…— Мария! Это что за безобразие?! Твоя комната — это твое лицо! Что ты там устроила? Что за сваленные на пол книги, что за листки с какими–то рисунками?! — строго, командирским тоном отчитывал маленькую Машу Смолянский, еще молодой, с лежащими на голове крупными завитками волосами, нависал над ней, худенькой, с двумя куцыми косичками. — Чтобы через пять минут всё было убрано, приду и проверю! И постель! Что это?! Разве так заправляют? — Андрей Викторович сорвал с кровати постельное белье, бросил на пол. — Ты — дочка капитана, Маша! Помни об этом. КА–ПИ–ТА–НА! А не слесаря Ивашкина из седьмой квартиры! Будь добра соответствовать!.. Маше тогда все чаще хотелось быть дочкой простого слесаря, дяди Лёни, жить, как все, есть, пить, читать книжки, слушать музыку, как все, танцевать дикие, новомодные танцы посреди комнаты, приглашать в гости того, кого хочет Маша, а не того, кто «соответствует званию гостя капитана». Но Маруся родилась именно у Смолянского и мучалась от этого все детство. Кровать надобно было застилать с ювелирной точностью, к завтраку являться при параде, болеть и просто так валяться на диване запрещалось, равно как и лениться. У Андрея Викторовича на судне никто не ленился, и Маша не должна была. — Андрюш, ну она же не твой маленький юнга! Оставь девочку в покое! — иногда вступалась за дочку Ирина, Машина мама. Но чаще всего помалкивала, успокаивающе поглаживала Машу по плечикам, чтобы не спорила с отцом. Ира — жена капитана. Не слесаря из седьмой квартиры, а именно капитана! И надобно соответствовать. Её тоже ругали. Она тоже раскидывала вещи и могла забыть на стуле что–то из нижнего белья, а к мужу вечером придут коллеги… Кстати, тот слесарь, Леонид, когда–то ухаживал за Ирочкой, дарил цветы, водил на набережную танцевать. А потом Ира съездила в речной круиз и привезла оттуда фотокарточку Смолянского, Лёне дала от ворот поворот. — Что, Ир, вот так просто прогонишь? — глухо просил в один из осенних хмурых дней Лёня. — Да. Сердцу не прикажешь! — ответила Ирина и захлопнула дверь… Андрей ей очень нравился. Форма, подружки завидуют, ведь такого красавца себе Ирина отхватила! Свадьбу гуляли в небольшом ресторане на берегу. Там собрались все коллеги Андрея, родня и несколько Ириных подруг. Пели, танцевали, но потом Адрюша встал и сказал, что банкет окончен, им с Ирой пора домой. — Да что ты, давай еще посидим! Праздник все–таки! — обвила его шею руками Иринка, румяная, пышущая жаром и от выпитого шампанского, потянулась губами к его губам. — Наш с тобой праздник! — Отставить пререкаться! — мотнул жених головой. — Завтра дел много, а сейчас по домам! Андрюшин отец, Виктор Андреевич, тоже красный, даже с немного синюшным от водки лицом, с гордостью говорил всем, что сын у него вырос настоящим командиром, умный, справедливый, непреклонный и с волевым характером. Соседи по столу кивали ему, мол, сами видим, орел – мужчина! Поздравляли и жали Виктору Андреевичу руку. Недовольными были только, пожалуй, Ирины подружки. Чем? То ли тем, что рано закончили банкет, то ли тем, что Ире повезло больше, чем им. Гости нехотя разошлись, уехали молодые… Потом, через три года, родилась Маша. Андрей тогда был в рейсе, даже на выписку не смог приехать. — Сама справишься, Ира! Сама. Ты же жена капитана! Ты должна… — кричал ей в трубку муж. А Ира, закусив губу, мяла в руках его тельняшку, домашнюю, выстиранную. Андрей всегда носил только такую одежду. Ире было страшно рожать, страшно от того, что она никогда не умела ладить с маленькими детьми, что… Она сама еще, как ребенок! — …Ир, давай, помогу. Обопрись, вот так… — В роддом соседку провожал Леонид, зашедший справиться, как она там поживает. Обнаружил Ирину сидящей на полу в прихожей, с распахнутой дверью и слезами на глазах. Ира хотела прогнать его, но сил уже не было. Она промучилась со схватками всю ночь, думала, что пройдет, отпустит, ведь муж наказывал не рожать без него, а теперь просто старалась как–то дышать. А еще улыбаться. Андрей всегда говорил, что Ира — «лицо» их семьи, значит, должна показать, что счастлива, что быть женой капитана — это великая удача. А он ей надоел до чертиков! Воспитывает, указывает, ругается! Подумаешь, в раковине посуда со вчерашнего дня стоит или полы давно не мыли, или надо приготовить обед, а Ирина забыла… Вот так просто забыла… Андрей убирался, готовил, стирал белье, выходил из ванной с красными по локоть руками, шел развешивать всё на веревку, на балкон. И ругался. А Ира только качала головой. Плохой ей муж достался, злой! И женой капитана быть не хорошо! Трудно. Ира родила следующей ночью. Андрею сообщили, он позвонил в роддом, добился того, чтобы Ирине позволили с ним поговорить. — Да как она поговорит, тьфу ты, господи! — ругалась дежурная медсестра. — Она вставать–то еще толком не может, ноет, что больно, куда ей до поста дойти?! Андрей буркнул, что надо жене «расхаживаться», нечего лежать! И Ирина дошла — она же «лицо»! И стояла, трясясь от усталости, одной рукой поддерживала живот, второй прижимала к уху трубку, кивала. — Муж–то у нее капитан! — шептались потом соседки по палате. — Строит её, видать, как на палубе матросов своих!.. И Машу строил. Она поэтому и замуж рано выскочила, в девятнадцать лет, чтобы от родителей сбежать. Андрей Викторович был, конечно, против, чтобы молодые от них отделялись, ратовал за совместное проживание. Но тут помог случай. Ну, или Ирины связи. Она выхлопотала себе с мужем небольшую двушечку на другом конце города, поближе к своей работе, тем более, что Андрея тогда уже списали на берег, он сидел в здании судоходства, «руководил». А прежнюю их квартиру, оставшуюся от Ириных родителей, в большом доме с той самой изгибающейся дугой лестницей, с перилами из светлого дерева и слесарем Лёней оставила Маше. — Не позволю! Что у них в голове, а? Танцульки и вино это пакостное! — стучал кулаком Андрей Викторович, когда узнал о грядущем переезде. — Эта квартира наша, мы тут живем и будем жить. Отсюда меня вперед ногами вынесут, понятно? И Мария при мне будет, а не то… Но Ира не дала договорить, отвернулась, тихо рассмеялась, качая головой. — Господи! Да где же это твоя квартира, Андрюша?! Ты пришел ко мне с одним чемоданчиком, гол, как сокол, ну разве что китель на тебе был новый, только выдали. А квартира эта моя. Хватит, слышишь! Хватит. Не на плацу. И не на палубе. Я все решила. Если не нравится, поезжай к своим родителям. Андрей тогда опешил, сердито сдвинул брови, бросил в сторону газету, снял с переносицы очки, тоже бросил их, хотел вскочить, но Ира не дала, положила свою руку ему на плечо. — Сиди уже, капитан! Да пойми ты, у Маши теперь все свое будет, жизнь своя, отдельная, как ни лезь в нее, не пустит. Ты и так ее хуже, чем рядового солдата, муштруешь. Андрей, опомнись уже! Ты не военный, ты обычный моряк обычной транспортной компании. Хватит уже в солдатиков играть. И когда это Ирина отрастила такую броню, когда осмелела?! Андрей даже не заметил. А она и не отращивала. Просто то, что раньше казалось важным, то, чем пристало гордиться: шутка ли, за капитаном замужем, — так вот этим она уже не гордилась. Обычное дело — рейсы, потом перерыв, опять рейсы. И дома, как в военной части, вся жизнь по свистку. Хватит. Когда дочь вышла замуж, Ирина поняла, что мужа давно она не любит, что жить с ним не хочет, переждала пару месяцев и уехала к подруге погостить. Потом к другой, а потом и вовсе развелась. — Мама! Как же так, мама?! — испуганно шептала беременная Маша. — Как же он теперь там один? Он же к нам придет! — А ты не пускай. Маш, это твоя жизнь, решай, как знаешь. А с меня довольно. Как переехали, он совсем с цепи сорвался. То не так, это не этак! Надоело. Ну ты сама знаешь… — махнула рукой Ирина. — Одним словом, пока, детка. Живите, радуйтесь. Я, что могла, сделала. Ты прости меня, Маша, я, может, виновата перед тобой. Прости. Ну всё, поехала, такси ждет. Мария проводила мать до двери, уселась на стул и сокрушенно опустила руки на колени. Отец не оставит их в покое… Не оставит… Удивительно, но папа не объявлялся. Не звонил, не интересовался, как чувствует себя беременная дочка, не нужно ли чем помочь. Потом Маруся узнала, что отец уволился из речного судоходства, перешел куда–то в другое место. С внуком виделся пару раз, Ромка еще в коляске лежал. И оба этих гостеваниях папы в квартире Маша помнит до сих пор. Команды, требования закалять внука, советы, как Маша должна кормить ребёнка грудью, сколько и должна ли вообще, что надо и не надо готовить, кем надо и не надо работать зятю, Денису. И ещё чем должен будет заниматься Рома, когда вырастет, а куда категорически его не пускать. — И в комнатах порядок навести немедленно! — разошелся тогда, в свой последний приезд, Андрей Викторович. — Безобразие, караван–сарай, а не дом. Маша! Это же родительское, родовое гнездо, а ты его в хлев превратила! Дениса в тот вечер не было дома, Маша сначала вся сжалась, испуганно скукожилась, а потом, поняв, что если сейчас она не защитит свою норку от отца, если не даст отпор, то он так и будет впихиваться в их с Денисом жизнь, осмелела. — Уходи. Слышишь? Немедленно уходи. Убирайся! Хватит! Я вообще не знаю, как выросла нормальным человеком, а Рому гнобить я не дам, понял? Ты матери всю жизнь исковеркал, она при тебе, как в келье, жила, но вырвалась. Так ты на нас напустился? Нет уж! Уезжай, папа. Видеть тебя не могу больше! Андрей Викторович испуганно, растерянно захлопал глазами, хотел, было, что–то сказать, но только махнул рукой и ушёл. С тех пор не виделись. Пару раз он звонил, еще присылал открытки, деньги. Но Маша их со счета не снимала, не хотела быть обязанной… И вот теперь отец появился у ее квартиры, сухой, старый, пародия на тучу, которой он был раньше. — Есть будешь? Я разогрею. Подожди, — бросила ему Мария и хотела уже идти на кухню, но отец поймал ее руку, несильно сжал. Маша вырвалась. — Меня на пенсию отправили, Маруся. Насовсем. Я больше не плаваю и даже не сижу в том самом кабинете с красной ковровой дорожкой и люстрой. Вот, к вам думал попроситься. Вещей у меня немного, могу спать на раскладушке. Так что… Маша, плеснувшая себе в стакан воды, поперхнулась, закашлялась, потом, продышавшись, ответила, качая головой: — Не–е–е–ет! Нет и еще раз нет. Ты поедешь к себе. У тебя есть отдельная квартира, спасибо маме, что выбила, а у нас отдельная от тебя жизнь. Ой, вот только не начинай… — оборвала она его попытки поспорить. — Нам будет тесно и плохо. Ну ты же видишь, у нас все комнаты заняты. Пап, ты придумал какую–то ерунду! Женщина решительно плюхнула на плиту сковороду, принялась разогревать обед. Вот сейчас она накормит отца, и он уйдет, уедет, пропадет, канет в прошлое. Господи, как же Маша радовалась, что живет не с ним! Денис был первым, кто предложил ей выйти замуж. И она ухватилась за парня, как за спасительную соломинку. Любила ли? Сама и не знает. Но прижились, притерлись, срослись, как два дерева, переплелись корнями. И хорошо. А папа тут теперь лишний. — Я могу в подсобке… — протянул Андрей Викторович. — Не можешь. Там банки. И вообще у нас везде всё занято! — взвизгнула Маруся. — На вот, поешь. И вызову тебе такси. Она не спросила, что у него с ногой, был ли у врача. Он же не спрашивает, как живется внуку, зятю. Значит, и Маше про него самого не интересно! Андрей Викторович ел жадно, как–то даже по–собачьи, что только не вылизывал тарелку. Раньше такого не было! Всегда аккуратно, вилочки–ножички, спина прямая, салфеточка под рукой, этикет на высшем уровне. А теперь… Маша наблюдала за отцом исподлобья, хмурилась. — Ой, извини, забыла, тебе же надо отдельно подавать — мясо и подливку. Но у нас так… — язвительно заметила она. — Ничего. Вкусно очень. Правда! Я и так поем. Маш… — Андрей Викторович хотел погладить дочкину руку, но Маша не далась, вскочила, принялась наливать чай. К чаю ничего не было. Но Маруся помнит, что отец не пьет вот так, «вприглядку», сама не знала, почему, сунулась в кладовку, выудила оттуда, из самого дальнего угла, его любимое крыжовниковое варенье. — Открой! — так же, как он когда–то командовал дочкой, теперь распорядилась Маша. — Ну? Эх ты… Раньше одной рукой открывал… Вынула из кухонного ящичка открывашку, долго ковырялась с прилипшей к горлышку крышкой, наконец подцепила, но тут же поранилась. — Да что же это такое?! — в сердцах бросила она открывашку в раковину. — Вот зачем ты приехал, а? Зачем?! — Надо заклеить. Промыть и заклеить. Маш, кровь же… — Андрей Викторович вскочил, хотел помочь, но Маруся не далась. — Сама все сделаю. Ешь, а то остынет. Сама открыла аптечку, нашла бинт. Но одной было неудобно. Папа все же ей помог, подул даже на раненый палец. — Больно? — участливо спросил он. — Ничего. Заживет. Чай? — как будто равнодушно вскинула брови Маруся. Когда однажды мама поранила руку, шинковала капусту, и нож соскочил с кочана, врезался в плоть, отец даже не пришел на кухню. Маша помнит, как мама всхлипнула, застонала. Она не выносила вида крови. Но она же жена капитана! Надо уметь быть сильной… — А мне, Маруся, больше жить негде… — вдруг сказал Андрей Викторович, уперся взглядом в скатерть. Заходили под сухой кожей желваки, сжались в слабые кулаки ладони. — То есть как? У тебя же квартира! Мама же тебе ее оставила! — выпрямилась Мария. — Нет. Не так. Она меня в ней оставила. А теперь выгоняет, узнала, что я заболел, и выгоняет. Она тебе ничего не говорила? — медленно вздохнул отец, поглядел на Машу. Та пожала плечами. — Ничего. А что с ней? Живет и живет. То есть как заболел, и как выгоняет? Пап, ты чего–то не понял, наверное! Чем заболел? — Старостью, Маша. То, сё… С сосудами что–то, нога, вот, не ходит почти. Говорят, резать надо. Я Ирине звонил, думал, может быть ее новый… Ну этот… — Андрей Викторович запнулся. — Муж. Это называется «муж», — подсказала Маша. — Они не расписаны. Никакой он ей не муж! Ну да ладно, ты права… Этот муж поможет с врачами. Меня в очередь на операцию поставили, говорят, раньше никак, если только в столице. А кто же меня туда примет?! Вернее, начальство звонило, хлопотало, но… Не берут и там меня, говорят, сердце не выдержит. Маш, я уже три дня на вокзале живу. Стыдно… Увижу знакомое лицо, прячусь. Марусь, ну хоть ванную можно принять? Мария пожала плечами, мол, принимай, жалко что ли! И пока отец охал и громыхал чем–то в ванной, Маша набрала матери. Ирина долго не подходила, потом наконец с зевком ответила. — А… Это ты, Маруся… Привет… — Мам, ты почему отца из квартиры выгнала? Он ко мне теперь пришел! Жить тут хочет. Мам, чё за дела–то? — шипела в трубку Маша. — И чем он болеет? Почему твой этот… Славик не поможет с врачами? Он же в здравоохранении! — Маш, у Славика как будто больше дел нет, чтобы с Андреем возиться! Ну а что, собственно, произошло? У твоего отца была квартира родительская. А он что сделал? Продал. Купил дачу, которую потом мы замучались делить. Это его проблемы, где жить! А нам со Славой надо ещё сына, ну, пасынка то есть, куда–то пристроить. Там, понимаешь, у него девушка… Она беременна, хотят расписаться. А жить–то где? Ну вот я и подумала, пусть у меня... Она сказала именно «у меня», хотя квартиру тогда выбивала как жена моряка, капитана, уважаемого человека. И что жилплощадь записали на нее, было Андрюшиным широким жестом, мол, все тебе, дорогая! — Мам, разве можно его на улицу вот так выкидывать? А мне что теперь делать? Пусть Славик твой пристраивает сына сам. Мама! Ну пожалуйста! Я не хочу, чтобы папа с нами жил! Он… Он… Маша не стала говорить, что он старый, и что ей его даже жалко. И от этого еще пакостнее на душе! Он–то ее как будто никогда не жалел! — Извини, Маруська, все решили уже. Ладно, Денису и Ромке привет большой от меня. На выходных тогда позвоню! — Ира повесила трубку, а Маша так и стояла, открыв рот. В ванной загрохотало. Мария вздрогнула, кинулась к двери. — Пап! Папа! Чего там у тебя?! — крикнула она, забарабанила кулаками по двери. — Ничего… Оступился. Хорошо всё, правда, — ответил тихо отец. — Сейчас я… Выйду и… А потом он застонал и даже, кажется, заплакал. Плохо быть немощным, старым. Это как начать жить без крыльев… Раньше Андрей после работы часто гулял с женой по набережной, шел прямо, сцепив за спиной руки и чувствуя, как натянуты мышцы на плечах. Выправка! Ее надобно соблюдать. А теперь и пять минут шагать тяжело. И скамейки все заняты, и пот по лицу бежит соленый, противный. И стыдно за самого себя. И вот это падение в ванной… Маша, побившись в дверь, кинулась искать помощь. Помог дядя Лёня. Мария встретила его на лестнице, кое–как объяснила, что стряслось. Мужчина секунду подумал, потом решительно пошел к Маше в квартиру, плечом вынес тонкую дверь, велел женщине отвернуться. А потом почти на руках выволок Андрея Викторовича из ванной. — Нога поехала, не успел ухватиться. Я там полотенце порвал, Маш… Ты прости… — лепетал отец, а Маша смотрела на него, выпучив глаза, и не могла ничего ответить. Жалкий… Какой же он жалкий! Высох, пропал как будто. А еще капитан… — Надо холодное приложить. Тут ушиб! Маша, что же ты стоишь?! Неси что–нибудь из морозилки! Да в полотенце заверни! — распоряжался Леонид. Маша послушно то бегала к холодильнику, то капала в стакан сердечные капли, зачем– то стоявшие в шкафчике, то наливала отцу попить. — Спасибо, Лёня… — прошептал глухо тот. — Вот и свиделись… — Да ну, ерунда! Ты, речная душа, полежи, не прыгай. Врача вызову! — Леонид схватил трубку, но Андрей Викторович его остановил. — Не стоит. Ерунда. Я скоро пойду. Не буду стеснять… — Пап! Ну куда ты пойдешь?! Глупости. Сейчас отдыхай, приедут Денис с Ромкой, обсудим, что и как теперь, — махнув рукой, вздохнула Маша. Проводив соседа, она уселась у отца в ногах, задумчиво кусая губы. — Злишься на меня? Строгий я был? — наконец спросил ее Андрей Викторович. — А я по–другому не умел. Ты же не знаешь, как мы до тебя жили с матерью… — Ты и не говорил, — буркнула Маруся. — Ага… Есть такое… Ничего там хорошего не было… Ирина была… Ну, словом ветрена, рассеянна и немного неаккуратна. Домашнее хозяйство сразу легло на меня, заботы, стирка, уборка — всё! Она даже в магазин ходила не за продуктами, а так, погулять. И приносила все, что угодно, только не то, что нужно. Ну и сама понимаешь, люди ко мне приходили, коллеги, а тут на стульях да креслах бардак. Я терпел. Честно терпел. А потом больше не смог. То ли устал, то ли обидно стало, что не выходит у нас нормальная жизнь… — Андрей Викторович поморщился, поудобнее переложил ногу, вздохнул. — И как будто ослепило меня. Я решил «гайки закрутить». Ну слушаются же матросы, значит, и Ирина начнет. Вот такие дела… Она такая красивая, молоденькая была… Познакомились, я ей свою фотокарточку подарил, а вышла ерунда… — Ну хорошо. Допустим, мама тебя заставила быть таким. А я? Я тут при чем? Я же не могла тебя позорить, я была ребёнком, папа! — Маша быстро вытерла накатившиеся на глаза слезы. Ещё чего! Плакать она не станет! — Тебя я воспитывал, как умел. Из роддома привезли тебя, а я в рейсе. Приехал только через два дня. Вошел в квартиру, ты заливаешься слезами, а мама спит. Устала. Я потом отпуск взял, потом за свой счет оформил, чтобы за тобой ухаживать. Всё изучил и про животы, и про соски, и как учить, воспитывать… Колыбельные пел. А когда уезжал, звонил при каждой возможности, чтобы узнать, дома ли мама, все ли с тобой хорошо… — Да не надо было меня воспитывать, папа! — с досадой воскликнула Маша. — Меня любить надо было, понимаешь?! А знаешь, почему я так рано вышла замуж? Чтобы от тебя сбежать. И сейчас то, что ты застрял тут, мне неприятно. Я не хочу снова быть твоим матросом! И буду разбрасывать вещи, жить, как мне хочется… Она обернулась, потому что заскрипел диванчик, и Андрей Викторович тяжело сел, потом, опираясь на подлокотник, встал, покачнулся, согнулся пополам, но, удержавшись, выпрямился. Он капитан. Надо соответствовать. — Я понимаю, дочка. Понимаю. Перегнул. Уйду сейчас же. Плохая была идея сюда прийти. Извини. Он, шаркая, пошел к прихожей, там секунду постоял, стал обуваться. — Папа! Ну куда ты пойдешь, если у тебя нога?! Теперь выходит, что я тебя выгнала? — поджала губы Маша. — Выходит, Маш, выходит. За дело. Ты прости меня. Пойду я… Он снова потащил свой чемодан, вышел на лестницу, подышал, сглотнул. Вот так и прожил жизнь. И соответствовал, и вокруг себя дисциплину держал, чтобы хоть как–то жить, а все равно закончится все обыденно, просто… У подъезда ему встретился Денис. — Андрей Викторович? Не узнал вас сначала… Вы что же, уже уходите?? Нет, так не пойдет! Я арбуз купил, нам одним его не съесть! Давайте, идемте обратно! — быстро сказал он, взял тестя под локоть, поволок обратно. — И потом, скоро Ромка придет, обрадуется. Он у нас всем радуется, надоели мы ему со своими нравоучениями! Маша стояла в прихожей. Дверь была распахнута. И как только скрипнул лифт, вся подобралась, втянула живот, расправила плечи. Она только что опять звонила матери, просила помочь что–то решить. Но та только посоветовала сдать отца в дом престарелых. — Ты его ни капельки не любишь? Ну любила же?.. — прошептала Маша. — Господи, Марусь! Ну как такого можно любить, ты сама подумай! Солдафон! — Ирина быстро попрощалась. Пасынок с невестой скоро приедут, надо приготовить им поесть… — Пап, давай заново как–то жить, а? — прошептала Маша. Она просто жалела отца. Его никто не любит. Абсолютно. И это неправильно. Он заслужил, чтобы его любили. Андрею Викторовичу сделали операцию, он стал потихоньку ходить, потом окреп, часто забывал трость где–нибудь в парке у лавочки или в магазине. Ромка бегал, искал. Ему нравилось, что дед, этакий морской волк, хромой, как пират, рассказывает о реках, кораблях, о том, как причаливать и уходить в рейс. Пожалуй, Рома был единственным, кто не знал Андрея Викторовича прежним. Это шанс на другую жизнь. … Ирина приехала к ним через год, зимой. Открыла дверь своим ключом, зашла, стрясла снег с шубы, огляделась. — Мама? — вынырнула Маша из кухни. Её лицо вытянулось. — Я, дочка. Я к вам. Вернее, к себе. Мы со Славиком расстались, козлы они все, мужчины–то! Вот, вернулась.. - поправила перед зеркалом прическу, подкрасила губы. — Ты мне комнату освободи, не в коридоре же мне ночевать. И… Она осеклась, потому что увидела стоящего в дверях гостиной Андрея Викторовича. — И ты здесь? Однако… Ну это ерунда. Часть квартиры моя, так что… — она поджала губы. А Маруся уже снимала фартук и шла встречать мать. — Мама, что же ты не сказала, что приедешь?! Хорошо, что успела! Мы переезжаем, а ты трубку не берешь, пропала куда–то! Твой этот… — Маша никогда не звала нового мужа матери отчимом. — Славик сказал, что ты уехала куда–то. — Он наговорит. Ага… Переезжаете? Куда? — нахмурилась Ира. — Дениса переводят в Москву, там будет служебная квартира. Ромку тоже берем, естественно. Мам!.. — Маша ещё что–то говорила, взахлеб, радостно, но мать ее перебила: — А папа? — Он едет с нами. Там прекрасная клиника, ему будут помогать. Мам, ты разувайся, чайку? А потом располагаться будешь. Мы завтра утром уезжаем… Только сейчас Ирина заметила чемоданы и коробки, пустые полки, тюки и узелки. — Ах, уезжаете? А до матери и дела нет? Что ты тут намотала, навалила? Пройти невозможно! — Ира пнула ногой какой–то чемодан. — Я всю жизнь тебе отдала, здоровье, Маша! А ты так со мной! И к отцу переметнулась?! Ну–ну. Сервиз не взяла, я надеюсь? Картина тут висела… Ага… — Она прошлась по квартире, всё проверила, как будто Маша эту квартиру снимала, а вот теперь разрывала контракт. — Ну что ж, уезжайте!.. Маруся не нашлась, что ответить. Наверное, это правда. Она «переметнулась», и хорошо, что они уезжают. Мама изменилась. Или стала такой, какой и была, только это всё вырвалось наружу. Андрей Викторович был сложным отцом, но вот дедом - потрясающим!.. Он как будто проживал жизнь заново, дышал, позволял всем вокруг быть несовершенными, потому что сам тоже был таким. Это происходило постепенно, капитан уступил место обычному человеку не сразу. Возможно, повлияла операция, возможно, Ромка перевоспитал его своей непосредственностью и невероятной любовью к жизни. Но… Но Маша не жалела, что отец тогда пришел к ним. Всем хочется любви. Всем! Ирина их не простила. Не поехала провожать, сидела в комнате, в кресле, накрывшись пледом, и смотрела в окно. Теперь она будет с удовольствием страдать по поводу того, что все ее бросили — и муж–тиран, и второй муж, и дочка с внуком. Все! И снова ее будут жалеть подружки, качать головами и, цокая языком, поздравлять, что хоть квартира осталась. — Да, будет, где старость коротать. А они пусть живут. Неблагодарные и пустые люди! — ответит им Ирина, отбросит ногой упавшие на пол стопки неглаженных вещей, возьмется как будто мыть посуду, но бросит. Раньше за нее это делали мужчины. Значит, надо найти его, мужчину! Очередного. Только, боже упаси, не капитана! Уж очень они требовательны!... Автор: Любовь Курилюк, блог "Зюзинские истории".