Ей вдруг стало интересно понять, что скрывается за этой стеной молчания? Ведь безмолвие — это не всегда пустота, иногда — это целый океан, в котором тонут крики… Часть 2. Вскоре Анфиса Петровна привезла ответ от Григория. Сваха и хозяин хутора ударили по рукам и Анфиса быстро спрятала за пазуху свою часть вознаграждения за удачную сделку. В этот же день, сваха передала в дом Гребенкиных дорогие подарки от жениха и сообщила, что Ольгу ждут в доме Григория Степановича.  Сборы были недолгими. Катя хотела побыстрее покончить с этим. Невыносимо было видеть виноватые глаза матери и слышать всхлипывания младших сестренок. Собрав свой скудный скарб, девушка приготовилась переехать. В ту ночь она совершенно не спала, пытаясь заставить себя мыслить позитивно, но ничего не получалось. Рано утром, едва услышав скрип тормозов, Катя выбежала на улицу, понимая, что за ней приехали…. Машина Анфисы Петровны, старенькая «Лада-Приора», скрипя щетками по стеклу, развернулась на подъездной аллее и исчезла за высоким забором. Щелчок автоматического замка прозвучал как заключительный аккорд, окончательно отрезая Катю от всего прежнего мира. Она стояла одна посреди безупречно чистого двора, сжимая в руке старый чемодан на колесиках, который мать когда-то привезла из города. Едва машина Анфисы Петровны скрылась за высоким забором и рванула в сторону райцентра, Катя посмотрела по сторонам. Во дворе Григория Степановича было слишком тихо. Ни лая собак, ни криков детей, ни далекого гула трактора — только шум ветра в голых ветках редких деревьев и собственное неровное дыхание. Через несколько секунд скрипнула дверь в дом, ее открыл Потапыч. Выглядел он точно так же, как и в день смотрин: тот же рабочий комбинезон, то же каменное выражение лица. — Заходи, — буркнул он. — Обувь сними. Катя покорно разулась, поставила ботинки на специальную решетку и  ступила босыми ногами на теплый пол с подогревом. Роскошь, о которой дома она могла только мечтать, сейчас ощущалась как часть тюремного уюта. — Пойдем, покажу, где жить будешь. Помощник Григория повел ее по длинному коридору. Дом внутри был большим, просторным, но скудно обставленным, как будто в нем никто по-настоящему не жил. Ни безделушек на полках, ни разбросанных вещей. Стеллаж с книгами, несколько дорогих, но безликих картин на стенах, сдержанная кожаная мебель и, пожалуй, все.  Комната, в которую привели Катю, была такой же: просторная, с огромным окном, выходящим в сторону леса. Кровать с ортопедическим матрасом, шкаф-купе, пустой письменный стол, свой санузел. Все новое, качественное и бездушное, как номер в хорошем отеле. — Вот твоя территория, — сказал Потапыч, оставаясь на пороге. — Ванная там. Полотенца свежие. — Спасибо, — тихо сказала Катя. — Правила простые, — продолжил он, не обращая внимания на ее благодарность. — Кабинет хозяина — вон та дверь в конце коридора с дубовой панелью — это не ваша зона. Туда не ходить. Понятно? Катя кивнула. — В город одной ездить нельзя. Если что нужно — мне скажите, я на машине свезу. Продукты я покупаю. Готовить можете сами, если хотите. Кухня общая. Хозяин ужинает в семь. Можете с ним, можете у себя. Как Вам удобнее. Потапыч говорил ровно, без эмоций, как диктор, который зачитывает инструкцию по технике безопасности. — А… а чем он занимается? — осторожно спросила Катя. — Я имею в виду, Григорий Степанович? — Делами, — коротко ответил Потапыч. — У него свой бизнес. В основном из дома работает. Компьютеры, интернеты эти… — он махнул рукой, словно отмахиваясь от чего-то несущественного. — Вечером, после девяти, входная дверь закрывается электронным замком на запор. С улицы не открывается, так что если гулять собрались — до девяти. «На запор». Слово было таким старым, деревенским, но звучало оно здесь, в этом технологичном доме, особенно зловеще. — Я… я поняла. — Ужин в семь. Придете? — Приду, — кивнула Катя, хотя есть ей не хотелось вовсе. Потапыч кивнул и, развернувшись, ушел, оставив ее одну. Первое, что она сделала, — подошла к окну. За домом начинался лес, густой, хвойный, уходящий в гору. На его фоне высокая каменная стена, огораживающая хутор с этой стороны, казалась еще массивней. «Гроза без грома», — вспомнились ей странные слова Марфы, которые та сказала маме на улице, пока Катя несла в дом сумки. Тогда она не придала им значения. Теперь они обрели жутковатый смысл. Девушка разложила свои нехитрые пожитки: несколько платьев, джинсы, кофты, фотографию с сестрами. Поставила ее на тумбочку. Комната от этого не стала уютнее, но было уже не так страшно. Ровно в семь она вышла на кухню. Она была огромной, стерильно чистой, с блестящей сталью бытовой техники. Григорий уже сидел за большим деревянным столом. Он смотрел в экран планшета, на его лице не было ни одного выражения. Рядом стояла тарелка с недоеденным салатом. Потапыч, стоя у плиты, помешивал что-то в кастрюле. — Садитесь, — кивнул он Кате. — Щи сейчас. Она робко села на противоположный от Григория конец стола. Он поднял на нее взгляд, кивнул в знак приветствия и снова уткнулся в планшет. Потапыч поставил перед Катей тарелку с дымящимися щами, которые пахли вкусно, по-домашнему, но есть под пристальным, хоть и невидимым, взглядом мужа-незнакомца было невыносимо. — Спасибо, — прошептала она. Григорий вдруг отложил планшет. Он взял свой телефон, быстро что-то напечатал и повернул экран к Кате. На белом фоне чернели слова: «Все нормально?» Катя растерялась. Она кивнула, слишком быстро, почти судорожно. — Да, все хорошо. Спасибо. Он смотрел на нее еще несколько секунд, словно проверяя, не врет ли она, потом снова принялся за еду. Ужин прошел в полной тишине. Звучали только стук ложек, гул холодильника и тихое шипение воды в кране. Катя пыталась придумать, что сказать, но все слова казались неуместными, глупыми. Как заговорить с человеком, который может отвечать тебе только текстом на экране? После ужина Григорий встал, еще раз кивнул ей и ушел в свой кабинет. Дубовая дверь закрылась беззвучно. Катя помыла свою тарелку, поблагодарила Потапыча и сбежала в свою комнату. Она сидела на кровати и смотрела в потолок. Было только половина восьмого. До девяти, когда двери «запрут», оставалось полтора часа. Целая вечность. Сидеть в тишине чужой комнаты было невыносимо, поэтому Катя вышла из комнаты и пошла по коридору, стараясь ступать бесшумно. Она не собиралась нарушать запреты, ей просто невыносимо было сидеть в четырех стенах. Она заглянула в гостиную. Все было так же, как в день смотрин. Стеллаж с книгами, камин, телевизор-плазма и…  портрет женщины в серебряной рамке. Незнакомка смотрела на Катю с каминной полки своей загадочной, счастливой улыбкой. Катя подошла ближе, чтобы рассмотреть как следует и затаила дыхание. Женщина была действительно очень красивой, уверенной в себе, счастливой. — Нравится? — раздался за ее спиной хриплый голос. Катя вздрогнула и отпрянула от камина, как школьница, которую поймали на шалости. В дверях стоял Потапыч с тряпкой в руках – видимо, делал обход, проверяя чистоту. — Я просто… — начала она оправдываться. — Ничего «просто», — оборвал он. — Красивая женщина, да. Все тут на нее засматриваются. — А кто это? — осмелилась спросить Катя. Потапыч посмотрел на портрет, и его каменное лицо дрогнуло. В глазах мелькнула то ли боль, то ли злость. — Не вашего ума дело, — отрезал он, и его голос снова стал жестким, как в первый день. — Прошлое хозяин здесь не любит. Не советую об этом ни спрашивать, ни копаться. Помощник Григория повернулся и ушел, оставив Катю наедине с улыбающейся незнакомкой. Теперь эта улыбка показалась Кате насмешливой. Что это за прошлое, о котором нельзя говорить? Кем эта женщина приходилась Григорию? Женой? Любовницей? И что с ней случилось. Ни на один вопрос Катерина не находила ответов, поэтому просто вернулась в свою комнату и застыла у окна. Начинало темнеть. В лесу, за стеной, уже густели синие сумерки. Она потянула ручку окна. Оно не открылось. Она потянула сильнее. Ничего. Окно было заблокировано. Не наглухо, нет – видна была ручка режима проветривания, но она не поддавалась. Видимо, нужен был ключ или просто сила, которой у нее не было. Катя медленно сползла по стене на пол, обхватив колени руками. Она сидела спиной к роскошной, комфортной комнате и смотрела в зарешеченное окно на темнеющий лес. Ком в горле рос с каждой минутой. Катя чувствовала себя вещью, которую привезли в этот красивый, надежный, абсолютно непроницаемый дом-сейф. Смотрины кончились. Теперь начиналась жизнь в аквариуме без воды, где единственными звуками были тиканье часов в коридоре и гулкое эхо собственных мыслей. Что ее ждет дальше – этого Катя не знала, но мысли о будущем в этом доме не давали ей покоя ни днем, ни ночью. **** Первая неделя в доме Григория растянулась в одно долгое, беззвучное пятно. Катя жила как сомнамбула. Ночи сменялись днями, такими же тревожными, как и все предыдущие. По утрам Катерина просыпалась, слыша, как Потапыч хлопочет на кухне. Затем принимала душ, одевалась, выходила к завтраку, который они с Григорием молча съедали по разные стороны стола. Он иногда кивал, иногда показывал ей на телефоне что-то нейтральное: «сегодня к обеду дождь собирается» или «Потапыч поехал в магазин. Привезет то, что ты просила». Катя кивала в ответ, а после обеда Григорий уходил в кабинет, и дом снова замирал. Но больше всего, Катя маялась от безделья. То и дело  пыталась помочь по хозяйству, но Потапыч лишь бурчал: «Не ваше дело. Уборщица раз в неделю приезжает». В один из дней, Потапыч выдал ей ноутбук. «Хозяин сказал, можете в интернете посидеть». Она заходила в соцсети, смотрела, как живут ее бывшие одноклассницы, и быстро закрывала — от их забот о детях, скидках в супермаркетах и вечеринках в баре становилось так горько, что слезы подступали к горлу. Ее жизнь была похожа на красивый, высококачественный фильм, поставленный на паузу. От тоски она начала бродить по территории. Двор, гараж, мастерская — все было под замком. Ей оставался только небольшой участок газона перед домом и вид на глухую стену забора. Как-то раз, после очередного безмолвного завтрака, она увидела, что калитка в задней части забора, та, что вела в лес, была чуть приоткрыта. Потапыч, видимо, выносил мусор в контейнер, что стоял снаружи, и не защелкнул ее до конца. Сердце у Кати забилось чаще. Нарушить правило, выйти за пределы, сделать шаг без спроса – все это казалось таким заманчивым. Она оглянулась. Никого. Дом молчал. Девушка уверенно толкнула калитку, которая со скрипом поддалась. И вот она — снаружи, а вокруг лес. Пахло хвоей, влажной землей и свободой. Она сделала несколько шагов по мягкой хвое, подняла голову к солнцу, которое пробивалось сквозь высокие макушки сосен. Улыбка невольно озарила лицо и Катерина пошла по едва заметной тропинке, углубляясь в лес.  С каждым шагом тяжелый камень на душе будто становился чуть легче. Несчастная невеста немого дышала полной грудью, слушала пение птиц, шелест веток. Это было первое, что она делала сама, по своей воле, за все это время. Тропинка вывела ее на небольшую поляну и тут она  увидела незнакомку. На краю поляны, под старой раскидистой елью, сидела женщина. Не молодая, но и не старая, лет шестидесяти. На ней был простой ватный платок и поношенная, но чистая куртка. Рядом стояла корзина, полная какими-то корешками и травами. Женщина что-то внимательно разглядывала в руках, перебирая пальцами. Услышав шорох, она подняла голову и встретилась с Катей взглядом. Глаза у нее были светлыми, удивительно ясными и спокойными. — Здравствуй, милая, — сказала женщина. Голос у нее был низким, грудным, и звучал он в лесу так же естественно, как шелест листвы. — Здравствуйте, — смущенно ответила Катя, чувствуя себя нарушительницей границ. — Не бойся, я своя. Марфа звать. Я тут, по соседству. Травки собираю, — женщина показала на корзину. — А ты, выходит, новоселка с хутора Григория?

Катя кивнула, не зная, что сказать. Как она представится? Жена? Заключенная? Марфа внимательно посмотрела на девушку, не мигая. Взгляд ее был настолько проницательным, что Кате захотелось отвернуться. — Тяжело тебе, пташка, — сказала Марфа не то с вопросом, не то с утверждением. — В золотой клетке, да на замке. От этих слов, таких простых и точных, у Кати вдруг предательски запершило в носу, и слезы брызнули из глаз. Она смахнула их с досадой. — Ничего… я привыкну. — К молчанию-то? — Марфа мягко улыбнулась. — К нему не привыкают. Его либо выдерживают, либо… ломаются. Боишься его? — Я не знаю, — честно призналась она. — Он не злой. Он просто… как стена. Он со мной как с пустым местом. Марфа задумчиво кивнула, перебирая в пальцах сухую травинку. — А ты стань этим местом. Присмотрись. Молчание — оно ведь разное бывает. Бывает — пустое, от скудости ума. А бывает — слишком тяжелое, чтобы словами разбрасываться. Как колодец глубокий. Сверху тишь, а на дне-то — все ответы. — Какие ответы? — с надеждой спросила Катя. — Что с ним случилось? Вы его знаете? — Знаю, — просто сказала Марфа, вздохнула и начала рассказ… Часть 3. — Случилось с ним горе большое. Огонь… он ведь не просто дерево жжет, он и душу выжигает. Он до сих пор думает, что сам виноват, вот и замолк. Не от травмы, нет… а от того, что слова в горле пламенем встали и не выходят...

Катя замерла, слушая рассказ травницы. Говорила она не совсем понятно, но все таки, кое-что Катя поняла. Был большой пожар, а это значит, шрам на лице — от огня. И потеря речи — не физическая, а от горя. — А женщина на фото… в гостиной? — тихо спросила она. Марфа покачала головой, и в глазах ее мелькнула тень. — Прошлое — оно как болото. Тронешь — засосет. Тебе сейчас с настоящим разобраться надо. Ты не бойся его молчания. Он как гроза, что гремит громко, а убивает-то молния. Он — как гроза без грома. Страшнее тишина человеческого сердца, когда в нем ничего не осталось. А у него… у него там еще тлеют угольки. Может, ты их раздуешь. Она поднялась, взвалила корзину на плечо. — Ты ко мне приходи, если что. Я вон в той избушке, за ручьем, — она махнула рукой вглубь леса. — Чай попьем, поговорим. А теперь иди. А то твой сторож хватится. Катя послушно пошла назад к калитке. Лес уже не казался таким безмятежным. Он был полон тайн, как и тот дом, за стеной, но на душе стало легче.  Когда она вернулась, Потапыч как раз выходил из дома. Он посмотрел на нее, на ее разгоряченное лицо, на хвойные иголки, приставшие к подошвам. — Гуляли? — сухо спросил он. — Да, — сказала Катя, и в ее голосе впервые зазвучали нотки спокойной уверенности. — В лесу. Дышала свежим воздухом. Она прошла мимо Потапыча в дом. На кухне пахло приготовленным обедом. Григорий сидел за столом с ноутбуком. Увидев девушку, он поднял глаза. Она встретилась с ним взглядом и не отвела его сразу, как обычно. Она посмотрела на его шрам, на темные, глубокие глаза, в которых, как сказала Марфа, могли тлеть угольки. Катя коротко кивнула и прошла в свою комнату. В этот раз она не плакала у окна. Она села на кровать, обняла колени и вспомнила слова Марфы. «Стань этим местом. Присмотрись». «Хорошо, — подумала Катя. — Я присмотрюсь». На следующий день Катя решила приготовить ужин. Не для того, чтобы угодить, а просто скука съедала бедную девушку. Руки, привыкшие к ежедневным делам в доме матери, сами искали работу. Она нашла в холодильнике курицу, картошку, луковицу. Потапыч хмыкнул, но не стал препятствовать, лишь молча поставил на стол разделочную доску и острый нож. — Спасибо, — сказала Катя. — Не за что, — буркнув помощник и удалился в свою небольшую каморку рядом с котельной, где жил. Катя сосредоточенно резала лук. Слезы текли по ее щекам, но на этот раз они были от лука, а не от отчаяния. Это было почти приятно. Она почувствовала себя полезной, хозяйкой на своей кухне. Хотя бы на час. Потом она замесила тесто для пирога. Мама всегда говорила: «В доме, где пахнет пирогами, не бывает настоящего горя». Катя не верила в эту примету, но сам процесс — теплое тесто, знакомые движения — успокаивал. Пока пирог подрумянивался в духовке, она решила протереть пыль в гостиной. Потапыч, конечно, бы был недоволен, если бы увидел, но ей нужно было чем-то занять себя. Катя аккуратно двигалась по комнате, проводя тряпкой по полкам стеллажа с книгами. Книги были разные — исторические, по искусству, толстенные справочники. И вот, между томом о Возрождении и альбомом с фламандской живописью, она увидела небольшую, потрепанную книжку в мягком переплете. Из любопытства она потянула ее и книга легко поддалась. Из нее, словно осенний листок, выпорхнула и упала на пол пожелтевшая фотография. На снимке, сделанном, судя по всему, на старую «мыльницу», был запечатлен молодой Григорий. Он счастливо улыбался, обнимая за плечи женщину с портрета, который стоял на камине. Женщина смеялась, запрокинув голову, и прижимая к груди маленькую девочку, лет трех. Девочка с темными, как у матери, волосами, тоже смеялась, показывая крошечные зубки. Они стояли на фоне этого самого дома, но тогда он выглядел иначе — менее строгим, более жилым. На крыльце висели горшки с цветами. Катя перевернула снимок. На обороте было выведено чернильной ручкой: «Лена, Машенька и я. Лето 2015. Счастливы.» Сердце у Кати чуть не выпрыгнуло из груди. Все встало на свои места с такой ясностью, что стало трудно дышать. Жена. Дочь. Пожар. Она снова посмотрела на книгу. Это был сборник стихов Ахматовой. Она открыла его на случайной странице. Возле одного из стихотворений, остро говорящего о разлуке и молчании, кто-то аккуратно подчеркнул карандашом строчку: «Мы с тобою сегодня, любимая, в молчании друг друга терзаем...» Катя быстро закрыла книгу, будто подглядела что-то интимное. Она положила ее обратно на полку, а фотографию на мгновение прижала к груди, прежде чем вернуть в книгу. Теперь она знала. Знала, какое горе жило за этой каменной стеной. Оно обрело имена — Лена и Машенька. Девушка быстро вернулась на кухню, откуда послышался запах почти готового пирога. Духовка весело шипела. Мир снаружи не изменился, но внутри Кати все перевернулось. Теперь его молчание было для нее не пугающей пустотой, а огромной, невысказанной болью. И тут во двор, с визгом шин, подкатила машина. Не УАЗик Потапыча, а ярко-красная, слегка битая «Хёндэ-Солярис». Дверь распахнулась, и из нее выпорхнула женщина лет тридцати с хвостиком, в розовой куртке и узких джинсах. Она что-то весело крикнула в телефон: «Да ладно тебе! Я уже у бати, потом перезвоню!» — и бросила трубку в сумку. Это была Феня, дочь Потапыча. Она работала продавцом-консультантом в салоне связи в райцентре и считала себя продвинутой городской жительницей. Потапыч вышел из своей каморки, хмурый. — Опять на своем оголтелом коне? Я ж говорил, подшипники стучат! — Пап, не ворчи! Доехала ведь! — Феня звонко чмокнула Потапыча в щеку, смотря при этом куда-то поверх его плеча. — Привезла тебе новые таблетки, которые врач прописал. И гостинцев. Она потянулась в машину за пакетами, и тут ее взгляд упал на Катю, которая замерла в дверях кухни с прихваткой в руках. — О-па! — протянула Феня, и ее глаза округлились от любопытства. — А это кто у нас? — Новоселка, — буркнул Потапыч, пытаясь отвести дочь в дом. — Хозяйка. — А, та самая! — Феня проигнорировала отца и быстрыми шажками подошла к Кате, рассматривая ее с нескрываемым интересом. — Так вот ты какая! Катя, да? Анфиса Петровна мне про тебя рассказывала. Ну, привет! — Здравствуйте, — смущенно кивнула Катя. — Да брось «выкать»! Я Феня, — она улыбнулась, но в ее улыбке было больше любопытства, чем теплоты. Потом она понизила голос, бросив взгляд в сторону кабинета Григория. — Ну и как ты тут? Живешь с этим… — она сделала многозначительную паузу и крутанула пальцем у виска, — …монстром? Небось, страшно тебе? — Феня! — рявкнул Потапыч. Лицо его стало багровым. — Молчи! Чтобы я больше такого не слышал! — Да чего ты, батя? Все же знают! — отмахнулась Феня, но под его грозным взглядом все-таки смолкла. Она снова посмотрела на Катю, и теперь в ее глазах читалась не только жалость, но и какое-то странное сожаление. — Ладно, ладно… Извини, Кать. Я это… сболтнула. Ты уж держись тут. Она сунула отцу пакеты и, помахав Кате на прощание, запрыгнула в свою машину. Через минуту красный «Солярис» с ревом умчался за ворота. Потапыч стоял, сжимая пакеты, и смотрел вслед машине. Потом тяжело вздохнул и повернулся к Кате. — Дочь у меня… язык без костей. Ты уж не слушай ее. Дура она. — Ничего, — тихо сказала Катя. Катя вернулась на кухню, вынула из духовки золотистый пирог и присела. Внешне она оставалась спокойна, но сердце норовило вот-вот выскочить из груди.  В тот вечер, когда за ужином она поставила пирог на стол. Григорий, как обычно, сидел за своим ноутбуком. Он посмотрел на пирог, потом на Катю. В его глазах мелькнул неуловимый вопрос.  «Это я сама испекла», — хотела сказать Катя, но не стала. Она просто положила ему кусок на тарелку. Он кивнул в знак благодарности и отломил маленький кусочек. Пожал плечами, как бы говоря «нормально». Но для Кати это было больше, чем «нормально». Это была первая ниточка. Она нашла книгу. Узнала тайну. Увидела в его молчании не пустоту, а боль. И теперь, глядя на него, она думала не о немом, жестокосердном человеке, а о том молодом парне с фотографии, который был «счастлив» и влюблен когда-то. С мыслями об этом, она сидела и смотрела, как Григорий Степанович ест пирог, и впервые за все время ей не было страшно. Ей было… интересно и жаль его такой глубокой, тихой жалостью, от которой сердце сжималось, но не разрывалось, а наоборот, будто находило точку опоры. В этот вечер ужин был совершенно другим. Катя больше не ощущала себя чужой в этом доме, она приоткрыла дверь и вот-вот войдет в этот дом заново… **** Запретный плод, как известно, сладок. А когда за запретом прячется большая, горькая тайна, он становится и вовсе нестерпимым. Катя больше не могла думать ни о чем другом. Имена «Лена» и «Машенька» поселились в ее голове и звенели в ушах навязчивым звоном, смешиваясь с шепотом строчек из Ахматовой. Услышав звуки, доносящиеся со двора, Катерина незаметно выглянула в окно. Девушка поняла, что, Григорий с Потапычем собираются поехать в райцентр — забрать какую-то запчасть для трактора. Минут через десять дом затих, опустел и показался Кате еще более зловещим. Катя ходила по коридору, как приговоренная. Шаги отдавались гулким эхом в пустоте. Дубовая дверь в кабинет была прямо перед ней. Массивная, темная, с мощной бронзовой ручкой. «Не ваша зона», — вспомнила она слова Потапыча, а заодно и то, что пообещала соблюдать правила этого дома. Но что-то безудержно тянуло ее к этой двери и она не выдержала! Но разве можно жить в доме, где целая комната — это запечатанная боль? «Я ведь не собираюсь подсматривать! Просто хочу стать ближе…А что, если он не вернется? — вдруг подумала девушка и сердце ее забилось с удвоенной силой. — Что, если они попадут в аварию?» Мысль была ужасной и от этого такой же реальной. И если он не вернется, она так и останется в этом доме с его призраками, ничего о них не зная. Катя посмотрела по сторонам. Никого. Тишина. Она подошла к двери, уверенным движением взялась за холодную ручку и нажала на нее. Дверь была не заперта, Катя зашла внутрь и замерла. Кабинет был совершенно другим миром. Если весь дом напоминал стерильный, безликий отель, то здесь была настоящая, пусть и остановившаяся жизнь. Вдоль одной стены стояли стеллажи, забиты самыми разными книгами — детективами, фантастикой, историческими романами в потрепанных обложках. На большом дубовом столе стояло три монитора, но самый старый, ЭЛТ-монитор, был погашен, и на его темном экране пылилась засохшая веточка полыни, брошенная туда, видимо, много лет назад. Катя осторожно сделала шаг. Ее нога наткнулась на коробку с детскими кубиками. Она наклонилась и подняла один. На букву «М». Машенька. Она обвела взглядом комнату. Повсюду были следы прошлой жизни. На полке — рамочка с высохшим букетиком полевых цветов. На стене — детский рисунок, на котором кривыми палочками были изображены «папа, мама, я». Напротив рабочего кресла, на отдельном столике, стояла фотография в дорогой серебряной рамке. Та же, что и в книге, но большего размера. Катя подошла к столу и взяла в руки рамку. Невозможно было представить, что этой женщины больше нет в живых! Со снимка улыбалась счастливая, полная жизни женщина. А может быть она и не умерла, — мелькнула мысль, — например, они просто расстались, развелись. Кате почему-то до боли захотелось, чтобы и Машенька, и Лена были живы.  «Что же с вами случилось?» — мысленно спросила она у женщин на фотографии. И тут ее взгляд упал на листок бумаги, лежавший под самым монитором. Он был сложен в несколько раз, пожелтевший по краям. Что-то в нем показалось ей знакомым. Она осторожно, будто боясь обжечься, потянула его. Это была распечатка старой новостной статьи с сайта районной газеты. Дата — сентябрь 2018 года. Заголовок: «Трагедия на хуторе: при пожаре погибли женщина и ребенок». Катя не дышала. Она медленно развернула листок. «В ночь с 14 на 15 сентября в результате возгорания частного дома на хуторе  погибли 28-летняя Елена С. и ее дочь Мария. Предположительной причиной пожара называют неисправность проводки. На момент происшествия хозяина дома, Григория С., не было на месте — он находился в командировке в областном центре. По словам соседей, он вернулся под утро, когда дом уже был охвачен пламенем. Мужчина получил ожоги, пытаясь спасти семью, но ему это не удалось. Проводится проверка...» Катя не дочитала. Листок выпал у нее из пальцев и медленно поплыл на пол. Все детали сложились в ужасающую картину. Он уехал по делам, а когда вернулся — нашел пепелище. Он пытался их спасти. Получил ожоги... и с тех пор не произнес ни слова. Не оттого, что не мог. а оттого, что душевная боль была такой сильной, что не мог произнести ни слова. Вдруг снаружи послышался звук подъезжающей машины. Двери. Шаги. Быстрые, тяжелые. У Кати похолодело внутри. Они вернулись. Рано. Девушка метнулась к выходу, но было поздно. В дверях, заполняя собой весь проем, стоял Григорий. Он смотрел на Катю с недоумением, потом его взгляд упал на фотографию, которую она все еще сжимала в руках, на листок с новостью, лежавший на полу и его лицо исказилось дикой, животной яростью, которая копилась годами. Катя инстинктивно отпрянула, наткнувшись на стеллаж, книги зашатались. Не обращая внимания на чувства девушки, Григорий стремительно подошел к ней, с силой выхватил у нее из рук фотографию и поставил ее на место. Потом схватил Катю за руку выше локтя, его пальцы впились в ее кожу как тиски. Хозяин дома жестами, резкими, отрывистыми, показал на дверь, потом на нее, сжал кулак. Убирайся. Сейчас же. Катя попыталась вырваться, но его хватка была железной. — Пусти! Я не хотела... я просто... Он тряхнул ее, заставив замолчать, глаза горели. В них было столько ненависти, столько боли, что у нее перехватило дыхание. Он снова показал на дверь, но оказалось, что с хрупкой Катей справиться не так уж просто! — Я не уйду! — крикнула она, и эхо разнеслось по кабинету. — Меня сюда продали, как скотину! Моя мама продала меня тебе за твои деньги! Ты думаешь, я этого не знаю?!.. Он замер, все еще сжимая ее руку, но его взгляд на миг дрогнул. — Но я живой человек! — всхлипывая, продолжала она. — Я не мебель! Я вижу, что ты мучаешься! Я хотела только понять, почему ты все прячешь? Почему ты запираешься тут один со своим горем? Ты же не зверь! Я вижу, что ты не зверь!.. Она вырвала наконец руку и, плача, ткнула пальцем в фотографию…. Скопировано: блог"Житейские истории". Продолжение следует.....