Предыдущая публикация
Каникулы
Митька первым выбежал из школы и подкинул ярко-синий рюкзак.
— Ура, каникулы! Каникулы!
Прозвенел звонок, и на крыльцо начали выбегать другие ребята, но они ничего не подбрасывали. Приходилось вести себя прилично — их же встречали родители. За Митькой никто не пришёл. Забыли? Ну и что, расстраиваться, что ли? Да и большой уже, шестой класс закончил. Главное, что его ждут дома, а сегодня даже с варениками.
Мальчишка обернулся и посмотрел на школу. Высокую, зелёную пятиэтажную громадину. Довольно и озорно показал язык: впереди три месяца свободы. Митька сиял так же, как его дневник от пятёрок. Вот уж мама будет рада, вот уж мама его похвалит! Не попрощавшись, побежал скорее домой, а полупустой рюкзак весело прыгал за спиной. Наискосок через двор. Привет, любимые качели! Высокие, скрипучие, взлетают до самых небес. Ох, сейчас бы посильнее, до стука. Но живот урчал, да и успеется с качелями.
— Лето, — мечтательно произнёс Митька, остановился, закрыл глаза и вдохнул. Как бы всё прочувствовать, законсервировать, сберечь? Завтра июнь — как вечер пятницы перед долгожданными выходными в девяносто два дня. Улыбнулся и помчал вприпрыжку. Завернул за угол — и почти дома. Осталось пройти мимо любопытных бабулек — охранная система дома, всевидящее око. Сидели старушки тесно, дружно, словно это единственная лавочка во дворе.
— Здрасьте! — крикнул Митька, чтобы все расслышали.
— Здравствуй-здравствуй, Митенька, — старушки закивали, заулыбались. Митьку они любили: всегда поздоровается; если нужно, и сумку поможет донести.
— Чего такой счастливый? Пятёрок, небось, нахватал?
— За четверть и за год, баб Вер! Круглый отличник! — Митька обычно не хвастал, но тут уж не удержался, тем более есть чем, не зря же он старался.
Старушки одобрительно заохали, кто-то тихонечко шепнул: «Повезло Львовне с таким внуком», отчего разрумянились Митькины щёки.
В подъезде пахло свежей выпечкой и корицей, как в кулинарии. У нас, наверное, готовят… хоть бы у нас. Аромат такой, что живот заурчал ещё сильнее. Да иду я, иду. И бегом на третий. Хотел стучать, но потянул ручку — не заперто, значит, бабушка увидела его в окно. Мама часто ругала её за такую привычку: ну мало ли кто зайдёт, пока Митька поднимается. «Как замечтается — час в подъезде простоит, пока всех ворон не сосчитает». Бабушка не спорила, кивала, но всегда делала по-своему.
— Это я! — радостно крикнул Митька.
— Пришёл, дружочек, как ты быстро. Бегом мой руки и садись за стол, — донеслось с кухни.
— Вареники? Пирожки? — Митька скинул кроссовки и помчался в ванную.
— То и другое, смотри не лопни, — ответила бабушка. — И аккуратно, не обожгись.
— Ба, а когда мама с папой приедут? Сегодня? — Митька пританцовывал, пока мыл руки. — Ба?
Вероника Львовна ничего не ответила. Митька заторопился на кухню, не нравилось ему это молчание.
— Ба-а? — Мальчишка сразу всё понял, и глаза сделались влажными, теряя весь карий цвет, да так, что сквозь пелену слёз ничего и не разглядишь. — Не приедут, да? Всё отменяется?
— Что поделать, работа у них такая. — Бабушка старалась не смотреть в глаза и всё накрывала на стол, суетилась. — Нашли новое место, говорят, ажиотаж. Сейчас трудно найти что-то стоящее. Музей настаивал, чтоб они туда отправились. Дело повышенной срочности или важности. Ты чай будешь или компот налить?
— Ага, повышенной, у них всегда так. — Слёзы душили, и голос срывался. — Лежало в земле веками, теперь срочно понадобилось. А меня почему с собой не взяли? Я ведь не маленький! — И подумал: «Я тоже важный». — Ведь так и знал!
— Мить, ты пойми, там никаких условий. — Бабушка примирительно поставила перед ним большую тарелку вместо обычной.
Она понимала, что условия условиями, но ребёнок скучает по родителям. Не виделись больше месяца и дальше поехали.
— Других детей там не будет, родителям некогда даже покушать приготовить, вареников сварить. Ешь давай, а то остынет.
— Ба, ну это же несправедливо! Обещали, что если закончу на одни пятёрки, то обязательно. Пятёрки-то есть, а родителей нет. Сиди тут теперь в нашем городишке, чахни, — вздыхал Митька и ел вприкуску со слезами. Вкусно и солоно.
— Никто не собирается чахнуть, придумаем с тобой какие-нибудь развлечения, — пыталась подбодрить бабушка.
— Какие? Ребята в отпуск поедут в тёплые страны, а я? На лавочку сесть вместе со старушками? «Здравствуйте, Антонина Семённа, как ваш радикулит?» Или лучше в дурацкий сад? Сорняки полоть? Ну уж, дудки, — пробурчал Митька. — О работе-то они подумали, а обо мне нет. Я тоже в путешествие с приключениями хочу, на море.
Бабушка молча встала, поправила белый фартук с гусями и пошла мыть посуду. Ничего не сказала, как-то съёжилась вся, плечи опустились. Лучше бы заругалась. Так проще: когда ругаются, можно обидеться, а тут — сам виноват. Когда мама с бабушкой ссорились, мама никогда ей не верила. Говорила, что актриса из неё всё ещё хоть куда, правда, спектакли теперь для домашних устраивает.
Но в этот раз Митька чувствовал, что всё по-настоящему. Ему стало неловко: вовсе и не ужасный сад. Он любил уютный деревянный домик, дедушка его сам построил, когда ещё жив был. Шесть соток, огороженных не забором, а кустами с малиной — живая изгородь. Никто не заставлял там работать, про сорняки, выходит, зря ляпнул. Бабушка выращивала цветы, деревья да ягоды, с каждым годом всё больше превращая его в вишнёвый. Никакой тебе картошки-морковки. Бывало, приедут туда вдвоём, Митька с книжкой забирается в старое дедово кресло, Вероника Львовна садится в тенёк и вяжет, то и дело поглядывая на город. Проголодаются — Митька сбегает за водой на колонку, нарвёт мяты у соседей, и заварят самый вкусный чай из ягод и трав. Зимой не купишь ни такой клубники, ни чая. Бабушка рассказывает истории — про то, как мама с тётей были маленькими, про дедушкину работу, как он красиво ухаживал, про молодость в театре, про то, как она играла цариц и служанок, как зал по три раза вызывал их труппу на бис, а дедушка каждую премьеру приходил с цветами. И от таких разговоров на душе так хорошо становится, никаких морей не надо, только бы чай не кончался и бабушка улыбалась.
Митька понимал, что не прав, и начал сопеть — сперва тихо, а потом всё громче и громче. Извиняться всегда тяжело. Бабушка на его сопения не реагировала. Тогда мальчишка подошёл и обнял её. Прижался сильнее, и снова слёзы подкатили.
— Прости меня, ба, зря я так. Никуда это море не денется, в сад так в сад. Книжек наберу, велосипед возьму. Главное, чтобы лето пришло, а то помнишь, как в том году?
Бабушка не ответила, развернулась и взъерошила его густые русые волосы — простила, значит. Посмотрела хитро так, чуть прищурилась. Митька сердцем чувствовал: задумала что-то.
— Беги отдыхай. Придумается что-нибудь.
Митька знал, что отвлечёт его от грустных мыслей. Подошёл к большому шкафу в гостиной. Тысяча и одна книга, столько историй, которые только и ждут, когда их наконец прочтут. Изучал корешки, медленно проводил по ним рукой, гладил. Названия книг он знал наизусть, а прочитал лишь треть. Выбирал всегда особую, под настроение. Сейчас искал такую, чтобы в ней не про зиму и учёбу, а больше про приключения, которых так не хватает. Достанет одну, подержит в руках, подумает, прислушается. Та или не та, волшебная или нет? Ждала ли его? Его так дедушка научил, это был их маленький секрет.
Не успел Митька выбрать, как услышал, что бабушка разговаривает с кем-то по телефону. Не с мамой ли? Подошёл поближе к двери. Подслушивать нехорошо, но вдруг мама? Звонит она редко, говорит, что дорого. Дверь неожиданно распахнулась, и Митька вздрогнул.
— Собирай чемоданы, едем! — Бабушка улыбалась и больше не злилась. Гуси на фартуке — и те заплясали.
— К маме? — робко уточнил Митька.
— На море. Помнишь тётю Марину с дядей Ярославом, Севку? Брата двоюродного? Сказали, что приютят нас. На всё лето не обещаю, но месяца на два точно. Что скажешь, поедем в гости?
— Но Севка же в Питере… Ты холодное море имеешь в виду? Балийское?
— Балийское, — передразнила Вероника Львовна и рассмеялась: — Как же ты по географии пятёрку получил? В Питере Финский залив Балтийского моря, но я сейчас о другом. Они переехали на юг, у Севки же астма. Нельзя ему теперь в таком климате, да ещё и в мегаполисе — слишком грязный воздух. Выбрали небольшой домик прямо на берегу. Море там тёплое и самое настоящее, как ты мечтал.
— Ура!
Митька закружил вокруг бабушки, исполняя победный танец. Да, мама с папой далеко, ищут свои ненаглядные реликвии и сокровища, и ещё одно лето без них. Но его, Митьку, ждут море и Севка, а это уже кое-что.
— Бабушка, а как же твоя клубника? — Митька перестал танцевать и замер, испугался, а вдруг спугнул?
— Подарю Клавдии, — махнула рукой Вероника Львовна, — давненько она на мою «викторию» глаз положила. Пусть собирает. Не зря же она с нами мятой и иргой делится? А фруктов мы и у Севки наедимся.
— Ба, ты у меня самая лучшая!
До вечера их ждали приятные хлопоты, Митька начал жить в предвкушении. Сердце так и ухало. Сперва на вокзал, с билетами повезло — отправление завтра. Места, правда, боковые достались, но разве это важно? Потом — по магазинам. Митька выпросил белую футболку с кораблём и новые синие сандалии, на фуражке, как у моряка, бабушка настояла, а себе взяла платье василькового цвета и казалась в нём такой молодой. Оставшееся время ушло на сбор чемоданов. Митьке доверили упаковываться самому. На антресолях нашёл чей-то старый круг, надул и ходил по дому, распевая любимую песенку: «Я морячка, ты моряк». Прикладывал пыльную ракушку к уху: так ли звучит на самом деле? Скоро, уже совсем скоро он наконец-то увидит море!
Ночь
Митька долго ворочался, никак не мог уснуть. Всё представлял, как они с братом будут нежиться на тёплом песке, играть в пиратов, кататься на велосипеде. Ой, а где я там велосипед найду? Свой-то не повезу, тяжело. Ладно, как-нибудь без него.
В полночь послышался стук колёс. Прямо за бабушкиным домом проходила железная дорога — не та, что связывает города, не та, где их будет ждать поезд. Лишь небольшой участок от старого до нового завода. Папа сказал, что километров пять всего, но для Митьки всё равно Дорога. Обычно четыре вагончика, везут что-то туда-сюда. Стучат громко и, совсем как большие, плющат монетки. Как проедет, встанешь на рельс — вибрирует.
Два года назад приезжал Севка, говорил, звук почти как от трамвая. Ему виднее: в маленьком городке у Митьки ни трамваев, ни троллейбусов, одни старенькие автобусы. Ко Дню города вместо того, чтобы заменить на новые, разрисовали по трафарету яркие ромбики. «Слёзы радуги» — так их прозвали старушки у подъезда.
Раз уж всё равно не спалось, мальчишка по привычке сел на подоконник и смотрел на ночной город. С той стороны, что ближе к дому, была аллея, летом она утопала в зелени, высокие тополя заслоняли свет. Митька любил гулять около железки и смотреть на поезда. Мама боялась, что он как-нибудь забудется да и пойдёт по путям, а там — бац! — и поезд — бац! — и нет Митьки. С ним случалось иногда такое: как задумается о чём-то своём — о дальних странах или животных, что живут на Марсе. Головой кивает, «ага-ага» говорит, а сам далеко. Но он никогда не гулял по шпалам. Оказалось, что неудобно, не так, как описывают в книжках или показывают в фильмах.
Год назад, правда, огляделся по сторонам, послушал, что поезда нет, — встал ровно посередине и сделал снимок. Деревья создавали особую арку, отделяя Дорогу от всего мира. Сквозь листья пробивались лучи света, а рельсы у горизонта сходились в одной точке. На чёрно-белом фото ничего не отвлекает от главного — от самой Дороги.
В то время как раз проходил конкурс на лучший снимок города. «Дорогу» опубликовали на сайте, запустили голосование. Митька был горд собой и что под фотографией стоит его имя. Одноклассники потом ещё долго называли его фотографом, но не обидно так, с уважением. Слухи разлетались быстро, и вот знает вся школа. Один старшеклассник спросил: «Сколько голосов набрал?» Митька видел, что больше тысячи, но промолчал — разве это важно? Никто ведь не поймёт, что самое главное в самом процессе. Как идеально падал свет, как захватывало дух, когда нажимал на кнопку. Что в редакцию они с папой только вдвоём ходили. Пока шли — не говорили об уроках или о том, чья очередь мыть посуду. Его не ругали, что ослушался и встал на рельсы ради хорошего кадра. Папа рассказывал, как любит дорогу и поезда, путешествия, печь картошку у костра и звёздное небо. А ещё о том, как в прошлый раз нашёл обломок кувшина, а мама ручку от чашки. Когда их изготовили и кто, точно установить не удалось, но не позднее девятнадцатого века. «Прошлое прекрасно, стоит лишь обернуться», — любит повторять папа.
Митькин снимок ему понравился, потому что тот будто из прошлого. Фото не заняло призового места, зато попало на выставку во Дворце культуры и провисело там целый месяц. Оценка родителей для Митьки важнее приза и сотни приятных комментариев от незнакомцев. Поэтому он так расстроился, что, когда проходила выставка, мама с папой были далеко. Как, впрочем, и когда были утренники в детском саду, и маленький выпускной в третьем классе. А уж сколько дней рождения они отметили порознь.
Митька же никогда не уходил далеко от дома, часто гуляя вдоль железной дороги. Когда заканчивалась аллея, Дорога переставала сходиться в одной точке. Заворачивала куда-то к садам, а за садами — морг. От одной мысли шли мурашки. Мальчишки постарше ходили заглядывать в окна, говорят — видели настоящего покойника. Но Митьке не верилось, любят уж они приукрасить. В другую сторону, куда уходили рельсы, тоже ходил, но нечасто. Они пролегали около рынка, потом скрывались в берёзовой роще и выныривали у химического завода. В той части нет особой атмосферы таинственности. Слишком близко ездят машины, галдят люди, с рыночных киосков гремит музыка. Приключения вряд ли живут в таких шумных местах, разве что ближе к заводу: там даже страшнее, чем у морга.
Ходят слухи, что там блуждают лисы — охотятся на чаек, которые облюбовали искусственное болотце, пьют из стоков, в которые сливают химические отходы, из-за чего потом сияют по ночам зеленовато-жёлтым светом, а глаза — как фонари — слепят заблудившихся путников. Такую байку, каких полно в каждом маленьком городе, Митька впервые услышал от старушек у подъезда. Уж они-то любят пугать, предостерегая детей не ходить по тёмным местам. Но однажды подслушал, как тех же светящихся рыжих обсуждали старшеклассники. Мол, пытались их сфотографировать, но снимки всегда выходят смазанными и засвеченными. Возможно, они как призраки? Митьке хотелось самому посмотреть, проверить — выдумка ли? Вдруг ему удалось бы их сфотографировать? Отпугивало лишь то, что они могут оказаться никакой не аномалией, не мутантами, а вполне себе обычными лисицами, болеющими бешенством.
Поезд
В поезде до моря всего три дня для Митьки и целых трое суток для Вероники Львовны. В целях экономии — плацкарт, шумно, весело и совсем не до сна. Позвякивают стаканы, в воздухе витает аромат жареной курицы, чипсов, и хруст стоит на весь вагон. То и дело мимо проходит кто-нибудь с растворимой лапшой, боясь расплескать драгоценный бульон. Звуки и запахи сливаются воедино, становясь чем-то целым и неделимым. Вот оно, путешествие, которого так ждал, о котором мечтал. Неужели это правда и всё происходит с ним наяву?
Вероника Львовна быстро нашла собеседницу, такого же заядлого садовода. Они обсуждали рассаду, кто как ухаживает за кустарниками. Бабушка всё же посетовала, что пришлось оставить клубнику, ох, и кто же будет ухаживать за моей яблонькой, но больше по привычке, чем всерьёз. Митьке запомнилась одна фраза, которую обронила женщина-садовод.
— Мы врастаем в землю, пускаем корни и так боимся их потерять. Не люблю уезжать: такое чувство, что меня выдирают и ставят в вазу. Жду, пока пройдёт время и я смогу высадиться на своей земле, стать самой собой. Но в этот раз, — женщина кивнула по ходу движения поезда, — меня ждут внуки. — Она улыбнулась, но иначе, чем когда говорила о саде, — гораздо теплее.
В первый же день Митька познакомился с ровесником Антошкой. Болтали о том о сём, играли в карты. Нашли общий язык, и Митька радовался, что проведёт три дня с новым другом. Но счастье длилось недолго — ровно до того момента, как у Антошки зарядился телефон. Сел играть, да так, что не видно, не слышно. Слезал с верхней полки только перекусить или снова зарядиться. Митька на него не злился, но обидно, что не получилось у него стать важнее игрушек. Ну и пусть, где-то за горами, Севка и море, и никаких компьютеров.
Митька занял верхнюю полку и всё смотрел, как меняются пейзажи. Когда проезжали над речкой — захватывало дух. С собой был плеер, но слушать музыку не хотелось: стук колёс ближе сердцу. Его одноклассники частенько сидели в телефонах, некоторые почти всё лето проводили дома, за компьютером. Не то чтобы Митька не любил пострелять по монстрам или пройти сложную головоломку. Полгода назад, когда родители были в экспедиции, играл и играл, да так подсел на одну бродилку, что про всё забыл: и про уроки, и про посуду. За посуду влетело от бабушки, за успеваемость — от завуча, а потом уж и маму в школу вызвали. Обиднее всего, что к тому времени игру он забросил. Время пролетало слишком быстро, а потом накатывало ощущение невероятной пустоты, будто и не жил вовсе. Так, существовал, как зомби какой-то. Да и неприятно двойки получать. Учительница как спросит параграф, стоишь у доски, мнёшься. Не знаешь, то ли начать придумывать, оправдываться, то ли честно признаться, всё равно ругать будут. Мама потом с ним серьёзный разговор вела, долго и доходчиво. Ремнём пригрозила, а он огрызнулся. Сказал, что нельзя так, не положено детей бить. Пытался доказать, что играть больше не хочется, но разве тут поверишь? Компьютер не забрали, для учёбы нужен, но злополучную игру удалили. Митька знал, как поставить всё обратно, да так, чтоб никто и не узнал. Обходные пути и лазейки давно нашёл. Да и как заметят-то, если их дома не бывает? Но обманывать не хотелось, и договора не нарушал. Папа сказал, что самое опасное — можно не захотеть возвращаться в реальный мир, и был прав.
Вспомнил о родителях и сразу представил, как они каждые три месяца садятся в поезд, пьют чай, смотрят в окно, и чуть не расплакался. Думают ли они о нём, о Митьке? Когда слушают стук колёс, уносящих их всё дальше и дальше от него? Когда копают «квадрат» или вечером сидят у костра? Когда папа достаёт свою гитару и начинает петь «Под небом голубым есть город золотой»?
Три дня пролетели быстрее, чем ожидал Митька. Поездка подходила к концу, здорово было ехать навстречу приключениям. Смотреть, как меняются виды за окном и попутчики. Как люди не находят себе места, оставшись наедине с самими собой, пытаясь всё пространство заполнить беседой, книжкой, едой. Гранёные стаканчики позвякивали, ложки стучали. Чай крепкий, с сахаром и лимоном, становился вкуснее, пахло морем, летом и счастьем. До прибытия оставалось несколько часов. Поезд наполнился волнительным ожиданием, всё больше людей собирались на выход, сдавали бельё проводнице. Митька с бабушкой сидели налегке. Жара такая, что пришлось открыть окна. Тёплый ветер играл с волосами, волновал мысли.
— Бабушка, а ты ведь была на море? Какое оно? — Митька болтал ногами в синих сандалиях и смотрел в окно. Он надел новую футболку с кораблём и не мог спокойно усидеть на месте.
— Давно, с Владимиром Александровичем ещё. — Она всегда так улыбалась, когда вспоминала о муже.
Митька подумал, что почти никогда не видел бабушкиных слёз. Он же не мог не плакать, когда вспоминал о дедушке. Грустные мысли чаще приходили перед сном.
Когда тот был жив, они вдвоём делали уроки, а потом дедушка садился в любимое кресло, а Митька на диван, пили какао и разговаривали обо всём на свете. Он так увлекательно рассказывал про ток, про далёкие планеты, как устроена Вселенная и как правильно стрелять из рогатки. Митька никогда не стрелял из рогатки и не собирался, но не перебивал. Последнее время, перед его смертью, Митька редко приходил пить какао — хотелось почитать перед сном или посмотреть мультфильм. Всё казалось бесконечным, даже самое лучшее можно было оставить на потом.
Когда дедушка умер, Митька ещё не знал, что такое смерть, но плакал вместе со всеми. Мальчишка не сразу понял, что это навсегда. Только лишь когда ему захотелось какао и рассказов про «всё на свете». Никогда-никогда не будет больше таких вечеров. Книги и мультфильмы будут, а дедушка — нет. Слёзы — тут как тут, Митька отвернулся к окну, чтобы бабушка не заметила.
— В первый раз, когда мы ездили на море, там и останавливались, — бабушка произнесла так, точно то был рай на земле. — Знаешь, там тогда было так хорошо. Может, и сейчас хорошо, не знаю, столько времени прошло, Боже мой, столько времени. Как раз и проверим с тобой, да?
— Идеально? — Митьке казалось, что «хорошо» слишком мало для моря.
— Смотря для кого. Для нас — идеально, не могло быть места лучше. Мы ездили дикарями, жили в красивом доме, который сдавала говорливая хозяйка. Каждое утро она кормила нас завтраками, а вечером — байками и вином. Вино некрепкое, но кружило голову. Мы были молоды и влюблены. У нас не было ничего, кроме нас двоих, и этого было достаточно. — Бабушка медленно водила пальцем по стакану и смотрела в окно. Митьке казалось, что там, за окном, она видит себя в молодости — счастливую загорелую девчонку.
— Всего два платья, — продолжила Вероника Львовна, — одно простенькое, на каждый день. Второе, особое, дважды выгуляла в ресторан, который находился в соседнем городе. Я чувствовала себя в нём самой красивой — как сейчас помню, василькового цвета.
— Как то, что на тебе сейчас? Что мы купили вчера? — Митька разгадал причину той загадочной улыбки.
— Да, именно такое.
Поезд остановился. Антошке пора было выходить, Митька помахал ему на прощание, а что сказать — не нашёлся. Но новый знакомый бросил через плечо:
— Найди меня в Сети — Тони Кот. На аватарке у меня большой котяра, не ошибёшься. Добавляйся, поболтаем.
Митька кивнул, а сам подумал: «О чём же?»
— Что там ещё было, ба?
— Что ещё делают на море? Ели фрукты и ягоды, что росли в саду. Сливу, которую не нужно кусать — такая сочная, тает во рту. А какой вкусный там рос виноград! — Она закрыла глаза. — Страсть как захотелось винограда, надеюсь, что у Маришки такой же. Ты любишь виноград?
— Да, но вишню больше.
— Вишнёвая ты душа, как и твой дед, — вздохнула бабушка. — Знаешь, он мог развлекать меня часами, рассказывать про изобретения, как придумал, чтобы всё лучше работало. Ничего не понятно, куда мне, простой актрисе, до великих наук. Но слушала всегда внимательно, так интересно он про всё говорил. За его открытия давали премии. Горжусь им, он гений. Был. — И тут её голос дрогнул.
Расстроил.
— Бабушка, ты бы хотела вернуться назад? В то лето?
Она посмотрела на него внимательно. Внук спросил о чём-то таком, чего не стоило спрашивать. Или, наоборот, очень даже стоило?
— Надеюсь, что после смерти меня ждёт то лето.
— Ба-а, — протянул Митька, получилось с укором, — рано тебе ещё о смерти думать. Ты молодая, вон какая красивая в новом платье.
Она улыбнулась, стряхнув с себя грусть, и кокетливо поправила русые волосы с единственной седой прядью.
— Не тороплюсь. Не собираюсь покидать тебя раньше времени, слышишь? Сколько мне отмерено, буду жить и радоваться каждому дню. У меня здесь столько прекрасного, что не могу взять и оставить.
— Например, я? — подсказал Митька.
— Ты, твоя мама, Севка и тётя Марина.
— Твоя клубника!
— Моя клубника, — согласилась бабушка. — А почему ты спрашиваешь?
Сладко запахло чем-то знакомым, цветочным.
— Ба, а чем это пахнет? — спросил Митька.
Вероника Львовна вдохнула поглубже и ответила:
— Чубушник так пахнет, по-другому садовый жасмин. Помнишь, в саду у нас растёт? Кустарник с белыми цветочками?
— Какое смешное название — «чубушник», — заулыбался Митька.
12:38
Поезд подъехал на станцию в 12:38. Ещё в тамбуре сердце начало биться быстрее. Стоянка две минуты, «посадка-высадка на ходу», как говорит мама. Митька с бабушкой сошли, поезд помчал дальше, не забыв озорно гуднуть на прощание.
Всё не так, как представлялось Митьке. Ни большого душного вокзала, ни палаток с мороженым, наглых таксистов — и тех нет. Одинокий облезлый ларёк с кассой, закрытый на обед, охраняла рыжая собака. Разбуженный пёс лениво открыл один глаз, зевнул и, устроившись поудобнее, снова засопел. На перроне трое встречающих — Севка и его родители. Митька хотел помахать, да руки заняты. Поезд остановился далеко, и теперь они шли навстречу друг к другу.
— Здравствуйте! — громко поздоровался Митька издалека.
— Митька, привет! — крикнул Севка в ответ.
Брат за два года подрос, вытянулся. Выше Митьки на целую голову, худой, как струна. Кудри так и блестят на солнце, успели выгореть, а ведь ещё только начало лета. К телу липнет новый загар или старый не сошёл? От болезненной питерской бледности не осталось и следа. Синие шортики, белое поло, на кармашке маленький значок с якорьком. Митьке тоже захотелось такой.
— Мам, как добрались? Как давление? — Марина Владимировна кивнула мужу, чтобы тот взял багаж.
— Поезд скорый, не укачало. Чувствую себя хорошо, устала немного.
Митька знал, что у бабушки болит спина, но она слишком гордая, чтобы сказать об этом.
— Идти тут недалеко. Я в одной из комнат сделала попрохладнее, как ты любишь, как раз отдохнёшь с дороги. — Марина Владимировна нервничала и начала тараторить.
— Надеюсь, не помешаем вам, не хотелось бы навязываться. — Вероника Львовна отдала весь багаж, кроме маленькой сумочки.
— Ма-ам, — дочь протянула с укором, — ты не навязываешься. В Питере у нас один раз была за десять лет. Прости, что не приезжали, сама понимаешь. — Она кивнула на сына, дальше можно и не продолжать. — Я соскучилась. Да и как мы можем вас отпустить, пока фрукты не созреют? Митька, любишь арбузы?
— Кто ж их не любит? — радостно ответил Митька.
Тётя смешная, рядом с бабушкой становилась почти девчонкой. Забавная причёска — острый ёжик вишнёвого цвета и помада в тон. Воздушное, как зефир, розовое платье и короткая джинсовка. Митька подумал, что сзади принял бы её за подростка. Но если смыть с неё всю краску, то с мамой они почти как две капли воды. Дядя был совсем не похож на папу, скорее на итальянца, во всём белом. Кудрявые чёрные волосы собраны в хвост. За то время, что они не виделись со смерти дедушки, не добавилось новых морщин, никто особо не изменился. Хотя нет, у тёти тогда волосы были малиновыми, правда, она практически не снимала траурного платка.
Мальчишки оторвались вперёд, за ручки с двух сторон подхватив большую сумку. Митька оглядывался по сторонам, ему хотелось рассмотреть всё получше. Станция находилась на высоком холме, с левой стороны не видно ничего, кроме гор и моря, по правую руку красно-белый маяк, а прямо внизу маленькие домики.
Они так близко у воды, как их не смывает? Сколько же их там? Митька насчитал чуть больше десятка и сбился. А когда прилив, они выходят из дома и сразу же опускают ноги в воду?
Дорога вильнула вправо и пошла вниз, между песчаных дюн. Ощущение, что ты в пустыне — ни конца, ни края песку и солнцу. Молчание отчего-то становилось неловким.
О чём говорить? Начать с того, что закончил на одни пятёрки? Подумает, что хвастаю. Спросить о море? Так краешек и сам увидел. Об астме? Но вдруг ему вовсе не хочется об этом.
— У тебя есть велосипед? — наконец нашёлся Митька.
— Есть, — обрадовался Севка, — но тут мало где можно кататься, да и мама далеко не разрешает. Боится отпускать надолго одного из-за приступов. Когда еду, бывает тяжело дышать, — Севка спокойно говорил о болезни.
— Жаль. — Митьке хотелось поскорее всё исследовать.
— Тут и так хватает что посмотреть, — сказал Севка, — маяк, бухта или наш дом — вот мы и пришли.
Обогнули последний бархан и увидели его. Дом казался чем-то невероятным. Никогда раньше Митька не видел такой красоты. Двухэтажный кирпичный разноцветный торт из разных слоёв, каждый своей формы и цвета. Если смотреть слева направо, то сперва видно высокую башенку цвета корицы, на её макушке — морковный шпиль. Башенка плавно переходит в лимонный треугольник крыши, а тот, в свою очередь, сменяется нежно-голубой башенкой со шпилем-безе, плавно перетекающей в густо-сливовый покатый бок.
В Митькином городке нет такого, буйство красок завораживало. В доме было нечто невероятное: все очертания знакомы, но так загадочны. Не дом — бунт против серой жизни. Архитектурное лакомство. Какие тайны он скрывает? Что за чудак построил такое? Дом волшебника, мага, фокусника или супергероя, но никак не обычных людей. Митька ожидал увидеть простой бело-синий дом, как на картинке пазла, что они собирали с бабушкой, красный кирпичный, каких полно у них на окраине. Старый покосившийся или небольшой трейлер — ничто бы не вызвало удивления. Но только не такое чудо.
— Нравится? — с гордостью спросил Севка, который до этого молчал и наслаждался реакцией.
— Очень! — Митькины глаза блестели, первый раз в жизни он завидовал брату. — Кто построил?
— Не знаю, — признался Севка, — раскрашивала мама, из всех красок, что остались от её проекта. Теперь соседи смеются, что мы не решили, какой цвет выбрать, и попробовали на каждом кирпичике свой.
Севка оказался прав. Дом не просто был разного цвета по блокам — каждый кирпич выкрашен в свой оттенок. Причудливые формы идеально смотрелись в мягком градиенте.
— Не ожидала, что вы решитесь на такое, — аккуратно сказала Вероника Львовна.
Митька не заметил, как подошла бабушка, и вздрогнул.
— О, мама, как ты оценишь моё творение? Помнишь, как вы с отцом ругали меня, когда нашли разрисованной любимую скатерть? Ожидали, что это будут обои, но я обошла вас. Долго же тогда пришлось стоять в углу, — она усмехнулась.
— Кто ж знал, милая, что в нашей семье растёт дизайнер, — бабушка улыбнулась в ответ и неожиданно похвалила: — Мариночка, у тебя замечательно получается. Это ведь тот самый дом, в котором мы останавливались?
— Да, мам, — ответила тётя, — когда увидела, что он выставлен на продажу, то не могла поверить. Жаль, что папа не видит, ему так нравилось здесь.
— Погоди, ты ведь тогда нарисовала на скатерти его именно таким, те же цвета?
— Исполнила детскую мечту, — ответила Марина Владимировна. — Не бойся, пойдём внутрь, тебе наверняка понравится то, что скрывается за фасадом.
Внутри и правда всё было сдержанно-бежевое, серое, нежно-голубое. Митька расстроился — почему волшебный «дом-пироженка» такой скучный внутри? Взять бы краски и всё тут разрисовать. Мальчишки наскоро пообедали, выслушали лекцию, как должны себя вести и во сколько вернуться, захватили полотенца и пошли к морю. Солнце слепило так, что не разобрать, что же впереди. Но волны шумят и манят. Дома были не так близко, как казалось с высоты. Митька почувствовал, что сердце снова забилось быстрее. Поскорее бы снять сандалии и помчаться к воде.
— Не разувайся, — прочитав мысли, предупредил Севка, — песок в полдень так прогревается, что далеко босиком не убежишь. Поджаришься, как уж на сковородке. Я дважды обжигал пятки.
Митька вспомнил, как летом у них в городе плавился асфальт. Дедушка шёл, и его трость уходила глубоко, оставляя неровные следы на тротуаре рядом с их домом. Когда асфальт остыл, затвердел — как на Аллее славы остались отметки. Пусть не в вечности, но на несколько лет вперёд. Отметки будут, а дедушка — нет. Митька думал о них как о напоминании: что останется после нас? Какие отметки?
Но разве всё сравнится с морем? Прямо сейчас взял бы стеклянную бутылку и наполнил её до краёв песком и ракушками, красивыми камнями. Сделал бы сотни снимков на память. Или нарисовал? Вдруг во мне, как и в тёте, пропадает художник?
Митька первый раз шёл к морю и испытывал дикий восторг оттого, что это наконец-то случится. Но к радости примешалось какое-то непонятное щемящее чувство, будто он заранее начал скучать по всему. По всему, что происходит и произойдёт. Остановить бы время, как оно прекрасно! Но всё, что ему оставалось, — впитывать, запоминать. Повеяло адским холодом, ветер грубо теребил волосы. Митька быстро продрог и остановился у самой кромки, волна целовала стопы. Он не мог ступить и шага, словно там, в море, его ждало что-то ужасное. Ощущение новизны и восторга сменилось чувством дежавю. Но что может случиться?
— Чего ты стоишь, залезай скорее! — Севка стоял по грудь в воде и махал ему рукой. — Тут неглубоко! Медуз нет, акул тем более.
Митька решился и пошёл навстречу брату. И стало теплей.
Дом-пироженка
Мальчишки вернулись к ужину, когда стемнело. Уставшие, голодные, но Митька был так счастлив, что не мог перестать улыбаться. Севка на него постоянно поглядывал, словно боялся, что тот куда-то исчезнет.
— Ну что, внучата, накупались? — Вероника Львовна успела отдохнуть и выглядела бодрее.
— Севка, я же просила вернуться пораньше. Митька, наверное, устал с дороги, проголодался. — Тётя суетилась, накрывая на стол, показывая матери, что она хорошая хозяйка. — Не сгорели хоть? — Не дожидаясь ответа, крикнула: — Ярослав, спускайся ужинать, всё готово!
— Мам, что поделать, Митька не хотел из воды вылазить. Пальцы морщинистые, смотри! Солёный, как ваша рыбка. Когда всё-таки вылез, то ни за что не пошёл домой, пока солнце не закатилось за горизонт. — Севка сел на своё любимое место, Митька рядом с ним.
— Да, я виноват, — согласился Митька, — хотел подождать, когда оно в воду плюхнется. Вы, наверное, каждый день смотреть ходите?
Наконец все уселись за стол и переглянулись. Никто, конечно же, так не делал. За год море за окном стало обыденностью. Красивые закаты и рассветы по умолчанию не замечались. Перестал цениться чистый воздух, уединение. Быстро привыкли к тому, что продукты нужно закупать на неделю вперёд, потому что магазин находится в соседнем посёлке, а молоко нельзя оставлять на столе — скисает. Мелочи, приятные и не очень, за год, будто попав в блендер, превратились в безвкусный коктейль без цвета и запаха. Митька со своими горящими глазами заставил их заново взглянуть на то, что у них есть.
— Ба, ты видела, какое тут море? Оно такое же, как и в то лето? Всё так же? — спросил Митька.
— Ещё не успела, — ответила Вероника Львовна, — окунусь после ужина, вода тёплая?
— Вода — чудо как хороша, — восхищался Митька, — синяя, а наберёшь в ладошки — и становится прозрачной, представляешь? И можно делать разные фигуры из песка. Севка обещал научить строить замки. Весь берег — одна сплошная песочница, огромная и такая чистая. Здорово, да? У нас такого нет. Раньше не было песочницы, а потом как поставили одну во дворе — к ней не подойдёшь.
— Почему? — удивилась бабушка.
— Малыши облепили, — пояснил Митька. — Я как-то попытался, но чья-то мама выгнала меня, сказала, что я уже не маленький, грубиянка. Пошёл на качели, только сел, подошла другая: «Уступи, маленький покачаться хочет». Почему как на раскопки ехать, так я маленький, а как на качелях качаться и из песка лепить, так большой? Несправедливо!
— Митька, если ты будешь говорить с набитым ртом, то подавишься, — сделала замечание Вероника Львовна, — пожалуйста, ешь аккуратнее, не заляпай вишней новую футболку.
Митька улыбнулся и отправил новую порцию в рот.
— Пальчики оближешь, — вставил Севка. — Повезло Митьке каждый день такую вкуснотищу лопать.
— Неужели я невкусно готовлю? — нахмурилась Марина Владимировна.
— Ой, мам, не обижайся, — сказал Севка как можно мягче, — готовишь ты лучше всех, чесслово. Но ведь я никогда не пробовал твоих вареников.
— Ох ты и подлиза! — ответила тётя, но уже с улыбкой.
— Севка, не завидуй, — как прожевал, сказал Митька, — такое только по праздникам. А так — и щи с капустой ем, и морковку. Бо-орщ… Жалко, что тут нет торговцев с варёной кукурузой. Мама рассказывала, как они ходят и кричат: «Чурчхела, пахлава, пирожки горячие».
— Чурчхелу не обещаю, а кукуруза не проблема, — заговорил Севкин папа, — сварим её сами, хоть завтра, но, чур, не мусорить на пляже.
Мальчишки быстро расправились с ужином. Бабушка с тётей начали бесконечно скучную беседу о цветах и винограде.
— Пойдём, покажу тебе дом, — предложил Севка, — проведу экскурсию, расскажу правила.
— Разве тут можно потеряться? — пошутил Митька, хотелось лечь отдохнуть. — Не думал, что у вас есть правила.
— А у вас разве нет? Помнишь, нужно было закрывать дверцы стеклянного шкафа, не бегать после десяти, потому что соседи снизу будут ругаться. Не хочешь же ты всё лето простоять в углу? — Севка говорил так серьёзно, что Митька ему поверил. В углу? Ничего себе воспитание. Его никогда не ставили в угол.
— Шутка. Если мы сейчас по-тихому не смоемся, то придётся мыть посуду, — объяснил Севка.
— Убедил, показывай-рассказывай, — согласился Митька, посуды ему и дома хватало.
— Где кухня, ты уже знаешь, — начал Севка, — здесь правил немного: не забывать мыть посуду, когда твоя очередь, иначе нас съедят кусачие муравьи — ам-ам. Лучше не проверять, что будет, если не слушаться. Как я рад, что бабушка приехала: будет хозяйничать, и о готовке можно забыть.
— А я не умею готовить, — признался Митька.
— Везунчик! Мама частенько засиживается за проектом допоздна, иногда так есть хочется, что аж живот сводит. Не соврал, она вкусно готовит, но так редко. Не сидеть же голодным, поэтому я умею ставить чайник, варить макароны и жарить яичницу. — Севка был горд собой.
Мальчишки вышли из кухни и поднялись по лестнице на второй этаж.
— Итак, идём дальше. Это мастерская, — произнёс Севка с придыханием, чувствуя себя гидом, а потом повторил: — Ма-стер-ска-я.
На двери висел Севкин портрет: нарисованный мальчишка улыбался, но глаза выдавали грусть. Меня ещё никто ни разу не рисовал. Какой я со стороны?
— Сюда, как и в спальню моих родителей, без стука нельзя, — предупредил Севка, — нет, не так: лучше и вовсе обходить стороной.
— Почему? Что там? — Митьке стало интересно, что же скрывается за закрытой дверью.
— Ничего особенного. Компьютер, краски, холсты и кисточки. Просто если спугнёшь музу — останешься без ужина или получишь «наряд по дому». «Раз уж у тебя много свободного времени и мало фантазии», — Севка пародировал тётю. — Однажды меня заставили позировать, представляешь? Мама решила, что раз я по ней соскучился, то она поупражняется. Сперва обрадовался, а потом — кошмар! Сидеть нужно несколько часов, да ещё на неудобной табуретке. Получилось красиво, конечно, но я бы не стал повторять. Лучше уж фотография. Щёлк — и готово!
— О, я люблю фотографировать… — Митька хотел рассказать про выставку, но Севка продолжил экскурсию:
— Итак, идём дальше. Здесь ванная. Мы ей пользуемся, когда погода портится, потому что для тёплых дней на улице есть летний душ. Вода там — парное молоко.
— Парное молоко? Фу, гадости какие… с пенками ещё, небось? — скривился Митька.
— Да нет же, — ответил Севка, — нет там никакого молока, и пенок тем более. Выражение такое — «вода как парное молоко». Поначалу непривычно мыться на улице. Ты только представь: на тебя льёт дождь, тёплый и чистый. Хотя вряд ли у вас такие чистые дожди. Главное правило — не забывать выключать воду, как закончишь. У нас нет счётчиков, но мама постоянно говорит про какую-то засуху в Африке.
Они прошли чуть дальше, и Севка остановился.
— Так вот, спальня родителей, про неё я говорил. Ни-ни.
Брат чуть приоткрыл дверь. В спальне стояла большая кровать и шкаф-купе во всю стену, на окнах задёрнуты плотные тёмные шторы, комната тонула во мраке. Севка внутрь не заходил, а Митька и не стремился. Следующая комната была совсем рядом и практически не отличалась от спальни родителей.
— Это спальня для гостей, — рассказывал Севка. — Мама сказала, что сюда поселим бабушку.
— А меня? — спросил Митька.
— Не торопись! — ответил Севка.
На первый этаж мальчишки спустились по второй лестнице.
— Проходи, тут гостиная.
Здесь оказалось просторно и светло. Стены выкрашены в песочно-персиковый, в углу — пианино, напротив стенки — большой кожаный диван.
— Тут пусто, но скоро появится телевизор, — прокомментировал Севка.
— Что тут нельзя? — спросил Митька, оглядываясь.
— Баловаться с инструментом и прикасаться к маминому сервизу. Он жуть какой дорогущий, — ответил Севка. — Пойдём дальше, почти добрались до главного.
Они вышли ещё к одной комнате, на двери которой красовался большой якорь.
— Моя! — Севка открыл дверь и воскликнул: — Добро пожаловать на борт!
Двухъярусная кровать стояла ровно посередине, из старой простыни сделан парус с рисунком: огромный корабль с мачтами и пиратами на нём. Вещей в комнате немного, точно она не до конца обжита, как и весь дом. Книжный шкаф с учебниками, детскими книгами и комиксами, шкаф-купе да небольшая парта с компьютером. На стене перед партой нарисован дельфин.
— Нравится? Тоже мама нарисовала, даже разрешила ей помочь. Она обозначила контуры, а я раскрашивал.
Митька бы не удивился, если б распахнулось окно и появилась фея Динь-Динь, а Севка оказался бы не обычным мальчишкой, а Питером Пеном.
— Еле уговорил купить мне двухъярусную, — сказал Севка.
— Для кого второй ярус? — Митьке хотелось, чтобы брат сказал, что для него. Хотя как Севка мог ждать его, если он сам три дня назад не знал, что приедет?
— Мама говорила: «Зачем тебе такая громадина, простой будет достаточно». Как объяснишь девчонке, что обычная — она на то и обычная, а эта — та, что надо? Хорошо, что папа её не послушал, он-то понимает толк в кораблях. По вечерам рассказывает про них, я все названия выучил, — а потом добавил: — Ну, почти все.
— Тут часто проплывают корабли? — спросил Митька и тут же отвлёкся: — Ого, в твоё окно видно море!
— Да, мне повезло, — горделиво ответил Севка, — а кораблей у берега никогда не видел. Говорят, что раньше тут часто тонули судна, что-то вроде Бермудского треугольника, теперь стороной обходят нас и бухту. Но на самом деле здесь слишком мелко, можно идти и идти, и всё по грудь будет. — Севка сделал паузу и продолжил: — А ещё про кровать — иногда, кроме паруса, с обеих сторон вешаю по простыне — и как в самой настоящей каюте. Устроюсь с книжкой в своём маленьком мире. Ради такого пришлось пообещать хорошо учиться. Старался, старался, но алгебра, блин, зараза.
— Не положено тебе гостей, при таких-то оценках, — шутливо проворчала Марина Владимировна, которая слышала разговор мальчишек, — но не наказывать же отличника за твою успеваемость. Глядишь, и окажет на тебя положительное влияние, подтянет. Хотя в последнее я не особо верю и отложила деньги на репетитора. На самого строгого репетитора.
— Мамочка, обещаю, что в следующем году — обязательно! Чесслово! — сказал Севка и сам искренне в это верил.
— Ты так говоришь каждый год, а тройки и, как раньше говорили, «лебеди» частенько плавают в незаполненном дневнике.
— Разве я виноват, что Вера Александровна каждый год собирается и никак не уходит? — Севка театрально схватился за сердце и запричитал: — «Что же вы со мной делаете, до инфаркта доведёте, а я ещё пожить хочу! У меня ведь свои дети, внуки!»
— Не паясничай, одного актёра хватит в этой семье. Ничего смешного, между прочим. Вера Александровна в вас душу вкладывает, знания, а вы шалите. Кто в прошлый раз лазерной указкой светил в глаза Лобачевскому и Ковалевской и кричал, что «вампиры среди нас», «математика нас погубит»? Разве красиво?
Митька давился от смеха, но как-то смог удержаться и не засмеяться во весь голос.
— Было дело, — легко сознался Севка, — но справедливости ради кричал не я, а Никитин. Я светил, но ведь указку у папы нашёл — значит, и он тоже.
— Он не тоже, — сказала тётя. — Указку для кота купили, чтобы играть с ним. А то Рыжик растолстел и со стула сам спрыгнуть не может. Вы, кстати, не видели кота? Ладно, убери со стола, вымой посуду, и, считай, забыли.
Севка пробубнил что-то под нос про то, чья сегодня очередь, но поплёлся на кухню, Митька за ним, хотел помочь брату, но скоро понял, что лучше не мешаться под ногами, и сел обратно за стол.
— У вас так хорошо. Тебе здесь нравится? — спросил Митька.
Севка задумался и погрустнел. Не расслышал? Может, вода громко шумит?
— Думаешь, меня кто-нибудь спрашивал? — ответил Севка. — Как врачи сказали «надо», так родители собрали вещи, сдали квартиру в Питере, и вот мы здесь. Мама говорит, что дом купили почти даром. Она с самого детства о нём мечтала, ты же слышал, они с твоей мамой бывали здесь, ещё детьми. А в Питере у меня друзья остались, переписываемся иногда. Звонить дорого, да и хорошо ловит только на станции. Про интернет вообще молчу: есть только в школьной библиотеке. Так тормозит, долго там не просидишь. Мониторы старые, большие и пузатые.
— Думал, что таких уж давно нет, — удивился Митька.
— И я думал, — вздохнул Севка. — Сюда пока интернет не могут провести, провайдер сказал, нет технической возможности. Мы как на необитаемом острове. Жителей — всего ничего. До города по трассе километров сорок, не меньше.
— Но письма-то доходят?
— Да. Только раньше друзья часто писали, а чем дальше, тем реже. Я-то стараюсь отвечать сразу, а потом жду-жду. Им там некогда, это здесь время медленно тянется. Может, и правда — в разных местах время идёт по-разному? — спросил Севка с надеждой, что дело действительно в этом.
— Хочешь обратно? — посочувствовал Митька; он знал, что такое не иметь друзей.
— Не знаю, — ответил Севка и задумался. — На самом деле нет. Хотя поначалу очень хотелось. Здесь чувствую себя лучше, а там постоянно по больницам ездили. Сам понимаешь, мало весёлого, когда с мальчишками минуту назад в салки играл, и вот — задыхаюсь. Ладно, когда кто-то рядом, а иногда не могу ингалятор достать из кармана, занервничаю так, что руки не слушаются. Согласись, на нормальную жизнь мало похоже.
Митька молчал, ему только недавно рассказали по Севкину астму. Вспомнил, что мама и его к врачу водила. Проверяли что-то, лёгкие слушали. Боялись, что у него тоже, — наследственное? Или что наслушается про брата и повторять начнёт, чтоб на море уехать? Митька почему-то расстроился, что такое от него скрыли, — не доверяют. Севка молчание расценил по-своему и продолжил:
— Новых друзей тут завёл, да все разъехались на каникулы. Не знаю, успею ли вас познакомить. А так — тепло, море, корабли. Мама с папой не ссорятся, потому что я не болею. По бабушке соскучился, она в Питер звонила раз в неделю, а сейчас раз в месяц. По тебе, ты совсем не звонишь, не пишешь, — последнее Севка произнёс с укором.
Митьке стало стыдно. Он почувствовал укус, хлопнул по руке, а когда убрал, комара не было.
— Мне тут нравится, только комары у вас больно кусачие. — Укус чесался, но если расчесать, зудеть будет ещё сильнее.
— Комары? — задумчиво спросил Севка. — Не люблю комаров. — Поставил в шкаф последнюю тарелку. — Ну что, спать?
Кровать поделили легко: Митька много ворочался, и Севка занял верхний ярус. Сон, который одолевал полчаса назад, теперь не шёл. Слышны были какие-то непривычные звуки — не такие, как дома или у бабушки.
— Севка, ты спишь? — прошептал Митька.
— Нет, а что? — Брат свесился головой вниз.
— Да так, ничего, спокойной ночи. — Митька повернулся на другой бок и вздохнул.
Севка спустился и сел с краю.
— Говори давай, что такое? Любопытно ведь, — настойчиво попросил брат.
— Да глупости, — ответил Митька, — просто спросить хотел: твоя мама — она какая? Такая же, как моя?
Севка молчал, он никогда об этом не думал.
— Разве что внешне… — начал брат нерешительно. — Имею в виду черты лица. Они всё-таки погодки. Твоя археолог, а моя художница, ещё и одевается вон как смешно. Некоторые в школе до сих пор считают, что она моя сестра, а не мама. А когда узнают, то говорят: «Вау, какая классная! Вы, наверное, с ней хорошо дружите?» Но мама мне не сестра и не подружка. Иногда мне кажется, что дома свои любит больше, чем меня.
— Твои родители хотя бы всегда рядом, моих никогда не бывает дома, живу у бабушки. Второй год с собой взять обещают. Нет, я не жалуюсь, хорошо, что мы к вам приехали. Но скучаю по ним очень.
— Думаешь, хорошо, когда так, как у меня? — спросил Севка. — Запрётся в своей мастерской, не видимся целыми днями, только за ужином. Вечером спустится уставшая, витает где-то в облаках. Спросит про оценки, даст задание прибрать да помыть посуду, вот и всё общение.
— А папа? — спросил Митька.
— Папа днём в городе, — ответил Севка, — когда собираемся за столом, он о своей работе рассказывает. Про каких-то людей, которых я ни разу не видел, про курс доллара и кризисы. Мама тоже не особо слушает, но делает вид, кивает. О том, что у меня нового, никто не спрашивает. Они любят меня и заботятся, но мне их тоже иногда не хватает. Забота копится-копится и обрушивается в виде наказаний или ограничений, понимаешь? Один раз, когда мы ещё в Питере жили, мама по телефону с бабушкой разговаривала, думала, что не слышу. Врач ей сказал, что астма у меня не физиологического, а психологического характера. Слово там сложное, я не запомнил, но суть ты понял.
— Нет, как это? — спросил Митька.
— А вот так. Вроде как любви мне не хватает, избалованный эгоист, и, чтобы всё внимание только мне уделялось, выдумываю себе болячки всякие, притворяюсь.
— Да разве можно такое выдумать? — удивился Митька.
— Оказывается, можно. Можно даже посинеть и умереть, если поверишь, — ответил Севка. — Только ошибается врач, ничего я не выдумываю. Здесь ещё ни разу со мной такого не случалось. Хоть внимания даже меньше стало. Ладно, давай спать, Митька. Не надо на ночь о грустном, а то не уснём же.
Я был бы счастлив, если б мог видеть их хотя бы за ужином.
Севка забрался к себе наверх и замолчал, а через несколько минут засопел. Митька немного поворочался и сдался. Подошёл к открытому настежь окну, привычно сел на подоконник. Дом находился так близко к морю, Митьке нравилось, что слышно, как шумят волны. Так спокойно: ни шуршащих машин, ни гудков, ни сирен скорой помощи или раскатистого смеха загулявшихся допоздна подростков. Посёлок на отшибе, далеко от туристических мест и больших городов. Севка рассказывал, что сюда приезжают те, кто устал от цивилизации. Митька не мог понять, как можно устать от людей, если они хорошие. Сам он всегда скучал по тёплым беседам. Книжка книжкой, но разве она заменит реального друга?
Ночи здесь ещё лучше, чем дни. Звёзды такие большие, яркие. У Митьки в городе звёзды — как маленькие плевочки, и солнце садилось совсем не так — медленно скатывалось за горизонт, погружая город в сумерки. Митька никак не мог уснуть, ещё покачивало от долгой поездки. Всё пытался надышаться невероятным воздухом, насмотреться — и на рассвете, когда сморила усталость, упал на нижний ярус «корабля».
Следующая публикация
Нет комментариев