Благодаря массовой культуре в последние годы успел сложиться шаблон, что типичная русская девушка девятнадцатого века — кисейная барышня, которая только сидит, да вздыхает, да маменьку с папенькой слушается. А ведь всю вторую половину двадцатого века русские девицы — точнее, российские студентки — наводили шороху и на родине, и за границей, так что их не знали, как угомонить!

«За мной придут тысячи»

Надежда Суслова, первая русская женщина-врач, будучи ещё просто девицей, добилась разрешения посещать лекции в Медико-хирургической академии в Санкт-Петербурге. На свои занятия её допустили, конечно, только самые прогрессивные профессора, чьи имена сейчас вписаны (совсем по другой причине) в историю российской медицины: Иван Сеченов, Сергей Боткин и Венцеслав Груббер. Именно этот прецендент заставил министерство просвещения России в 1863 году, разрабатывая единый Университетский устав, к вопросам, разосланных по учебным заведениям империи, добавить и вопрос про женщин: допустимо ли разрешать им посещать лекции и сдавать экзамены?

Положительно ответили только два университета — Харьковские и Киевский. Санкт-Петербургский и Казанский указали, что не будет вреда, если женщины станут вольнослушательницами, то есть будут посещать занятия без экзаменовки и получения диплома, а Московский и Дерптский высказались категорически против совмещения женщин и высшего образования. Мнение последних победило, и, после принятия единого устава, Сусловой и другим девушка посещать лекции воспрещалось.

Надежда не растерялась и поехала поступать в Цюрихский университет. Залы этого почтенного заведения до того студенток не видали, но Суслова вооружилась опубликованной научной работой (эксперименты по электрическому раздражению человеческой кожи), справкой о прослушанных курсах, готовностью сдавать экзамены для продолжения обучения и парой колких слов — они пригодились, чтобы высмеять трусость консерваторов, которые боятся соревноваться с какой-то там глупой женщиной на равных.

Приняв во внимание уже начатое обучение и хорошее знание предметов, комиссия зачислила Суслову в университет, не забыв объявить, что делает это ради исключения: чтобы было видно, будто это женщина не может нормально учиться и сдавать экзамены, а не мужчины боятся дать женщине попытаться. Суслова в дневнике записала: наивные, мол, они ещё не знают, что за мной придут тысячи. И за ней пришли тысячи. Швейцария застонала от русских студенток.

Курят, пропагандируют нигилизм, отнимают места у наших ребят

Надо сказать, Суслова не с бухты-барахты выбрала именно Цюрихский университет. Двадцать годами ранее его посещали две девушки-вольнослушательницы, так что хоть немного, а дорожка была проторена. Боясь, что профессора опомнятся, уже к концу года Суслова подготовилась к экзаменам на докторскую степень и сдала их блестяще. Это вдохновило сначала десятки, а потом и сотни русских девушек. По всей стране слышались родительские стоны и дочерние уговоры: девушки хотели в Швейцарию.

Среди определённой части российской интеллигенции уже в моде было давать частным порядком своим дочерям образование, так что вопрос стоял не в том, что родители не готовы были видеть девушек студентками. Не боялись они и за нравственность: были уверена, что «наши девушки себя держать умеют» и толпой всегда отобьются. Боялись совсем другого. Русская диаспора Швейцарии в то время была рассадником радикальных политических идей. Родители боялись увидеть своих дочерей завербованными в революционерки.

Тем не менее, всё та же надежда на девический коллектив, где друг за дружкой авось приглядят, давала возможность подружкам убеждать свои семьи отпускать их вместе в далёкий Цюрих. Многие девушки вырывались за границу, выйдя замуж за единомышленника и выбравшись, таким образом, из-под родительской власти.

В шестидесятые-семидесятые годы девятнадцатого века столица Швейцарии была просто переполнена русскими студентками, и это вызывало негодование местного населения (и не только). Дело в том, что русские девушки готовились ко вступительным экзаменам отчаянно, как к бою; уже прошедшие натаскивали новеньких; каждая могла ночью выложить ответ на любой вопрос по нужным предметам и даже немного зайти на предметы, который только предстояло обучать. Обойти девиц из России на вступительных было очень сложно: они занимали все первые места, вытесняя из списка прошедших огромное количество местных парней-абитуриентов.

Не пугала девушек дороговизна жизни в Цюрихе и невозможность семей обеспечить им за границей комфортную жизнь. Девицы действительно держались вместе, знакомые прежде или нет. Они жили общиной, у которой была своя библиотека (чтобы каждой новой не приходилось разоряться на книги и учебники), своя общая столовая (вскладчину питаться получалось дешевле), касса взаимопомощи.

Девушки из России оказались невероятно высоко организованы, многие приучились переносить лишения в суровых условиях девичьих институтов (так назывались школы-интернаты), где главным условием воспитания администрация рассматривала строгость и нехватку буквально всего: сна, тепла и еды. Заболевших девушек лечили старшекурсницы — многие учились именно на медицинском, таким образом траты на врачей были исключены.

Мало того, что русские студентки держались друг друга и занимали множество мест — они действительно набирались самых радикальных политических идей. Многие были анархистками, нигилистками, социалистками. Разделяя взгляд феминисток уже нашего времени, что «личное — это политическое», они демонстративно курили (это считалось запретным для женщины удовольствием), коротко обрезали волосы, так же демонстративно отказывались от «милого» образа, нарочно выбирая тёмные цвета и вызывающие скромные, деловитые фасоны одежды (сейчас даже трудно представить, но в те времена в Британии даже пытались через суд признавать женщин сумасшедшими из-за того, что они не следуют моде на турнюры, а носят «свисающую» прямую юбку).

Толпа девиц в мрачных костюмах, с воинственным выражением непривычно-славянских лиц, с сигарками в зубах, выкрикивающая на улицах что-то о толстосумах, серьёзно пугала обывателя, и в 1873 году городская администрация официально запретила русским девушкам учиться в Цюрихе. В результате «русская зараза» разлетелась по другим городам Европы. После прогрессивности Швейцарии многие другие университеты не захотели отставать, и русские студентки находили, куда пристроиться или студенткой, или хотя бы лаборанткой.

В конце девятнадцатого века русские студентки в западных странах составляли 75% от всех женщин-иностранок. Девушки также составляли большую часть от русских студентов за границей вообще.

Бестужевки-бесстыжевки

После того, как ряд получивших образование за границей студенток там же и стали работать — показывая блестящие научные результаты, которые доставались другим державам — Россия опомнилась и решила перекрыть утечку мозгов, дав возможность россиянкам получить высшее образование на родине. В Санкт-Петербурге были открыты Бестужевские курсы, благо сильно стараться министерству образования для этого не пришлось — достаточно было дать свет давно подготовленному прогрессистами проекту. Среди преподавателей, которые сами вызвались обучать женщин, были Дмитрий Менделеев, Иван Сеченов, Инокентий Анненский, Лев Щерба и другие светила. Курсы в народе называли по учредителю, Бестужеву-Рюмину, потому и бестужевские.

Сами курсы были платные, а многие из студенток — бедные. Поступали из глухой провинции, поступали правдами и неправдами. Известен исторический анекдот: когда в обычном порядке осматривали петербургских проституток у врача, обнаружили сразу несколько десятков девствениц, евреек из провинции. Поскольку сохранять девственность в борделе не воспрещалось, их «жёлтых билетов» не лишили. На самом деле эти девушки записались проститутками только потому, что евреек другого занятия в столицу не допускали. Вся эта рать провинциалок с горящими глазами завела нехорошую привычку падать в голодные обмороки, и администрации курсов пришлось изыскать возможность столовую, где можно было пообедать буквально за 15 копеек.

Очень скоро пошли шутки про бестужевок-бестыжевок; девушек-курсисток звали отчаянными. Дело вовсе не в половой разнузданности; напротив, самые отчаянные из курсисток массово презирали половую невоздержанность и всякие любови, как отвлекающие настоящую анархистку или нигилистку от высоких целей (при учёбе в Европе Ковалевской сильно доставалось от подруг за то, что муж у неё был, в отличие от многих остальных, совершенно нефиктивный и она с ним жила). Причина была всё та же: необыкновенная идеологическая радикальность, от простого отстаивания равенства мужчин и женщин с соответствующим демонстративным поведением до участия в террористических кружках. Самыми радикальными были представительницы окраин: польки и еврейки.

Правительство в какой-то момент даже решило, что лучше больше учёных с российскими именами, работающих на Запад, чем толпа террористок в России, и пыталось прикрыть курсы, но потом передумало и сильно устрожило правила их посещения, вплоть до того, что студенткам запрещалось вне лекций общаться друг с другом под угрозой исключения, а на лекциях ко всем разговорам прислушивалась специальная мадам-инспектриса. Нарочно подняли плату за обучение, думая отсечь этим радикальных провинциалок; в ответ городская дума стала выплачивать двенадцать стипендий ежегодно самым талантливым и бедным студенткам. В 1910 году совет профессоров выделил деньги на 50 стипендий. Их назвали именем Льва Толстого, что весьма курьёзно, поскольку писатель был большой, как говорили тогда, «женофоб» и женского образования не одобрял. Хотели ли его потроллить или просто забыли спросить мнения, останется тайной на века.

Поколение бесстыжих бестужевок и нигилисток, уехавших учиться за границу, дало науке и политике такие имена, как Софья Ковалевская, Надежда Суслова, Мария Кюри, Юлия Лермонтова, Мария Жилова, Надежда Крупская, Вера Баландина и множество других. Если вам надо напомнить молодому поколению о том, что девушки полторы сотни лет назад были нежными, послушными и стеснительными, вам лучше не вспоминать эти имена. Они рушат всю картину.

#К1