Предыдущая публикация
Кукин Берег
Деревня Кукин Берег расположена (см. карту) на берегу реки Наровы, а если более точно, то около Кукинской струги.
Первое упоминание о местности, где находится деревня можно отыскать в Писцовых книгах 1588 года «Да ниже скамей на поместной земли у деревни у Маленцова на реке на Норове на берегу исадец пуст, а земли под исадцом пшенные на полосмины, а приезжают на тот исад псковичи рыбные ловцы, а ставили тот исад рыбные ловцы откупщики». Название деревни прямо не упоминается, но вполне ясно, о каком месте идет речь, и что местность была населена уже в 16 веке. Историческое название было Куйкин Берег, первое упоминание именно под таким названием в имеющихся у нас документах относится к 1751 году.
Долгое время деревня именовалась Куйкин Берег, но в первой четверти 19-го века в обиход стало входить название Кукин Берег (иногда еще использовался вариант написания Куккин). Эти названия долгое время существовали параллельно. И хотя уже с конца 19-го века вариант названия без «й» прочно вошел в жизнь, иногда в документах эта буква в названии всплывала вновь вплоть до предвоенного времени.
В Исповедальных росписях Николаевской церкви погоста Ольгина Креста в 1751 года за помещиком Гаврилой Федоровым сыном Щербининым было записано 3 дома, в которым жили 9 мужчин и 6 женщин. Примерно в 1783 году владельцем стал помещик Иван Гаврилов сын Щербинин - было 2 двора и 27 душ мужского и 18 женского пола, а примерно с 1789 года хозяином стал, вероятно, его сын Яков Иванович Щербинин. В 1790 году были все те же 2 двора, 13 мужского, 14 женского пола. В 1793 года поменялся помещик, им стал Титулярный Советник Николай Семенович Дубровин. В 1799 в деревне было все также 2 двора, 16 лиц мп и 15 лиц жп. В 1818 года после его смерти наследство в виде деревни переходит к его жене Титулярной Советнице Александре Ивановне Дубровиной. В этом же году в деревне числилось 3 двора, 24 лиц мп, 21 жп, а в 1851 году — уже 8 дворов, 27 лиц мп и 20 лиц жп. После строительства церкви в Скамье, с 1852 года деревня относилась к приходу тамошней Ильинской церкви. В 1862 году согласно «Списку Населенных мест Российской Империи. Санктпетербургская губерния» в Куйкине Береге при р. Нарове было 7 дворов, 21 мужчина и 24 женщины.
В 1922 году в деревне жили семьи с такими фамилиями: Закутаев, Субботин, Налимов, Вольмар, Лютер, Гарнов, Казик, Героев, Щербаков, Формалев, Марков, Кролик, Судаков, Баскаков, Пасков, Тараконов. Всего было удалось насчитать 17 дворов, в которых проживало 40 мужчин и 35 женщин. В 1938 году население было таким же -75 человек.
По данным 2010 года в населенном пункте Кукин Берег числилось 18 жителей и 27 домов. Тоже имя, что и деревня носит пограничная застава, находящаяся неподалеку, по направлению в сторону Переволока. Хотя правильней было бы называть заставу Волударь, по названию того места, где она и расположена.
Воспоминания Щербаковой Нины Семеновны (1928 г.р.) уроженки деревни Кукин Берег. Запись беседы сделана автором сайта в 2011 и 2012 годах. (Интервью с ней можно еще прочитать в газете «Кренгольмский Проспект»).
«Почему деревня называется Кукин Берег? Проезжал путник, и застала его ночь. Он остановился, переночевал и когда он проснулся, то увидел этот красивый берег. И тогда он сказал: «С сего момента пусть будет здесь основана деревня и называться Кукин Берег». Его фамилия была Кукк, этого путника. Хотя иногда писали раньше и Куйкин Берег.
В Кукином Берегу, я, конечно, бабушку и дедушку по отцу не помню, потому что их уже не было, когда папа женился. Папу звали Семён Алексеевич (1901г. рождения). Папиного отца звали Алексей, а маму Лукерья. По линии дедушки Иван Фаронов мне приходится троюродным братом. У отца было две старшие? сестры, тетя Маня (Мария Алексеевна) и тетя Аня. Старшая сестра Анна вышла замуж и уехала с мужем жить в Ленинград. Папа, в основном, занимался подрядными работами. Он работал на молах и строил их на Чудском озере. Каждый раз, когда я приезжаю туда, постою около Чудского озера, посмотрю на эти молы, и вспоминаю папу, потом что его труд там тоже есть. Еще он в Нарве работал, делал мостовую от Изацкой фабрики и на Кулгу. Я помню, что когда еще не было асфальта, я ходила по папиной мостовой. Зимой он пилил лес, в основном, в Изаку. В 1937 году, когда ему было 36 лет, он простудился и умер. Я очень хорошо запомнила, как везли гроб на телеге. Он умер 4 ноября, и земля была уже замерзшая. Мы сидели на гробу на телеге, она содрогалась, и папа головой стукался о гроб. Мы всё и говорили: «Мама, папе больно, папе больно!».
Маме досталось с нами, она была безграмотная, всего 1 класс образования, но сумела дать детям образование.
Я мало ходила в церковь, тогда еще девочка была, а детям хочется стоять в церкви? Конечно, нет. В церковь в Скамью мы ходили пешком. Дорога шла там, где начинается деревня, потом к Втрое реке, и там переезжали на лодке, вроде парома. После Втрои реки, начиналась Скамья, там были первые дома.
В церковь ходили только по большим праздникам, все-таки 3 км дорога. Вот Никола-зимний у нас был престольный праздник. Сначала шли в церковь, а потом в деревне отмечали. Вся деревня праздновала, приходили и из других деревень.
Мама была родом из Омута. Когда вышла замуж, уже не было в живых ни дедушки, ни бабушки (тестя и свекрови в Кукином Берегу, сестры отца тоже уже были замужем) и они с папой жили вдвоем. Мама (1901 г.р.). из семьи Смеловских и ее звали Наталья Матфеевна (дед — Матфей Иродионов).
У мамы было 5 братьев. Самый младший дядя Леша. Самый старший был Егор, потом Игнатий, Иван, Петр, моя мама и Алексей, всего 6 детей. Дядя Игнатий был женат на женщине откуда из-под Пскова. И когда Эстония отделилась, она не захотела здесь жить в Эстонии, и они уехали в Россию. Они хотели позднее и меня забрать, писали, что хотели бы помочь маме, потому что папа умер, и ей было очень трудно одной с тремя детьми. А потом их там арестовали, посадили в Кресты (в Ленинграде) и они там погибли.
А мама была с нами одна, я была самая старшая, еще сестры Вера и Лида. У нас участок земли был очень маленький. Огород был, потом покос под Ямами, через реку на острове Лапина в струге. Вот туда, помню, папа с мамой уезжали косить сено. А я уже с 5 лет сидела в няньках с сестрой Верой, ей было 2 годика. Она бежала даже к реке за ними, когда они уезжали на лодке, а я её держала. Вот с 5 лет трудилась уже, и кур выгоняла с огорода, и Веру смотрела. В хозяйстве корова была, овец не было, были куры и была лошадь — Колька. После смерти папы мама одна зарабатывала. Например, деревенские ловили рыбу, она покупала эту рыбу, и возила продавала в Кондуши, Загривье. Надо как-то нас кормить было!
Рыбалка была основным занятием жителей деревни, это были потомственные рыбаки.
Бормасовы это были наши соседи, прямо рядом дома стояли. У Формалёвых большая семья была. Героевы тоже наши соседи с другой стороны. Марковы - это была самая зажиточная семья в деревне. Земли у них было не так чтобы очень много, но больше чем у нас. Детей у них не было. Он (Александр Арсениевич, 1894 г.р.) нанимал работников, например, когда молотили и жали зерно. И мама моя работала там тоже. Вот его из-за этого и арестовали до войны, что он эксплуатировал других, но он платил работникам. У них и машины были - молотилка, например. И вот, когда пришла Советская Власть, его как кулака взяли, это еще до войны было. И он так и не вернулся. Но они были очень добрые люди. Бабушка Варя, это его жена Варвара, и у неё жила потом Женя. Она взяла её откуда-то из Радовеля, там осиротевшая семья была. Она воспитывалась там.
У Субботиных была большая семья, вот после войны мальчишки взрывали мины и один из них подорвался. Тут фронт долго стоял, столько оружия было брошено.
Самохон - это как бы вторая линия была, а Кукин берег по берегу реки Наровы. В Маленцово (второе название Самохона) - Берги жили на конце деревне ближе к Переволоку, а Лауметс на другом конце деревни со стороны Скамьи.
Я училась сначала четыре года в Переволоке, а потом два года в Скамье. В Переволоке учитель был Яков Никитич Гладышев и его жена, она тоже немного преподавала. Детей у них не было. В одной комнате сидели сразу 4 класса, по рядам разные классы. Учитель кому-то даст задание письменно, кому-то готовиться к ответу, третьим и четвертым что-то еще. Были у нас книжки, тетрадки. Вообще-то я поздновато пошла в школу, почти в девять лет, потому что ни обуть, ни одеть было нечего. Мама ведь одна. Ходить в школу было далековато, два с лишним километра до Переволока, да по деревне еще идти в другой конец. Я была вредная, у нас с младшей сестрой была обувка одна на двоих. И вот мама скажет,- сегодня ты пойдешь, а завтра Вера пойдет. А я возьму, украду эти сапоги и убегу в школу, а Вера в этот день не идёт. А я 2 дня подряд хожу. Вот так хотелось мне учиться!
В Кукином берегу дома были хуже, чем в Переволоке. Помню я в Переволок еще в магазин ходила, там напротив Кретовых была лавка. В Народный дом в Переволоке на спектакли ходили, но не часто. Во время войны мы плохо ходили, мама не разрешала, боялась за нас. Я и сама участвовала в этой самодеятельности. Очень здорово я участвовала, учительница наша Александра Николаевна была руководителем. Я помню даже слова: «Мама, мама-кошка...». Стояла на сцене и ноги дрожали. Я такая активная была участница самодеятельности. Участвовали очень многие, вот Валентин Яснов был, и я там была в их числе. Я любила эту самодеятельность, и потом, когда училась в техникуме, тоже участвовала, так что артистка была.
А пятый и шестой класс я училась в Скамье, тогда я жила в интернате при школе. Ходить хоть и 3 км, но всё-таки, а вот весной ходила домой. Жила вместе с Манефой Фединой из Втрои, мы с ней жили в одной комнате. Мальчик Арес (эстонец) жил с Леней Гринёвым (из Втрои) в другой комнате. Там уже был каждый класс отдельно. Я училась вместе с Ваней Любомудровым, Олегом Паншиным - высокий такой. Возраст у меня был 15 лет и немцы уже таких гнали на работу, пилить лес и дрова. Мама сходила и договорилась с учителем, и меня взяли на повторное обучение в 6 класс. Так я полгода до января ходила в школу. Однажды я пришла домой из школы, не была тогда в общежитии, а тут выселение.
Нас выгнали 30 января 1944 года. Выселяли немцы с автоматами и эстонцы с собаками. Помню огромная такая собака. По-немецки говорили и по-эстонски. В течение часа выгнали, дали только один час на сборы.
Там в деревне рёв стоял, что можно было собрать за это время. Наша лошадь Колька заболел, плохой двор был, холодный и у него заболели ноги, ревматизм. Мама хромого Кольку запрягла, погрузила нас в сани. Вот и закончилась жизнь наша в Кукином Берегу! Шли через Скамью, церковь еще была не взорвана. Когда мы переезжали Чудское озеро, то видели, как пылали наши деревни. Их зажгли не при нас. Нас гнали через Чудское озеро на эстонскую сторону. Там за Васкнарвой бросили в снегу в 30-градусный мороз. Конечно, все были простужены. Что можно было взять с собой, трое детей и за один час собраться. И нас вот гнали дальше-дальше по направлению к Муствеэ. Мы сколько смогли, ехали, а народу-то сколько, всю русскую сторону выгнали. Там были не только из Эстонии из русских деревень, но и из России из русских деревень, из Козловщины, я помню (Козлов Берег). Когда нас пригнали в Муствеэ, то там немцы собирали так
называемых беженцев. Нас гнали, а мы беженцы! На площади сортировали молодых и пожилых, детей и, соответственно, грузили молодых в Германию на работу. Пожилых известно куда - в расход. А детей, это моя судьба была бы, под Таллином в Клоога был детский лагерь, где выкачивали кровь от детей для немецких госпиталей. В 60-х годах по телевизору показывали передачу: там 1-ый барак - первый раз выкачивали, 2-ой барак — второй раз, 3-ий барак — это уже всё. Вот такой могла бы быть моя судьба. Когда они собирали детей, мы в этот мороз залезли на сеновал под крышу. Там сено лежало, а мы туда, где крыша, около самой крыши. Немцы узнали, что люди прячутся на сеновале, шли и штыками тыкали в сено. Но в нас не попали. В другие дни тоже так собирали, кто не запрятался, того увозили. Потом кто-то из наших деревенских предложил такую версию: идти в немецкую комендатуру в Муствеэ и просить пропуск обратно уехать туда, в Смольницу, дескать, у нас там телеги, у нас там вещи. Это версия такая была. И предложили меня, мне еще 16 лет не было. Меня научили, я сама не могла сказать. Кто-то знал хорошо по-немецки, и велели, чтобы я пришла в комендатуру и сказала «Wir wolen faren zurük”. Что мы должны ехать назад, мол, у нас там вещи и скот, одним словом напридумывали. Нам дали такой пропуск. Люди ехали в Муствеэ, а мы оттуда. Показывали пропуск и немцы пропускали. Часть наших людей хотели переехать на русскую сторону через озеро. Мужчины шли по берегу, а мы ехали по дороге. И вот наших мужиков немцы сцапали. Они сказали: «вот мы заблудились, там наши люди едут». Немцы привели мужиков к нам. Мы тогда, конечно, поехали в Эстонию, в лес, в другую сторону. Тут уж не стоило рисковать и ехать на российскую сторону. Мы приехали на хутор, а там наши партизаны, перевязанные, окровавленные головы. Они где-то держали бой с немцами, и пришли на этот хутор. Телёнка или поросёнка зарезали, поели, и стали уходить обратно на российскую сторону, они вооруженные были. А с другой стороны немцы шли в белом одеянии на этот хутор, в маскхалатах. И вот мы оказались в такой передряге, но, слава Богу, партизаны ушли и не стреляли, и немцы не стреляли. Но пришли немцы, правда, нам ничего не сделали. И мы тогда вглубь Эстонии поехали, и так мы затерялись. Держались своей деревней вместе, своей компанией. Потом мама все-таки приехала в Новую деревню (Uusküla). Там трудно было, эстонский язык был нужен, а она с двумя сестрами. Мама где-то услышала, что в Тудулинна врачу требуется домработница. И я пошла туда за 20 км. Пришла в Тудулинн, помню, уже темнело, постучалась, и мне сказали, где этот дом. Доктор открыл, а я маленькая, худенькая и говорю,- «Вам нужны домработницы?». Он говорит «Нужна, а кто?» — «Я». «А что ты можешь делать?» - «Всё могу делать». Он не выгнал меня, пригласил в дом, помню сели мы за стол. Корова-то у мамы была, она намазала хлеба маслом (покупала хлеб на молоко). И я села за стол, развернула свою жеваную газету со своей едой. Я как сейчас помню, как они переглядывались. А они жили неплохо, им натурой и масло, и мясо, и яйца, и хлеб — всё приносили те, кто приходил на прием. И я там жила 9 месяцев. Там изучила эстонский язык, потому что хозяйка и двое детей 11 и 9 лет говорили только на эстонском языке. Я уже 60 с лишним лет живу в Нарве, но на бытовом уровне владею эстонским языком.
Весной в 45-м году мама с двумя моими сестрами приехала в Кукин Берег. Там на участке была землянка, и они поселились в эту землянку. Так и жили 2 года в землянке. А я жила в Тудулинна. В сентябре 1945 года младшая сестра Вера пришла ко мне, я до этого написала им письмо. И я ушла оттуда. Мне так хотелось домой, что за один день мы прошли 50 км. Пришли, помню, мы в Ямы и стали кричать, а с той стороны реки мама ждала, конечно. Она приехала на лодке, и я недельку пожила дома, а потом уехала в Нарву. В Нарве жил мой дядя Смеловский Петр. У него на Парусинке была квартира, и тоже трое детей, жена и он. Их пять, и меня еще взяли шестую. Он устроил меня работать на хлебокомбинат. Я сначала секретарем работала, потом счетоводом, и четыре года отработала.
Лет 5 назад я ездила на кладбище и заезжала в свою деревню. Когда я приехала, мне показали, где был мой дом. Конечно, сейчас там построен другой. Я встала на колени, поклонилась и заплакала...».
Следующая публикация
Нет комментариев