Из воспоминаний моего деда Савельева Ивана Антонович 1911 г.

р. Часть 3.
В 1926 году я пошел в работники к Титовым, которые жили почти рядом, на кривцах. А кривцы составляли всего пять домов, которые были построены поперек деревни. Крайний дом стоял у самой реки на крутом берегу. Второй дом был Титовых. Миши Титова. У Миши было два сына: Алексей, Митька, и дочь – Шура. Жену его, маленькую женщину с ершистым характером, звали Парашей. Ее муж Миша, высокий могучий человек, боялся ее как огня.
В 1926 году, примерно, в начале мая, пришел Миша Титов к нам и договорился с мамой моей, что я буду у них в работниках с мая месяца и до октября, включительно. А плата мне – их харчи и пахота нашей земли. Договариваясь с моей мамой, чтобы я был у них в работниках, Миша Титов не сказал, что этим летом он будет делать кирпич. Знай это, мама не отдала бы меня к нему в работники. А договорились так: я буду жить у них, и что домой мне ходить нечего. Вот так-то.
В мае месяце, как только началась пахота земли, я перешел жить к Титовым.На пахоту мы ездили с Мишиным младшим сыном, который бы старше меня на четыре года. В табун и ночное я водил хозяйскую лошадь, и двух лошадей соседей Родюхиных. У Родюхиных был большой сад и много ульев.
Вскоре началось самое тяжелое для меня время. Миша Титов со своим шурином начали копать огромную и глубокую яму. Начали делать кирпич. Тяжелая работа – делать кирпич! В вырытой яме месят глину, потом кладут ее в специальный ящик в виде кирпича, трамбуют большим широким деревянным молотком-киянкой, и умело вынимают. Не буду описывать всю технологию изготовления кирпича, но то, что мне, и только мне, пришлось каждый кирпичик вынести из ямы и уложить, вернее, поставить в определенный ряд наверху для сушки, так об этом теперь и подумать страшно. Ведь изготовить кирпича намечено было 15 тысяч штук. И вот эти 15 тысяч штук кирпича я вынес из ямы на сушку под навес, потом, когда были выложены из камня-известняка траншеи – печи, и когда кирпич уже высох для обжига, весь этот кирпич я перетаскал опять в яму, и уже после того, когда кирпич был обожжен, я снова перетаскал его наверх и сложил в клетки. Об этом трудно и сейчас, спустя 60 лет, и вспоминать-то страшно. Руки у меня были стерты до живого мяса. Сколько слез пролила мой дорогая мама, глядя на мои руки. Она сшила мне варежки, и это, конечно, спасало мои руки от ран.
Хозяин – Миша Титов был доволен моей работой, моей неутомимостью, и купил мне за это яловичные сапоги на кожаной подошве, а его сын Митька отдал свою балалайку.
В 1927 году я в третий раз пошел в работники. Моя старшая сестра Саня вышла замуж в соседнюю деревню Марьино. Вот она и рекомендовала своим соседям Юшиным взять меня в работники. Юшины: Санин свекор, тоже Юшин Дмитрий, решили делать кирпич для нового дома, поскольку Санин муж Ефим и его брат Захар решили разделиться, т.е. жить отдельно со своими семьями. У Юшина Николая – моего будущего хозяина, изба была плохенькая, маленькая, к тому же у его сына Ивана были уже дети.
Имея горький опыт мама предупредила Юшина, что бы ее сына Ванюшку не привлекать к работе с кирпичами. Это условие мои хозяева честно выполняли, и я только иногда, по своей охоте, садился на лошадь верхом и месил глину. У Юшиных в Марьино мне жилось и работалось хорошо.
Недалеко от Марьино – небольшой, но замечательный лес. В лесу много орехов, грибов и ягод. Лес принадлежал деревне Пахомово, и назывался Пахомовским лесом. Против леса – большое торфяное болото, которое относилось к Марьино. В Марьино, как и у себя в деревне, я водил лошадей в табун и ночное. Хорошо помню, как копали и сушили торф. Специальными резаками разрезали и сушили большие куски торфа на ровные маленькие кусочки-кирпичики. У меня это здорово получалось. За это мой хозяин зимой, по первому снегу, привез нам полные сани торфа.
Осенью этого же 1927 г., как только управились с полевыми работами и с кирпичом, Юшин Николай – мой хозяин, его сын Иван, Санин муж Ефим и его брат Захар, собрались на сезонную работу в Серпухов, где каждый сезон они артелью конопатили дома. Решили взять и меня – научить конопатить. Это мне потом пригодилось.
Когда уезжали домой, то решили дать мне немного денег. Кажется, рублей 8-10. Кроме этого купили мне на базаре шапку-ушанку. Зная, что я играю на балалайке, Захар – брат Саниного мужа Ефима, когда шли мы по серпуховскому базару, уговорил всех мужиков купить мне хорошую балалайку. Мужики согласились и купили мне, точно помню, за одиннадцать рублей балалайку. Такого подарка я никак не ожидал, и от радости даже заплакал. Зимой 1927 года я, с разрешения мамы, уехал погостить у дяди Симы. Пробыл я там (в Ленинграде) месяца 2-3. Главное, что сохранилось в памяти – так это моя дружба с пареньком Мишей Даниловым. Он вместе с дядей Симой провожал меня на вокзал, и принес мне две сумки книг, в основном – Ната Пинкертона и Шерлока Холмса.
Зимой в деревне в 1928 г. было очень интересно. В школе, а школа в нашей деревне была самой лучшей во всей округе, построенная перед самой революцией, часто проводились чтения Пушкина, Некрасова, Лермонтова и других классиков русской литературы. Эти чтения проводил Яков Акимович – самый грамотный мужик в нашей деревне. Особенно было интересно слушать его, когда он читал Некрасова Н.А. «Русские женщины». А читал он так, как будто бы все это происходило у него на глазах.
И, пожалуй, самое замечательное было в том, что в нашей деревне, в школе, зимой ставились спектакли. На эти спектакли приходили люди со всех окружных деревень. Конечно, спектакли смотрели за плату. Художественным руководителем был бравый моряк Балтийского флота, который подавлял Кронштадтский мятеж, Сазонов Сергей Владимирович, и наш деревенский охотник – Баранов Григорий Егорович. Артисты – деревенская молодежь. Были и пожилые. Во всех спектаклях, почти во всех, участвовала моя старшая сестра Нюша и я. Обычно, перед спектаклем, выступали наши деревенские стихоплеты и певцы. Главным постоянным таким стихоплетом являлся Сазонов Саша – брат Сергея Сазонова. Он был кривой и маленького роста, но умен, остроумен необычайно. Ведь в деревенской жизни, как и всюду, случаются какие-то смешные или грустные истории. И стоит с кем-то из наших деревенских людей произойти какой-то случай, так Саша Сазонов сразу же берет его на заметку и сочиняет на эту тему частушки или песню.
Ну, вот, например. Был такой мужик в нашей деревне – Кондрашин Андрей Игнатович. На зимнего Николу – престольный праздник деревни Покровки, которая на противоположном берегу, против деревни Студенца - Андрей Игнатович решил сходить туда, что бы поздравить своих знакомых с праздником, и, конечно, выпить. Вот как Саша Сазонов описал его поход в Покровку:
Как на зимнего Николу
Слышен звон колоколов,
В этот день – престольный праздник,
У покровских соколов.
У печей хлопочут бабы,
За блином снимая блин,
И задумал туда выпить,
Студенецкий гражданин.
Гражданин он был хороший,
И не жулик, и не вор,
А как дошел он до Покровки,
Заходить стал в каждый двор.
А потом, после обеда,
Раздался на улице крик:
«Эй, ребятушки, смотрите!
Чей-то там ползет мужик?»
Он выделывал корчаги,
И нелепы и жестки,
И волоком на четвереньках,
Прополоз он полверсты.
Конечно, такие куплеты вызывали дружный хохот и аплодисменты.
Или вот еще случай. Некий наш деревенский мужик Кузьма, звали его почему-то Кузюма, возвращался пьяным из соседней деревни Марьино, выпал из саней и чуть не замерз. Перед спектаклем Саша выходит на сцену с балалайкой и начинает петь:
Расскажу я вам, ребята,
Драматический рассказ.
Как из Марьина Кузюма,
Возвращался один раз.
Переехали Есенку*,
Наши пьяные друзья,
Вдруг Кузьма с саней свалился,
И попал под полозья.
Его ветром докатило,
До Клевалкина двора**,
И от радости Кузюма,
Закричал: «Ура! Ура!»
*Есенка – ложбинка и ручей.
**Клевалкин двор – крайний дом в деревне.
На каждый смешной случай у Саши был готов стих. Так вот Саша Сазонов пел свои стишки под балалайку, а я пел романсы, которые слышал от ленинградского дяди Симы. Это: «Вот вспыхнуло утро», «Песнь разбойника», «Славное море – священный Байкал». Пел, конечно, и другие песни, но народу очень нравились эти песни. С большим подъемом, с большим чувством пел я о Стеньке Разине