Василий Коношонок

Все стали говорить в деревне, что война началась. А что мы там понимали? Никто же не знал, что всем уготовано пережить. Мужиков местных стали в армию забирать. Сначала ушло человек пять. Шли они куда–то под Зеленый Бор. Из тех, кто первыми ушли, ни один не вернулся. Трех или четырех человек как–то перехватили гитлеровцы и пригнали обратно. И тут же сами прибыли к нам в Мгле. Мы с хлопцами на улице гуляли, когда первые немцы на мотоциклах, на которых в люльках были пулеметы установлены, в деревню въехали. А потом еще и машины подкатили. Расположились фрицы на берегу нашей реки, поставили кухню и стали купаться. А у одного нашего сельчанина телка молодая недалеко паслась. Сорвалась она, глупая, с привязи и пошла к этой кухне на запах, наверное. Людей не боялась, скотинка домашняя. А немец подплыл к берегу, достал из кобуры пистолет, выстрелил и убил ее. А потом эту телочку фашисты и разделали. Хозяйка прибежала, стала кричать: «Ай, пан, что же ты наделал?!» А фрицы достали из карманов оккупационные марки и дали их женщине, якобы заплатили. А что толку от этих марок?

У учительницы Дуни Жуковской муж был офицером, воевал в Красной Армии где–то под Ленинградом. К ней иногда приходили люди и читали различные листовки. Степан Шемпель и Федя Коношонок пошли однажды к ней с такой листовкой. А тут и немцы нагрянули по наводке. Вот семья Шемпеля смогла убежать, когда их полицаи разыскивали, ведь хатка их стояла около болота. А Коношонка дом находился недалеко от поворота на теперешний магазин. На углу вторая хата. Сам хозяин Федор успел скрыться, а жену и детей забрали. Тетя Соня, его жена, была моей мамой крестной.

Когда полицаи с винтовками вели к школе Софию Федоровну Коношонок с двумя дочурками и местную учительницу, мы, дети, на улице стояли и все видели. Сонька за ручки держала Ирку и Таиску. Девочки по возрасту были чуть младше меня, лет семь–восемь. Сначала со стороны школьного сарая услышали автоматную очередь, а затем повалил черный дым. И там их сожгли. А учительницу Евдокию отпустили, как–то смог ее свекор с немцами договориться.

В Мгле до войны были детские ясли, как детский сад теперь. Там фашисты пятерых человек убили. Одну семейную пару — Лукаша Довголенка и его жену, имя уже забыл, Ульяну Красовскую, Соньку Бякову и еще кого–то. А Ульяна внука Жорика в это время на руках держала. Прострелили ему ручку, но не убили. И дитя это ползало потом среди этих трупов, пока его не нашли. Миколу Рашкевича во дворе своего дома убили, Гришку Тихановича вот там под липами (показывает рукой) прибили прикладами оружия. Варьку Довголенок убили, когда та пряталась от фашистов и реку переходила. Она была женой секретаря Смолевичского подпольного райкома партии Григория Довголенка. Да немцы убивали всех, кто не успевал убежать.

Еще помню, что 11 января 43–го года рано утром немцы оцепили деревню. На улице еще темно было, а фрицы уже появились на лошадях со стороны местной речки. Они похватали местных мужчин, в том числе и моего отца, которые не успели убежать. Многих тогда угнали в Германию. А еще хотели схватить две партизанские семьи — Виктора Шленского и Василия Ванзонка, которые жили в том селе (показывает рукой на другую часть деревни Мгле). Люди смогли спрятаться, а вот их два дома в тот день сожгли. Это были первые хаты, которые жгли во время войны в нашей деревне. Потом в апреле уничтожили дома Шемпеля и Коношонка. А осенью того же года уже сожгли все хаты. Жители Мгле в болоте спрятались. Помню, что когда пришли мы с болота, то увидели одни печные трубы вместо села. Мама перед пожаром натолкла ячных круп, в чугунке поставила в печь и прикрыла заслонкой. Вот эти крупы хорошо пропарились от такого костра. Мы их потом достали из печи и ели.

Некоторое время скитались. Пока землянку свою не построили, приходилось скитаться. Сначала жили у моего дяди. В селе школа осталась и семь домов, не сгорели. Вот и в школе приходилось жить. Пристраивались, кто где мог. За гравейкой жил Тарас Метлицкий. Мы и у него останавливались вместе с партизанами. Партизаны в одной хатке, а мы в трехстенке. А потом подремонтировали наш погребок, в котором картошка хранилась. Сделали дверцу и стали жить. Потом уже свою землянку соорудили.

Отца моего в это время уже с нами не было, на фронте воевал. Во время войны его сначала угнали фашисты в Польшу, где заставляли работать на каких–то шахтах, а затем, когда освободили пленных, забрали на фронт. 22 апреля 45–го года он погиб. Похоронен в немецкой деревне Штейниц, Западная Германия, Шпремберг. Из нашей деревни много человек погибло на фронте и в партизанах. В основном, конечно, молодые хлопцы и мужчины. Мгле долго отстраивали. Сразу открыли стройку в лесу за деревней Юрьево. Там складывали срубы и отдавали их в первую очередь семьям погибших. Наверное, домов пять тогда построили. А здесь сами восстанавливали дома, для этого лес нам давали. Мне пятнадцать лет уже было. Я с братом ходил лес валить, и бревна на хату мы сами таскали. Люди собрали уцелевших лошадей, в одном из сараев сделали колхозную конюшню. Вот я потом там конюхом был. Так потихоньку и налаживали свою послевоенную жизнь. Всего хватало, что тут скажешь».