СВЕТ В ЕЁ ОКНЕ...

✍🏻 Людмила Колбасова.
1. Говорят, женское счастье передаётся по наследству – от матери к дочери, но тогда выходит, что и горькая доля также наследуется. Соня была в этом твёрдо убеждена и не ждала, не мечтала о счастье, а смиренно несла свой крест и никогда не роптала. Вспоминая, жалела мать, оберегала сестрёнку, и больше всего желала вырваться из заколдованного круга мрачной памяти прошлых потерь, грехов, преступлений, что тянулись в их роду из поколения в поколение. Генеалогическая ветвь не засыхала, удивительным образом сохраняясь в лице несчастливых, часто незаконно рожденных девочек с нелёгкой женской судьбой. Ладно, были бы страшненькие, неказистые, ан нет – рождались здоровыми, красивыми и сильными. А счастья не было.
Поговаривали, будто на них висит родовое проклятье, ведь Сонина бабка Акулина слыла известной знахаркой в районе, удачней всех делала аборты и со счёта сбилась сколько она загубила младенцев в утробе, закапывая их порванные останки под забором. Вспоминали в семье, что этим грешным ремеслом занимались и её мать, и бабка…
* * *
В чувственной любовной страсти, что заложена в человеке природой, зарождались порочные плоды – никому ненужные, позорные и нечистое дело тайных мастериц «изгнания плода» процветало. А кого, бывало, голод да нищета вынуждали губить ещё не рождённые души... Грязное дело давало немалый доход и, как бы не карали за это, подпольные варварские методы продолжали убивать, жестоко терзая плоть, соединенных меж собой пуповиной, матери и ребёнка. На Руси в древности за это на кол сажали, затем статьи в уголовном кодексе прописывали, но ни тюрьма, ни страх Божий не могли остановить эту адскую деятельность.
В ноябре 1920 года наше молодое государство стало первой страной в мире, легализовавшей аборты, закрепив данное положение декретом "Об искусственном прерывании беременности". Это был первый в мировой истории права закон, разрешающий аборты и, переданный от своей матери – известной на всю округу знахарки опыт, Акулина оттачивала теперь на комсомолках, что сильным веянием распущенности молодёжи, да и не только, завоевала знаменитая теория «стакана воды»*.
Не обошла свобода нравов и Акулину. Закончив курсы медсестёр и зная неплохо физиологию да унаследованные премудрости, умела защищаться от ненужной беременности, но, как известно, и на старуху бывает проруха. В возрасте около сорока лет, что по тем временам считалось почти недопустимым для рождения первенца, у неё родилась дочь Полина. Она не была желанной, но боясь всевозможных осложнений после прерывания, Акулина отважилась стать матерью.
Девочка родилась расчудесная: глаза огромные и слегка раскосые, скулы высокие. Даже новорожденная желтушность не скрыла белую кожу. Загляденье, а не ребёнок. Мать занималась дочкой, как в куклы играла. Сама наряды шила, в кучерявые, цвета вороньего крыла волосы, атласные ленты вплетала. Спать не ляжет, пока не зацелует: «Ах, ты ж, красотуля моя яхонтовая, ненаглядная! Белолицая да чернобровая! Губки-то у нас бантиком, бровки – соболиные! Принцессой родилась, ею и будешь!» Безумно дочку любила и ни разу не подумала, а сколько таких чудных детишек не увидели этот свет с её помощью.
Лишь в 1936 году весомый спад численности населения заставил принять закон о запрете на искусственное прерывание беременности и наступила эра криминальных абортов, но запрет на них не сократил их количества.
Греховное нелегальное дело Акулины стало ещё более востребованным. Она к этому периоду твёрдо стояла на ногах. Видная, яркая, счастливая в материнстве, любила деньги и красивую жизнь. Зарабатывая, потеряла бдительность и в следующем году, как раз накануне четвёртого дня рождения Полины, была арестована и осуждена на пять лет за преступную незаконную деятельность.
Девочку определили в детский дом. Никто больше не вплетал в её пышные кудри ленты и не шил кружевные юбочки. Мать горько плакала, раскаиваясь, и надеялась, что пять лет пролетят быстро, но жизнь её там и закончилась. На третьем году срока Акулину жестоко убили озверевшие заключённые.
Полина осиротела. Детский дом на окраине районного городка близ широкой реки стал ей родным. Подрастала девочка, не доставляя хлопот воспитателям и восхищала всех распускающейся невиданной красотой. Ни что её не портили: ни голод в лихие военные годы, ни ранний физический труд на детдомовской ферме и грядках, ни бесцветные нелепые одежды, что заметно отличали сирот от детей, живущих в семьях. Как сорная трава пробивает асфальт, так и редкостная красота Полины без ласки и заботы проступала с каждым годом всё ярче. Директриса Лидия Михайловна выделяла девочку среди других воспитанников и внимательно приглядывала за ней.
Жила и не тужила Полина среди себе равных и не догадывалась, какой сюрприз готовит ей судьба мудрым лукавством мамы Лиды, как называли директрису воспитанники.
Лидия Михайловна была вдовая, имела взрослого сына. Пережив в годы войны голод, лишения и похоронив всех родных, до дрожи боялась его потерять. Ей постоянно казалось, что мальчик голоден и она кормила его, кормила. К окончанию школы толстый рыхлый с постоянной отдышкой Леонид звался среди школьных и дворовых друзей, не иначе, как «Жир-трест». Безобидный и бесхарактерный, с детства раздавленный властной мамой, он безропотно поступил в педагогический институт, с отличием его закончил и скучно преподавал историю в школе. Ученики дразнили его «Жиробас», если он ставил двойки – «Жирдяй», и потешались меж собой над его рыхлой нездоровой полнотой. Девочки морщили носики, фыркали и даже старались не глядеть на желтушное, потное губастое лицо с маленькими заплывшими глазками.
Зная, что Леонид не в состоянии устроить свою личную жизнь, мать готовила ему в жёны Полину. Привечая девушку в дом, даже выделила для неё комнату. Дарила подарки, отмечала дни рождения и ласково называла «доченькой».
Леонид водил Полинку в кино, покупал мороженое и рассказывал интересные случаи из мировой истории. «Ой, Леонид Петрович, какой вы умный! – восклицала она, и с восхищением вскидывала на него свои огромные раскосые глаза. – я тоже стану историком». Смотрела Полина на него уважительно, как на учителя и почти, как на брата: ведь он сын доброй Лидии Михайловны, а Леонид давно засматривался на девушку по-иному. Девичьи упругие груди, что вызывающе оттопыривали лёгкую крепдешиновую ткань нового платья, подаренного мамой Лидой, не только волновали, а возбуждали до самых безумных фантазий.
После семилетки воспитанники ведомственных детских домов, как правило, поступали в профильные ПТУ, а особо успешные дети получали полное среднее образование, что разрешилось и Полине. Директриса решила оставить её под своим контролем. С годами она всё больше убеждалась, что сделала правильный выбор: девочка росла прилежной, любознательной; была способной в учёбе и ещё лучше осваивала ремёсла, которым учили в детском доме. «Не ошиблась, – радовалась Лидия Михайловна, получая от Полины в подарок связанный свитер, – всё ей отдам, ежели полюбит моего Лёнечку».
После окончания средней школы, девушка поступила в педагогический институт и с радостью переселилась жить к маме Лиде.
2.
До чего же счастлива была Полина в новой семье. «Ах, как я вас люблю», – она кружилась в нарядном платье перед огромным трюмо. Пышная юбочка поднималась, оголяя стройные ножки и Леонид, глядя с вожделением на неё, краснел, потел и начинал часто и громко дышать. Полина не замечала и не могла даже представить, что почтенный лысеющий учитель имеет на неё виды.
В радости подбегала к ним и, поцеловав в щёки, благодарила и вновь кружилась-кружилась счастливая, танцуя и напевая.
Лидия Михайловна, видев неприлично чувственные взгляды Леонида на девушку сердилась: «Годок подожди, ей же только семнадцать, – и с гневом больно била его кулаком в живот, – похудей хоть немного. Что свинья стал!»
Год пролетел незаметно, а к лету заболела мама Лида. Неожиданно стала падать в обмороки, жаловаться на сердце, и вскоре объявила, что дни её сочтены.
– Девочка моя, – еле дыша, шептала, полёживая в пёстром атласном халате на диване, – все мои мысли о тебе. Кто тебя защитит в этой жизни, как не я и Леонид. Сиротинушка моя, не могу умереть, оставив тебя неустроенной.
Она театрально выдерживала паузы, томно закрывая глаза и негромко, как будто и правда из последних сил, добавляла: «Дом большой… хочу вам с Лёнечкой… вместе… вы ведь две мои кровиночки… Ты же мне, как родная…» Затем плакала, громко всхлипывая: «Распишитесь… и тогда я умру спокойно… Вместе вы не пропадёте».
– Да как же это можно? – возмущалась Полина. – Он же старый, да и не люб мне! Нет, я люблю его… как брата, дядю, учителя, но… не как…
Она начинала путаться и терялась ещё больше.
– Не для любви, Солнышко, для дела… для дела.
– Да для какого дела? – страх закрадывался в юное сердце.
– Дай помереть спокойно. Уважь сердце матери перед кончиной, – и Лидия Михайловна закатывала глаза, изображая обморок, – вы… поддержите друг друга.
Вызывали скорую помощь, и Полина чувствовала себя виноватой: «Это я довела маму Лиду до потери сознания».
Винила себя в бездушии, эгоизме и страдала. Страдала…
Жизнь в семье, по сравнению с детским домом, ей казалась огромным счастьем и приятна была любовь и забота, которой её окружили, но замуж за старого толстого потного… Ужас охватывал её до дрожи!
– Ты ведь одна, без корней и без памяти, пропадёшь со своей красотой. Обманут, используют, поиграют и бросят… А Леонид к тому времени женится и ничего у тебя не останется. Как пришла в дом сиротой, так и уйдёшь ни с чем, – уже внушала ей Лидия Михайловна.
И незабытый страх детского одиночества, сковывал, что колючей проволокой сердце, и она согласилась.
Свадьбу сыграли скромную, гостей пригласили мало, а те, что были, грустно покачивая головой, перешёптывались: «Сломала Лидка девчонку, доломает совсем, она же как танк». Леонид, рано полысевший, как всегда, потный и красный на фоне красавицы невесты, которая на каблуках стала его значительно выше, смотрелся жалко и неприятно.
Брак был неравный и свадьба была скучной. Видя, как после криков: «Горько» бледнела невеста, а затем, морщась, старалась незаметно вытереть губы, гости пили мало и быстро разошлись…
Утром Полину рвало. Покачиваясь, с опухшими глазами от слёз и красно-синими пятнами на шее, она, не одеваясь, тенью бродила по дому. Свекровь не вставала, каждый час готовилась умереть и настороженно следила за невесткой.
На второй день уже не рвало, а затем… привыкла, или, вернее, смирилась.
Впрочем, в её жизни ничего не изменилось, разве, что спать с Леонидом стали в одной постели. «Можно перетерпеть», – думала и мирилась, но не могла справиться с приступами тошноты, когда толстый тяжёлый и потный муж обнимал её.
Обрадовалась, когда узнала, что ждёт ребёнка. «Ещё немного, – рассуждала, – и скажу ему, что нельзя». Мечтала родить девочку. Даже имя ей придумала – Света. Свекровь, узнав, неожиданно пошла на поправку и растворилась в заботе о невестке и будущем ребёнке. Тоже мечтала о внучке, только назвать её просила именем свой матери – София.
Заманив Полину в омут с нелюбимым, мама Лида старалась быть хорошей свекровью. Молодую жену сына берегла, потчевала её деликатесами, витаминами да шила вечерами приданое для младенца. Леонида заставляла худеть и в любом споре держала сторону невестки.
Называла ласково «доченька» и действительно привязалась к ней. Да и Полина, не зная другой жизни, чувствовала себя почти счастливой, особенно когда рядом не было мужа. Временами казалось, что она его ненавидит. Не могла смотреть, как он ест, а ел он много, торопливо и неаккуратно. Чувство брезгливости вызывало его рыхлое толстое белое тело и вечное брюзжание на своих учеников, молодежь, женщин, и детская обидчивость на любой отказ. Но рождение девочки, которую, конечно же, назвали София, встретил радостно. Большие букеты, дорогие коробки конфет, золотой гарнитур молодой маме, и розовые банты да кружева для Сонечки. Но Полина понимала, что всё это организовала свекровь.
Жизнь закрутилась в новом вихре и заимела иной смысл. Леонид бестолково крутился под ногами, делал всё невпопад и по-прежнему обижался, словно ребёнок, когда оставался без внимания, но старательно тёр пелёнки на стиральной доске, бегал на детскую кухню за прикормом, и смешно сюсюкал, разговаривая с Сонечкой.
Полине нравилась суета, что вошла в их жизнь с рождением дочери. Дни в заботе пролетали незаметно. Потихоньку остались в прошлом студенческие годы, мокрые пелёнки сменили смешные цветные трусики и чулочки, пинетки – сандалики. Полина с удовольствием шила дочке пышные платьица, да завязывала огромные банты на вьющихся волосах. Девочка была очень похожей на мать, только волосы отливались золотом, как в детстве у Леонида и большие раскосые глаза были зелёно-карие.
И всё бы в жизни Полины было прекрасно, будь рядом с нею любимый муж. Разбуженное после родов влечение вызывало неизвестное доныне томление и не давало заснуть. После неприятных ласк мужа, она плакала, закрыв лицо ладонями и предавалась мечтаниям. Душа жаждала любви, тело пламенной страсти и губы крепких не слюнявых поцелуев.
В саду ночами неистово пели соловьи. Весь живой мир был возбуждён чувственным наслаждением. Весна – возрождение жизни и время любить, время надежд и… глупостей, которые вихрем ворвались в жизнь Полины, закрутили до головокружения и затянули в омут безумной страсти и роковых ошибок.
3.
Зачем люди создают семью? Почему возвышенное обволакивающее нежностью счастье на свадьбе, бывает, улетучивается быстрее, нежели уйдут из памяти торжественные звуки свадебного марша? Из-за чего вдруг начинает разъедать изнутри раздражение, нетерпимость и одиночество рядом друг с другом становится невыносимым? Принимая страсть и желание обладать за любовь, следуя древнейшему инстинкту воссоединения двоих для продолжения рода, люди женятся, не задумываясь, что союз двоих без любви непосильная ноша.
Шёл седьмой год тяжкого проживания Полины с Леонидом. Сгорая в своё время от дикой нездоровой страсти к девушке-подростку, Леонид, добившись её, не получил должного удовлетворения. Он обладал ею без ответных чувств, одним лишь покорным, словно неживым телом. И если в постели она хоть как-то всё-таки принадлежала ему, то душевно и духовно Полина была закрыта от него полностью. Периодами она бросала на мужа столь ненавистные взгляды, что он пугался и злобой наполнялась сердце его. Молодость, красота жены, её трудолюбие нервировали. Шумными играми, капризами и вечной суетой приводила в ярость и Сонечка. Он давно перешёл жить в свой кабинет, в котором чаще дремал на диване и лишь изредка заглядывал ненадолго в спальню к жене.
– Зачем, скажи мне, зачем ты живёшь? – в сердцах восклицала недоумевающая Полина и брезгливо морщилась, глядя в пустые заплывшие глаза мужа. В них не было жизни. Изредка очаровательная Сонечка пробуждала в нём тёплые эмоции и тогда смешливая малышка, играя рядом, периодически толкала отца в огромный живот. Понизив голос, смешно устрашающе прищурив глаза, называла его «Чудо-юдо рыба-кит» и, сама пугаясь, убегала.
Семья держалась на стареющей и уставшей Лидии Михайловне. Она с тоской смотрела на уродливый брак, который создала своими руками и всячески ублажала невестку подарками. Боялась не развода, который, понимала, неминуем. Подкашивал ноги и лишал смысла жить страх потерять внучку.
А Полина расцвела такой красотой, что мужчины оглядывались ей вослед. Научившись в детском доме рукоделию, шила она себе чудесные платья, умело подчеркнув высокую грудь, тонкую талию. Когда пришла мода на мини, смело и, как казалось многим, вызывающе открыла стройные ноги. Но даже не красота и не смелая модная одежда привлекали к ней внимание. Весь её облик подсознательно кричал, что она – недолюбленная, недоцелованная, недоласканная пылает в желании и угасает в одиночестве.
В последние дни мая город утопал в сиреневом цвету. Не спеша возвращалась Полина с работы домой. Задумавшись, не сразу услышала тяжёлый топот за спиной.
– Полина, душа моя, – догоняя, окликнул её молодой сержант. Услышав, резко обернулась и засмеялась. Стёпка, по кличке Цыган, соседский парнишка, что ещё в школе обещал её украсть и жениться, с вещевым мешком за спиной, возвращался из армии домой. Она остановилась и, прикрыв ладонью глаза от солнца, улыбаясь рассматривала красивого статного солдата: «Степан, – удивлённо воскликнула, – вырос-то как! Возмужал! А красивый стал, как артист».
– Как Петр Глебов, – перебил он её, – знаю, все говорят.
Стёпка вызывающе открыто рассматривал Полину. Восхищенно цокнул языком: «А ты, соседка, похожа на Софи Лорен. Знаешь такую?»
– Знаю, знаю – засмеялась, и они вместе пошли домой. Степан рассказывал о службе в армии и нахально заглядывал сверху в глубокий вырез её платья. Она неожиданно смущалась и краснела.
Он уже не был смешным и долговязым пацаном, рождённым от цыгана, что ради любимой русской женщины, осел на земле и наградил её тремя красивыми здоровыми сынами. Бывало, побивал, ревнуя, затем громко, на всю улицу, просил прощение: «Анна, свет очей моих, ты святая! Прости заблудшего цыгана». А помирившись, весь вечер пел песни. Пел по зову сердца, меняя напевы, слова. Начинал тихо, глубоко безысходно и, переливаясь густым баритоном, надрывно, неожиданно ломая линию мелодии, переходил иногда даже к буйному эротическому экстазу. Анна садилась рядом, опускала голову ему на плечо. Под выразительную цыганскую лирику мечтали и мирились даже соседи.
Сейчас перед Полиной стоял высокий стройный, словно тополёк, крепкий и красивый парень с уверенным взглядом выразительных чёрных глаз и ещё юношеским румянцем на щеках. От него веяло силой, здоровьем и молодым задором.
– Вечером гулять будем. Милости просим! – пригласил Степан, откровенно смерил Полину оценивающим взглядом сверху вниз. – А лучше одна приходи. Что твоему тюленю с нами делать?
Озорно засмеялся, обнажив стройный ряд зубов, что на смуглом лице казались белее белого: «Ждать буду», – и, не сводя с неё красноречивого взгляда, подмигнул. Вспыхнула, покраснела – намёк поняла правильно, но растерялась, и затянувшаяся пауза выглядела согласием.
4.
По всей улице разнеслась радостная весть, что из армии вернулся Степан. Весь день у соседей не смолкали шум и смех. А после, в вечернем сладком сиреневом благоухании весны, переливчатый звучный плачущий цыганский голос надрывно пел:
«Эх, загу-загу-загулял, загулял,
Паренек молодой, молодой
В красной, эх, рубашоночке,
Хорошенький такой» …
Полина нервничала. Вспоминала многозначительный взгляд молодого солдата, его крепкую длинную шею с выступающим по-юношески кадыком, широкие плечи и узкую талию, перетянутую широким солдатским ремнём и высоко поднималась её грудь от возбуждения. Пересыхало в горле и, казалось, болело всё тело. Преодолеть страх непослушания и переступить черту дозволенного, казалось, невозможным. Но и мысли, и душа, и тайные желания уже давно были к этому готовы.
Уложили Сонечку, отправилась спать мама Лида. Давно храпел в своей комнате Леонид. Лишь Полина сидела в темноте перед открытым окном спальни и, слушая пламенный гитарный перебор струн, что с сиреневым ароматом сливался в бурный поток страстной нежности, с грустью вспоминала свою пустую жизнь. Как хитрая директриса бросила её – несмышлёную девчонку в объятия толстого сластолюбивого сына. Как она пыталась полюбить его, стать достойной женой, доброй невесткой, но они в своих интересах, не задумываясь, прошлись по её судьбе, что грязными ногами, и превратили жизнь в ад. Даже Сонечка не принадлежала ей. Внушая, что Полина сирота, не имеет опыта семьи и не понимает, как надо растить ребёнка, отстраняла невестку от воспитания.
Будучи на доходном месте, свекровь подкупала невестку золотыми украшениями, дефицитными вещами – лишь бы та ублажала и украшала Леонида, да, не дай бы Бог, развелась и забрала Сонечку. Несмотря на преклонные годы, усталость и нездоровье, продолжала верховодить в семье и пыталась контролировать каждого.
Горько заплакала Полина. Но вдруг решительно вытерла слёзы, подумав, что хватит раболепствовать, что она тоже имеет право на любовь, самостоятельность и волю выбора, выпрыгнула в открытое окно и не пошла, а полетела на зов плачущей гитары, сердца и плоти.
Увидев её, радостно заблестели чёрные глаза Степана. Уже небольшая оставшаяся компания изрядно подвыпивших парней с интересом рассматривала ночную гостью. «Это моя первая любовь», – он, в завязанной на поясе рубахе, с обнажённой грудью, приобнял Полину и посадил рядом. Налил полную рюмку водки: «Пей за моё возвращение».
Полина, сумевшая, хоть и тайком, победить в себе страх и чувство жертвенной беспомощности, смело выпила, и вдруг испытала вместе с шумом в ушах и приятным головокружением лёгкость и беспечность. Расслабилась, откинулась на спинку скамейки и не вздрогнула, как обычно от мужского прикосновения, а напротив, прильнула к обнявшему её Степану, с наслаждением вдыхая запах здорового молодого тела.
Она выпила и вторую, и третью рюмку. Много смеялась, пела вместе со всеми и в томлении улетала душа, когда руки солдата похотливо блуждали по её груди под тонким халатиком. Не заметила, как разошлись гости и отдалась любовному жару прямо на скамейке под сенью душистой густой сирени. Плакала от счастья и просила ласки ещё и ещё… «Ух, и горячая, – пылко шептал Степан, – каждую ночь тебя в беседке ждать буду».
В дом вернулась также через окно. Долго не могла унять волнение тела и вновь плакала от горя, только сейчас осознав весь мрак своей беспросветной несчастливой женской доли.
– От тебя пахнет водкой? – принюхивалась утром свекровь.
– Я чем-то вчера отравилась, – оправдалась Полина и, пряча взгляд, убежала на работу.
С трудом дождалась вечера, опять вылезла в окно и, крадучись, пробралась в беседку. «Голубка моя, – Степан целовал её, миловал, – краса очей моих! Никому не отдам. Только моей будешь».
И так продолжалось неделю, другую...
Полина расцвела, потухший прежде взгляд больших раскосых глаз пылал теперь любовным огнём. В движениях появилось спокойствие удовлетворённой женщины. Она стала немного рассеянной, на лице часто блуждала мечтательная улыбка и, свекровь догадалась. «Кто?» – судорожно искала ответ и пыталась проследить за нею, но ничего подозрительного не заметила. Ей даже в голову не могло прийти, что Полина ночами встречается с соседским голодранцем Стёпкой Цыганом. Что её невестка – тихая, безропотная, способна выйти через окно и босиком бегать через сад на свидания в маленькую деревянную пристройку с земляным полом, именуемую беседкой.
– Моя, – шептал в цыганской страсти Степан, – убью любого, кто обидит.
– Женись на мне, Леонид обижает, – просила Полина.
– Не время ещё, подожди, – он приоткрыл дверь, закурил, – человеком хочу стать. Инженером. Учиться надо. Вот уеду в N, поступлю на заочное, устроюсь на завод и тебя заберу.
– У меня дочка есть.
– С ней заберу, – клялся Степан и через два с лишним месяца уехал далеко за Урал. Через друга передал письмо, в котором клялся в любви, обещал убить любого, кто до неё дотронется, расписывал красоты города и свои планы. И больше не написал.
Понравилось ему в большом городе. Увлекала учёба, работа на крупном известном заводе, появились новые друзья, девушка. И образ Полины в родном городе канул в прошлое вместе с детством, юностью, оставив приятные воспоминания и недоверие к ней. Уж больно легко, как он думал, она пошла на измену мужу.
А спустя некоторое время Полина поняла, что беременна, о чём радостно сообщила по указанному адресу. Она была уверена, что это ребёнок от Степана, но ответа не последовало.
Сгорая от страсти, обиды, влюблённая и покинутая Полина потеряла и сон, и покой. Она металась и не находила выхода. Хотелось всё бросить и поехать к Степану, но балластом держала Сонечка. Она сердилась на дочь и отталкивала её от себя, считая ребёнка членом ненавистной ей семьи. «Господи, Соня дочь этого чудовища и зачем только она родилась? Чтобы помешать моему счастью, как весь этот проклятый род?» – с болью думала она. А затем раскаивалась, зацеловывала дочку, просила прощение, плакала, и хотела покончить собой.
Лидия Михайловна видела страдания невестки и радостно думала, что роман на стороне закончился. Надеялась, что скоро в дом вернётся прежнее благополучие.
Где-то глубоко в душе проскальзывала у свекрови чисто женская жалость к Полине и тогда она чувствовала непосильную усталость, безысходность, винилась и думала о смерти, как о единственной возможности освобождения от тягот жизни, что сама и создала.
Счастье в доме чуть промелькнуло с рождением Сонечки, да быстро угасло. Только один Леонид ничего не замечал. Каждый день без энтузиазма ходил на работу, собирал в папки какие-то научные статьи по истории, подолгу спал и, казалось, был доволен жизнью в своём мелком узком мирке.
Наступила осень. Полина, тщательно скрывая беременность, понимала, что скоро её тайна откроется. И в один дождливый день, собрав документы, подаренные украшения и все деньги, что смогла найти в доме, она бежала. Сонечку взяла с собой.
И немного погодя скорый поезд, мерно покачиваясь и под унылый стук колёс, увозил их далеко за Урал, туда, где никто не ждал.
5.
Столь решительный отъезд Полины не был внезапным. Она давно допускала мысли о разводе, но хотелось не просто уйти из семьи, мечтала покинуть родные места, чтобы полностью перечеркнуть прошлое. Где никто не знает минувшие преступления её предков. Где не будет преследовать память об убитой в тюрьме матери. С безысходной щемящей тоской слушала Полина рассказ Лидии Михайловны о жизни и смерти родной мамы. А сейчас думала, что и сама мама Лида была ничем не лучше. «Настоящая мать резала и закапывала тела, Лидия Михайловна не менее жестоко уничтожала мою душу, – горевала она, – надо бежать из этого проклятого города».
Прогнившие родовые корни, отравленные чудовищными преступлениями, питали своим ядовитым прошлым будущие судьбы и обрекали их на погибель. Полина верила, что, начав жизнь заново на ином месте, именно она будет первым ростком нового счастливого рода. Но не понимала, что куда бы мы не бежали от прошлого, проблем, обид, преступлений, груз былых деяний всегда несём с собой. Не догадывалась, что всё живет в наших мыслях, в нашей душе и менять жизнь надо начинать с себя. Нельзя забывать кто мы, откуда пришли, ведь корни и крона едины. Дерево погибает, если его лишить корней. Надо не обрывать, а восстанавливать.
Верила ли Степану, что поймёт и примет? Наверное, верила, ибо любовь и вера всегда идут рядом.
Поезд, замедляя ход, подходил к станции. За окном мелькали невзрачные постройки, товарные поезда и отдельные вагоны на запасных путях. В свете редких тусклых фонарей пейзаж выглядел унылым и невнятный сонный голос диспетчера его только усиливал. Если на родине у Полины ещё только облетала листва, то здесь, далеко на северо-востоке, мокрый снег, смешанный с грязью, да голые деревья, создавали картину начала долгой сибирской зимы пока что в мрачных серо-черных тонах.
За сутки до прибытия, на одной из станций, Полина послала Степану телеграмму и сейчас с волнением вглядывалась в вечерние сумерки сквозь грязное окно вагона в надежде увидеть родное лицо. Поезд вздрогнул, зашипел, выпуская пар, и остановился. Пассажиры заспешили к выходу.
Полина с Соней вышли последними. На перроне их никто не встречал…
Телеграмму Степан получил. Растерянно смотрел он на бумажный лист с наклеенными строчками и отчаянный страх, смешанный со злобой, заставлял от безысходности до боли сжимать кулаки: «Зачем? Зачем она едет? Что мне с ними делать? Я ведь только жить начал. В институт поступил».
Он нервно ходил по комнате, курил. Достал початую бутылку водки. «Не доставили, не получил», – смял телеграмму и бросил в угол.
Ему шёл всего лишь двадцать первый год. Жизнь в большом городе обещала неисчерпаемые возможности, новые встречи и дорога жизни казалась широкой и гладкой, сулившей великие достижения. Он поступил на вечернее отделение политехнического института и на крупном заводе был ещё учеником токаря. Получая скромные ученические, берёг каждую копейку и имел всего лишь койку в заводском общежитии.
Степан продолжал сидеть за столом перед открытой бутылкой и, обхватив голову руками, покачивался со стоном из стороны в сторону. Приезд Полины вмиг рушил все его планы, и охватившая паника толкнула на подлость.
А Полина сидела, обняв дочку, в просторном, заполненном ярким светом огромных люстр, зале ожидания на свежевыкрашенной деревянной скамье, и не мигая смотрела куда-то вдаль, совсем не замечая происходящего вокруг.
Она даже не плакала, враз застыла душа и время, показалось, остановилось. Разбросанные мысли разрывали мозг, и головная боль была нестерпимой. Сонечка, капризничая всю дорогу, сейчас притихла и с сочувствием глядела на мать.
– На, попей водицы, – пожилая женщина протягивала Полине стакан воды, – не встретили?
Она вздрогнула и кивнула головой. Женщина, скинув серый шерстяной платок, пригладила ладонью русые волосы: «Бывает… Иван Матвеевич – обходчик наш, таким койку сдаёт. Ты заплати, не пожалей, да живи, пока не встретят. Сейчас кликну». Жалостливо похлопала Полину по плечу и ободряюще улыбалась.
Обходчик – крепкий мужичок на вид семидесяти лет с въевшейся в морщинки лица копотью и добрым взглядом, легко подхватил чемоданы и узлы: «Не бойся, тут недалече. Сейчас бабка моя вас накормит, чайком напоит. Заплати и живи сколь хочешь. Берём по-божески – рубль в сутки». Старик говорил всю дорогу. Посматривая на Сонечку, рассказывал про своих внучат, что растут без отцов и сдавая комнаты, они помогают дочкам. «Ну вот, – подумала Полина, – и я теперь буду мать-одиночка. Только помогать мне некому».
На улице подморозило и свежий воздух немного унял головную боль.
Она допускала, что Степан может выразить недовольство их приездом, но не могла даже подумать, что он не придёт совсем. Пережить грязный гнусный обман, доверившись директрисе, словно родной матери, она смогла, но выдержать столь подлое предательство любимого человека, ей было не под силу. Полина замкнулась. Скорбно легли глубокие морщинки меж бровями и грустным стал взгляд красивых глаз. Даже первые шевеления ребёнка не доставили её должной радости.
Днём в хлопотах, она забывалась, а ночью, стоило только погасить свет, далеко улетала её душа: туда, где под сиреневым покрывалом сладкой майской ночью, она узнала, что такое любовь. Любовь, которая изгоняет страхи, сомнения и, побеждая грех, возносит на вершину счастья. Так думала Полина. Вспоминая ласковое: «Голуба моя», испуганно вскакивала и включала свет, чтобы унять терзания горькой душевной боли. Не мирилось сердце с таким обманом. И она стала бояться темноты ночи.
До чего же женщины доверчивы, как наивно они верят словам, что произносит опьянённый чувственным пылом мужчина! Как красноречивы и правдивы бывают их речи, взгляды, прикосновения, лишь только для того, чтобы, одержав ещё одну победу, удовлетворить свою похоть. Сколько разочарований, горя, обид и даже трагедий переживает ранимая очарованная женская душа да её жалостливое сердце в стремлении к неизмеримо высокой любви.
6.
О возвращении Полина не думала и спешила как можно быстрее устроить свою жизнь здесь. Долго пришлось квартировать в доме обходчика. О работе в школе не помышляла, нужны были большие заработки и возможность получить жильё. Пошла на завод. Поставили на конвейер, и она целыми днями паяла схемы. Перед новым годом дали комнату в общежитии. С большим трудом оформила развод и стала получать алименты. А весной родила дочку Свету. Маленькую худенькую, плаксивую. И смугленькую, словно цыганочка.
О Степане не забывала и по-прежнему спала с включенным светом.
– А почему у нас ночью всегда горит свет? – спрашивала Сонечка.
– Это чтобы счастье не заблудилось и не прошло мимо, – говорила Полина и думала, что она должна сказать Степану о дочке.
– Да, – радостно кричала Соня, – тогда и папа, и бабушка увидят свет и приедут к нам. Правда, мамочка?
– Боже упаси, – думала она и кивала в ответ головой.
Медленно уходила долгая суровая зима и с каждым солнечным весенним днём всё больше оттаивало и сердце Полины. Она чаще стала улыбаться и радовалась каждому распустившемуся дереву, кусту, цветку, но опять вдруг загрустила, когда зацвела сирень. «Надо же, – удивлялась, – здесь в холоде она тоже цветёт и, закалённая, даже ароматней пахнет».
Возбуждённая цветущим маем, решилась наконец-то на встречу со Степаном. Полина знала, где он работает и живёт, у неё же был его адрес, но будучи отвергнутой боялась ещё раз столкнуться с новой болью. Иногда закрадывался страх беды, что возможно могла с ним случиться.
В последний выходной день месяца, оставив девочек на соседей, поехала к общежитию. Встала на углу, а зайти не может. Ноги подкашиваются, руки трясутся, во рту пересохло и в глазах, словно песок насыпали. Полная высокая грудь кормящей матери сделала её осанку величественной; на похудевшем лице стали ещё выразительней раскосые глаза, покрытые, как поволокой, грустной тайной. Коса из густых чёрных волос короной уложена вокруг головы. Прохожие оглядываются: «Богиня». А она стоит, волнуясь, потерянная, испуганная, брошенная и одинокая…
Степана узнала сразу издалека. Шумной стайкой выпорхнула из общежития компания молодых людей и разделилась на пары. Они что-то говорили, смеялись и явно куда-то торопились. Степан вёл под руку невысокую светловолосую девушку.
– Стёпа, – окликнула Полина, но голоса своего не услышала. Откашлялась и крикнула громче. Он обернулся, отшатнулся, вздрогнув и не спеша подошёл к ней.
Глаза прячет и хочет сделать вид, что удивлён: «Ты? Откуда? Что здесь делаешь?»
– Не надо Степан, – я пришла сказать тебе…
Светловолосая девушка недовольным голосом позвала его.
Степан с восхищением рассматривал Полину: «Ты стала ещё красивей! Настоящая Софи Лорен!» Отвёл глаза, беспокойные руки спрятал в карманы: «Что ты хотела сказать?».
– Только то… что я… – она запнулась, внимательно взглянув на него, – … живу здесь… И… счастлива, что у тебя всё хорошо…
«Господи, как он молод, – удивилась она, – стоит ли ему портить жизнь, навязывая свои проблемы и двух детей? Я ведь не спрашивала его хочет ли он стать отцом, и сама пришла к нему».
– Где живёшь? Я хотел бы встретиться. Нам ведь есть, что вспомнить?
– Есть, – Она не узнавала своего голоса, – приходи.
– Куда? Скажи адрес?
– Адрес… там, где всегда в окне горит свет, – выдохнула, боясь расплакаться и, резко повернувшись, застучала тонкими шпильками по тротуару. Обернулась и ещё раз громко крикнула: «В моём окне для тебя всегда горит свет, и мы тебя пока ещё ждём».
– Как стыдно, что я тогда не пришёл на вокзал! – укорял он себя после. – И что она всё-таки хотела сказать?»
… То, чем и как жила Полина, он давно позабыл… Да вот она напомнила.
7.
У каждого есть свой предел прочности. Кто-то ломается от постигших бед и несчастий, а кто-то, напротив, становится крепче, но в любом случае на сердце остаются шрамы.
Полина внешне, казалось, стала сильнее, но в душе она сломалась. Озлобилась как-то. Ничего, кроме работы, её не занимало. Ставила новые и новые рекорды на производстве, получала грамоты и высокие премиальные. Через несколько лет ей дали квартиру. Обшивала на дому знакомых и ни минуты не сидела без дела. Она слово пряталась в работе от самой себя. А домашние заботы и уход за Светланой постепенно, по мере взросления, переходил к Соне.
И маленькая хозяюшка рано лишилась своего детства. Строго следила за порядком в доме и каждый вечер, зажигая свет в кухонном окне, рассказывала младшей сестрёнке сказку:
«Жило-было на свете Счастье. Оно было большое светлое и тёплое, как Солнце, но очень одинокое и для полной радости ему нужны были люди. Не простые, а только те, у кого золотое сердце. Кто любит маленьких девочек, – Сонечка целовала сестрёнку, – своих мам, старших сестёр и всех людей на всём белом свете. Кто слушается их и помогает. Честные и смелые, добрые и ласковые, трудолюбивые и заботливые – только такие люди могут дождаться его. А чтобы Счастью было легче найти дом, в котором царит любовь, мы зажигаем ночью свет в окошке и он, как маяк, светит ему».
– А какое оно – золотое сердце? – шёпотом спрашивала сонная малышка.
– Это сердце, в котором живёт любовь.
– Значит у нас с тобой золотые сердца, ведь я сильно-сильно люблю тебя, а ты любишь меня! – тонкие смуглые ручонки обнимали за шею старшую сестру. – И счастье обязательно придёт к нам. И тогда мама перестанет злиться? – спрашивала Света.
Сонечка кивала.
– И у нас появится папа и он будет катать меня на каруселях?
– Да.
Света, счастливая засыпала, а Соня уже не верила, что счастье приходит на свет, но всей душой полагалась, что оно есть. И не ждала его, не роптала, а просто жила, сея добро, умея любить и заботиться. И продолжала упорно следить, чтобы не выключался маячок в ночи и не заблудилось их Счастье.
Каждый вечер, включив свет на кухне, Сонечка подходила к окну и не могла видеть, как одинокий черноволосый мужчина стоит напротив дома и подолгу смотрит на их окна. И не могла знать, что в тёмной спальне мама тоже стояла у окна. Покусывала губы от волнения и, горько недобро усмехаясь, шептала: «Поздно».
* * *
Мы не несём ответственность за грехи наших предков, но если продолжаем идти кривыми путями, то накопленная тёмная энергетика преступных деяний всё больше и больше нас порабощает и больно ломает под себя наши судьбы. А добродетельный и благочестивый путь потомков разгоняет тучи и открывает дверь счастью. Оно всегда там, где любовь, прощение, милосердие.
Полина прожила короткую жизнь. Она так и не смогла пережить прошлое и не видела радость в детях. В чём-то была права Лидия Михайловна, отстраняя её от воспитания Сони. Детдомовские дети не имеют опыта семьи и, создавая свои ячейки, совершают много ошибок. Полину надо было направлять, подсказывать, но жестокая и жесткая мама Лида преследовала только свои интересы.
Так же немилосердно терзала Полина Сонечку, вначале лишив её домашнего очага, где малышка была любима и счастлива, а затем отняла детство, взвалив на ребёнка заботу о младшей сестре и многочисленные домашние обязанности. Ожесточившаяся, часто била её и всегда считала виновницей своей не сложившейся судьбы. «Если бы я тогда поехала одна, он бы пришёл», – часто думала и раздражала её дочка, которая в подростковом периоде – полненькая, со светлыми волосами, часто напоминала Леонида. Но удивительным образом, среди злобы и холодного эгоизма, девочка росла добродушной спокойной и умела получать счастье, отдавая.
Полина умерла от онкологического заболевания, когда Соне исполнилось восемнадцать. Девушка оформила опеку над младшей сестрой и полностью заменила ей мать. Сумела дать сестре образование, выдать замуж и стала хорошей бабушкой двум её малышам. Сама же всю жизнь проработала на заводском конвейере и замуж не вышла.
Несчастья, что преследовали их женский род, закончились. Возможно, их и правда отпугнул маячок светлого окна, но уверена, что больше – золотое сердце Сони, жизнь которой была зачата без любви, в пороке, жестоким обманом. И думая об этом, теряешься в мыслях и догадках превратности судьбы.
Света в браке счастлива.
– Как бы далеко я не уехала, знаю, что для меня всегда горит свет в Сонином окне, – часто повторяет она и огнём огромной любви к сестре ещё пуще блестят её цыганские глаза.
Степан два раза женился и два раза развёлся. Детей в браке не нажил. Часто бродил под окнами Полины, но зайти не решился. Она, видела его, но не вышла – опоздал, перегорели её чувства… Так бывает.
В девяностые он покинул страну.