До ноября 1944-го мы жили и мерзли в землянках. Буржуйки в целях конспирации разрешали топить только ночью. Ходить в город запрещено. Стояли в лесу. Ежедневно были маневры. Стреляли настоящими снарядами. Один раз с закрытой позиции фуганули залпом по условному противнику, а попали по своим. Погибли пять пехотинцев и более двадцати было ранено. Комбату Гончарову грозил штрафбат, но как-то обошлось.

В январе 1945-го нас по тревоге подняли ночью, погрузили в вагоны и повезли в сторону Варшавы. Было ясно, что готовится наступление. В январе–феврале стоял сильный мороз. Река Висла замерзла. Мы находились в лесу южнее Варшавы напротив Сандомирского плацдарма 1-го Белорусского фронта. Командовал нашей 8-й армией генерал Чуйков.

Перед наступлением на польскую столицу ночью мы тихо по льду перешли Вислу и с пушкой окопались в заранее подготовленной огневой позиции. До рассвета практически не спали. А потом началось!.. Заиграли-запели «катюши». Мы выстрелили десятка три снарядов, пехота с криком «За Родину, за Сталина!» ринулась вперед, и мы вслед потащили свои пушки. Изредка попадалось разбитое немецкое орудие или сгоревший танк. Мы преодолели глубокие вражеские траншеи и только через 3-4 километра встретили настоящую глубокоэшелонированную оборону.

Немцы повели шквальный огонь, и наша пехота залегла на открытом вспаханном поле. Вышедшие из леса две наших самоходки были подбиты и горели в двухстах метрах от нас. Неожиданно откуда-то появился командир пехотной роты:

— Артиллеристы, мать вашу, почему не стреляете, ведь перебьют же моих солдат!..



Я подскочил к орудию и за станины стал вытаскивать его на опушку леса. Подбежали ребята, дружно навалились, дело пошло.

— Заряжай! — крикнул я.

Немцы сразу нас заметили и первым же снарядом убили двух бойцов. К тому времени я уже знал, что вторым снарядом они нас накроют как воробьев. Поскольку мы не успели вставить панораму, я по стволу навел орудие на противника, заряжающий тут же вогнал снаряд в замок, я его закрыл и дернул за шнур. Все эти манипуляции заняли полминуты. Мой снаряд попал прямо на огневую позицию фрицев, которая располагалась метрах в трехстах от нас. Я не выдержал и, впервые в жизни перекрестившись, крикнул:

— Есть Бог на свете!

Таким же удачным был и следующий выстрел. Пулеметы фашистов замолчали. На какое-то время стало тихо. Затем вздрогнула пехота и с криком «Ура!» помчалась вперед.

…Уже через неделю мне вручили высшую солдатскую награду — медаль «За Отвагу», а из сержанта сделали старшим сержантом.

ЗЕЕЛОВСКИЕ ВЫСОТЫ

…Во второй половине марта 1945-го мы подошли к Одеру и остановились между Фюрстенбургом и Кюстрином.

…В один из дней наш командир, лейтенант Зарецкий, сказал, что, возможно, мы скоро пойдем на захват плацдарма на противоположном берегу. Сначала двинет пехота и минометчики. А когда сделают переправу, наступит и наш черед.

Уже на рассвете следующего дня пехота под прикрытием артиллерийского огня и авиации начала наступление. На той стороне был дубовый лес, за которым начинались знаменитые Зееловские высоты. На них деревьев не было. Оборонные траншеи немцы наскоро построили на самой верхушке, и им были отлично видны наши позиции. Спрятаться можно было только у них под носом в густом лесу. Но нашей пехоте каким-то чудом удалось захватить высотки и закрепиться там. Немцы по нескольку раз в день пытались сбросить пехоту в реку. И всегда безуспешно.

Мы стреляли из орудий, но цели хорошо не видели. Переправиться на тот берег нельзя было потому, что синий пористый лед не мог выдержать такой тяжести. Но было ясно и то, что, стоит немцам подтянуть танки — нашим ребятам «капут». И командование все же решило перетащить пушки, хотя бы полковые, на тот берег. Попытки сделать это для первых двух расчетов закончились печально — орудия вместе с солдатами ушли на дно. Подумалось: следующими будем мы.

И тут я вспомнил о крыше разрушенного неподалеку дома, где лежали длинные толстые шестиметровые доски. Крикнул:

— Ребята, за мной!

Схватив ломики и кирки, мы побежали к дому. Взобравшись на крышу, упавшую на землю от взрыва, буквально с мясом выдернули доски и бегом потащили их к берегу.

В это время подъехали два «виллиса». Из них вышли несколько офицеров и стали наблюдать за происходящим. Когда очередное орудие пошло на дно, один из начальников крикнул нам со злостью:

— А вы что делаете?

Я обернулся и увидел маршала Жукова:

— Товарищ главнокомандующий, мы тащим доски, чтобы перекатить орудие на тот берег, докладывает гвардий старший сержант Новиков.

— Я уже видел, как два орудия утопили.

— Мы не утопим, товарищ Жуков.

— Почему?

— Да потому, что у нас доски в три раза длиннее и толще.

— Молодец, солдат, так держать!

Мы почти свободным бегом перебежали русло Одера. Правда, здесь был берег подъемистый, и пришлось повозиться. Трудно было тащить пушку на холм. Но помогла пехота. Нашему примеру последовали другие артиллеристы.

Земля здесь мягкая, и мы быстро вырыли огневую позицию и окопы. Плацдарм был небольшой. За ночь сюда перетащили еще десяток орудий. Мы продвинулись вглубь территории противника метров на 800-900. Благо, немцы не ожидали, что мы будем в этом месте форсировать Одер. Пехота окопалась в 500 метрах впереди нас. Усталые, мы выпили по 100 граммов фронтового спирта, поставили часовых и легли спать.

Всю ночь слышался стук топоров с той стороны реки, где строили переправу. Планировалось, что с утра на плацдарм прибудут танки. Но не тут-то было.

На рассвете налетели пикирующие бомбардировщики. Первая группа в щепки разнесла деревянный мост, а вторая стала лупить нас. Не успели они улететь, как на нас двинулось штук десять танков и пехота. Немцы обошли нас с правого фланга, и мы оказались у них в тылу.

Началась паника. Пехота помчалась к Одеру. Наших командиров как будто ветром сдуло. Пушку с собой тащить уже поздно. Посоветовавшись с ребятами, я снял орудийный замок и закопал под деревом, а панораму сунул за пазуху, и мы «сделали ноги».

Подбежали к реке, а там лед треснул. Несколько солдат пытались пробраться по льдинам. Но мы были в полушубках и в тяжелых сапогах, как только кто-то попадал в воду — тут же тонул. Танки и пехота немцев стали нас расстреливать в упор. Наши стали бить с противоположной стороны. Несколько снарядов разорвались неподалеку от нас. Паника усилилась. Вдруг один из бойцов увидел лодку. Мы кинулись к ней. Она вмещала человек пять. Касками вычерпали воду. Весел не было. Гребли прикладами автоматов. Лодка временами цеплялась за осевший на дно лед. Кроме того, она подтекала. К счастью, все ребята умели плавать.

— Кто хочет доплыть, бросаем автоматы, полушубки и сапоги. Грести будем касками, — сказал я.

Ребята быстро разделись и, когда все выбросили, борт поднялся сантиметров на тридцать. Один из нас сидел на носу и отталкивал льдины, четверо гребли. Мы довольно быстро доплыли до середины. Но течение в этом месте было быстрее, чем у берега, и одна льдина все же ударила в борт, лодка накренилась, набрала воды и стала тонуть. Двое ребят успели выскочить на лед. А мы втроем остались в воде.

От страха утонуть холод не ощущался. Немцы снова стали бомбить. Когда я, наконец, добрался до свободной ото льда воды, то оказался значительно ближе к берегу. Оглянулся назад, моих ребят не было. Погибли. «Надо доплыть», — внушал я себе. От холода терял силы. И тут мне в правый бок ударила льдина острым концом. Я захлебнулся и пошел на дно. И все же заставил себя вынырнуть. Но ударился головой обо что-то. Открыл глаза — темно. Поплыл подо льдом из последних сил. И, наконец, свет. Чувствую, сил нет. Перед глазами промелькнула вся моя восемнадцатилетняя жизнь. Мама, сестренка Лена, брат Коля! Все, хана! Опускаю ноги. Господи! Земля! Пошел к берегу. А он — рукой подать. И ни одной льдины. И вдруг снова проваливаюсь под воду. Еле всплываю и опять ощущаю опору. Ноги подгибались, лед на дне был неровный. Еще дважды я погружался с головой. Когда глубина стала мне по колено, я настолько ослабел, что идти уже не мог — пополз на коленях, а потом, задрав голову кверху, чтобы не захлебнуться, на животе.

Доползя до берега, голову уронил на землю, а тело было в воде. Началась сильная дрожь. Сознание помутилось...

Очнулся, когда два солдата тащили меня.

— Ребята! Я живой?

— Живой, живой, — рассмеялись они. — Сейчас притащим тебя в санроту, а там будут угощать спиртиком. Глядишь, и нам дадут маленько.

В санроте мне, действительно, налили почти полный стакан спирту. Фельдшер — лейтенант приказал пить. Набрав полные легкие воздуха, я залпом выпил и потом долго не мог отдышаться. Через некоторое время, пьяный, уснул и проспал двое суток.

Вот что значит молодость! После такого переохлаждения у меня даже насморка не было. К вечеру второго дня пришел лейтенант Зарецкий, сообщил, что все ребята из моего расчета погибли, и что через пару дней будет повторный бросок для захвата плацдарма, но значительно ниже по течению, где-то в центре Зееловских высот, что уже подтянута часть войск 1-го Украинского фронта и готовятся три понтонных моста.

Переправа советских войск через Одер. 1945 г



— А ты, Новиков, пойдешь в тыл, получишь новое орудие, скомплектуешь расчет и прибудешь сюда.

На следующий день я уехал. Получил орудие, семь человек расчета и через десять дней вернулся. К этому времени наши захватили новый плацдарм, но уже южнее Кюстрина и Франкфурта-на-Одере.