Во-первых, это, конечно, фольклор: в нем выкристаллизовывалась традиция, неписаные правила, по которым жила деревня. Сирота в фольклоре — социально и ритуально маргинальный персонаж, его статус похож на статус нищего — посредника между Богом и людьми. Связь сироты и Бога отчетливо выражается в пословицах и поговорках: «За сирого и вдового сам Бог на страже стоит», «Дал Господь сиротинке роток — даст и хлеба кусок». Статус сироты как посредника между людьми и высшими силами определял и мотивы, которые лежали в основе оказания помощи сироте: кормление сироты считалось богоугодным делом и в глазах деревенского сообщества было похоже на подаяние нищему, отдаче денег в церковь; помогая нищему, человек после смерти ожидал отпущения грехов и достойного существования в загробном мире. Внебрачные же дети в фольклоре хотят любым способом вернуть свое законное положение; часто они драчливые и буйные, что закрепляется в бродячем сюжете «Бой отца с сыном» об Илье Муромце и Сокольнике. Во-вторых, один из главных источников о жизни крестьян в конце XIX века — результаты работы князя Вячеслава Николаевича Тенишева и основанного им в 1898 году «Этнографического бюро», собравшего беспрецедентный по своему охвату объем документального материала в 23 губерниях Центральной России. Тенишев издал программу по сбору этнографических сведений: почти 500 вопросов о всех сторонах жизни человека в деревне (о юридических нормах, деревенских обычаях, верованиях и т. п.). Сбор материала занял три года; программа рассылалась по губерниям. Отвечали на вопросы программы местные учителя, волостные писари, земские работники, священники, грамотные крестьяне. Они описывали, как «принято» поступать в том или ином случае, фиксировали отдельные интересные ситуации и отсылали в бюро. Материалы тенишевского «Этнографического бюро» уникальны и дают представление почти обо всех сторонах деревенской жизни на рубеже XIX–XX веков. Ниже — несколько примеров, посвященных сиротам и внебрачным детям и показывающих разные типы ситуаций и вариантов развития событий. Большинство из них — материалы тенишевского архива, собранные в 1898–1900 годах. Еще несколько — деревенский фольклор, источник сложно датируемый, но по определению описывающий давно устоявшиеся, традиционные нормы. При этом важно понимать, что тот образ крестьянской повседневности, который складывается на основе этих источников, — это все-таки конструкт. Гораздо чаще, чем норму, люди описывали исключительные, маргинальные случаи, а то, как было «обычно», оставалось за рамками этих описаний и лишь подразумевалось.

Литография Евгения Кибрика «Илья Муромец и Сокольник». 1949 год Г-2627 АОМИИ / Художественная культура Русского Севера Как относились к сиротам и как складывалась их судьба В лесу при долине громко пел соловей, А я, мальчик, на чужбине позабыт от людей. Позабыт, позаброшен с молодых юных лет, Я остался сиротою, счастья, доли мне нет. Вот и холод и голод, он меня изнурил, А я, мальчик, еще молод это все пережил. На чужой на сторонке боле жить не могу, Тяжко-тяжко я болен, скоро-скоро помру. Вот помру я, помру, похоронят меня, И родные не знают, где могила моя. На мою на могилку никто не придет, Только ранней весной соловей пропоет. Пропоет и просвищет и опять улетит, Моя бедная могилка одинока лежит. На мою бы могилку на четвертная вина, Тут и все бы узнали, где могилка моя  . Сирота, безусловно, один из самых незавидных статусов в деревенской социальной иерархии. Например, в этой песне мальчик остается сиротой — и тут же исчезает счастье. Положенное человеку количество блага, необходимое для нормальной участи, — «доля» — пропадает. Он живет за пределами родной деревни, в чужой стороне, отделен от дома, болеет и скоро умрет. Однако жизненные траектории сирот в деревне (даже притом что они не выходили за пределы традиционных норм) бывали очень разными.

Крестьянка. Фотография Алексея Мазурина. 1910–1915 годы Мультимедиа-арт-музей / «История России в фотографиях» / russiainphoto.ru Опека сирот в семье Вопросы опеки до появления в конце XIX века сельскохозяйственных приютов решались деревенским сходом. Сиротой можно было стать в случае смерти родителя или родителей, их умопомешательства, заключения в тюрьму. После этого над сиротой до наступления определенного возраста (17–21 год) назначалась опека. Вот как описывает основные опекунские нормы один из документов тенишевского архива: «До достижения совершеннолетия малолетние дети находятся под опекой своих родителей, отца и матери, которые считаются естественными опекунами как над личностью своих детей, так равно и над принадлежащим этим последним имуществом. Со смертью одного из родителей родительская и опекунская власть над малолетними детьми сосредоточивается вся, целиком, в руках одного, оставшегося в живых родителя. Когда и отец, и мать умерли, правами их по отношению к сиротам, отец которых не был выделен из своей родной семьи по мирскому раздельному приговору, обыкновенно пользуется глава семьи — дед, дядя и т. д.; если же отец малолетних был отделенный, самостоятельный домохозяин, то опека, по приговору сельского общества, возлагается на кого-либо из ближайших родственников малолетних, по усмотрению схода. Отец и мать являются, как было замечено, естественными опекунами над личностью и имуществом своих малолетних детей, без всякого приговора сельского общества; при учреждении же опеки после смерти обоих родителей, при назначении опекуном кого-либо из других родственников или же лица постороннего, чужого, составление о том приговора сходом является необходимым. Принятие на себя обязанностей опекуна над малолетними и их имуществом — ни для родственников, ни для лиц посторонних — необязательно»  . Круглые сироты поддерживались деревенским сообществом до наступления совершеннолетия и женитьбы — это благоприятный исход, если человек проявлял себя как благонадежный. Опекунство могли оформлять и старшие братья самого разного возраста, это поощрялось в деревне: сирота оставался в семье. В случае же смерти лишь одного родителя, отца, смотрели на поведение матери, и если оно было неблагонадежным, то ребенку назначали опекуна, часто из числа родственников: «Так, например, в д. Кочкине раз осталась семья, состоящая из мальчика 16 лет и детей младшего возраста. Мир поддержал мальчика в течение полугода и затем поженил его, предоставив ему опеку над малолетними братьями и сестрами»  . При этом близких родственников, не исключая даже матери, в вопросах опеки могли обойти, если они казались неблагонадежными: «Так, например, в д. Рождествене умер крестьянин Н. После него остался сын Иван и мать его. Мать еще при жизни покойного Н. не жила с ним в течение целых пяти лет, предшествовавших смерти покойного, а болталась где придется, т. к. отличалась своим легким разгульным поведением. Когда Н. умер, то при назначении опекунов мать, конечно, обошли, а опекуном назначили родного дядю»  .

Опека сирот вне семьи В случае неблагонадежности или отсутствия родственников мир поддерживал сирот разными способами — от этого потом в значительной степени зависела их судьба. Если у сироты было имущество, его могли продать и отправить сироту учиться в уездный город. Еще один путь — это вскормление за счет государства либо за счет ссуды: продавалось все имущество, деньги клались в банк, и проценты от этих денег обеспечивали ему существование. Вот сюжет из тенишевского архива о сиротах, живущих за счет ссуды: «Прекрасный летний день. На крыльце Починковского волостного правления в ленивых позах — помощник писаря, сторож, рассыльные. Тут же прямо на земле сидит по-бабьи (то есть вытянув горизонтально ноги) молодая бабенка. Наряд последней не изыскан, но все-таки скрашивается красным платком да кумачными оторочками ворота и рукавов сорочки. Бабенка не из бойких, а потому шутки волостных кавалеров задирательны, и бабенка злится. Она в волости по делу, для нее важному: ей хочется взять билет на сторону, охота от мужа отбиться. Осталась она круглой сиротой малолетняя с малолетним братом. Мир продал родительский домишко, деньги положил в „банку“, а прочее имущество с сиротами сдали под опеку их дяди. Братишка, подрастая, свертелся, стал заниматься всякими „художествами“: игрою в орлянку, ловеласничать… Да и тут же угодил  . <…> Девку дядя просватал на сторону за сына, глухонемого. Путного из этого брака ничего не вышло. — Что же, тебе муж давно не люб, что ли? — спрашивали молодицу. — Да чего, побать (то есть поговорить) не с кем… — залилась слезами бабенка. Этого драматического положения молоденькой женщины волостная публика, умевшая только канючить, не могла понять. Отдельного вида ей тоже не дадут, на то надо согласие мужа»  . Очень часто имущества у сирот не оставалось. На этот случай было предусмотрено несколько вариантов. Деньги собирались ото всех, «всем миром», затем их отдавали жителю деревни, который был согласен принять сироту, и он обеспечивал ему пропитание. Иногда кормить сироту могли себе позволить богатые крестьяне в деревне — в этом случае сирота отрабатывал свое содержание. Еще существовало подворное кормление: сироты ходили из дома в дом поочередно и тем пропитывались до 12 лет. В случае подворного кормления, когда сирота нигде не задерживался подолгу, его судьба редко складывалась благополучно. Вот история про мальчика Филатку, бегавшего по дворам и выросшего бандитом: «Когда остаются круглые сироты без всякого имущества, почти всегда находятся люди, которые берут их себе в дети и… обращаются с такими приемышами очень хорошо. …Один мальчик остался на попечении мира; близких родных у него не было, имущества никакого, людей, желающих взять ребенка в дети, к несчастию, не нашлось. Так как четырехлетнего ребенка нельзя было бросить на улицу, то мир решил переводить его из двора в двор, с тем чтобы каждый кормил и одевал его в свой черед. При таких условиях жизнь ребенка, конечно, была очень плоха. Мальчик перенес много побоев, упреков, брани, голода и холода, спал без всякой постели, иногда у самого порога, и едва ли видел когда теплую ласку. Когда Филатка подрос, он уже без всякого призора бежал, куда ему вздумается, прибегал иногда и к нам; мальчика кормили обедом, моя мать давала ему холста на рубашки, а нас очень забавляла одна песня, которую пел Филатка. Я не помню ее содержание, нас смешили быстрый плясовой мотив этой песни и сурьезное, словно окаменелое лицо Филатки, вовсе не гармонирующее с веселым напевом. За свое пение Филатка получал от нас пятачок, а потому пел очень охотно. При таком воспитании мудрено было ожидать, что из ребенка выйдет что-нибудь порядочное, и мальчик действительно начал красть, лгать, притворяться и хвастаться своими пороками. Помню, как-то зимним вечером пришел к нам в кухню Филатка. Мальчику было лет 12. Разговорившись с работниками, Филатка начал хвастаться своим молодечеством: „Я, братцы, ничего не боюсь, вздумаю — двор подожгу, вздумаю — человека убью, а ворота ночью отворить да воров пустить — это мне все равно что плюнуть“. — Врешь, хвастаешь, — возразили работники. — Рука отсохни, если вру, хоть провалиться. Кто Лахтина-то прошлой осенью обокрал? Это я с Павлененком. Павлененок — это известный вор в нашем околотке. — Все ты врешь, не возьмет тебя Павлененок. — А вот взял, сам и позвал, пойдем, говорит, Филатка, ты парень ловкий. Вымазал меня сажей, дал нож. Увидят ночью черного, испугаются, убегут, а не испугаются — ножом пырни. — Скажи, зачем ты Павлененку понадобился, он и без тебя справится. — Меня послал к избе, чтобы работников к нему не допускал, — путал Филатка. Своим хвастовством мальчик так напугал работников, что они не решились оставить Филатку без караула: кто знает, что у него на уме, пожалуй, и у нас ворота отворит и воров пустит. — Слушай, поросенок, после твоих разговоров тебя бы следовало вон выгнать, только ночь очень темна, замерзнешь. Лезь ты в подполье, там тепло, а мы сверху на пол ляжем, вот и будет спокойно. — А мне все равно, где спать, — согласился Филатка и улегся в подполье. Когда работница рассказала нам, что Филатка ночует в подполье, моя мать нашла, что там его оставить нельзя: может задохнуться. Пришла работница в кухню. — Филатка, лезь из подполья, матушка боится, что ты там задохнешься. — Чего я полезу, мне и тут хорошо, где лег, там и спать буду. Пошла туда моя сестра. — Лезь, Филатка, из подполья. — Дай 20 копеек — вылезу, не дашь — здесь заночую. Работники возмутились. — Ишь, поросенок, его накормили, приютили, от темной ночи укрыли, он же и денег просит. — Не заплатят — здесь в подполье переночую. Потолковала-потолковала сестра с Филаткой и дала ему 20 копеек. Вылез Филатка из подполья, смеется. — У меня поучитесь, добрые люди, напоили меня, накормили, от темной ненастной ночи укрыли, да мне же и заплатили. Теперь Филатка промышляет воровством и нищенством. В нищенстве он, говорят, часто выдает себя за слепого, закатывая глаза так, что остаются видны только одни белки»  .

В деревне. Фотография, предположительно, Алексея Мазурина. 1910-е годы Мультимедиа-арт-музей / «История России в фотографиях» / russiainphoto.ru Зачем становились опекунами Мотивы, по которым люди принимали опекунство, разнились: от идеи христианского милосердия до корыстных целей — поживиться за счет сироты. «Одни говорят: „Отчего для Бога не покормить!“ Другие иногда высказывают ропот на их родителей, которые не позаботились при жизни устроить и обеспечить сирот. Участь девочек все-таки хуже: „Мальчишка так хоть в работники выйдет, а девчонка-то, кто ее знает, пожалуй, и избалуется по чужим людям, приведет ли еще Бог такую к закону, бог весть!“»  Смысл фраз «отчего для Бога не покормить» или «я не из-за корысти взялся, а из-за Бога и сироты» в том, что, защищая сироту, ты замаливаешь свои грехи, отчитываешься за его воспитание не перед общиной, а перед Богом. Именно поэтому опекунами могли быть даже беднейшие крестьяне. Кроме того, такой поступок укреплял моральный авторитет человека в деревне. Но не всегда людьми двигали только религиозные мотивы: «Крестьянка — опекунша над своими детьми и имуществом Александра Ефимова из-под опеки продала лошадь и избу с надворными постройками самовольно, и попечители подали в волостной суд прошение о взыскании с ней проданного имущества или вырученных от продажи имущества денег»  . Мелкое жульничество могло легко сойти с рук опекунам, особенно когда имущества было немного. Ведь продать какие-то вещи, оставшиеся после отца и матери, — это нормально и даже необходимо для того, чтобы прокормить сироту. Однако любая большая экономическая сделка в деревне всегда становилась известна. При этом опекуны все же могли претендовать на имущество сирот, но делалось это в рамках установленных порядков: «Опекают сирот до 21 года, а если девушка замуж выходит, тогда ранее. Был случай, что дядя взял себе сирот до совершеннолетия, и скотину, и хлеб, а землю в деревню сдал. А когда выросли, тогда он все им отдал, а землю опять посеяли, и скотину, и все хозяйство им направил, а приплод себе забрал»  . Опекун (дядя) здесь забирает себе «излишки» — то, что сиротам не принадлежало, приплод скота. Опекуны могли это делать, обладая в том числе и правами родственников, из-за чего случались ссоры между братьями и другими родственниками: «После смерти отца осталась мать и два брата, из которых старшему было свыше двадцати лет, а младшему не более восьми-девяти лет. Имущества после отца осталось достаточно: дом, как говорится, был полная чаша… Когда второй сын достиг совершеннолетия, он потребовал от старшего брата не только часть имущества, принадлежащего ему по закону, но и все доходы за время его опекунства, но старший брат отказался выдать доходы, ссылаясь на то, что доходы употреблялись на содержание брата и воспитание его („Я поил, кормил, одевал и обувал его“). Суд признал доводы старшего брата справедливыми и в претензии младшему брату отказал»  . «…Четырехлетняя девочка и двухлетний мальчик поступили на воспитание к двоюродному дяде, родных ближе у них не было. Имущество сирот составляли: изба, лошадь и корова, — все это мир присудил отдать дяде. Дядя обращался с племянниками как с родными детьми; взрастил, приучил к работе, а когда племянник вырос, нашел ему невесту и женил. Свадьба в нашей стороне становится не менее чем в 50 рублей. После женитьбы племянник отделился от дяди и стал требовать с него оставленное отцом наследство. — Ну, нет, брат, дядя тебе не плательщик, — решил мир, — ты на него еще не работал, а он тебя вспоил, вскормил, женил, к работе приучил. У тебя имущества-то было не больше как на сотню, да ведь изба-то твоя сгнила бы без присмотра, лошадь уже издохла, корову съели, чего же ты будешь искать?»

Крестьянка. Фотография Алексея Мазурина. 1910–1915 годы Мультимедиа-арт-музей / «История России в фотографиях» / russiainphoto.ru Судьба сирот без опеки Начиная с 12 лет сироты, которых никто не взял под постоянную опеку, то есть пробавлявшиеся подворным кормлением, должны были начать зарабатывать на пропитание сами. Возможностей у них было немного. Мальчики шли в пастухи, девочки чаще всего становились няньками или батрачками. Самые способные из них отдавались «в чужие люди» — для обучения ремеслу. Поэтому многие профессионалы в деревне — сапожники, кузнецы, печники — были сиротами. Но что делать, если сирота не был ни способным, чтобы стать ремесленником, ни послушным, чтобы работать в семье богатого? В этом случае ему оставалась участь нищего. Называлось это «отпуск непослушных в куски»: сироты кормились подаянием, кусками, или «христарадничали» — собирали милостыню Христа ради. Самым распространенным сценарием для 12-летнего сироты в отсутствие опекунов было уйти в пастухи. Профессия пастуха не только одна из самых низкоквалифицированных, но и самая маргинализированная профессия в деревне. Пастух долгое время находился в отдалении от деревенского сообщества (раньше скот пасли в лесу), при этом и скот, и, соответственно, его владельцы полностью зависели от пастуха. Часто он не имел своего имущества и жилья: на протяжении всего сезона пастьбы хозяйки кормили пастуха по очереди — по стольку дней, сколько коров у каждой ходит пастись со стадом. Пастуха угощали завтраком и ужином и давали пищу с собой на пастбище. Кроме того, хозяйка дома, где он столовался в данный день, давала ему одежду, которую пастух вечером возвращал. Иногда он даже ночевал по домам у хозяек. Удаленность пастуха, его власть над скотом делала его человеком не только маргинальным, но и обладающим магическими способностями — наряду с колдуном, «знающим». Пастух, по мнению деревенских жителей, мог делать «обход» (совершать магические действия, которые приводили к сохранности стада). Считалось, что пастухи знаются с чертями, могут наводить порчу, «закрывать» скот (делать так, что животные становились невидимыми и их не могли найти), «открывать» его и даже лечить. На пастухов налагалось множество запретов (бриться, стричься, спать с женщиной и т. п.), что еще больше выделяло эту фигуру среди деревенского социума.

Крестьяне. Фотография Алексея Мазурина. 1910–1915 годы Мультимедиа-арт-музей / «История России в фотографиях» / russiainphoto.ru Как поступали с внебрачными детьми Как и сироты, внебрачные дети имели в деревне маргинальный статус, но окружение относилось к ним совершенно по-другому. Их выгоняли (иногда собственные матери), ругали, не любили: «Незаконнорожденных детей их матери стараются как-нибудь сбыть с рук. Если же это не удастся сделать, то оставляют их при себе, и тогда они являются немилыми детьми. Обращение с ними скверное, и редкий из них может вырасти большим. Чаще же они умирают в детстве. Другие оставляют их при себе и обращаются с ними как с законнорожденными. Зависит это главным образом от старших в семье. Если они велят оставить их дома, то ребенок остается, если же нет, то ребенок как-нибудь сбывается. Во всяком случае, отношение к ним соседей и семейных одно и то же: насмешливое. При всяком удобном и неудобном случае стараются попрекнуть его незаконным рождением: называют его „Ветром“ („ветром надуло“), крапивником, крапивницей»  . Таких детей обзывали самыми унизительными терминами: «****», «сколоток» (сколотить — «родить вне брака»); «коршак» — это старый башмак, который никому не нужен; в некоторых губерниях — «высерок». Про внебрачных детей говорили не «родить», а «нажить», «наиграть», «заскрести», а самих детей называли «заскрёбыш», «подскрёбыш», а также «заугольник», то есть рожденный «за углом». Названия «сколоток», «замесок», «выскребыш», «высерок» показывают отличную от естественного рождения модель появления таких детей на свет: это создание из дерева, муки или теста, экскрементов, зачатие быстрое и неправильное. Зачатый «вне норм», ребенок как будто и рождается иным способом. При этом отношение к сколоткам в деревне не было неизменным. Примерно в середине XX века, после войны, ситуация начинает меняться. Материалы экспедиций показывают изменение терминологии: помимо «****» и «заскребышей», возникли такие названия, как «любоделанные» и «любонажитые». Появилось понятие любви по своей воле (не в законном браке) и возможность рожать детей не только от мужа. Рожденному вне брака могли дать имя, которое отчасти снимало негативное восприятие статуса: Богдан, Богданович (то есть «данный Богом»). Во второй половине XX века трансформируется и отношение к внебрачным детям в деревне: дразнить их стало считаться зазорным и неправильным. Тем не менее в конце XIX — начале XX века порицались не только сами «сколотки», но и их родители, в основном матери. Отцы, наоборот, обществом чаще всего не осуждались. В фольклоре есть множество примеров хвастовства таким отцовством. Например, эта частушка: …[Перетрахал] я всю деревню — Вот на суд меня ведут. Впереди гармонь играет, Сзади **** несут  . Это не только бахвальство, но и довольно отчетливая констатация статуса: идущим сзади бабам ничего не остается, как бежать за мужиком; если мужик не признает ребенка — мать и ребенок станут изгоями. В тенишевском архиве сохранилось подробное описание одного такого сюжета.

Крестьянка. Фотография Алексея Мазурина. 1910–1915 годы Мультимедиа-арт-музей / «История России в фотографиях» / russiainphoto.ru История Липы Баниной и ее пяти внебрачных детей «Случаи рождения детей вне законной связи в данном приходе — да и вообще в окрестных — нельзя сказать, чтобы были редки. Взаимообщение молодежи не встречает большого препятствия со стороны родителей. Допуская это, родители имеют, с одной стороны, дать возможность дочерям „поглянуться“ молодым парням, а с другой стороны, отпуская сыновей в общество девиц, руководятся тем, что „робенка не принесет: не девка“. К тому же, нужно заметить, искусство „изгнания плода“, благодаря отделенности нашей местности от фабрик, неизвестно нашей молодежи даже по слухам. <…> В селе нашего прихода есть мать пятерых незаконнорожденных детей, из которых один, первый сын, был „изведен“ ею тотчас после крещения. По рождении второго ребенка (женского пола) упомянутая личность была выгнана своими семейниками из дому и, как у нас выражаются, „выселена за деревню“. Это „выселение“ состоялось в том, что выгнанной построили „миром“ на скорую руку хижинку и предоставили ее с ребенком самой себе. „Топерь живи как хошь: съумела робенка принести, дак съумий (сумей) и прокормить!“ — такими словами напутствовали мужички вступление ее в новое обиталище. Единственным средством для прокормления себя и ребенка осталось родившей ходить по миру. Несмотря, однако, на это выселение за деревню, она в продолжение шести лет родила еще троих сыновей. Родив третьего, она закаялась наконец продолжать свой промысел. Отцом всех детей оказалась одна и та же личность — сельский рыболов очень пожилых лет, вдовец. Чтобы показать отношение матерей к своим внебрачным детям и обратно, а также отношение к такому семейству крестьян, лучше всего проследить это на истории упомянутого семейства. Поселившись в своей хижинке, как было сказано выше, Липа Банина (так зовут мать семейства) должна была заняться воспитанием своего детища. С ребенком на руках пошла она собирать милостыню, поневоле преодолев весь стыд. Горько было несчастной обойти в первый раз свой приход. Каждый считал себя вправе поиздеваться над согрешившей и пользовался этим правом на деле. Во многих домах, как потом признавалась Банина, ее не пускали или, пустивши, отпускали без куска хлеба, только посмеявшись над ней. Ребенок нищей часто подолгу оставался голоден и испытывал полное пренебрежение со стороны своей матери. Такое пренебрежение разрешилось наконец полным отвержением матери от своей дочери, когда та подросла и когда состав семейства увеличился с рождением ребенка мужского пола. Братья Баниной сжалились над несчастной племянницей и взяли ее в качестве будущей работницы. С той поры она и живет в семействе своих дядей (3 числом), пользуясь готовой пищей и получая в распоряжение небольшой клочок земли для сеянья льна. Этот лен она сама собирает и сама производит соответствующие работы, благодаря чему сама себя одевает, имеет возможность продавать излишек. В обращении с племянницей дяди часто суровы и не преминут при случае попрекнуть ее своим хлебом и т. п. Взаимные же отношения между матерью и отринутой дочерью можно назвать враждебными. Встреча их друг с другом сопровождается бранью с той и другой стороны. Замечательно, что в таких случаях мать называет свою дочь „сколотком“ („сколоток“ — так называют у нас незаконнорожденного). Если мать и дочь сойдутся друг с другом в присутствии соседей, то последние стараются обыкновенно устроить между ними столкновение, нередко переходящее в драку. Не лучше было и воспитание сына. Постоянная брань и побои — вот чем оно сопровождалось. Ни одного ласкового слова не пришлось услышать воспитываемому от своей матери. Всякое обращение матери к сыну высказывалось в грубо-повелительной форме. Мать лишала сына обеда, если он забывал креститься на икону, не будучи, однако, научен тому. С ранних лет сын должен был по вынуждению матери просить милостыню, чтобы доставить пропитание себе и матери. Ребенок старался насытить прежде всего самого себя, выбирая лучшие куски, и утаивал себе про запас, зная по опыту, что от матери много ждать нечего. Когда мальчику исполнилось 7 лет, мать „сбыла“ его в школу. „Хошь хлеба меньше есе, да меньше мешаёшь“, — говорила она. Но здесь положительное отклонение от уроков и неповиновение законоучителю и наставнику послужило лишь к тому, что ученик вскоре был выключен из школы. К тому же он поступил в нее, не зная ни одной молитвы и заранее питая ненависть к заведению. Вообще, воспитание сделало ребенка озлобленным. Вся деятельность его по выходе из школы состояла в том, что он, по выражению мужиков, „гонял собак“.

Фотография Ивана Авдонина. 1910-е Мультимедиа-арт-музей / „История России в фотографиях“ / russiainphoto.ru Весной следующего года мужички соседней деревни пригласили Тихона (так был назван при крещении сколоток) к себе в пастухи. Такое предложение они сделали, впрочем, не потому, что Тихон проявлял особенные к тому способности, а просто потому, что в то лето, как нарочно, даже из соседних местностей „охотника не нашлось“. Тихон согласился. Но на первых же порах у него вышел разлад с мужиками. Главной к тому причиной послужило то, что новый пастух стал для собственного удовольствия беспощадно бить скотину, чего „допережь (прежде) не слыхано было“. Он заставлял также бежать коров бегом, когда гнал их домой или в поскотину; к тому же проделывал это на более опасных местах. Затем пастух оказался очень требователен по отношению к пище и одежде. „То не ладно, да другоё не ладно“, — говорили про него мужики. Если Тихону в каком доме не нравилось, он вымещал свою злобу на коровах хозяина. Загонит, бывало, корову в укромное местечко и „начнет нахаживать вицей“ , длинной и гибкой, нарочно для такого случая приготовленной. Конечно, это не могло укрыться от мужиков, которые и „задавали ему потасовку“. Но малый не унимался. В возмездие он доил на воле коров и пил молоко, а также кормил им свою собаку. Он часто не пригонял коров и находил отговорку. Наступило время собирать петровщину . Хотя Тихон и не надеялся, что „много надают“ (что, впрочем, ему было безразлично), но он уже заранее обдумал, как ему поступить с петровщиной. Он вошел в соглашение с одним мужичком, обещаясь продать ему, что насобирает (по слишком умеренной, конечно, цене). Но каково было его изумление, когда в один прекрасный день, возвратившись с коровами, он узнал, что „матка осбирала за него петровщину“. В ту же ночь он отлучился из деревни и хотел проникнуть в дом матери, чтобы взять „свое“, но дело не увенчалось успехом. После этого Тихон еще хуже стал вести себя, и его держали только потому, что не предвиделось другого, а самим „недосуг в страдную пору“. Наконец, Тихон ознаменовал свое пребывание за лето тем, что проворовался. После этого все единодушно решили „прогонить сколотня“ (сколотка). После этого он поневоле должен был возвратиться в дом матери и жить с ней по-прежнему. На семнадцатом году Тихон изъявил желание идти „в бурлаки“. Он простился как следует с матерью и отправился с несколькими торговцами. Тихон поступил на фабрику во Владимирской губернии. Через несколько времени мать получила от него письмо, преисполненное обещаниями. Сын просил между прочим родительского благословления. Полгода ждала мать от него денег, но напрасно. К Покрову Тихон воротился домой. Первым приветствием ему со стороны матери был вопрос: принес ли он денег. Сын достал из своей котомки несколько аршин какой-то „матерьи“, принесенной в подарок матери, и 3 рубля денег. Первое время между матерью и сыном был „совет“ (согласие), как говорила потом Банина. Однако это продолжалось недолго. Между ними опять начались передряги, как и прежде, с тем разве различием, что сын стал с матерью смелее, побывав в чужих людях. Наконец они разошлись. Тихон поступил на зиму в казаки. Он ухитрился стащить у матери из амбара подаренную материю и продал ее. Весной Тихон снова пошел в бурлаки, помирившись перед отправлением с матерью. „Даром что в ссоре да в брани всю зиму жили, а попросил благословенья: не смел без ево утти“, — так говорила Банина. На этот раз Тихон дошел только до Вологды, где нанялся в пастухи в ближайшую деревню. „Тишка уж опеть (опять) в пастухи попал: поглянулось (понравилось), видно!“ — смеялись мужики. Напрасно ждала Банина письма от сына: она всякий раз выходила встречать проезжавшего по субботам почтальона. „Што, брат, — говорили с насмешкой мужики, — бранилась, бранилась зиму-ту, тут дак и жаль стало!“ В первый раз тогда осознала несчастная, что у нее есть сын, и печать ее о сколотке была искренняя. Вести о сыне все не было. Но вот в конце уже лета проезжавший мимо старшина объявил Баниной, что Тихон ее, „царство ему небесное, помер в городской больнице“, о чем было извещено волостное правление. Известие повергло несчастную в отчаянье. В следующее же воскресенье священник отслужил „задаром“ по рабе Божьем Тихоне панихиду. Умер же он, как выяснилось впоследствии, от простуды. „Я это извела ево, я проклинала да сулила (обещала) зла!“ — так вопила пред крестьянами Банина. Некоторые смеялись над нею, некоторые жалели умершего. Но все были согласны в том, что „Анюху Бог наказывает“. „Как за эку жисть и не наказать, — рассуждали они, — с дочерью впроход (постоянно) гложутся (бранятся), одново сына уходила (первого), а топер вот и другого“. Мужики высказали негодование по поводу того, что им придется внести деньги за умершего в городскую больницу. Однако оказалось, что Тихон „взял билет“ и сам внес за него небольшое количество денег. После этого случая в Баниной намечается исправление, которое началось, впрочем, по рождении последнего сына, когда она стала вести жизнь целомудренную. Она посещает в каждый праздник церковь, служит по воскресеньям молебны об оставшихся в живых детях и поминает на литургии Тихона. Она становится в более лучшие отношения с дочерью, хотя далеко еще не в должные, виной чему главным образом крестьяне, которые разжигают их взаимное нерасположение. Что касается остальных сыновей Баниной, то, хотя воспитание первоначальное было такое же, но участь их более завидна, нежели участь Тихона. Второй сын кончил — с большим, правда, трудом — церковноприходскую школу, из которой несколько раз был изгоняем. Мать хотела отправить его в город в приказчики, но нигде не взяли. Теперь он живет в смежном приходе в пастухах, исправляя свою должность лучше брата. Мать сбирает за него петровщину с согласья, впрочем, сына и крестьян. Отношения Баниной к третьему сыну еще лучше. Он учится в школе, проявляя хорошие сравнительно способности наряду с ужасной ленью и баловством, и терпит постоянные побои от товарищей. Отношения к Баниной крестьян, несмотря на ее исправление, не улучшились. Скверный характер ее служит главным образом причиной того, что ее стараются, особенно молодежь, озлить. Она по-прежнему питается подаянием и изредка приглашается крестьянами на работу. Напоминание о Тихоне, особенно участливое, вызывает у ней слезы»  . #РусскийМир