Лобанов-Ростовский – гражданин США, геолог, банкир и выдающийся коллекционер, собиратель театрально-декорационного русского искусства первой трети XX века, в частности, эскизов к «Русским сезонам» Дягилева. Окончил Оксфорд, получил степень магистра – геологии в Колумбийском университете и банковского дела – в Нью-Йоркском. Занимался разведкой нефти в Патагонии, поисками ртути на Аляске, алмазными разработками в пустыне Калахари. Работал в «Кемикал Банк», был вице-президентом International Resources and Finance Bank, советником «Де Бирс».
В последние годы – активная фигура в русской диаспоре, сторонник объединения русских, проживающих вне России. Но самым торжественным днем для себя считает тот, когда в 1967 году музей Метрополитен в Нью-Йорке устроил выставку его коллекции русского искусства. Русский аристократ, вместе с первой женой Ниной, дочерью французского посланника в ООН, несколько десятков лет занимался собиранием коллекции, в составе которой насчитывается более тысячи работ почти двухсот художников. Достижения Никиты Лобанова-Ростовского в деле восстановления российского наследия неоценимы.
Князь проводил выставки в России, участвовал в создании Музея личных коллекций при ГМИИ им. А.С. Пушкина, начиная с 1970-х, когда стал бывать в стране по делам банков, подарил российским музеям десятки произведений искусства. Большую часть его коллекции – 900 картин, благодаря фонду «Константиновский», сегодня можно видеть в Санкт-Петербургском музее театрального и музыкального искусства. Значительные дары переданы Дому русского зарубежья. За особые заслуги перед Отечеством решением Президента в 2010 году князь был удостоен российского гражданства.
Н.Д. Лобанов-Ростовский о своем Роде, о своей коллекции театральной живописи, о современном искусстве в России, о том, как относятся к России на Западе и многом другом.
– Никита Дмитриевич, ваша коллекция театральной живописи хранится в петербургском музее, почему выбрали этот город?
– Сегодня мало кто знает, что место возле Исаакиевского собора принадлежало старейшей княжеской династии Лобановых-Ростовских, моих предков. Большой дом со львами, который Александр Бенуа изобразил в иллюстрациях к пушкинскому «Медному всаднику», князь Александр Яковлевич Лобанов-Ростовский заказал архитектору Монферрану, когда тот строил Исаакиевский собор. Познакомились они случайно, на улице, и обо всем договорились. Благодаря рисункам Бенуа дом стал очень известным, часть этих рисунков есть в моей коллекции, чем очень горжусь. Может, звучит предвзято, но в Петербурге чувствую себя дома.
– Что вы могли бы сказать о своих предках?
– Лобановы-Ростовские принадлежат к Рюриковичам – династии, которая царила с IX века до смутных времен, то есть, до Романовых. Князьями они были по статусу, а не по заслугам, и этим русская аристократия отличается от западной. Известному деятелю Русского собрания, князю Алексею Николаевичу Лобанову-Ростовскому прихожусь внучатым племянником. Мой дед по материнской линии Вырубовых был товарищем министра у князя Львова в первом Временном правительстве, но продержались они недолго. Дед по отцу – князь Иван Николаевич с сыновьями нелегально выехал из Советской России в 1919-м. Семейство обосновалось в Болгарии, потому что там была монархия, и правил царь Борис. В соборе Александра Невского в Софии по воскресеньям пел оперный хор, а дед больше всего на свете любил музыку. Покидая Россию, он взял с собой только скрипку Страдивари.
Мои родители – Дмитрий Иванович и Ирина Васильевна, урожденная Вырубова, родился я 6 января 1935 года в Софии. В 1946 году, после ввода в Болгарию советских войск, наша семья при попытке пересечь греческую границу была арестована. Мне было одиннадцать лет, и сидел я отдельно от родителей. Из-за недоедания заболел, и меня перевели в тюрьму для уголовников, где кормили получше. Пока ждал перевода, зарабатывал на хлеб тем, что чистил сапоги «товарищам», собирал окурки, и табак из них продавал цыганам. Научился воровать, а одеждой мне служил мешок из-под лука, я прорезал в нем отверстия для рук и головы. Из заключения нас освободили через год, но отца тут же схватили болгарские органы госбезопасности и расстреляли в лагере смертников около Пазарджика, об этом я смог узнать только в 1992 году. На всю жизнь у меня сохранилась ненависть к тоталитарному режиму.
Моя мать умерла от рака, когда мне был 21 год. Мы тогда были уже в Париже, куда нам помог перебраться брат матери, бывший одним из приближенных генерала де Голля. Благодаря стипендии организации, поддерживающей беженцев, я поступил на геофак Оксфордского университета. Продолжил учебу в университетах США. Работал в банках Нью-Йорка, Сан-Франциско, Ближнего Востока, Африки, Лондона.
– Как вы начали собирать коллекцию?
– Именно в Лондоне, когда поступил в Оксфорд, я попал на выставку дягилевских «Русских сезонов» и увидел живопись Бенуа, Бакста, Гончаровой, Ларионова, мне захотелось иметь такие картины у себя дома. Из историй известных коллекционеров я знал, что искусство следует искать там, где оно создавалось, и не иметь дел с посредниками. Бывая по делам банка во Франции, Испании, Греции, Италии, я встречался с потомками русских художников, которым нравилось мое желание пропагандировать русское искусство. Мы с женой побывали в семьях Бенуа, Добужинского, Ларионова, Гончаровой, Судейкина, Экстер, когда на Западе их никто не знал. Кое-что нам дарили, но, в основном, мы покупали работы за небольшие деньги. И выбор всегда был за нами. Вот почему специалисты по русскому искусству считают, что сегодня такую коллекцию не составишь, даже имея большие деньги. Один пример: когда в 1962 году мы хотели подарить несколько работ Александры Экстер филадельфийскому музею, нас поблагодарили и сказали, что такого художника не знают. Спустя 20 лет на аукционе Sotheby's картина Экстер была продана более чем за миллион долларов.
Комментарии 5