Добрый майский день, дорогие друзья!
Поздравляю всех с праздником Великой Победы! Мира, здоровья и радости!
 Дарю вам на праздник свой рассказ из книги "Русь деревенская".
Мосты
«Ой, соро́ка-белобо́ка,
Научи меня летать,
Невысо́ко, недалёко,
Лишь бы ми́лова вида́ть».
Русская народная частушка.
Александра шла по дороге, знакомой с молодых ногтей. Она и ночью бы с закрытым глаза́м прошла её, от Мироновой до Липиной, подле Ма́нтурова камня. Версты с полторы будет, быстрёхонько добега́ла. Да вот с пачи́ной-то не разбежишься, девятой месяц уж доходит. Не сёдне-завтре прихватит…
Мо́рочно, ноча́м-то уж подмора́живат. По мосту с опаской шла, ка́жду жердочку ногой-то шшу́пала. На лодке бы можно, да охота скорее. Говорила тому вертуну́, который под грудью егози́л:
- Папка твой письмо отписа́л… Поехать бы надо… Ты уж смирно там посиди, ждёт он нас.
Поглаживала рукой карман, пришитый под юбкой: там лежал заветный треугольник, несла его почитать своим, в Липину. На горку вы́вернула, опну́лась. Сердце постукивало в любой раз, как родной дом виделся. Зайдёшь в ворота – как обнимет двор, стены родимые. Тятя с мамой уж на крылечке.
- Ма́монька, нашто́ вы вышли? Ве́тренно, проду́ет.
- Пойдём давай… Нашто… В окошко тебя увидели. Недаром ведь прибежала. Должно́ – вись пришла?
- Отписал Максим, слава Богу. Сколь время нечё не было. В Ела́ни оне́, и Егор с им.
Авдотья мимоходом глянула на мужа – как он про сына услыхал. Всё ведь молчко́м, чтобы и её не беспокоить словом лишной раз. А тут ве́стку узнал, глазки-то отпоте́ли. Увидел, что глядят бабы на его, переспросил:
- Вместе, значит, они?
- Вместе, пока, тятя. Вот Максим-от пишет: «Приезжай, ко многим тут бабы уже приезжали. Работа – не чёрт, в воду не уйдёт. Нас отправляют, теперь уже на фронт».
Помолчали все. Старики призадумались. Авдотья тихо́ньку начала приспра́шиваться:
- Илья, сколь думать-то? Скажи, ехать ли чё ли?
- Дак, видно, ехать. Долго ли оне там пробудут, когда бо́ле сви́деться-та? Поезжайте, девки, двоём. С Овдо́тьёй-то Петровной скоре́ побежите.
«Тятя, тятя! Всё-то ты шуткой да смехо́м. А на душе-то шибко весело? Да хорошо хоть самого́ не взяли. Повоевали своё казаки. И с турком, и с немцем. Отку́дов оне́ то́ко берутся, е́ти немцы? Не имётся емя́м. Нашим мужикам никако́ва споко́ю нету!»
- Мамонька, Максим просит табаку побо́ле привезти.
- Неужели закурил та́мо? Табаку-ту не жаль, токо курить-то шибко худо.
- Да нет, он на хлеб его, видно, станет менять. Меняют там, у кого чего.
Собрались бабы по-военному, быстро. Две кото́мки снареди́ли. Носки, ону́чи, рукавицы, по рубахе тому и другому, платков носовых Александра и мужику, и брату напасла́. Карто́ви чигу́нку сварили, сухарей положили, сухой шипи́цы, соли-да. Ну и табаку взяли ди́вно. Себя долго собирать некогда было. Александра только одела две нижних юбки – ду́мка-та есть, что мало ли что.
До Его́ршиной довезли их. Надавали наказов, узнать про которых мужиков – нет ли их в Елани. Узелков пару собрали тоже. Едва Александра их в свои кото́мки затолка́ла. Зато вот уж на станции. Да токо не тут-то было! Билетов на поезда нету никаких. Народу на вокзале – у́йма! Бабы, робятёшки, мужики есь которы, в военном и в туфа́йках. Шуму, гаму, узлов ско́ко!
Авдотья с Александрой сперва то на ногах стоят, а то на котомки присядут. Опять и мять-то их неохота, да и ноги-те не казённы. Потом одна бабёнка сми́лостивилась, пустила на скамейку. Пе́рву ночь ма́ло-ма́ло просидели. Потом пои́сь бы ведь надо. Купить чего – денег вокура́т на билет. К вечеру уж достали по сухарику, съели. На другой день жалко было, ведь мужикам надо везти. Терпели, терпели, да достали ещё по одному. Спали по переме́нке, узлы-то как выпустишь? Авдотья уж заговорила:
- Олександра, чё ето мы заде́лам? Тяжело тебе?
- Дак тебе, мамонька, тяжело. Я нечё пока. Как бы токо Максима с Егором не отправили, пока мы тут сидим.
Ну, одна нечё, и друга́ так же. Так неделю вы́сидели. Нету и нету билетов, поди́, и поездов может не быть. Где-то их задя́рживают. Через неделю не знали, чё уж и делать. Картошку съели, сухарей сколь-то. Придремали как-то на плече друг у дружки. Авдотья чует скрозь сон: по плечу будто кто заде́л. Поглядела – женщина. Из интеллигентных вроде даже. И по имени к ней обратилась:
- Авдотья Петровна?
- Я буду. А ты, мила дочь, хто? Отка́ль меня знашь?
- Вы моей дочке прошлым летом грыжу пупочную вправили.
- Излечи́ла?
- Да, спасибо Вам большое! Вы куда хотите ехать?
- Да в Елань бы надо…
- Подождите тут.
Авдотья верно, кото́ро-что знала, робятёшек излечивала. «Сколько берёте?» «Да сколько попла́титесь». Неужели денег брать, когда леченье-то вон, в огороде ростёт. Запаривай да прикладывай. Да молитву читай – Бог лечит, не травка. «Как ты, баушка, лечишь?» «А с Богом». Дак и друго чё-нибудь так же. Без Бога не до порога. Вот Он теперь привёл знако́мку им.
Женщина куда-то ушла по-быстрому, а тут объявили и́хной поезд. Все кругом звили́сь, зашевелились, побежали, загудели. А куда бежать-то? Видно, у кого-то есть билеты. Пока крутили глазами, кто-то Александре в руку чё-то сунул. Поглядели – билеты! Женщина эта.
- Бегите скорей, садитесь!
Подхватились, да на поезд. Пока сидели, ехали, Александра думала, кого это им Бог послал. Помолиться бы за неё…
- Мамонька, ты не помнишь, что это за женщина?
- Да спо́мнила на лицо-то. Вроде, муж у ей начальником тут, на вокзале. А зовут как – не знаю.
Приехали, пешком шли к лагерям. Тут уж, можно сказать, веселее, на свои ноги расчёт, им билетов не надо. У Александры одна котомка спереди, друга́ сзади. Да у Авдотьи одна. Хотела забрать у дочери-то, у тебя, мол, одна ноша. А та не отдаёт. Ты, мол, мамонька, со мной себя, небось, не берегла. Идут, шутят так-то. А к мосту подошли – не обрадовались: караул стоит, ни в какую не пропускают. Нельзя, говорят, с передачами. Ружья вовсе наставляют. Не отпра́вды, в бабу, поди, не стре́лят. А всё-таки не пустили. Много вас, сказывают, а нам не приказано пускать. Назад верта́й. Чё заде́лашь?
Ни за что обратно не пойдём!
- Ты, мамонька, иди мо́стом, я котомки-те пронесу рекой.
Спустились к реке, воду пошшу́пать. А чё её шшупать, когда забере́жники застыли? Лёд под ногой хру́пает. Конец октября – не май месяц. Отошли подальше от моста, чтобы не так видно было. Александра сняла чувя́ки, чулки, юбки повыше подвязала, котомку тоже.
Авдотья глядела, как дочь берёт до́лгую ви́цу и начинает идти вперёд по воде, тыкая вицей дно перед собой. Одной рукой узел придерживат. Намокли, вроде, юбки-то. Выше-то некуда поднимать. Хоть бы плыть не пришлось. И так хуже не́куда засту́дится. Александра перешла обратно, взяла Авдотьину котомку, палку уже брать не стала, глубина понятная.
- Некого́ хоть там нету, узел-то где оставила?
- Да, вроде, нету. Я там под кустиком прикрыла. Ты иди к мо́сту.
Перешла, стала обуваться. Дождалась мать. Куда идти? Тут вдруг:
- Вот тебе на! Бабоньки купаться задумали. Это нам подвезло́!
Двое мужичков в гимнастёрках, улыбаясь, глядели на их. Авдотья им так же весело ответила:
- Опоздали, мо́лодцы, мы уж вышли.
- Неужели по воде шли? Вот дают! Дак вас в разведку надо!
- Вы вот нам лучше розве́дайте, где наши мужики. Повидаться вот охота…
Подождать сколь-то пришлось. Александра первая увидела на тропинке знакомую фигуру.
- Макси́мушко!
Схуда́л, щетина выросла. Родной, родимый! Давно ли сошлись? И приглядеться друг к другу не успели – тут война эта поганая. Максим чмокал жену, не зная как обхватить её, чтобы не примять. Всё же бочко́м как-то притули́л. Припала лицом, намочила немного рубаху-ту ему. Запах свой, родной. И за то тоже нравился муж, что ни по́том, ни табаком никогда не пахнет, как бы ни работал. А всё-таки у кажного мужика свой дух есть. Из тыщи его, любимого, узнаешь.
- Ну, перестань. Не из скули́вых ведь ты у меня.
Погладил живот её:
- Отпиши сразу, как – что.
Александра кивнула. Оглянулась на мать. Максим отпустил жену, подошёл к Авдотье, приобнял. Опередил вопрос её.
- Егора не нашёл я, отправили видно уже моего шурина. Нам утром уходить. Как раз вы успели.
Постояли сколь-то, то да сё поговорили. На земле не больно посидишь, по траве-то уж иней.
- Картошку не довезли. На вокзале долго сидели, она уж пахнуть начала…
- Да Бог с ей, с картошкой. Себя береги и его.
- Может, её?
- Кого Бог даст.
- Есть тут липински-те мужики, али мироновски? Веселее бы вместе-то…
- Четвером мы были, теперь не знаю, завтра кто ока́жется или с Егором ушли.
Авдотья пошла «ненадолго, кустик поискать». Ну, это, конечно, тоже надо. Но больше поговорить им давала, ясно ведь. И самой не показать, как об сыне слёзоньки закапали. Хотела повида́ться, не привёл Бог.
Долго нельзя стоять, хва́тятся Максима.
- Поезжайте, меня уж без вас проводят.
Обнялись последний разочек, и пошёл солдат к своим е́ким же друзьям, деревенским мужикам, кото́ры в руках де́рживали узду конскую, да соху, да лопату, и в глаза не видали никако́ва ружья. Мало кому воевать-то приходилось. Смирёные, простые, деревенские уральские мужики. К тем, кото́ры тоже ведь боятся, шибко боятся идти на войну. Но идут, потому что так надо. Оставив дома таких же баб, старых и молодых, робятёшек, стариков.
Шагал Максим по тропке, не оборачивался, и от его к Александре нитка будто какая протягивалась, от са́мова живота её. И так натянулась, что крикнуть ей захотелось, чтобы в Липиной услыхали, и по всей во́лости, и везде, до самых немцев, что если он шаг ишо сделает – порвётся нитка – и всё, не видаться им больше. Да нет, она не закричит. Верно он сказал, не из скуливых его жена. Ему, поди, не легче. Повернулся, всё-таки, поглядел на неё. Нитка, видно, потянула. А ей пошто-то подумалось: «Зачем повернулся? Не надо было…»
- Пойдём, мамонька, скоро уж темня́ться будет.
Обратно однем разом обошлось, на просто́й шли, без котомок. И на поезд подвезло, сразу сели. Билеты прямо там проводники продавали. Везде бы
так. Ну, какой уж порядок – война. Александра стала думать про поезда, про порядок. Чтобы не думалось только про его лицо, когда он обернулся к ей.
Боль оторвала от мыслей, пересе́кло разом и спину, и поперёк живота. Стерпела. Надо же так! Надеялась, может, мать уснёт, а как её взяло – разве поспать теперь? Другой раз едва стерпела. Авдотья уж вовсю глядит, можно не терпеть больше.
- Мамонька, пойду я к проводнице. Не ходи со мной.
- Ну уж, говори давай – не ходи! Нашто и ехать было?
Молоденькая проводница округлила глаза: ой, да как я, да что, да куда? Пошла сменщицу звать, та поста́ре. Нечё, сразу пришла, без разговоров. Александре – что? Не первая зима волку! Родила по водам, сама изла́дилась. А уж бабы подхватили ребёнка.
Молодая проводница стояла за дверью, а пассажиры спрашивали её:
- Ну, кого при́было?
- Боец или бойчи́ха?
- Девка!
- Девка – хорошо! К миру.
Авдотья завернула внучку в снятую Александрой запасную юбку. Недаром, сгоди́лась. В дверь постучала хозяйка вагона.
- Вам тут люди передали…
Александра приняла одеялко и ситцевое женское платье.
- Скажи там – спасибо.
- Ага. Я пойду к начальнику, чтобы на станцию сообщил.
В Егоршиной их уже ждали врачи с носилками. Удивились, что баба сама идёт с ребёнком на руках. Городские, чё скажешь. Попросили лечь на носилки.
- Дак я ведь не у́тлая, сама пойду.
- Не спорьте, мамаша, ложитесь.
Пришлось лечь. И дочку забрали. Понесли в машину. Впереди мужик, которой несёт – до чё вонючой! Перегаром самогонным, табаком! Александру замутило. «Вот не в пример Максимушку моему. Не гляди, что в больнице робит».
В железнодорожной больнице продержали их чуть не неделю. Зве́шивали, измеряли, проверяли. Чё эко место проверять-то? Всё ладно, Валюшка ест, спит, всё делат, как полагатся. Александра тоже в норме. Врачи-то как услыхали, что она пешком по реке ходила, и давай – ой, поди температура, ой, поди ребёнок хварат, ой, поди воспале́ньё! Некаких воспале́ньёв сроду не бывало, а щас с чё хоть? Ну, потом ничё, образумились, выписали.
Липински-те опять на телеге за емя́м приехали. Не на телеге, вобще-то, на ходке́. Промёрзли, пока ехали до Мироновой. Александра дома печь натопила горячу-розгорячу. Как изба жар поотобрала́, залезла в печь, на под, прогрелась, вымылась, Валюшку вымыла.
Потом села письмо писать. Ответ пришёл скоро. Максим радовался. Сперва́, конечно, всем поклоны, и мироновской, и липинской родне. Потом про дочку, благословленье отцовское ей даёт. А в конце – у Александры шибко стукнуло сердце – сказано: завтра идём в бой… Чтобы успокоить ум, начала разглядывать листок, на котором письмо написано. Оторван от какой-то бумаги, на другой стороне нарисовано чё-то – квадратики, полоски, кружки́, фигурки разные, и написано: «Схема 6-й батареи 2-го дивизиона» и «Высота Федько». Ответ написала, адрес всегда старательно выводила, чтобы уж никак не потерялось: Ивановская область, г. Кинешма, п/ящ 78/9.
Ждала ответа на этот раз долго пошто́-то. Почтильо́нка всё мимо да мимо. Вот, слава Богу, пришла. Александра поспешила к воротам, протянула руку за треугольником. А та не отдаёт.
- Дак чё, плясать, ли чё ли, заставишь?
- Нет, Шура, не заставлю…
Александра схватилась за калитку, што есь костяшки побелели. Увиделся Максим, как тогда оглянулся. Буквы заскакали перед глазами: «Максим Александрович… артиллерист… без вести…» Пушки оне на лошадях тянули... Где он город-от этот – Кинешма? Раньше и не слыхала сроду. Говорили – за Москву воюют. Недалёко, видно, где-то. Какое слово там? Непонятное слово… неокончательное… Без вести… Пропал! Ведь это ещё не погиб. Вроде как потерялся.
Комок у горла стал поперёк… Память рванула туда, где видела его впосле́дни – к мосту. «Ну, перестань. Не из скули́вых ведь ты у меня…» Лицо его, как оглянулся… Жив Максимушко, жив!
* * *
Александра остановила свой «Зи́нгер», глаза уж зашшипа́ло – с ра́нного утра́ за строчкой глядит да педаль качает. Машинка хорошая, хоть и немецкая, и овчи́ну берёт, и шёлк тоню́сенький. Ничё так не берегла из своёва прида́нова, как ету машинку. Ка́бы не она – хуже́е бы пришлось. Сколь тулупов, платьёв, занавесок на заказ перешито!
Да огород их кормит. Его, правда, Паньша́ тут обреза́л у них. Сельсоветовский как-от начальник. Нашто, мол, вам сто́ко земли, и тут да ещё в поле. Нашто… На то! Это отговорки про огород-от. Хотят лишить её своего куска хлеба, чтобы шла в колхоз. Огород отбирали, да провода отреза́ли. Мол, свет-от токо для колхозников. Где это об этом прописано? Како́ право имеешь? За его упло́чено, дак с чего в потёмках-то сидеть? Паньша утром придёт, обрежет провод, Александра вечером тихонько выйдет, соединит, скрутит его. А уж как огорода влась-та их лишила, собралась, поехала в райком ихной. И Паньше́ отту́дов прописали: оставить семью погибшего красноармейца в покое. Паньша с той поры об ей, об Александре-то, слушать не мог спокойно, сразу матерился.
Да бабёшки ишо болтали, мол, он, Паньша-та, хотел клинья к ей подбить. Дескать, деваться некуда будет, дак поласковее с им заговорит. Всё еть так, баба останется одна, горе мыкает, дак всяка ша́хворость до её лезет. Добрый мужик так не сделат, а у дурака ума нет, а нахальства сколь хошь. Приласкаешь – осла́вит, чтобы погордиться. А не приласкаешь – вдвое ославит, тако наскажет про тебя, чё и не выдумать. Зло его берёт, что нечё ему не обломилось, зло́бится да болтает.
Да Бог с емям, ей не до того, го́ря-та и так хватат.
Опну́ться маленько, спина уж устала за машинкой-то. Щас Валюшка из школы придёт, станем ись садиться. Вышла на улицу, по дочь. Миша, с одного класса с ей, вон уж вприско́чку бежит домой.
- Миха́лко, Валюшка-та скоро там?
- А щас ей пятёрку поставят, дак придёт!
Александра пошла в избу, за стол села, взяла карты. Россмеялась про себя. Щас можно пятёрки-те зара́бливать, полегче за́жили. А сразу, как пора пришла Валюшке в школу, мать пожалела её. Всё-еки в садике маленько кормят за казённо. Не ахти́ кака́ еда, да всё не пусто́ брюхо. Анна, повариха та́мошна, крутая бабёнка, спо́рая. Горшки в столовой-то токо гремят. Робетёшки спросят:
- Тёта Нюра, чай-от сладкой?
Она вы́глянёт из-за забо́рки-то кухонной, га́ркнёт:
- С горшком!
Робята дак робята, им посла́шше охота. А отку́дов сахару-ту? Война дак. Чай морковной, и так не кисло. Вот она и взъеда́тся на их – не с ла́дкой, мол, а с горшком.
А чтобы Валюшке лишной годок в садике-то пробыть, Александра её научила сказа́ться непонятливой. В школу-ту записывают, дак спрашивают чё-нибудь, что ребёнок-от знат, как сображат. Мать ей и велела:
- Ты говори не то – не сё, будто маленькая, не понимашь.
А Валюшка сметливая девчонка. Её спросят: «Сколь у кыски лапок?» Она говорит: «Пять». Ну и дальше навроде того. Её и не взяли в школу. А на другой год уж некуда тянуть, пошли учиться. И на пятёрки. Поняли там, наверно, почему пять-то лапок было, дак уж нечё не сделашь.
Ребята любят из школы-то на мосток сбегать. Бросят палочки в воду и глядят, какая скорее из-под мосту-ту вы́плывёт. Тоже – боязно, не упали бы. Маленьки ишшо. Если к мосту бегали, дак бе́регом домой придёт.
Вон, прибежала. Александра встала из-за стола, собрала разложенные карты.
- Мама, а ты пошто всё карты сво́дишь? Ты еть не вороже́я.
- Дак, конечно, не ворожея. Вот токо сводить и умею. Загану́ чё-нибудь да свожу, сойдётся – не сойдётся.
- А про что заганёшь?
- Про папку нашего, скоро ли придёт…
* * *
Валентина ревела в голос, некому слышать было – дома нет никого. Больше нет никого. Только что закрыла матери глаза. Отмаялась мама. Её мамочка, сильная, умная, мастерица, добрая и замечательная, сколько
вынесшая в жизни. А в последние месяцы тихонько и молча лежавшая на своей постели, ничего не говоря и не прося.
А в голове всё, как в кино, поплыло одно за другим. Вот Валюшке четыре года уже, она стоит на табуретке, а мама ей платье надевает новое, сшила из баушкиной рубахи. Вот они в городе живут, мама её в новую школу ведёт. Вот идут на здешнюю речку половики стирать. Лето, баб на пло́тиках много. Юбки заверну́т, босиком, на коленках стоят, коврики шо́ркают. Вы́полощут да на мост тащат. По всему мосту на перилах ковриков навешано. Вот в деревню идут, маминого тятю попроведать. Теперь и в Липину, и в Миронову висячие мостики сделаны. Идёшь по нему, он как качеля. Вот в Ленинград поехали. Тамошние мосты глядели, как их ночью разводят надвое. Она уже работает, зарплату получает. Мама только два последних года пенсию-то получала – за погибшего папку. А её с работы всегда дожидалась…
…Валентина возвращалась со второй смены. Мать сквозь шторы ещё видела её фонарик. Никогда не укладывалась спать, пока не встретит работницу. Сперва в одно окошко глядит, как автобус ночной проедет, потом в другое – как дочь со стороны остановки появится. Молоденькая пошла работать-то, да сразу на две смены.
- Мама, ты почему не ложишься? Я ключом бы открыла тихонько…
- Опо́сле доживёшь, дак узнашь, чё мать-та не ложится.
Александра закрывала дверь на крюк, выключала огонь в сенях.
- Опять карты сводишь весь вечер?
- Дак, Валюшка, до двенадцети раз загадываю…
- И что выходит?
- Жив Максимушко, чё хошь скажи.
Валентина никогда мать не оговаривала. По совести говоря, ей самой шибко хотелось верить, что, может, папка где-то живёт. Пусть без памяти, пусть не помнит их, но живёт. Вон дядя Егор вернулся ведь, до Берлина дошёл и вернулся. Может и папка… Хотя и в школе рассказывали, как обороняли Москву, и от людей слыхала, что, мол, мясорубка там была в сорок втором-то. А мама говорит: «Пропал ведь, не погиб».
Писали не раз бумаги-то, и в Москву, искали его. Ответы приходили. «Кривков Максим Александрович, рядовой, 1902 г.р., призван в августе
1941 г. Коптеловским РВК, пропал без вести в феврале 1942 г. в Калининской области. При каких обстоятельствах – сведений в донесении нет». Да ещё: «Учтён в 1946 г. по материалам Коптеловского РВК как пропавший без вести, т.к. сведений о его судьбе из в/ч не поступало. Основание: ЦАМО, донесение № 80472с 1946 г.».
Как пришла бумага тогда, Александра сказала: «Палкой теперь меня взамуж не загоните». Мужиков мало вернулось, однако ей женихи-то находились. Ни на кого не обза́рилась. «Я Максима жду». Ведь нигде не написано, что погиб…
- Валюшка, чё задумалась? Ложилась бы, да не ходила бы ночью на ету роботу. Робота – она в воду-ту не уйдёт.
А сама всю жизнь от темна до темна на ногах, не проспит, не пролежит…
…Теперь вот лежит тихонько, никуда не торопится, ни за кого не переживает. А ведь кого-то ждала, до самой последней минуты. Так и застыла, не отводя глаз от дверей. Было, кого ждать, тех, кого любила, за кого ночей не спала, кем жила и болела. Внучка в институте, сын в Москве. Хотелось бы ещё свидеться, да не пришлось. Кто знает, кого она хотела увидеть на этом пороге, которому отдала свой последний взгляд? Когда сознание угасало, глаза не узнавали окружающего, жизнь и память ускользали, оставалось лишь что-то одно. Что-то единственное, главное, чего ждала и о чём думала. И к нему теперь устремилась, никакая ноша не тянет, никакая работа не держит. Через вёрсты, через мосты и реки вселенские, налегке…

Одна из главных добродетелей, как учат святые отцы – рассуждение. Его можно применить ко всему, что мы делаем, в том числе и к делам милосердия. Всё: от помощи нищим на паперти до труда волонтера – требует разумного подхода, но порой очень трудно разобраться, как же следует поступать. О разумном милосердии рассуждает игумен Нектарий (Морозов).

ТУЛЬСКИМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ ПОКАЗАЛИ ФИЛЬМ «БАТЮШКА ИППОЛИТ»
Встреча с ведущим «Спаса», уроженцем Тулы Романом Головановым, вызвала неподдельный интерес у членов православной общины — осужденных тульской исправительной колонии №2. 
В клуб при исправительной колонии №2 на просмотр документального фильма, посвященного настоятелю Рыльского Свято-Николаевского мужского монастыря архимандриту Ипполиту, пришли все желающие.
Автора Романа Голованова собравшимся представил иерей Александр Суворин, настоятель Свято-Никольского храма при исправительной колонии №2.
Участники встречи поделились, что фильм берет откровением за живое с первых кадров и не отпускает. За помощью и исцелением к батюшке Ипполиту обращались наркоманы, алкоголики, неизлечимо больные, люди, у которых были проблемы с законом. У него для каждого находилось доброе слово, которое творило чудеса, наполняло душевным равновесием, покоем и жизненными силами.
Автор фильма не задает вопросы и не ставит задачи.
Он рисует портрет архимандрита Ипполита через сердца и разум его современников и сподвижников, через воспоминания, через свои ассоциации. И дает каждому возможность через житие старца понять свое предназначение в этом мире, испить из чистого источника мудрости и добра.
Архимандрита Ипполита нет уже 20 лет. Рыльский Свято-Николаевский монастырь является местом жизни и упокоения старца, здесь и после его смерти творятся чудеса.
За время просмотра фильма не было тех, кто бы покинул зрительный зал, разговаривал или отпускал реплики по поводу происходящего на экране.
Фильм стал откровением и открытием для непростых зрителей.
Мы выложили кино в свободный доступ. Сделайте максимальный репост. Перешлите всем друзьям, чтобы не пропустили:
https://ok.ru/video/5025893321266
ЗАКАЗАТЬ КНИГУ МОЖНО ТУТ: https://www.ozon.ru/product/batyushka-ippolit-823433924/?sh=qywgLMKqqw