Я акушер.

За пятнадцать лет работы в роддоме повидал всякое: и слезы счастья, и крики отчаяния, и удивительные совпадения, и необъяснимые случаи. Но эта история навсегда осталась в моей памяти, заставив переосмыслить многое в нашей профессии.
Тот день начинался как обычно. Звонок из приемного покоя: "Везут третьеродящую, воды отошли, схватки частые". Когда её привезли, я сразу отметил какую-то особенную напряженность в её взгляде. Не обычный страх роженицы, а что-то более глубокое, затаённое. Но времени разбираться не было – начались потуги.
Роды прошли без осложнений. Здоровый мальчик, 3700, крик сразу, оценка по Апгар 8/9. Я поднял малыша, чтобы показать матери, и тут произошло то, что повергло в шок всю бригаду. Женщина, едва взглянув на ребенка, резко отвернулась и сквозь зубы процедила: "Унесите. В детское отделение. Сейчас же".
Акушерка растерянно посмотрела на меня. Такая реакция – плохой знак. Обычно даже отказницы хотят взглянуть на ребенка, подержать его. А тут... Даже к груди не приложила, буквально оттолкнула сверток. В родзале повисла напряженная тишина – не к добру это.
Старшая акушерка, Мария Ивановна, работавшая в роддоме уже тридцать лет, тихо шепнула мне: "Похоже на отказницу. Сейчас позвоню социальному работнику". Но что-то в поведении женщины не складывалось с типичным портретом матери, готовой отказаться от ребенка.
Через два часа её перевели в послеродовую палату. Я распорядился, чтобы палата была одноместная – интуиция подсказывала, что ситуация неординарная. Направили к ней штатного психолога, Викторию Сергеевну, опытного специалиста, умеющего находить подход к самым сложным пациенткам.
Виктория вышла из палаты через час, покачивая головой: "Странный случай. На контакт идёт неохотно, но твёрдо заявила, что отказываться от ребенка не собирается. Говорит: 'Не для того я девять месяцев носила, схватки терпела, чтобы отказываться'. Но что-то здесь не так".
Мы немного успокоились, списали такую резкость на послеродовой стресс. Всё-таки третьи роды, возраст уже не молодой, усталость накопилась. Но оказалось, что рано радовались.
На следующий день ситуация стала ещё более тревожной. Медсестры докладывали, что женщина категорически отказывается кормить ребенка грудью, требует только смесь. Ухаживает за малышом словно робот – механически, без единой эмоции. Пеленки меняет редко, раз в сутки, и то после настойчивых напоминаний персонала.
К вечеру второго дня она вообще перестала смотреть на сына. Когда медсестры приносили малыша на кормление, отворачивалась к стене и делала вид, что спит. Ребёнок плакал, а она лежала неподвижно, словно окаменевшая.
Заведующая неонатологическим отделением, Анна Павловна, женщина решительная и прямолинейная, не выдержала: "Так, вызываем мужа. Немедленно. Пусть объяснит, что происходит. Если жена не в состоянии заботиться о ребенке, пусть решает – либо сам забирает с няней, либо будем оформлять временную опеку".
Муж приехал через час. Высокий, подтянутый мужчина лет сорока, с благородной сединой на висках и усталыми глазами. То, что он рассказал, заставило замолчать даже видавших виды медиков. Он неожиданно опустился на стул в ординаторской и разрыдался – глухо, по-мужски, пытаясь сдержать слезы.
"Вы не понимаете... Два года назад мы потеряли Димку, нашего старшего. Ему было десять. Все говорили, что он – моя точная копия. Те же глаза, тот же нос, даже улыбался так же, как я. Авария... Жена была за рулем. Гололед, встречная машина вылетела... Димка умер в реанимации, не приходя в сознание".
Он достал телефон, показал фотографию улыбающегося мальчишки. У всех присутствующих перехватило дыхание – сходство новорожденного со старшим братом было поразительным.
"Когда она увидела малыша, у неё случилась паника. Говорит: 'Это он, Димка. Словно призрак. Я не могу, не могу снова... Если полюблю его, а потом опять потеряю – не переживу'. Она ведь с той аварии не оправилась. Винит себя, хотя экспертиза признала, что она не виновата. Забеременела снова, чтобы жить дальше, но теперь..."
Мы срочно связались с перинатальным психологом из областной больницы. Светлана Михайловна, специалист по работе с тяжелыми психологическими травмами, приезжала каждый день. Сначала просто сидела рядом с пациенткой, молча. Потом они начали говорить – сначала о погоде, о цветах на больничной клумбе, постепенно переходя к более глубоким темам.
Через неделю произошел прорыв. Я как раз заканчивал обход, когда услышал из палаты детский плач и женские рыдания. Заглянул – и застыл в дверях. Она держала сына на руках, прижимая к груди, и плакала, но это были другие слезы. Светлые, очищающие.
"Знаете", – сказала она мне тогда, не отрывая взгляда от малыша, – "я сегодня впервые его действительно увидела. Не призрак Димки, а его братика. Они похожи, да. Но он – другой. Свой собственный человечек. И я его уже люблю. Господи, как же я его люблю!"
Месяц спустя они пришли к нам на плановый осмотр. Она светилась изнутри, то и дело целуя пухлые щечки сына. Малыш улыбался, тянул ручки к маме, и в его глазах отражалась такая безграничная любовь, какую можно увидеть только между матерью и ребенком.
После осмотра она задержалась у моего кабинета. "Я поняла одну важную вещь", – сказала она тихо. – "Димка не исчез. Он живет в наших сердцах и в улыбке своего младшего брата. И я теперь знаю – он специально послал нам этого малыша. Чтобы я снова научилась любить, снова почувствовала себя мамой. Чтобы мы все начали жить заново".
За годы работы в роддоме я понял, что за странным, порой шокирующим поведением родителей часто скрывается глубокая душевная рана. И наша задача – не осуждать, а помочь этой ране затянуться. Иногда нужно просто набраться терпения и дать время для исцеления. Ведь в каждой, даже самой тяжелой истории, есть место надежде и новому началу.
----------- https://vk.com/club188234855