Я в медпункте с утра прибиралась, окна нараспашку открыла, чтоб запахом праздника и мой казенный дом пропитался. Думаю, отработаю до обеда, да и пойду молодых поздравлять. И тут дверь моя скрипнула так жалобно, будто не открыли ее, а ранили. На пороге стояла Галина Николаевна, мать Игоря
Знаете, дорогие мои, есть женщины-кремень, а есть - скалы. Галина из последних была. Вдова, сына одна поднимала, хозяйство на ней железной хваткой держалось. Никогда слезы ее никто не видел, никогда жалобы не слышал. А тут стоит - и не она. Платок на голове сбился, лицо серое, как осеннее небо перед дождем, а глаза… глаза такие, будто в них не жизнь, а выжженная земля. Смотрит на меня и молчит, только губы дрожат.
- Галя? Что стряслось? Игорю плохо? - кинулась я к ней, уже нашатырь в уме прикидывая.
Она головой мотнула, да так медленно, словно шея у нее чугунная. А потом выдохнула одно только слово, тихое, как шелест сухих листьев:
- Отменяй.
Я аж замерла.
- Что отменяй, Галечка? Давление подскочило? Сейчас таблеточку…
- Свадьбу, Семёновна, - прошептала она, и в этом шепоте было столько горя, что у меня у самой сердце в пятки ушло. - Свадьбу отменяй. Нельзя им.
Я ее под руку взяла, а рука ледяная, будто неживая. Усадила на кушетку, застеленную казенной клеенкой, налила в граненый стакан воды из графина.
- Да ты что удумала, Галина? Утро свадебное! Люди столы накрыли, невеста поди уж в фате перед зеркалом крутится. Перенервничала ты, мать. Сейчас валерьяночки накапаю, все и пройдет.
Она стакан взяла, а пальцы так трясутся, что вода выплескивается. Сделала глоток, и вдруг как зарыдает - не по-бабьи, в голос, а тихо, страшно, всем телом содрогаясь. Без слез. Просто сухие, рваные всхлипы.
- Нельзя им, Семёновна… Грех это… смертный грех…
Смотрю я на нее, и холодок по спине у меня пробегает. Понимаю, что дело не в нервах. Тут беда, да такая, что и представить боязно. Я села рядом, руку ей на плечо положила и молчу. Иногда, знаете, молчание лечит лучше всяких слов. Оно как компресс на рану - не исцелит, но боль немного утишит.
Минут десять мы так сидели. Только ходики на стене тикали да сердце Галино колотилось - я его, кажется, через всю комнату слышала.
- Рассказывай, - говорю тихо. - Что за грех такой, что жизнь детям ломать готовa?
Она подняла на меня глаза, а в них - бездна.
- Поля… - начала она и запнулась. - Полина… она Игорю не чужая.
У меня все внутри оборвалось.
- Как это - не чужая? Все село знает, что Полина - дочка Митрия да Веры из крайнего дома. А ты вдова уж двадцать лет как. Что ты городишь, Галя?
- Митрий ей не отец, Семёновна. Отчим он ей. Человек он золотой, дай бог каждому такого. Всё ей простил, женился, девочку как родную принял, фамилию свою дал. А отец у нее… отец у нее - мой покойный муж. Егор мой.
Я смотрела на нее и не могла слова вымолвить. Воздух в комнате стал густым, тяжелым, дышать нечем. Ходики будто громче затикали, отсчитывая секунды до катастрофы.
- Как… как же так, Галя?
- А вот так, - горько усмехнулась она. - По молодости, по глупости… Вера тогда только в деревню приехала, девчонка совсем, зеленая. А муж мой, Егор, он видный был, красивый… Закрутилось у них на сенокосе. Недолго, с месяц всего. А потом он опомнился, ко мне вернулся. Прощения просил, в ногах валялся. Я простила. Дура была молодая, любила так, что дышать без него не могла.
А Вера вскоре и поняла, что в положении. Испугалась, а тут Митрий подвернулся, он в нее без памяти влюблен был. Все ей простил, женился, девочку как родную принял. А мы с Егором поклялись друг другу молчать. И молчали. Всю жизнь молчали. Я думала, похоронила эту тайну вместе с ним…
Она замолчала, переводя дух.
- А они выросли… Игорь и Полина. И полюбили друг друга. Я как увидела, как он на нее смотрит, - у меня земля из-под ног ушла. Я Вере говорю: «Нельзя, Вера! Расскажи ей все!». А она в слезы: «Не могу! Я ей всю жизнь сломаю! Она Митрия отцом считает, любит его! Да и что такого? Кровь-то разная, у Полины мать - я, у Игоря - ты. Не грех это». Уговаривала меня, уговаривала… И я… я поддалась. Думала, может, и правда, обойдется. Господь милостив. Смотрела на них, счастливых, и молилась, чтоб пронесло. Сердце кровью обливалось, а я молчала. Думала, счастье их дороже моей правды…
Она снова зашлась в сухом, душащем кашле, похожем на рыдания.
- А вчера ночью сон мне приснился. Будто муж мой покойный, Егор, стоит у калитки и на меня смотрит. А взгляд у него - строгий, осуждающий. И говорит: «Что ж ты, Галина, делаешь? Какой грех на душу берешь?». Я проснулась в холодном поту. И поняла… поняла, что не могу. Не могу им позволить. Это же брат и сестра, Семёновна! По отцу - одна кровь! Пусть проклянут меня, пусть ненавидят всю жизнь, но на этот грех я их не пущу. Лучше сейчас убить, чем потом всю жизнь им в аду гореть.
Она вцепилась в мою руку своими огрубевшими пальцами, и в хватке этой было отчаяние утопающего.
- Что делать, Семёновна? Что делать-то, милая? Пойди ты к ним… У меня сил нет. Я им в глаза посмотреть не смогу. Скажи, что свадьбы не будет. Придумай что-нибудь… Скажи, я умерла… что угодно… только останови их.
Я поднялась. Ноги ватные, в ушах гул. Взяла свою старенькую фельдшерскую сумку, хотя знала, что ни одно лекарство тут не поможет. Тут душу лечить надо, а таких лекарств еще не придумали.
Шла я по деревенской улице, залитой солнцем, а мне казалось, что я бреду по темному, холодному коридору. Из-за заборов доносился смех, пахло праздником, где-то вдалеке уже заиграла гармонь. А я несла в себе страшную, черную весть, которая должна была это солнце погасить.
Подошла к дому Веры. Ворота нараспашку, во дворе уже люди собираются, суетятся. Увидели меня, заулыбались:
- Семёновна, на свадьбу! Проходи, дорогая!
Я молча прошла в сени. В доме пахло ладаном и почему-то валерьянкой - видно, Вера все же чувствовала беду, чуяло материнское сердце. В большой комнате, у зеркала, стояла Полина.
Господи, какая же она была красивая! Платье белое, как первый снег, легкое, воздушное. Волосы убраны в высокую прическу, и на них - тонкая, расшитая мелким бисером фата. Она увидела меня в зеркале, обернулась, и лицо ее озарилось такой счастливой, такой чистой улыбкой, что у меня сердце сжалось, как от удара.
- Валентина Семёновна! Здравствуйте! Вы поглядите, - закружилась она на месте, и подол платья взлетел, как крылья бабочки. - Нравится? Игорь сказал, я в нем как принцесса.
За ее спиной стояла Вера, мать. Она смотрела на меня, и в глазах ее плескался животный страх. Она все поняла без слов. Она увидела за моей спиной тень Галины.
А Полина все кружилась, счастливая, невинная, за пять минут до того, как ее мир рухнет в пропасть.
Я не смогла. Язык не повернулся. Я просто подошла к Вере, взяла ее за руку и сказала тихо:
- Пойдем. Поговорить надо.
Мы вышли на крыльцо. Я не стала ничего объяснять. Я просто сказала:
- Галя была у меня. Она все рассказала.
Вера качнулась, схватилась за перила. Лицо ее стало белым, как стена. Она ничего не ответила, только смотрела на меня с мольбой, будто я могла повернуть время вспять.
А потом из комнаты донесся недоуменный голосок Полины:
- Мам? Валентина Семёновна? Что случилось?
В этот момент к воротам подъехала машина, украшенная лентами. Приехал жених. Игорь. Он вышел из машины, красивый, в новом костюме, с букетом в руках. Увидел меня с матерью на крыльце, и улыбка сползла с его лица.
И все замерло. Музыка оборвалась. Смех стих. Деревня, затаив дыхание, ждала.
Что было потом - вспоминать тяжело. Был не крик, нет. Было что-то страшнее. Была тишина. Та самая, что бывает после взрыва. Вера, шатаясь, зашла в дом. Игорь так и остался стоять у калитки с букетом, ничего не понимая. А через минуту дверь снова открылась.
На пороге стояла Полина. Уже без фаты. Она держала ее в руке, скомкав, как ненужную тряпку. Лицо у нее было пустое. Не злое, не заплаканное - пустое. Будто из него вынули душу. Она посмотрела на Игоря, потом на меня, на затихших гостей.
А потом медленно, очень медленно, разорвала фату пополам.
Больше никто не сказал ни слова. Гости стали расходиться. Тихо, опустив глаза, будто с похорон. Игорь так и стоял, пока кто-то не взял его за плечо и не увел прочь.
С тех пор в Заречье стало тише. Игорь в тот же день уехал из деревни. Говорят, на Север. Больше его здесь никто не видел. Галина за год сгорела от рака, тихо, молча. Вера живет, но будто тень от себя прежней осталась.
А Полина… Полина так и не вышла замуж. Она живет с матерью, работает на почте. Красота ее поблекла, потухла, как свеча на ветру. И улыбки ее больше никто никогда не видел. Иногда я встречаю ее на улице, она здоровается, но в глаза не смотрит. Взгляд у нее, знаете, как у человека, который заглянул в такую пропасть, из которой уже не возвращаются.
И вот сижу я иногда вечерами, смотрю на герань на своем подоконнике и думаю: что же страшнее, дорогие мои? Правда, которая убивает наповал, или ложь, которая дает прожить жизнь в счастливом неведении?
Автор: Валентина Семёновна. Записки сельского фельдшера