. А она только словами говорила, что верит в крест, а сама, и дети ее, кланялись Палтыш-болвану и держали у себя шамана. Анна Пуртеева правила сорок лет и уже ее внук Митька распоясался при бабке – палил из пищали по крестам на храмах. Архиепископ Герасим не стерпел этого и пожаловался на нечестивцев царю Алексею Михайловичу. Бабку и внука отлучили от Коды и отправили в город Яренск, где они и умерли. Когда княгиню Анну увезли, в храмы вернулись священники, а остяки покинули Коду, убрались подальше и основали Певлор. Кодский городок превратился в Кодский монастырь. При игумене Кондинском монастырь изрядно раздобрел. При монастыре была мельница, маслобойня, коптильные сараи для рыбы, слюдяные мастерские и кузницы. Никто не думал, что обитель падет, но игумен внезапно ударился в раскол и сбежал из монастыря вместе с Авраамом Венгерским. Монахи разбрелись и Кодский монастырь обезлюдел.
Заброшенная Кодская обитель попалась на пути к вогулам. Дощаник Филофея поднялся по Оби до Самарского Яма, немного проплыл вверх по Иртышу и повернул в устье Конды, где были вогульские земли. До Балчар, деревни князя Сатыги, дощаник Филофея добрался за две недели. Филофей еще не бывал у вогулов. Он думал, что их селения ничем не отличаются от остяцких, но оказалось не так. Остяки жили в больших общих полуземлянках, а вогулы, подобно русским, строили избы для каждой семьи отдельно, но избы толпились по берегу Конды без улиц. Вогульские дома углами опирались на вкопанные короткие сваи, будто стояли на ножках, стены сложены из расколотых пополам бревен – их острия торчали во все стороны на разную длину, окна-щели были прорублены под свесом крыш – в окна выходил дым очагов, вместо дверей висели шкуры. Никто не вышел на берег, чтобы встретить дощаник. Все вогулы толпились вокруг дома князя Сатыги. Посреди двора на коленях стоял плачущий старик, а Сатыга прохаживался перед ним с ножом в руке. Сатыга отрезал старику ухо и собирался отрезать второе, но Филофей за алтын купил его и старика отпустили. Князь Сатыга наказал старика – слугу Медного Гуся (главного идола) за то, что старик не услышал Гуся или не понял. Старик носил жертвы Гусю от Сатыги, просил за Сатыгу о его сыновьях, но сыновья Сатыги умерли. К себе в дом Сатыга принял Филофея только после того, как получил подарки – красный кафтан, сапоги и шапку. Филофею важно было склонить Сатыгу в сторону Христа, чтоб Сатыга не сделал новых деревянных идолов, которых порубил из-за смерти сыновей. Филофей сочувствовал Сатыге: лишился продолжателей рода своего и почвы под ногами (не помогли не идолы, ни Медный Гусь, которых он кормил). Сатыга согласился сжечь Медного Гуся за обещание Филофея, что русский бог утешит, прогонит горе Сатыги и он не будет плакать по сыновьям. Зеленый от окиси Гусь был на верху старой ели, его сто лет назад посадили на молодую елку. Елка подняла Гуся, а Гусь прочно врос в дерево. Филофей не сомневался, что в Гусе сидит демон. Когда ель подожгли, налетел ветер из тайги и вокруг ели закрутился крылатый смерч из дыма, превращаясь в чудовищную птицу – Гуся, который сверкал злыми глазами-углями. Гусь гулко хлопнул крыльями и взмыл в воздух. Сатыга в досаде плюнул в сторону горящей ели и сказал: «Мы не сожгли Гуся, он улетел, он самый сильный бог». И Пантила видел, как вогульский бог бежал, он не думал, что таежный бог может отступить перед человеком. Это чудо взволновало Пантилу, он сказал Филофею: «Я найду для тебя священную рубаху Ермака, что надета на Полтыш-болвана».
Летом 1715 года губернатор Гагарин вновь снарядил судно для Филофея для крещения вогулов на Конду и Ваентур. С Филофеем была испытанная команда: два казака – Яшка и Лексей, четверо служилых во главе с десятником Кирьяном, отцы Варнава и Герасим, остяцкий князь Пантила и полковник Григорий Новицкий. Ваентурский князь-шаман Нахрач приготовил для гостей жилище – большой балаган из тонких и неровных бревен, покрытый пластушинами коры и дерна. Нахрач с ухмылкой сказал, что его боги предупредили о гостях. Вечером во дворе Нахрача сидели вогулы, пришедшие послушать русского шамана, среди них и князь Сатыга из Балчар. Рядом с Филофеем стоял Пантила, охваченный восторгом обретенной веры. Филофей отвечал на вопросы, но на многие вопросы ответил: «Не знаю» (где живет бог?, даст ли бог удачу на охоте?, вылечит ли бог жену?). Пантила переживал, что у Филофея нет ответов. Нахрач, торжествуя, ухмылялся: «Твой бог может все, но не всегда делает. А наши боги всегда идут исполнять наши просьбы, но не всегда могут. Дырявая лодка с веслом лучше, чем целая лодка без весел». Филофей ответил: «Нахрач, ты победил меня. Твои боги подчиняются тебе, ты могучий колдун. Тогда сожги своего идола (Палтыш-болвана) в Ермаковой кольчуге, ведь ты и без него можешь все. А мы после этого уйдем». Нахрач согласился: «Ладно, старик. Я притащу Палтыш-болвана с Ен-Пугола, и мы вместе его сожжем». Филофей объяснил Пантиле, что шаманство Нахрача помогает ему, как князю держать власть над вогулами. Эта власть обрушится, когда будет повержен его кумир – идол».
Вечером следующего дня Филофея с командой позвали на опушку ельника, где был приготовлен для сжигания идол. Нахрач бросил к ногам Филофея кольчугу, снятую с идола. Во время сжигания Филофей и Новицкий поняли, что сжигают подставного истукана. Вогулы не напуганы, а с любопытством смотрят на Филофея, хранительница Палтыш-болвана из Ен-Пугола – Айкони спокойно смотрит на огонь. Филофей этим вечером увидел митрополита Иоанна в облачении, в котором могли положить в гроб. Филофей понял, что митрополит умер и зовет его возвращаться в Тобольск. Они за ночь подготовились к возвращению и с рассветом отплыли в Тобольск. Перед отплытием Филофей подарил Нахрачу иконы и просил раздать людям по избам, чтобы привыкали. Нахрач торжествовал, что победил (обманул) русского шамана, тем более, что соперник умный и могучий, как и его бог. «Поговорим о твоем боге, когда ты снова приедешь к нам», - сказал он Филофею на прощание.
После смерти митрополита Иоанна Филофей жил не в тюменском монастыре, а в Тобольске в малой келье в Архиерейском доме. Филофей пригласил Ремезова опознать кольчугу, что привезли с Ваентура. Ремезов посмотрел и сказал: «Не она. Ермакова кольчуга бита в пять железных колец, рукава и подол медные, на груди орел золотой, а на крыльцах сзади – мишень, печать такая медная. А это простой работы рубаха, не княжеская. Обе кольчуги тепло Ермака хранят. Кто наденет их – словно духом Ермака облекается. Чудо человек творит, а не кольчуга. Кольчуга – железо, икона – доска, а торжествует божий дух. Истинную кольчугу не отдадут. Вторая кольчуга в степи захоронена».
Филофей второй раз стает митрополитом Тобольским и всея Сибири, но апостольскую службу не оставил. Однако, летом 1716 года на Конду не плавали, потому что Филофей с губернатором Гагариным ездили в Москву. У Филофея в Москве были дела в Монастырском приказе (Филофей боролся за то, чтобы сибирские храмы и обители были вписаны в Ружную книгу – табель церковных заведений, которые состоят на руге – государевом жаловании). Кроме того, он хотел исполнить просьбу Ремезова – «выбить» десять тысяч рублей на достройку кремля в Тобольске. Царь Петр в это время был в Саксонии на водах и государственными делами заправлял князь Меньшиков. Во время посещения дома Гагарина в Москве князем Меньшиковым, Филофею удалось «выбить» нужную сумму.
Из Певлора в Тобольск до ледостава добрался Пантила и пришел к Филофею: «Хочу на Конду, меня бог зовет. Я обещал, что дам богу Ермакову железную рубаху. Кондинский шаман Нахрач прячет рубаху на Ен-Пуголе (колдовском болоте), она надета на Палтыш-болвана. Зиму буду жить в Ваентуре и узнаю, где Ен-Пугол. Летом ты приплывешь, и я проведу тебя туда. Ты Палтыш-болвана сожжешь, я рубаху для бога возьму. Дай благое слово от тебя». Филофей благословил и отправил с ним Григория Новицкого. Филофей снарядил их не только иконами, но и припасами, ружьями, одеждой и подарками. Новицкий и Пантила прибыли в Ваентур в декабре. Пантила не скрывал от Нахрача своей цели – найти Палтыш-болвана с кольчугой. Он считал, что Палтыш-болван – остяцкий бог, а он Пантила – остяцкий князь и Нахрач (вогульский князь) не имеет права прятать от певлорского князя их идола в кольчуге. Но Нахрач смеялся над ним и не собирался показывать путь на Ен-Пугол – место, где прячут Палтыш-болвана. Всю зиму Пантила ходил по тайге, искал колдовское болото, но оно словно провалилось под землю. Он пытался идти по следам Нахрача на Ен-Пугол, но терял лыжню, хотя был таежником от рождения. До весны Пантила рыскал за Нахрачом, а потом понял, что путь к идолу покажет сторож идола – Айкони. Пантила сказал об этом Новицкому, который был все время на хозяйстве. Пантила знал, что Айкони добровольно не покажет путь и думал захватить Айкони. Айкони не захочет быть отправленной в Тобольск, где ее как поджигательницу мастерской Ремезова будут бить кнутом или казнят, и покажет путь на Ен-Пугол. Новицкий увидел Айкони, когда в июне ловил рыбу на Конде. Пантила ее поймал и связал. Айкони решила обмануть Пантилу, сказав, что покажет путь на Ен-Пугол, а сама сбежит.
Летом Филофей с командой (отец Варнава, дьяк Герасим, семь человек казаков и служилых) плыли по Конде, когда недалеко от Ваентура их дощаник сел на мель. Их увидели Пантила и Новицкий, которые плыли в обласе, на дне которого лежала связанная Айкони. Когда все перебрались в дощаник Филофея, Пантила сообщил, что он поймал Айкони и она знает путь к кольчуге Ермака. «Мы тебя не обидим, отпусти сердце», - тихо сказал Филофей Айкони. В это время все увидели, как к ним подплывают больше двадцати лодок Нахрача. Новицкий первый понял, что это Нахрач мчится отбивать хранительницу Ен-Пугола. Дощаник готовился принять последний бой. Их спасло появление двух больших насад – каждая по три пары распашных весел. Над гребцами стояли стрелки с ружьями. Внезапное нападение ошеломило вогулов. Обласы вогулов врассыпную устремились к дальнему повороту реки. На насадах были Ходжа Касым, Леонтий Ремезов. Они приплыли на Конду, чтобы найти Филофея и взять у него икону – образ святой Софии (на иконе был зашифрован план места, где в степях захоронена кольчуга Ермака). Леонтий сообщил Филофею, что его отец Семен Ремезов согласился сменять Ивана Демарина из джунгарского плена на Ермакову кольчугу, а Касым помог Ремезовым в поездке на Конду деньгами, нанял гребцов, купил насады (у Касыма был свой интерес на Конде – найти и убить Новицкого и Айкони). Филофей отдал Леонтию икону и наутро они распрощались.
Айкони показала брод через топи к Ен-Пуголу. Казаки заряжали ружья, надевали заплечные мешки. Первой шла Айкони, за ней раненый Новицкий, потом Пантила, два казака, далее Филофей, отец Варнава, дьяк Герасим, замыкали пять служилых и казаки. Топь выглядела лешачьей, матерой и дикой. Шли по жирной и вязкой воде, которая поднималась все выше. Филофей ощущал себя мошкой, что ползет по рылу чудовища, которое может смахнуть его лапой. Но здесь он яснее ощущал присутствие бога. Господь спасает человека даже в бездне, а подлинная Сибирь – воистину бездна. Айкони шла впереди и, примеривалась как бы ей убежать. По заметным только ей приметам она поняла, что Нахрач с вогулами прошел на Ен-Пугол полдня назад и устроил там засаду. В удобном ей месте Айкони ударила слегой Новицкого по ране и побежала. Двенадцать человек стояли посреди болота по пояс в трясине и смотрели на остров (Ен-Пугол – потаенное мольбище вогулов), до которого было меньше полверсты. Измученные переходом люди брели к кустам Ен-Пугола, надеясь на отдых.
Уже подходя к кустам, раздались крики и полетели стрелы. Это вогулы встретили их, защищая отход Нахрача, который на лошади поволок Палтыш-болвана в деревню к Сатыге ( Айкони ушла с Нахрачом). Но стрелы летали беспорядочно и вогулы бегали и прыгали беспорядочно. Пантила сказал, что это они напились отвара из мухоморов, который делает человека бесстрашным, но полоумным. Стрела попала в ногу Новицкого и без того раненного. Вогулов связали и утром с четырьмя служилыми отправили в деревню Ваентур. А восемь человек (Пантила, Филофей, Варнава, Герасим, Новицкий и три казака) пошли по следам Нахрача за кольчугой и идолом.
Путь по тайге был сущим мученьем. Они пробирались через бурелом. Один Пантила понимал, что они идут по следу Нахрача, который шел зигзагами, заворачивая в гиблые места, где спят демоны, чтобы разбудить их. Разозленные чудища набросятся на тех, кто движется вслед за Нахрачом. Пройдя день, на ночь они разожгли костер. Утром продолжили путь и вскоре Пантила заметил по следам, что Нахрач бросил идола и на лошади убегает один, а Айкони сама тащит идола. Они скоро догнали Айкони. Филофей отправил изнемогающего Новицкого и связанную Айкони на берег Конды. А сами пошли вслед Нахрачу, чтоб взять его. На обратном пути должны на берегу забрать Новицкого с Айкони, которую как и Нахрача надо доставить в Тобольск. Кольчуга была под одеждой Айкони (она просто желала хоть что-то сохранить от Палтыш-болвана). Пока они с Новицким шли к берегу Конды, Айкони придумала как убежать от Новицкого. Она сказала Новицкому, что на ней кольчуга Ермака и чтобы ее снять, Новицкий должен развязать ей руки. Ей удалось сбросить кольчугу, схватить одежду и убежать в тайгу.
Филофей с командой пробирались в деревню Балчары, где жил князь Сатыга. Тайга угнетала дух людей, не оставляло ощущение, что за ними наблюдают. «С молитвой идем», - негромко приказал Филофей. Вдруг один из казаков, охнув, рухнул куда-то вниз в ямину и его утянуло куда-то в недра, под завал. Отряд Филофея вышел на заброшенную русскую дорогу, проложенную вскоре после похода Ермака. Она протянулась по лесам от Верхотурья до Пелыма, а потом до Тюмени. Вытоптав полянку, они развели костер. Пантила принес в котелке воды из лужи, отец Варнава и дьяк Герасим насобирали валежника. Казак Лексей сказал: «Надо дымокур сварганить, недалеко видел трухлявину, пойдем, дьяче Герасим, со мной, одному не унести». Лексей и Герасим ушли. Пантила сообщил, что до Сатыги еще день по дороге топать. Варнава пошел помочь Лексею и Герасиму, но вскоре раздался его крик ужаса. На двух сосенках на высоте человеческого роста были нанизаны казак Лексей и дьяк Герасим. Стволы сосен проткнули людей насквозь и блестели потеками черной крови. Казалось, что сосны выросли мгновенно – выметнулись, точно выстрелили из-под земли, а потом вознесли мертвых над травой и зазеленели поверху. «Избави нас от лукавого» - положив крест на лоб и на грудь, пробормотал Филофей. А Пантила увидел бубен Нахрача, что валялся в траве.
Айкони пошла по следу русских, что преследовали Нахрача и нагнала их перед рассветом. Она уже знала, что трое из них погибли. У костра сидел Пантила, остальные спали. Она пошла в Болчары к дому Сатыги. Там она нашла Сатыгу и Нахрача и слышала их разговор. Нахрач убеждал Сатыгу дать ему самого сильного воина, чтобы тот помог Нахрачу убить русских, что идут сейчас по тайге в Болчары. Но четверо русских уже заходили в деревню. Сатыгу поразило, что эти люди прошли Ен-Пугол, тайгу и идут, не останавливаясь, хотя в них полетели стрелы. Он почувствовал силу старика, который, не призывая воинов, перетянул к своему богу лесных людей с Оби, с былой Коды и перебрался на непокорные вогульские реки. Сатыга повернулся к Нахрачу и вонзил ему нож под сердце. Айкони завизжала и, вытащив нож из груди Нахрача, убила Сатыгу. Утром Филофей отплывали в Тобольск, вогулы дали им старую лодку. По пути им нужно было забрать Новицкого, где его бросила Айкони. Вогулы отдали им связанную и избитую Айкони только потому, что Пантила сказал, что ее казнят в Тобольске. Они отправили с ними двух вогулов, чтобы те дождались казни Айкони.
Новицкий в это время вышел на берег Конды. Раны его гноились, ноги заплетались, сознание мутилось. Поверх драного камзола на нем была кольчуга. Он шел, спотыкаясь, и бормотал: «Аконя, я зараз пыду з тобою навики в дрэмучу гушавину». Он хотел спасти Айкони от казни в Тобольске, уйдя с ней в тайгу. Ее надо отнять у Филофея, она перетянула его от Христа к лесным демонам. Лодка Филофея Конде двигалась навстречу Новицкому. Но к полудню выяснилось, что она протекает. Все вышли на берег. Айкони лежала на берегу, связанная по рукам и ногам. На них вышел Новицкий. Он подошел к Филофею, отдал ему свой крест и сказал, что уходит на лодке с Айкони. Казак Емельян завязал бой с Новицким на саблях и был убит. Разрубив путы Айкони и, бросив ее в лодку, Новицкий мощно стал грести. Лицо Новицкого было заляпано высохшей пеной, кольчуга словно приросла к телу. Айкони боялась Новицкого, она раскачала лодку и перевернула ее, вынырнула и поплыла к берегу. Новицкий тоже вынырнул, бешено захрипел, и погрузился с головой. На его плечах висела кольчуга, которая когда-то уже утянула Ермака в пучину.
В Тобольске Филофей сообщил Ремезову, что весной спустится по Енисею до Туруханска, поклонится мощам Василия Мангазейского. Потом поднимется обратно в Енисейск и двинется в Иркутск, а потом на Байкал. Ремезов просил взять его с собой. Филофей засмеялся: « Я старик, а ты еще старикастее меня. Я не чаю в Тобольск вернуться, упокоюсь, пожалуй, в пути. Давай лучше попрощаемся от души».