Какова его цель, капитана карательного отряда? Сожженные села, виселицы, груды трупов, разорение и смерть. Это называется службой. «Служба идет, как всегда», — записывает он в дневнике. Произведя за день очередное количество казней и экзекуций, он располагается в своем штабе: «При свечах хорошо мечтать. Не возбуждает ли теплый свет свечей арийский дух?»

Он мечтает о своей жене Ингеляйн: «Что сейчас делает кошечка? Может быть слушает радио или пишет мне письмо… Мы так понимаем друг друга. Почти невозможно себе представить всю идеальную гармонию наших отношений... Я дам своим детям правильное воспитание!»

Страшноватые детки, которые вырастут в папашу...

Отмыв свои руки от крови, которая налипла на них за день, он по вечерам философствует с приятелем Ботмером: «Главной темой был Фауст: Вилли слушал, а я рассказывал. Я теперь буду почаще устраивать подобные дискуссии. Диалог возбуждает мысль, он многое дает».

Он слушает вагнеровскую музыку и... вешает. «Мы повесили 25 бандитов. Как устрашающий пример другим, они качаются на ветру уже двадцать четыре часа. Запугает ли это кого-либо? Хотя народ здесь очень упорный — пусть они страшатся нас больше, чем других».

«Германец — извечный враг славянина!» — записывает он всеми словами. «Идея вечного мира — это только мечта и, как говорит Мольтке, даже некрасивая теперь...»

Любитель «красивого», капитан Гофман со своими портативными виселицами и батальоном палачей двигается дальше в Россию. На фронте нехватает пушечного мяса, и полицейских везут под Ленинград заменять выбитую пехоту. Пока еще нет боев, и капитан Гофман снова становится мечтателем: «Сиверская — прекрасное место. Красивая, как немецкий курорт. Многочисленные службы находятся в деревянных домиках и расположены в очаровательной местности. Все так красиво, что я хотел бы поселиться здесь со своей Ингеляйн...»

Полицейский палач уже выбрал себе имение на русской земле. Но тут же он спохватывается: «Однако сейчас война! Сегодня нас снова посылают вперед, на Вырицу, в качестве пехоты. Теперь мы значит снова являемся «венцом всех видов оружия!»

Теперь капитан Гофман со своей шатией сидит в окопах. Ему уже не до философии. Он уже не записывает афоризмы вроде таких: «Лучшим товарищем мужчины является подруга», или: «Книга лишь тогда имеет цену, если в ней находишь собственные мысли». Он лежит в болоте: «Тяжелые снаряды так и свистят вокруг. Спать из-за комаров невозможно. В течение восьми дней получаем только хлеб... Лежать в грязи, не имея возможности поднять голову! Русские стреляют очень метко. Постепенно охватывает полное безразличие. Будь, что будет. Положение дерьмовое...» «Осколки дробят деревья. Стальной град осыпает нас. Нас сменяют. 84-й батальон больше не существует».

Первого июля новое формирование, где находится капитан Гофман, переходит в Саблино. «Это должно стать нашей основной или исходной позицией на зиму (!)». Фашисты выгоняют из домов гражданское население. «Теперь у нас крыша над головой и вши в рубахе». «Перед нами лежат русские с сумасшедшим количеством вооружения. Целый день идет перепалка. Все зарываются в землю. Выглядит это почти так же, как позиционная борьба во время первой мировой войны».

Какие изменения произошли с лютым эсэсовцем! Он уже не записывает свои пышные рассуждения о нордической расе, о расе господ, о скорой победе. Он даже начинает от бессильной злобы дико ругаться: «Они имеют все же видимо-невидимо вооружения и боеприпасов здесь в Ленинграде».

«Моя рота насчитывает еще 37 человек. Русские не приходили еще в окопы. Приди они только...» Тут многоточие, поставленное фашистом, говорит само за себя. Это не расправа с беззащитными селами, не карательные легкие успехи! Тут матерый немецкий зверь почувствовал смертельную опасность.

«Сегодня опять шумно по всему фронту. Проклятая русская банда. Снова убиты двое: Куллиг и Шольц. Раац тяжело ранен. Лейтенанту Лютгарду попало в голову. Снайперы сидят в убежищах. Винтовки у них с оптическим прицелом. Невозможно высунуть голову из-за прикрытия. Если бы русские знали, как нас мало».

Эсэсовец, толсторожий, философствующий, нахальный, почти воет, его записи становятся все короче и мрачнее: «Паек такой скудный. Мяса теперь почти нет и, несмотря на это, ежедневно только пять часов сна, остальное заполнено боем и работой».

«На фронте слишком спокойно. Не назревают ли большие события под покровом этой тишины?..»

«22 июля. Вот и наступили события. Слева от нас русские хотят прорвать фронт, и это им в настоящее время удается. Сильные бои продолжаются».

Полицейский капитан выдохся. Не жить ему, палачу, в «красивой местности — Сиверской» со своей «кошечкой». Хватит! Возмездие приближается с каждым часом! Лихорадочно записывает он последние строки в свой дневник: «Русские летчики сбрасывают на нас бомбы. Стреляют из пушек. Воздушная война страшной силы. Адский шум, всюду трещит и гремит. Невозможно разговаривать. Мы цепляемся за землю, ибо воздушная волна почти выбрасывает нас из щелей. Страшное завывание моторов, когда летчики пикируют на нас...».

Здесь кончается дневник фашиста, здесь кончает немецкого захватчика русская пуля. «Главный ротный вождь» капитан Гофман со всеми своими орденами и знаками отличия валяется в грязи, с разбитым черепом.

Есть на свете правда! Свою злобную душу, закоренелую в преступлениях, он выложил всему свету в цинических записях сентиментального палача. «Извечный враг славянства», уничтожавший мирных русских людей и философствовавший над их трупами, сам мертв, как собака.

Ему было тридцать лет. Он родился во Франкфурте-на-Одере, этот пруссак. Сколько еще палачей дал этот город? Они все одинаковы. Это страшное поколение выбрало себе разбойничью дорогу в жизни, оно стало послушными рабами Гитлера, оно провозгласило свою людоедскую заповедь истребления всего живущего. Все это поколение убийц, палачей, «господ» — озверевших хищников, прикрывающихся дискуссиями о Фаусте и музыкой Вагнера, — надо истребить без остатка.

С Гофманом кончено! Но остались его фашистские друзья, подобные кровавому капитану. Враг силен и настойчив в достижении своей цели. Но он просчитается еще раз. Капитан Гофман за несколько дней перед тем, как получил пулю, записал: «На юге всеохватывающий удар, его никогда остановить не удастся...». Врешь, немец! Будет остановлен натиск немецкой орды, захлебнутся немцы в своей же крови, взвоют, как взвыли зимой под Москвой и Ленинградом! // Николай Тихонов. ЛЕНИНГРАД.