Работа Васильевой Ольги Александровны Её тут знали все, больше семи десятков лет ходит в эту булочную. Сначала с родителями или старшими братьями, потом одна, позже с мужем и сыном. Теперь опять одна. Маму с папой и братьями забрала война, сын остался вечно молодым – лежит на Серафимовском кладбище вместе с другими афганцами, а муж почти не выходит из дома. Нет страны, в которой она родилась, и город сменил название. Но осталась неизменной, как ритуал, потребность каждый день заглянуть сюда. В небольшой очереди стояла незнакомая женщина с ребёнком. Розовощёкая девочка противно канючила: «Мама, хочу конфетку! Хочу большую конфетку...» – и тыкала пальцем в стеклянную витрину. Когда женщина, сделав покупку, потянула дочери карамельку, та швырнула её в стену. Фантик развернулся, и осколки карамели рассыпались по полу. Зинаида Павловна вздрогнула – такое было в её жизни. Давно. И при других обстоятельствах. * Мама уже не вставала. Зина сама справлялась с бытовыми проблемами – добывала дрова, ходила за водой и в магазин. Она, как и все, ждала, когда по карточкам начнут продавать сахар, крупу или масло, но в магазин которую неделю завозили только хлебушек. Пока до дома пайку несёшь, так и подмывает крошечку отщипнуть, а нельзя. Стоит позволить себе такое, не заметишь, как весь кусочек раздербанишь. Зина уже это проходила. Норму хоть и увеличили, легче не стало. Есть хотелось постоянно. С водой проще, её в Неве много, черпай, сколько хочешь, всю не вычерпаешь, но за раз больше бидончика не унесёшь. «Нет, чтобы наоборот, – мечтала Зина, – пришёл в магазин, зачерпнул бесплатно полный бидончик хлеба, и домой». А дрова... Ими можно разжиться и без денег. Смотришь, в какой стороне дым от пожарища поднимается, туда и ползёшь с саночками. Если пожарные не прогонят, пару обгорелых половиц или что-то из разбитой мебели притащишь. Лишь бы сил хватило, и мысли тяжёлые не одолевали. Зина, чтобы не думать о плохом, вспоминала любимые стихи отца: «Это имя – как гром и как град: Петербург, Петроград, Ленинград!» Но они не помогали заглушить тревогу. Мама таяла, приходилось чуть не силой кормить тюрей из размятого в тёплой воде хлеба, потому что ложку держать она уже не могла. Мама отворачивалась и шептала: «Не хочу. Ешь сама». В то утро хлеб в магазин ещё не привезли. Люди в ожидании машины стояли на морозе как каменные изваяния – неподвижные и молчаливые. Зина заняла очередь, дождалась, пока за ней выстроится хвост, и, предупредив по десять человек впереди и позади себя, что отойдёт ненадолго, отправилась за водой. Она пробиралась к полынье, стараясь не запнуться за руки или ноги, местами торчащие из снежных намётов вдоль тропинки. Женщины и дети с черпаками, вёдрами и чайниками карабкались по высокому валу наледи к проруби и съезжали с него как с горки, расплёскивая то, что успели зачерпнуть. А на другом берегу Невы серел купол Исаакиевского собора.

Картина Рутковского Николая Христофоровича "За водой" была написана в 1942 году в блокадном Ленинграде. – Зинка, – окликнул девочку одноклассник, – давай свою баклажку, наберу, пока не скатился. До войны Зина сидела с ним за одной партой. Она ненавидела Андрея. Противный мальчишка не упускал случая дёрнуть её за косички, посадить на голову майского жука или подсунуть в портфель лягушку. Зина даже как-то Мишке на него пожаловалась. – Нравишься ты ему, вот и выкаблучивается, – успокоил её братишка. – Сам такой был. Помню. Я, конечно, могу ему и накостылять. Но от этого лучше никому не станет. А сейчас Зина была благодарна Андрею. Сама бы так быстро воду не набрала. – Ты почему в школу не ходишь? – спросил Андрей, когда возвращались на набережную. – Некогда. Мама работать не может. Я вместо неё кальсоны и нательные рубахи для красноармейцев шью. – На фабрике?! – не поверил Андрей. – Нет, дома. Фабрику закрыли – ни тепла, ни электричества. Работников распустили. У кого есть швейные машинки, на дому работают. Меня мама давно строчить научила. Вот навык и пригодился. Только у меня медленно получается, руки стынут. Дома холодно. Печка не спасает, хоть и топлю постоянно. – Ближе к ней садись, – посоветовал Андрей. – Там темно. – Зина переложила бидончик в другую руку. – У окна света больше. – Ты молодец, – похвалил Андрей, – не ноешь и не отчаиваешься. Подбородок у Зины затрясся. Знал бы Андрей, как она устала, и боится всего: засыпать по ночам, оставлять маму одну, заглядывать в почтовый ящик... Ей так хотелось, чтобы не было этой проклятой войны, чтобы папа с братьями были рядом, и мама улыбалась. – Попробовала бы я... – буркнула Зина. – Да и времени на это у меня нет. Как ездовая собачка по городу с санками мечусь, то за дровами, то на Петроградку готовую продукцию сдавать. – Далекооо, – протянул Андрей. – Ага. Пока туда дочапаешь, пока назад вернёшься. А там приёмщица мордатая сидит, всё про маму выспрашивает да ахает. В последний раз сказала, что мама сама прийти должна, и часть денег за пошитые комплекты не отдала. Распоряжение, якобы, у неё такое. Только я ей не верю. Она на сытую хитрую кошку похожа. – Понятно, – вздохнул Андрей. – Ты нашу пионервожатую с собой возьми, она быстро порядок наведёт. К ней многие обращаются. Когда мамы не стало, – мальчишка отвернулся и шмыгнул носом, – я к Люсе пошёл. Она быстро двух парней прислала, чтобы маму забрали, – он ещё раз шмыгнул, – пока Маринка испугаться не успела, потом сестрёнку в эвакуацию отправить помогла. – А ты почему не уехал? – У меня бабушка лежачая. На кого я её оставлю? Отец сутками на заводе. Марьване скажу, что ты жива. Ты приходи обязательно. В школе иногда суп дают. От слова «суп» у Зины забурчало в животе. «Вот бы сейчас борща горяченького, да со сметанкой. – Она представила, как вылавливает ложкой мясо из огромной тарелки наваристого борща. Виденье было настолько сильным, что Зина невольно поднесла руку к губам, будто и в самом деле ела. – Про еду не думать», – приказала себе она. – Хочешь, я тебе воду приносить буду? – спросил Андрей. Зина оторопела от такого предложения: это же выигрыш во времени какой. Световой день короткий, а если за водой не ходить, дольше за швейной машинкой посидеть можно. – Давай, – согласилась она. – Ты вторую посудину приготовь, чтобы менять. Полную оставлю, пустую заберу. Мы с Шуркой так делаем. Помнишь его? Он на три класса старше нас учился, комсомолец уже. Он сильный. Его в отряд по разбору завалов взяли. Мы договорились, что я Шурке воду, а он мне дрова. – Я тоже должна что-то взамен? – испугалась Зина. – Нет. Мы же с тобой друзья, – смутился Андрей и торопливо свернул к своему дому.

Картина современного петербургского художника Анатолия Анненкова из серии "Блокадный Ленинград" «Правильно мама говорит, что в каждом человеке и плохое, и хорошее намешано. Я Андрея гадким считала, а он вон какой!» – размышляла Зина, с трудом поднимаясь по лестнице парадной. Бидончик казался неимоверно тяжёлым. И как она раньше с ним бегала, перепрыгивая через три ступеньки, и даже не расплёскивала молоко? Она остановилась передохнуть на площадке между этажами и услышала, как хлопнула дверь одной из квартир, тихие, почти бесшумные шаги, потом стук – дробный, чёткий, требовательный. Раз, второй, третий... Зина глянула вверх, в пролёт лестницы, откуда доносился звук. Около их квартиры стоял военный. – Папка! – выкрикнула она и резво шагнула вперёд. Перед глазами закружили мошки. Зина пошатнулась и, выронив бидончик, сползла по стене. Ещё незамерзшая вода растеклась по давно немытой метлахской плитке, моментально превращаясь в ледяную корку. Военный обернулся. Это был совершенно незнакомый человек. – Девочка, ты не знаешь, где жильцы из восемнадцатой? – Зачем они вам? – насторожилась Зина. Мало ли? Шпионы тоже в нашу форму могут обрядиться. – Я сын Тамары Георгиевны. Зина смутно помнила сына соседки, хотя Вадим дружил с её старшим братом и часто бывал у них дома. Зато хорошо помнила сильные руки Вадима и свои ощущения страха и восторга, когда эти руки подкидывали её к потолку. – Исё, Адя, исё! – просила Зина и верещала от удовольствия. Вася ревностно косился на друга: – Разбалуешь мне сестрёнку. И так с неё сладу нет! Тогда Вадим был смешливым и тёмноволосым. Сейчас перед ней стоял седой усталый мужчина. «Адя не может быть таким старым. Они же с Васей ровесники. А кто знает, как выглядит сейчас брат? Больше чем полгода его не видела». Вася пред отправкой на фронт ненадолго заскочил домой попрощаться с родными. «От судьбы не уйдёшь, – шутил он, поправляя новую форму. – Мирную профессию получил, а мечта всё равно сбылась, военным стал. Правда, остался врачом, но военным. И друга по званию догнал. Теперь у нас с ним по одной шпале в петлицах». – Соперничество продолжалось. Сразу после десятилетки Вася вместе с Вадимом подавал документы в артиллерийскую школу. Брат не прошёл комиссию, подвело зрение, и выбрал медицинский. Пути-дороги друзей разошлись, но связи они не потеряли, держали друг друга в курсе событий. «Вадьку направили на границу. Вадька женился. У Вадьки с Машей близнецы родились, мальчики», – делился Вася с мамой новостями из жизни друга, и Зина невольно знала, что у Ади и как. Когда в начале прошлого лета почтальон принёс от него телеграмму, Зину больше Васи интересовало, что в ней. – Любопытство тебя когда-нибудь сгубит, – усмехнулся брат. – Мам, Маша с детьми приезжает. Вадим просит встретить и у нас на время приютить. – Тамара Георгиевна на гастролях? – В санатории. Вадька до театра дозвонился. – Когда гостей ждать? Мне надо прикупить продуктов. – Завтра вечером. Зина юлой ходила вокруг старшего брата, уговаривая взять с собой на вокзал: – Я помочь хочу. Маша неделю в пути одна с ребятишками. Думаешь, легко ей пришлось? – А тебе, откуда это знать? Детей у тебя нет, а поездом ты дальше пионерского лагеря не ездила, – Вася щёлкнул Зину по кончику носа, но просьбу исполнил. «Как недавно это было. И как давно...» – отогнала воспоминания Зина. Ей показалось мало, что мужчина назвал имя соседки. На днях приходил один, тоже в форме, весёлый такой, всё подмигивал. Интересовался, не заглядывал ли Вадим домой. Потом достал из планшета блокнот, черкнул несколько строк и протянул записку Зине: – Не сочти за труд, передай, когда появится. Зина на всякий случай прочитала его писульку и ничего не поняла. «Вадька, это Мышь. Буба сказал, что видел тебя на СПП под Ленинградом. Мы с ним недавно на улице столкнулись. Рад, что ты жив. Будешь в городе, забеги ко мне. Я после ранения отправлен интендантом в ХППГ, 3-я линия В. О., 62. Думаю, застрял надолго». Разве не странно? Буба, Мышь, аббревиатура какая-то. Вдруг это шифровка, и они заодно? Да ещё адрес. А если этот Мышь прячется там или диверсию готовит? Зря она в милицию с бумажкой не сходила. Зина тянула время, соображая, как проверить военного и, не придумав ничего, напрямую спросила: – Как вас зовут? – Вадим Петрович Кирсанов. Могу документы показать. Зина выдохнула – всё правильно. – Не надо, Вадим Петрович. – Назвать старика Адей, язык не повернулся. – Я Зина, сестра Васи. Мне Маша наказала, когда письма от вас придут, из ящика достать и... – Где... – прервал мужчина срывающимся голосом. – Где она? Где дети? – Как только зимник по Ладоге открыли, уехали в эвакуацию. Я сама на сборный пункт их проводила. Маша бы одна с мальчишками не добралась. Глаза Вадима Петровича лихорадочно блеснули. Он сдёрнул с головы шапку, растёр до красноты лицо. – Слава богу! А то я испугался... В квартире бардак, никого нет. Думал, уже всё... К соседям стучу, никто не открывает. – Вадим Петрович спустился к Зине и присел на ступеньку. – Спасибо тебе! – Чего уж! Мы с Машей сразу подружились. Она всё весточку от вас ждала. Единственное письмо до дыр зачитала. Вы почему не писали? – Часть в окружение попала. С боями к своим прорывались, а оказались в глубоком немецком тылу. Пришлось фронт с оружием в руках догонять. Воевали, чем могли, но до своих добрались. – Вадим Петрович говорил кратко и чётко, словно докладывал вышестоящему начальству. – Пока проверку в СПП проходил, домой писать было нельзя. Когда в резерв перевели, сразу весточку отправил. Видимо, пока не дошла. Попросил назначение на Ленинградский фронт, отпуск на двое суток выхлопотал, хотел на жену и деток посмотреть. Не получилось. Пока Вадим Петрович говорил, Зина не перебивала, хоть и свербило уточнить, что такое СПП, Мышь в записке его упоминал. И как только Вадим Петрович замолчал, задала вопрос. – Сборно-пересыльный пункт, – пояснил Вадим Петрович. – На нём тех, кто из окружения вышел, по родам войск распределяют: кого в артиллерию, кого в танкисты, кого в радисты... А мама... где? – Тамара Георгиевна в тыл с театром не поехала, потому что близнецы корью заболели. Побоялась хворых в дорогу тащить. Хотела агитбригаду из оставшихся в городе артистов организовать, да что-то не срослось. Вот и ушла рыть окопы вместе с моим братом Мишкой, дядей Димой из первой парадной и другими жильцами дома. – Зина рассказывала по-старушечьи подробно, словно это имело значение для ответа на вопрос. – В ноябре, когда паёк в очередной раз урезали, на минутку заскочила, полведра мороженой картошки нам на две семьи принесла, грязной, с кусочками железа внутри. И привет от брата передала. Картошку-то он после взрыва на поле насобирал, а она доставила. А потом пропала. И Мишка пропал. Может, и нет их уже, – вздохнула Зина. Скулы Вадима Петровича заходили ходуном. Он то ли всхлипнул, то ли кашлянул. – Скоро никого не останется. На кого похоронки принесли, кто-то без вести пропал. Горожане при бомбёжках и обстрелах гибнут... И от голода... В нашей коммуналке двадцать восемь человек жили, а остались только мы с мамой, – Зина попыталась встать и не смогла. – Что, совсем плохо? – склонился над ней Вадим Петрович. – Голова немного кружится, а так ничего. Мужчина достал из вещмешка четыре карамельки. Одну развернул и протянул Зине. Она стянула обледеневшие варежки, взяла конфетку окоченевшими пальцами и не удержала – карамелька выскользнула и откатилась к окну. Губы у Зины задрожали – надо же, такое счастье и уплыло из рук. Вадим Петрович всё понял. Он поднял конфету и сам вложил Зине в рот, а три другие зажал в её кулаке: – Потом съешь. Зина боялась дышать – карамелька таяла на языке, наполняя рот сладостью, от этого даже как будто теплее стало. – Давай помогу, – подал руку Вадим Петрович. Зина опёрлась на неё, но опять ничего не получилось – что-то держало. Вадим Петрович подхватил девочку подмышки и резко дёрнул вверх. Ветхая ткань старенького пальто затрещала, и подол, вмёрзший в пролитую воду, остался на мозаичном полу. – Как же я теперь? – оглядываясь, пробормотала Зина. – Пойдём к нам, – позвал мужчина. – Ведь Маша не все вещи забрала, найдём что-нибудь. В пустой квартире пахло нежилым. Вадим Петрович распахнул шкаф и вытащил бостоновое пальто с лисьим воротником. – Мамино, – с придыханьем произнёс он, разглаживая мех, и распорядился: – Скидывай своё. Зина, отказываясь, замахала руками, но Вадим Петрович стянул с неё рваньё. – Так-то лучше. В этом точно не замёрзнешь,– приговаривал он, подворачивая длинные для Зины рукава. – И ещё возьми, что надо. – Можно одеяло? Для мамы... – Действуй, – кивнул на спальню Вадим Петрович. Когда Зина вернулась, Вадим Петрович стоял с игрушечной машинкой в руках. – Маша мечтала, что вы приедете и пойдёте все вместе с близнецами по городу гулять. Мужчина грустно улыбнулся: – Я с конца мая их не видел. Выросли? Зина кивнула. Она не стала говорить, что малыши перестали ходить и даже плакать не могли. А раньше чуть что такие концерты закатывали. Маша их в шутку питерскими соловьями называла. – Вы не бойтесь, они несильно голодали. У Тамары Георгиевны припасы нашлись: баночка сухого молока, несколько пачек киселя и сухофрукты. Опять же, картошки немного перепало. Я воду приносила и с Пашкой и Сашкой сидела, пока Маша карточки отоваривала или на рынке вещи на продукты меняла. Она боялась оставлять детей одних. Хорошие у вас мальчишки, спокойные, – пряча глаза, произнесла Зина. – Я пойду. Очередь за хлебом боюсь пропустить. И за водой опять идти придётся. Управлюсь, позову вас на чай. Я вишнёвые веточки завариваю. Всё лучше, чем пустой кипяток, и вкуснее. – Может, не пойдёшь за хлебом? Есть целая буханка. – Да как же? – растерялась Зина. – Никак нельзя. Если сегодня не выкуплю, завтра по просроченным карточкам не продадут. – Тогда я за водой. А ты со своими делами разбирайся. Мама спала, ресницы её чуть подрагивали. Зина хотела разбудить, дать конфету, но передумала, укрыла принесённым одеялом, положила две карамельки на тумбочку и выскользнула за дверь. Хлеб уже отпускали. Зина нашла высокого старика, который стоял перед ней, и попыталась втиснуться в очередь.

Боим Соломон Самсонович. "У булочной", 1942 год. – Куда лезешь? – шикнула тётка в засаленном ватнике, плотнее прижимаясь к старику. – Я занимала, – прошептала Зина. – Не было тебя здесь. Вот и мужчина подтвердит. Старик обернулся: – За мной девчонка в коротеньком пальтишке стояла. – Она и есть, – вступилась за Зину девушка с повязкой сандружинницы на рукаве. – Знаю её, в нашем дворе живёт. Только одёжонку сменила. – И где такой прикид взяла? – злобно зыркнула на Зину тётка. – С мехами, не нам чета! Своровала, поди? – Вадим Петрович подарил, – уже громче ответила Зина. – Ты поостерегись таких дарителей, девка, – буркнул старик. – Внучку мою прямо у нас в парадной один так кусочком хлеба подманил. И ещё дать пообещал. Заволок в пустую квартиру и снасильничал... Измохратил девчонку, всё внутри порвал. Зина чувствовала боль в его словах, но не поняла, о чём он говорит. Люди из очереди, вслушиваясь, придвинулись ближе, будто сомкнулись вокруг старика, разделяя его горе на всех. – Она, голубушка моя, сумела из квартиры на площадку выбраться. Управдом чуть живую в парадной нашёл. Не спасли... Но рассказать кое-что успела. – А милиция что ж? – подал голос кто-то из очереди. – А что милиция? – раньше старика среагировала тётка. – Она спекулянтов ловит. Вы думаете, почему ментяры в очередях не стоят? Что у спекулянтов заберут, тем и питаются, – торжествуя, выпалила она. – Ох, и поганый у тебя язык, – ругнулся на тётку старик. – Ищут... Говорят, зверь в городе завёлся. Не первый случай уже. Бабка моя обезумела после этого... Говорить перестала, мычит и Дашуткину куклу как младенца качает. Что я детям скажу? Сын со снохой на фронте. Не сберегли мы внучку, не сберегли... – старик скрипнул зубами и смахнул слезу. Очередь ползла медленно. Когда распахивалась дверь булочной, выпуская одну партию покупателей и впуская другую, сладковато-кислый запах хлеба вырывался на улицу. И чем ближе Зина оказывалась к двери, тем сильнее его ощущала. Опять начала кружиться голова. Зина, чтобы отвлечься, мысленно читала стихи: «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид... – А рука нащупывала в кармане карамельку. – Нельзя! – одёрнула себя Зина. – Невы державное теченье, береговой её гранит... – Рука как будто существовала отдельно от Зины и уже разворачивала конфету. – Твоих оград узор чугунный, твоих задумчивых ночей прозрачный сумрак, блеск безлунный... – Конфетка оказалась во рту. Зина ругала себя: – Зачем?! Завтра бы съела или послезавтра. Удовольствие надо растягивать». Она уже была готова вытащить карамельку и завернуть обратно в фантик, но тётка грубо толкнула в спину: – Чего застыла? Двигайся! Зина оказалась внутри булочной. – От кого так вкусно пахнет карамелькой? – принюхиваясь, вертела головой женщина на три человека впереди Зины. – На улице не пахло. Очередь оживилась: – По карточкам карамель выдают? А сколько? Почему на двери объявления нет? Зина спрятала лицо в воротник. Она была готова провалиться от стыда сквозь землю – так растревожила народ. – Продавцы едят, не иначе. Простым людям карамель не положена, – ехидно произнесла тётка. – А эти обжираются. – Что ж ты злая такая? – бросил ей старик. Но вопрос остался без ответа. Тётка как собака повела носом, пробормотала: «Это не продавцы вовсе, – и ткнула в Зину грязным пальцем: – Это она!» Несколько пар глаз уставились на Зину. – Интересно, каким местом конфету заработала? – не унималась тётка. – Да замолкни ты уже! – попытался урезонить её старик. – Порадовалась бы что, девочке нечаянная радость перепала. – Ни стыда, ни совести. Люди с голода дохнут, а ты жируешь. – Тётка сжала кулаки и нависла над Зиной: – А ну, выворачивай карманы! – Отстань от девчонки, – старик оттеснил склочницу от Зины. – Вставай передо мной, дочка. Любишь карамель? Дашутка с бабкой моей тоже её уважали. Эх... Зина, спрятав в специальный мешочек под пальто два ломтика хлеба, выскользнула из магазина. Она всю дорогу оглядывалась, проверяя, не гонится ли за ней злобная тётка. *** Мама лежала с открытыми глазами. – Не спишь? Вот и хорошо. Сейчас чайник поставлю, – Зина подкинула в буржуйку пару ножек от стула. – Смотри, какое богатство! – показала она конфету. Мама молчала. Зина, ещё не веря в то, что произошло, тронула её за плечо. Голова мамы безжизненно завалилась набок. – Нет, – прохрипела Зина и со звериным рыком швырнула карамельку в стену. Она переводила взгляд с осколков карамели на маму и обратно, словно устанавливала между ними связь. «Почему я сразу не дала конфету маме?!» – винила себя Зина. Ярость сменилась апатией. Слёз не было. Опустившись на колени, она прижалась щекой к маминой ладони: «Зачем ты оставила меня?» – Зина чувствовала себя преданной самым близким человеком. В голове размеренно, в такт ударам метронома, пульсировало: «Од-на, од-на, сов-сем од-на». Страх моментально сковал тело и так же быстро отпустил. За маму больше не надо бояться, всё уже случилось. А за себя? Захлестнула новая волна паники: «Теперь приёмщица точно не заплатит. – Зина вытащила из-под маминой подушки кошелёк, пересчитала наличность. – Мало». Она раскачивалась из стороны в сторону, как фарфоровый китайский болванчик, который до недавнего времени стоял на комоде. Зина любила смотреть, как он валюхается, это её успокаивало и позволяло собраться с мыслями. Нет болванчика, разбился – словно живой спрыгнул с тумбочки, когда от взрывной волны дрогнул дом. Мама сразу сказала, что это не к добру. Теперь нет и мамы. «Кто остался? Я. – Мозг кипел, отказываясь поверить в происходящее. – Я пока существую. Значит, я существительное? Но я существовала рядом с мамой. Получается, что я – её прилагательное? Нет, прилагательное «следующая», потому что уйду после неё. Я местоимение, – наконец решила Зина. – Место жительства имею, – Зина оглядела комнату, – и всё-таки существую. – Зину пугал неконтролируемый поток мыслей, остановить который она не могла, а болванчика, всегда выручающего в такие минуты, не было. – Теперь моя жизнь укладывается в одно короткое предложение: «Я следующая».

Автора картины найти не смогла. Предположительно - Елена Мартилла Зина представила, как придёт управдом переписывать жильцов и увидит её бездыханное тело. «Нет, лучше пусть придёт Андрей. Он же обещал принести воду. Вот он меня и найдёт. Может быть, Андрей обо мне поплачет, а управдом точно не будет». Метроном застучал часто-часто, как сердце Зины. Опять немцы город обстреливают. Ну и пусть, ей теперь всё равно. – Сле-ду-ю-ща-я я... – промурлыкала она и решила, что сходит с ума. Где это видано, в такую минуту петь? – Мама, скажи хоть что-нибудь? – Зина с надеждой заглянула в лицо матери. – Молчишь? – Зина с досадой стукнула кулаком по полу. – Ну и ладно. Даже хорошо. Хлеб по твоим карточкам мне достанется! Слова сорвались с губ непроизвольно, и Зине стало гадко. Она ненавидела себя, хотелось забиться в тёмный угол и в самом деле умереть. На печурке, выпуская клубы пара, закипел чайник. «А ведь я обещала Вадима Петровича чаем напоить. Да и записку отдать надо», – запоздало сообразила Зина и поплелась к соседу. Вадим Петрович сразу понял, что случилось. Он обнял девочку, прижал к себе: – Упокой, Господи, душу рабы божьей Евдокии. – Вы что в бога верите? – отпрянула от него Зина. – Не знаю. Вопросов у меня к нему много. – Нет его, нет! Был бы, не допустил такого. Вадим Петрович спорить не стал, задал вопрос, который Зина давно ждала. – Васька на фронте? Зина кивнула. – Куда его отправили? – Врачом на санитарный поезд. – Пишет? – Вадим Петрович развязал вещмешок, достал оттуда хлеб, сало, банку тушёнки и несколько кусков сахара. От вида продуктов у Зины перехватило дыхание. – Редко, – прохрипела она. – Дашь мне его адрес? – Конечно. – Об отце что слышно? – Вадим Петрович отрезал от целой буханки два больших куска, разложил на тарелку тонкие, почти прозрачные ломтики сала. Зина следила за его манипуляциями, жадно сглатывая слюну: – Как ушёл в начале июля, так и всё, тишина. – Садись, помянуть маму нужно. Ешь. Только не спеши. Зина протянула руку к кусочку хлеба и отдернула: – Не могу. – А ты через не могу. – Вадим Петрович придвинул тарелку ближе к Зине. – Не заставляйте меня. Я сама. – Зина отщипнула крошку хлеба и отправила в рот. – Вкусный, – она не жевала, а рассасывала хлеб, прижав его языком к нёбу. – Сало, сало бери, – уговаривал Вадим Петрович. Зина помотала головой и отщипнула ещё крошку: – Сало вам и самому пригодится. – Как жить одна будешь? Может, в детский дом? – А я не буду, – безразлично ответила Зина. Вадим Петрович растерялся: – Как это понимать? – Я права не имею. Мама там, – кивнула Зина в сторону кровати, – а я ем, как ни в чём не бывало. Я дрянь! – В голосе Зины появились визгливые нотки. Вадим Петрович налил в кружку чаю, бросил целый кусок сахара, плеснул что-то из фляжки и размешал. – Пей, – приказал он. Зина отхлебнула сладкий напиток. – Я за мамой доедала, что оставалось. А она специально, специально... – Ещё пей, – не отставал Вадим Петрович, придерживая кружку. – И две конфеты я сама съела. – Зина сделала несколько глотков, голова опять закружилась, но не как от голода. – Я больше никогда не смогу есть карамель! – Она откинулась на спинку стула, долго, с прищуром, смотрела на Вадима Петровича, а потом решительно затараторила: – А ещё я воровка. Да, да, самая настоящая... Я деньги у тёти Кати из шкатулки взяла. Ей они уже были не нужны. Для похоронной бригады хлеб выкупила, а остатки... – она смолкла, подбирая нужное слово, – ... присвоила. Нет, не так. Украла! Вы не думайте, не ради себя, для мамы. Надеялась крупы купить или масла, чтобы хоть как-то её поддержать, да не нашлось желающих продать... – Запал прошёл, Зину колотило как от холода. – Торгаши еду на дрова или вещи меняют, – тихо закончила она. – Ты всё правильно делала, – успокоил он девочку. – Ты старалась спасти маму. Вадим Петрович хотел подкинуть дрова в буржуйку, но Зина остановила его: – Нельзя много. Загореться можем. Да и экономить надо. Вадим Петрович накинул на плечи Зины свой полушубок и подлил ей в кружку из чайника и фляжки. – Вот вы говорите жить... – Зина хмыкнула и подперла щёку рукой. – А кому я теперь нужна? И на какие деньги буду жить? На что хлеб покупать, за квартиру платить? Мне двенадцать, а вам двадцать семь. Вы взрооослый, вы всёёё понимаааете. Вот и ответьте мне, почему так? Как на крыше дежурить я большая, а как на работу по-настоящему взять, так маленькая... Молчите? То-то и оно. – Зина обвела глазами комнату, задержала взгляд на окне, за которым сгущались ранние питерские сумерки. – Ой, светомаскировку поправить надо. – Она встала и, пошатнувшись, плюхнулась на место. – Надо же, не дойду. Вадим Петрович опустил штору и зажёг коптилку. Они сидели рядышком, укрывшись его полушубком. Зина смотрела на пляшущий язычок пламени.

Картина "Блокадный хлеб". Авторы - супружеская пара Константин Мирошник и Наталия Кургузова-Мирошник. – Я, наверное, бессердечная. Маму жалко, а плакать не могу. Андрей и то плачет. А приёмщица ещё хуже меня, – лепетала она, заплетающимся языком. – Доообренькой казаться хочет, улыбааается... А глаза холодные и злые. Обманывает, комплекты неправильно считает и быстро скидывает их в кучу, чтобы доказать ничего было нельзя. Не пойду я сшитое ей сдавать. – Зина хлопнула ладонь по столу. – Лучше в госпиталь унесу. Это не будет считаться воровством? – Давай по порядку. Кто такой Андрей и что за приёмщица? Зина сбивчиво рассказывала про одноклассника и второй бидончик, который ей непременно нужно найти до утра; про наглую приёмщицу, выдумывающую условия, лишь бы не платить деньги; про пользу, которую Зина могла бы приносить, если бы работала. Говорила она долго, временами ей казалось, что Вадим Петрович не слушает. Но Зине было всё равно. Сидеть рядом с живым человеком уже счастье. Сейчас, когда шок прошёл, она боялась остаться с мамой наедине. – А вам какой-то Мышь записку оставил. На комоде лежит. Вадим Петрович обрадовался: – Жив, чертяка! Яшка, приятель мой, по артиллерийскому. Вадим Петрович выбрался из-под полушубка, подошёл к комоду. – Почему Мышь? – Фамилия такая. – Смешная, – губы Зины дрогнули в улыбке, лицо повело, и она захохотала. Смеялась долго, до икоты. Истерика прекратилась так же внезапно, как и началась. По щекам потекли слёзы. – Как я папе и братьям в глаза смотреть буду, когда они вернуться? – Плачь, девочка, плачь. – Вадим Петрович гладил Зину по голове и отпаивал странным чаем. – Слёзы душу очищают. С остальным после победы разберёмся. Главное, чтобы вернулись. – А они вернутся? – всхлипнула Зина. – Не знаю и напрасно обещать не буду. Ты жди. Им важно, чтобы ждали. Зина затихла, обмякла, словно задремала. – Хотите стихи? – внезапно встрепенулась она. – Вы их, наверное, не знаете. Это Ольга Берггольц. Я говорю: нас, граждан Ленинграда, не поколеблет грохот канонад, и если завтра будут баррикады – мы не покинем наших баррикад… И женщины с бойцами встанут рядом, и дети нам патроны поднесут, и надо всеми нами зацветут старинные знамена Петрограда. – А в детский дом я не пойду, там и без меня ртов хватает, – без перехода заявила Зина и уронила голову на стол. Проснулась Зина на своём диване, но не сразу поняла, где она. Комната изменилась. Тяжёлые бархатные портьеры задрапировали окно, защищая от сквозняка, на стене висел ковёр, на полу лежал второй, а третий перекрывал вход в комнату, отсекая холод коридора. В углу высилась стопка дров. «Вадим Петрович постарался, – с благодарностью подумала Зина и удивилась: – Почему я ничего не слышала?» Мамина кровать была аккуратно застелена. Стало обидно, что не успела попрощаться. Но так даже лучше, не останется в памяти картинка, как её выносят. Буржуйка гудела, отдавая тепло, а на ней давно невиданная роскошь – выварка горячей воды. Рядом с печкой ещё одна, уже с холодной. На столе стоял чужой бидончик и кастрюля, из-под днища которой торчал исписанный лист бумаги. «Я немного похозяйничал перед отъездом. Надеюсь, не будешь в претензии. Прибуду в часть, сразу напишу. – Зина с трудом разбирала незнакомый почерк. – Сегодня же сходи в школу № 19 на 3-ей линии В. О. Там сейчас располагается госпиталь. Найдёшь Мыша Якова Моисеевича. Он возьмёт тебя на работу. Ему нужна швея, чтобы чинить бельё и одежду раненых. В кастрюле то, что сумел купить на рынке и ключи от моей квартиры. Бери любые вещи, продавай или меняй на продукты. Только живи! Ты мне нужна. Ты единственная ниточка, которая связывает меня с семьёй. – Размашистая подпись и приписка: – Я вернусь, я обязательно вернусь. И конфеты мы будем есть только шоколадные. Адя». Яков Моисеевич встретил Зину как старую знакомую. – Таки пришла? Наше вам с кисточкой! Откушать изволите, или сразу рабочее место посмотреть? Зина кивнула. – Тогда сначала обед. Зина хотела отказаться, объяснить, что он неправильно её понял, но Мышь шустро шагал по коридору, продолжая что-то говорить. Зина не могла идти в его темпе, отстала и, обессилив, остановилась. Из двери с надписью «Операционная» вывалился всклоченный военный в белом, с бурыми пятнами крови, халате, из-под которого виднелась гимнастёрка. – Девочка, ты откуда? – рявкнул он. – Я к Мышу, – испуганно выдавила Зина. Доктор отыскал глазами фигуру интенданта и гаркнул на весь коридор: – Яков Моисеевич, я тут барышню обнаружил. Говорит твоя. – Моя, моя, – отозвался Яков Моисеевич и поспешил назад. Доктор, приоткрыв окно, закурил. Яков Моисеевич поравнялся с ним: – Я вам утром про неё докладывал. – Ну, здравствуй, Зина. Давай знакомиться! Игорь Андреевич. – Доктор протянул её как взрослой руку. – За подарок спасибо. Белья во как, – Игорь Андреевич провёл рукой по горлу, – не хватает. А новый халат мне сшить можешь? Этот уже не отстирывается. Материю я дам. – Смогу, – покраснев, ответила Зина. – Только старый нужен, чтобы по нему выкройку сделать. Я сама пока рассчитывать не умею. – Какие твои годы, научишься. – Доктор затушил окурок, распахнул окно, схватил с отлива горсть снега, прижал ко лбу и на несколько секунд закрыл глаза. Зине показалось, что он уснул стоя. Растаявший снег капал на халат. – Игорь Андреевич, очередной готов, – донеслось из-за двери операционной. Доктор встрепенулся. – Яков Моисеевич, берём. Нам такая в хозяйстве пригодится, – Игорь Андреевич ещё раз пожал Зине руку и скрылся в операционной. – И чем только я думал? – сокрушался Яков Моисеевич, покачивая лысой головой с огромным розовым шрамом. – Тебе же крейсерская скорость не под силу. Мои педали работают лучше, чем мозги. Зина слушала Якова Моисеевича как зачарованная – в его речи давно знакомый слова чудно́ переплетались, обретая новый смысл. Никто из тех, кого она знала, так не говорил. – Но пользу от моего бега ты поимела, с нашим главным хирургом поручкалась, – подмигнул Яков Моисеевич. – А это вам не просто так. Жить можешь при госпитале. Ходить туды-сюды – понапрасну ноги бить. А оно тебе надо? Весло бери, – суетился Яков Моисеевич, подсовывая Зине ложку. – Мало будет, добавки налью. Зина хлебала жидкий гороховый суп с редкими блёстками жира, и ей казалось, что в мире нет ничего вкуснее. После горячего обеда Зину потянуло в сон, но Яков Моисеевич говорил и говорил, не позволяя расслабиться. – За машинку твою пусть у тебя голова не болит, перевезём в лучшем виде. И бебехи твои перетащим. Топчан в подсобке соорудим, чем не кровать? Или к медсёстрам спать ходи. Девчата у нас хорошие, – он опять подмигнул. – Только работать им много приходится, ни днём, ни ночью покоя нет. И тебе не будет. На довольствие тебя поставлю. Марципанов не обещаю, но сыта будешь. За деньги не печалься, что положено, вовремя получишь. Пока так, а там, как Бог даст. «И этот про Бога, – отметила про себя Зина. – Сговорились они, что ли? А ещё фронтовики. Что он может дать? Ни-че-го!» – Она уставилась на Якова Моисеевича, ожидая продолжения тирады. Но его не последовало. Глаз у Якова Моисеевича задёргался часто-часто. Он с силой зажал ладонью правую половину лица: – Контузия, мать её... Из-за неё на фронт не пускают. Зина растерялась. Она не знала, как помочь Якову Моисеевичу. Мышь несколько минут сидел не шевелясь, потом поднялся, как ни в чём не бывало: – Всё будет в ажуре. Пошли, твои хоромы покажу. И Зина переселилась в госпиталь. Дома появлялась нечасто, проверяла почтовый ящик, брала книги из библиотеки отца и спешила назад – её там ждала не только работа, её ждали раненные. Те, кто постарше, называли дочкой, молодые ребята – сестрёнкой. Каждый хотел, чтобы Зина присела к нему на кровать, поговорила с ним. Она, чтобы никого не обижать, переходила из палаты в палату, рассказывала стихи или читала книги. Зина чувствовала свою нужность и почти не думала о маме. Она долго носила последнюю карамельку в кармане пальто, пока однажды не встретила старика из очереди. – Передайте своей бабушке. – Нет её больше, преставилась. Зина неожиданно для себя перекрестилась. – Царствие небесное рабе божьей... – замялась она. – Маргарите, – подсказал старик. – И внучке вашей Дашеньке. – Зина, опустив голову, будто сделала что-то постыдное, побрела прочь. – Спаси тебя Господь, – в спину ей сказал старик. – Я конфету соседскому мальчонке отдам, накажу, чтоб помянул всех безвинно ушедших. Его слова обожгли Зину, горло сдавило. – Мама ушла по моей вине, – обернувшись, прохрипела она. – Я вспомнил тебя. Девочка из очереди... Человек ты, видать, хороший, токма вину себе на шею не вешай, тебе ещё жить да жить. И будь счастлива за всех, кому это уже не дано. – Разве можно быть счастливой после такого? – Нужно, обязательно нужно. Только тогда они, – старик выделил последнее слово голосом, – обретут покой. Им нужно знать, что не зря ушли раньше срока. А ответ за свои грехи и прегрешения мы в свой час перед Ним, – старик поднял глаза к небу, – держать будем. Зина тоже посмотрела на небо – оно было по-весеннему ярким. Уже по теплу, когда вокруг зазеленела трава, и ленинградцы начали перекапывать газоны под огороды, во дворе на Зину налетел Андрей: – Зинка! Куда пропала? Я ходил, ходил, стучал, стучал... Мы же про воду договаривались. И про дрова. Я приносил. Честно! И к управхозу бегал узнать про тебя, а он пристал: «С какой целью интересуешься?», – и ничего не сказал. Я думал ты того... – В госпитале работаю. – Ого! Кем? – Швеёй. Но делаю всё, что попросят. – А я тоже на завод устроился. Ящики для снарядов сколачиваю. К токарному станку начальник цеха пока не допускает, говорит, что заготовку не подниму. Вот окрепну чуть, и токарем буду, как отец. Он меня учит потихоньку. Пойду я. Мне на смену заступать. Ты только не теряйся, хорошо? – Андрей неуклюже ткнулся губами в щёку Зины, отпрыгнул в сторону. Зина закрыла лицо ладонями, поглядывая сквозь пальцы, не видел ли кто выходки Андрея? «Ох, и ду-рак! – Щёки горели, а внутри разливалось тепло: – Он думал обо мне». – Пока! – махнул рукой Андрей и, не оборачиваясь, пошагал прочь – Андрюшка, береги себя! – крикнула Зина однокласснику вслед. – Будем жить всем чертям назло! – отозвался он. Андрей погиб в ноябре сорок второго, когда немецкий снаряд попал в здание заводского цеха. Но Зина узнала об этом от Люси только через год. А Вадим Петрович слово сдержал – вернулся с войны живым и почти невредимым. Он появился на пороге Зининой комнаты хмурым осенним днём с большим бумажным кульком в руках. – Гостей принимаешь? – Адя, – взвизгнула Зина и повисла у него на шее. Кулёк порвался, и конфеты рассыпались по ковру. Когда волнение от первых минут встречи улеглось, Зина кинулась собирать конфеты. Вадим Петрович не остался в стороне. Они как дети ползали на четвереньках, натыкаясь друг на друга. – Увидели бы меня сейчас подчинённые! То ещё зрелище: грозный полковник, распластавшись на полу, выуживает из-под дивана завалившуюся конфету, – подтрунивал над собой Вадим Петрович. – Картина, достойная кисти Репина, – вторила ему Зина, заливаясь смехом. – Три с лишним года переписывались, а я так и не узнал, какие ты любишь. Разных набрал. И мишек, и «Красный мак», и «Белочку»... – Я все люблю... Лишь бы не карамель. Вадима Петровича стал серьёзным. – Не отпустило? Зина помотала головой: – Нет... Чай пить будем? Они сидели за столом как в тот январский вечер. Не нужно было подбрасывать дровишки в печку и спасаться от холода под полушубком – батареи грели исправно, а свет от лампочки под большим абажуром ярко заливал комнату. Вадим Петрович с разрешения Зины подлил ей из фляжки в чай. – За тех, кто уже никогда не вернётся домой, – он поднял рюмку и посмотрел на стену, где висели фотографии Зининой семьи и Маши с детьми. ... – Как Вадим Петрович? – поинтересовалась продавщица, когда подошла очередь Зинаиды Павловны. – Огорчается, что на золотой свадьбе не сможет вальс танцевать, голова у него кружится. Пообещал гопак сплясать. – Весёлый он. Дай Бог ему здоровья. Вам, как всегда, мишек, «Белочку» и «Красный мак»? – Взвесьте-ка мне обычной карамели. – Вы же никогда не брали, – удивилась продавщица, – только шоколадные. – А сегодня мне нужна карамель. Много. Килограмма три в три пакета.  "Андреевский собор" Художник Ольга Васильева Зинаида Павловна возвращалась домой довольная. Она неспешно шагала по заснеженному проспекту, когда на звоннице Андреевского собора ударили колокола. Зинаида Павловна перекрестилась и вошла в храм. Она помолилась, поставила заупокойную свечу, и долго разговаривала с теми, кто так и не увидел её взрослой. Душевная боль отступила, на сердце стало хорошо и спокойно. «Завтра я поеду на кладбище к сыну, увезу ему карамельки. Дима любил их, только я никогда ему не покупала. Прости меня, мой мальчик. – Зинаида Павловна вытерла набежавшую слезу. – Кто знает, как сложилась бы твоя жизнь, не выбери ты судьбу военного?» Она поставила два пакета карамели на канун, написала на одной бумажке: «На помин воина Дмитрия», а на другой: «На помин всех безвинно и до срока павших ленинградцев», – вложила записки в пакеты, перекрестилась и вышла из храма. – Адя, смотри, что я купила! – Зинаида Павловна, не снимая пальто, прошла в кухню к мужу. Вадим Петрович вытащил из пакета горсть конфет. Четыре карамельки в красивых шуршащих фантиках лежали на его ладони, но Зинаида Павловна видела не их, а те, в невзрачной обёртке, которые шестьдесят с лишним лет назад высокий седой военный протянул маленькой растерянной девчонке. Зинаида Павловна волновалась – понял ли её муж? Вадим Петрович на секунду нахмурился и поднял глаза на жену. – Прошлое осталось в прошлом? – улыбнулся он. – Замёрзла? Раздевайся, и давай чайку попьём. Вадим Петрович включил чайник и достал армейскую фляжку. Автор: Наталья Литвишко, блог "Рассказы о жизни и любви".