Ходила она всегда с прямой спиной, подбородок кверху, будто не по грязи нашей деревенской ступала, а по паркету дворцовому.

И ни с кем особо не дружила, так, кивнет через плечо - и вся беседа.
А тут стоит на пороге моего медпункта. Сама не своя. Спина вроде и прямая по привычке, а в глазах - такая тоска затравленная. Платок свой цветастый на самые брови натянула, будто спрятаться хотела. Помялась, порог переступить не решается.
- Проходи, Никитична, - говорю ей ласково. - Чего в сенях стужу разводить? Вижу, не за аспирином пожаловала.
Она вошла, на табуреточку у печки присела, руки на колени сложила. Руки-то у нее всегда холеные были, а тут смотрю - кожа сухая, в трещинках, пальцы дрожат мелко-мелко. Молчит. А я и не тороплю. Налила ей чаю своего, с мятой да с липовым цветом. Поставила перед ней на стол.
- Пей, - говорю. - Душу согреешь.
Она чашку взяла, а в глазах у нее слезы заблестели. Не покатились, нет, гордость не пустила, а так и стояли, как вода в колодце.
- Совсем одна я, Семёновна, - выдохнула она наконец, и голос у нее был чужой, надтреснутый. - Сил моих нет. Руку вот давеча подвернула, не сломала, слава богу, но ноет, чертовка, ни дров принести, ни воды. А спину ломит так, что ни вздохнуть, ни охнуть.
И потекла ее жалоба, как ручеек весенний, мутный да горький. А я сижу, слушаю, киваю, а сама не ее нынешнюю беду вижу, а то, что пять лет назад было. Вспоминаю, как в доме у нее, самом справном на всю деревню, смех звучал. Сын ее единственный, Игорь, красавец да работник, невесту себе привел. Леночку.
Девочка была - тихий ангел. Игорь ее из города привез. Глаза - ясные, доверчивые. Волосы русые в косу толстенную заплетены. Руки к любой работе привычные, хоть и тоненькие. За что уж она Игорю приглянулась - понятно. А вот почему Тамаре не угодила - этого никто в селе понять не мог.
А не угодила, и всё тут. С самого первого дня Никитична ее есть поедом стала. Не так сидит, не так глядит. Борщ у нее, вишь ты, недостаточно красный, а полы недостаточно чисто вымыты. Компот сварит - «сахару перевела, транжира». Огород прополет - «всю крапиву для щей выдернула, безрукая».
Игорь поначалу заступался, а потом сник. Он ведь маменькин сынок был, всю жизнь под ее крылом. Метался между ними, как осиновый лист на ветру. А Леночка молчала. Только худела и бледнела с каждым днем. Я ее как-то встретила у колодца, смотрю - а у нее глаза на мокром месте.
- Что ж ты, дочка, - спрашиваю, - терпишь?
А она мне улыбнулась так горько:
- А куда ж мне деваться, теть Валь? Люблю я его. Может, привыкнет она ко мне, смилуется…
Не смиловалась. Последней каплей стала старая вышитая скатерть, которую еще мать Тамары делала. Леночка ее постирала неосторожно, и полинял узор немного. Ох, что тогда было… Крику стояло на всю улицу.
В ту же ночь Лена и ушла. Тихо, по-английски. Игорь наутро как с цепи сорвался, искал ее, а потом пришел к матери, глаза сухие, страшные.
- Это ты, мама, - сказал он только. - Ты счастье мое сгубила.
И тоже уехал. По слухам, нашел-таки свою Леночку в городе, поженились они, дочка у них родилась. А к матери - ни ногой. Ни весточки, ни звонка. Словно отрезало.
Тамара поначалу хорохорилась. «И слава богу, - говорила соседкам. - Не нужна мне такая сноха, да и сын, видно, не сын, раз променял мать на юбку». А сама враз постарела, осунулась. В доме своем идеальном, чистом, как операционная, осталась одна-одинешенька. И вот, сидит теперь передо мной, и вся гордость ее, вся стать генеральская, слетела, как шелуха с луковицы. Осталась только старая, больная, одинокая женщина. Бумеранг-то, он ведь не со зла летит, он просто по кругу ходит и возвращается туда, откуда его запустили.
- И никому-то я не нужна, Семёновна, - шепчет она, а по щеке ползет первая, скупая слеза. - Хоть в петлю лезь.
- Грех такое говорить, Никитична, - отвечаю ей строго, а саму жалость душит. - Жизнь дана, чтобы жить, а не чтобы в петлю. Давай-ка я тебе укол сделаю, спину отпустит. А там видно будет.
Сделала укол, растерла ей спину мазью пахучей. Она вроде и ожила немного, плечи расправила.
- Спасибо тебе, Семёновна, - говорит. - Не чаяла я от кого-то доброты дождаться.
Ушла она, а у меня на сердце камень. Лечить-то я лечу, но есть болезни, от которых нет ни таблеток, ни уколов. Болезнь эта одиночеством зовется. И лечится она только другим человеком.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ (нажмите чтобы открыть)