Он говорил с ней немного с презрением, он же хозяин, а она смеет перечить. Подумаешь, дом творчества у неё! Ну и что, что она директор, ну и что, что из средненького заведения она вылепила хороший, с сильными преподавателями центр?! Он не её, она только назначенная марионетка! — У нас строгие требования к образованию, твоя Марьяна в этом не сильна, — нахмурилась Вера, потом приказала себе разгладить лоб. Ни к чему ей эти морщины. — Я знаю. Что ты мне тут тыкаешь вообще? Мы с тобой на брудершафт не пили. Ты не захотела, помнится… Захотела бы, сейчас этого разговора и не состоялось. Моя жена купила себе какой–то диплом, курсы окончила. Здесь всё в порядке. Ей нужно, как это у вас там называется? А! Точно! Самореализоваться. Дочка наша уже взрослая, ходить за ней постоянно не надо. Поэтому Марьяна решила выйти на работу, хорошую, достойную. — Ах, ну конечно! — Вера как будто искренне забавлялась. Улыбалась, весело пожимала плечами, только вот рука в кармане сжимала маленький камушек, крутила между пальцами. И чем больнее становилось Вере на душе, тем быстрее перебирали пальцы этот кусочек гранита, гладили его грани, как монах перебирает в руках чётки. — Виктор, ну а что же она тогда не замахнулась на более серьёзные организации? Наш дом творчества не мелковат ли для самореализации? Давай, позвони в музыкальные школы, Гнесинку потряси, Мурадели. Что там у нас ещё есть? — Верочка на секунду задумалась, потом радостно хлопнула себя по лбу. — Слушай, а может ей взять на себя руководство Большим? Но, боюсь только, там курсы не прокатят… Нда… — Хватит. Вера Антоновна, вы свободны. Я всё сказал. Завтра Марьяна Константиновна подъедет часам к одиннадцати. Подготовьте все бумаги, графики, ну, словом, всё необходимое для передачи дел. Он быстро отвернулся к окну, уставился на задернутые шторы, потом резко отодвинул их. За стеклами показывали черноту с яркими, разноцветными точками огней. Высоко в небе летел самолет, мигал красной лампочкой. Потом он нырнул в облако. Витя проводил его взглядом, подождал, пока вынырнет, не дождался. В отражении ему было хорошо видно, как Вера, медленно развернувшись, зашагала к двери. Вот и умничка, вот и хорошо. А то могла бы и поорать. Все бабы в истерике орут, некоторые ещё рыдают. Этого Витя вообще терпеть не мог, не переносил. Его от этих хрюкающих звуков женского горя начинало всего трясти, а по спине ползла противная капля пота. Витя боялся женских слез. Нет, Вера не плакала. Не умела, разучилась. Слёзы закончились давным–давно, наверное, тогда, в семнадцать, когда похоронила мать, а следом и отца, когда, получив свою первую зарплату и мечтая купить новые зимние сапожки, она вдруг получила удар по голове. Её обокрали, Обидчики убежали, а Вера так и осталась лежать на холодной, покрытой первым куцым снегом земле. Ей было больно, ныло запястье, и отдавало в плечо, а так хотелось поправить задравшийся подол платья и встать. Не получалось, и Вера, крепко сжав челюсти, мыча и постанывая, ползла к скамейке. Мимо неё, уже сидящей, но валившейся набок, проходили люди, но только пожимали плечами и сетовали, что много развелось бездомных и падших женщин. — Алкоголичек сколько стало, а! — возмущенно говорил кто–то. — Иди домой! Стыдоба! Позор какой! Вера не плакала, сидела, угрюмо глядя в землю, и здоровой рукой сжимала камешек. Вся боль уходила в него. Сейчас она немножко посидит, встанет и уйдет. Сейчас, ещё немножко… Домой её тогда притащила соседка по комнате, Галочка. Она возвращалась из театра, узнала Верочкино пальто, испуганно вскрикнула. — Верка, ты чего?! А ну вставай! Вставай, пожалуйста! Кое–как доплелись до дома. Хорошо хоть, рука оказалась целой… Сапоги Вера купила себе много позже, уже когда устроилась в дом творчества секретарём. Галочка помогла, рекомендовала подружку, ту и взяли. — И что же, печатать умеете? — вынув изо рта мундштук, осведомилась директриса, Оксана Романовна, величественная женщина с перстнями по всем пальцам и жемчужными бусами на шее. Те, кажется, были немного маловаты, Оксана всё хотела купить им замену, но так и не купила. Не дожила пяти дней до своего семидесятого юбилея. А Вера как раз нашла ей очень красивое колье… — Так что с печатной машинкой? Дружите?.. Вера кивнула. — И в документах разбираетесь? — Оксана Романовна, а вслед за ней и Вера, подняли головы, наблюдая, как колечки дыма летят вверх и тают под низким потолком. Здание дома творчества было двухэтажным, с узкими лестницами и длинными коридорчиками. Малюсенькие комнатки с выцветшими обоями и портретами по стенам, стоящие впритык друг к другу столы на половине администрации и зальчики на учебной части, — всё было сделано как будто для гномов или просто людей гораздо более скромной комплекции, чем любой из работающих здесь. Даже детям, тем, что постарше, было низковато и тесновато. Но всегда интересно. Через два года, как Верочка пришла сюда на работу, список кружков, благодаря ей, неимоверно расширился. Педагогическое образование и курсы секретарей очень пригодились, да и знакомства тоже. Вера перетаскала к Оксане Романовне всех своих подруг. Кто–то разбирался в живописи, кто–то вязал крючком, кто–то умел плести кружева. Появилась даже одна пианистка и два мужчины, играющих на аккордеоне, это уже сама Оксана постаралась. Пианино с трудом втиснули в соседнюю от директорской комнату, и скоро туда стали шмыгать малюсенькие школьницы с бантиками и черными фартучками и их мамы, бабушки, иногда даже дедушки. Шмыгали, бренчали, подпевали, чем очень выводили из себя Оксану. — Ну а что же делать? — разводила руками Вера. — Зато хоть дети при деле. Времена–то какие сейчас, вы посмотрите! Или по улице бы болтались, или на стройке прыгали. А тут всё за ними пригляд… Оксана кивала… Много утекло с тех пор воды, уж давно похоронили Оксану Романовну, в том самом колье и провожали. Её портрет до сих пор висит на первом этаже, к нему Вера всегда покупает цветы, каждую неделю свежие. Рядом с малюсеньким домиком Вериного заведения, что было первоначально, широким жестом Виктора Семеновича Воронцова, нувориша из какой–то глубинки, ударившегося в благотворительность, выросло большое, стеклянное здание с красивыми панно по стенам, просторными классами и даже двумя бальными залами. Были и математические кружки, и класс с компьютерами, и… Да всего и не перечислить. Верочка познакомилась с Воронцовым на совещании, когда очередной раз делили бюджет. — Ой, ну куда вы торопитесь? — лениво пропустил Виктор Веру, остановился, рассматривая, как та хорошо умеет шагать на каблучках, ножки точеные, фигурка, как лодочка, плывет. А бедра! Господи, бедра–то какие! Он еле оторвал от всего этого великолепия взгляд. — Ну как же? Вам все равно, сколько дадут вашему учреждению? — обернулась Вера. — А мне вот важно, чтобы… Виктор звал её дом творчества богадельней, всячески насмехался и говорил, что ничего путного из этих ребятишек всё равно не выйдет, мол, уровень не тот. Но вот деньги отдал именно Верочке. — Почему? — всё спрашивала она его, когда приехали в его загородный дом, в середине зимы. Вера ехать не хотела, неудобно как–то. Но он настоял, сказал, что там ему проще работать, а надо же ещё пересмотреть сметы. Да и самой «директорше», как он её называл, надо отдохнуть. — Почему что? — как будто ничего не понимал Витя, топтался у ворот, никак не мог открыть задвижку. — Почему вы выбрали именно нас, если такого невысокого мнения о доме творчества? — совершенно серьезно спросила Вера. — А вы не догадываетесь? — недовольно обернулся Виктор. Он не думал, что Вера такая непонятливая. Его раздражали глупые женщины. — Нет. Я не догадываюсь. — Да ради тебя, д у р ё х а! — он наконец распахнул ворота, сел в машину. — Отойди, мешаешь! И, буксуя, поехал на участок. Там их уже ждала на крыльце Евдокия Фёдоровна в павловопосадском платке, тулупчике, красивой стеганной юбке и валенках. — Ну наконец–то, Витенька! Что же так долго? Хоть бы позвонил! — сокрушенно воскликнула Витина мать. — Я же переживаю! Случилось что? — Ничего не случилось! — рявкнул Виктор. — Встречай гостью. Вера Румянцева, директор богадельни, в которую я вбухал миллионы. Вера растерянно кивнула. — Витя, я не поняла, в кого ты вбухал миллионы? В эту симпатичную девушку? Верочка, вы проходите! Мой сын страшный, невоспитанный человек, я упустила процесс его взросления, работала, хотела, чтобы у него всё было. Ну вот, как видите, всё есть, а мужлан мужланом. Это от недостатка мужской руки в доме… — Евдокия легко сбежала вниз по ступенькам, обняла Веру, потянула её за собой. — Пойдемте, у нас тепло, печку с утра топлю. А захотите баню, это уж Виктор пусть сам, я не умею. Она виновато пожала плечами и заглянула Вере в глаза. Всё поняла, всё считала. Не любовница, не «очередная». Тогда кто же? — Нет, не надо баню! — слишком отчаянно взвизгнула Верочка. — Что вы! Я же приехала документы оформить. Виктор Семёнович сказал, что тут удобнее, что… Женщина кивнула. Ну ясно… Удобнее… Странная нынче молодежь… Прошли в дом. Снаружи он казался довольно самобытным, выстроенным в деревенском стиле, с хорошо пригнанными друг к другу брёвнами, резными перильцами и красивыми, похожими на рюмочки балясинами на веранде, но внутри всё было современно. Никаких буфетов со скрипучими дверцами, горок, комодов, почерневших по краям зеркал и разноцветных половичков. Всё до последней дверной ручки современно и продуманно. — Ну вы тут сами пока. Мне надо поработать! — буркнул Витя, убежал на второй этаж. Евдокия Фёдоровна нахмурилась. Никогда ещё сын не был так груб с девушкой. Видимо, и правда влюбился… — Может, кофе? Знаете, я не пью, но вам могу сделать. Вы посидите, отдохните, а я ещё белье хотела развесить. Знаете, Витя любит, чтоб с мороза, чтобы холодом пахло и… — Евдокия засуетилась, поставила на плиту турочку, стала колдовать с кофемолкой. — Не надо кофе. Давайте бельё. Моя мама тоже вот так во дворе развешивала… Белье… — Вера вдруг замолчала, сунула руку в карман джинсов. Там лежал тот самый маленький, раскрашенный когда–то маминым лаком для ногтей камешек, обычный гранит, который Вера однажды нашла с отцом на берегу речки. Папа тогда пошутил, сказал, что это необычный камень, велел дочке беречь его, и если что–то трудно, если беда, ни в коем случае не плакать, не давать себе расклеиться, а сжать камушек, со всей силы, до боли чтоб, и тогда станет легче. Камень силы — так они его прозвали. Он–то шутил, а Вера камень сохранила. И теперь, когда вспомнила про маму и натянутые между столбами бельевые веревки, про то, как бежала к ним, потому что мама долго не возвращалась, про то, как, отдернув простыню, белую–белую, чистую, уже схваченную морозцем, увидела, что мама лежит на снегу, опять крепко сжала свой камешек. — Да на вас лица нет! Какое уж там белье! Вас, может, укачало? — обеспокоенно повернулась Евдокия, плеснула в чашку кофе. — Витя отвратительно водит машину! Всё рывками, виляет, мелькает. Я с ним никогда не езжу. А может, вам прилечь? — Женщина вдруг подумала, а вдруг Вера беременна, и совсем растерлась. Если Витя отец, так что же он Верочку так просто бросил, не ухаживает за ней? — Нет, всё хорошо. Просто устала. Давайте, вы сядьте тоже, попейте чай, я вам налью, я выпью свой кофе, и пойдем вешать белье! — Вера нарочито весело вздернула бровки, вскочила, схватила первую попавшуюся чашку. — Это Витина. Моя та, что с ромашками, — смущенно поправила её Евдокия. «Нет, не беременна. Просто хорошая…» — подумала хозяйка, может и к лучшему. Виктор сложный, тяжелый человек. Они долго пили чай, кофе, потом опять чай с сушками. — Меня бабушка приучила, что чай надо пить обязательно с чем–то. Чего, говорила она, воде просто так бултыхаться! Вприкуску надобно всегда что–то держать. Вот, сушки у нас есть, с маком. Вы любите? — как будто стесняясь такой простецкой еды, спросила хозяйка. Вера кивнула. — Я, понимаете, Верочка, до десяти лет с бабушкой жила, родители меня отправили, чтобы окрепла. На этом месте дом её стоял. Теперь уж вот перестроили… Так вот, я часто болела, даже в садик меня не брали. А у бабули дом был огромный, на несколько семей, шумно, ребятни — человек семь. Вечером, помню, баба Паша с делами разберется, умается, сядет на лавку. Да–да! Тогда были ещё лавки, широкие, теплые! Сядет, а мы на печке лежим, толкаемся. Она шикнет и начнет сказки рассказывать. Боже, как это было прекрасно… Витя её уже не застал… Вера рассматривала Евдокию Фёдоровну, она казалась такой уютной, домашней, у таких хозяек всегда в доме своя выпечка, сушеные травы и соленья, всегда есть завернутое в бумагу сало и домашний творог. И говорят они так неспешно, спокойно… Но потом Вера как–то видела Евдокию на приёме в городе. Их туда притащил Виктор, сунул в объятия друг другу и приказал развлекаться. И там, в огромном зале со столиками, официантами, шампанским и хрустальными люстрами, мама Виктора стала совершенно другой. Гордо несла она себя вперед, чинно расшаркивалась со знакомыми, улыбалась. На ней было элегантное, чуть ниже колена платье, туфли на каблуках, прическа тоже выше всяких похвал. Вот такая она, Евдокия Фёдоровна, слушавшая в детстве сказки, лежа на печи… …Спохватились, уже когда начало темнеть. Вера нашла в сенях телогрейку, надела, та оказалась ей ужасно велика, но гостья и не заметила, взяла таз, пошла развешивать бельё. Евдокия семенила за ней, уговаривала «не утруждаться». А Вера и не утруждалась. Она, правда, не понимала, зачем Виктор привез её сюда. Сказал, что хочет пересмотреть смету, а сам ушел к себе и не спускается. Не появился он и к ужину. Напрасно мать звала его, стучала в дверь. — Я занят! Садитесь без меня! Всё, мам, у меня важный звонок! — только и крикнул он, а потом заговорил с кем–то, вышел на балкон, стал там топать… Естественно, Вере пришлось остаться ночевать. На улице мело, Виктор отказался везти её в город, и такси доехать сюда не могло. Евдокия уложила гостью на втором этаже, в спаленке с выходящими на поле окнами. — Здесь тепло, если замерзнете, вот там, в сундуке, еще плед есть, — кивнула хозяйка, пожелала спокойной ночи и ушла. Вера почти уже спала, когда Виктор толкнулся в её дверь, заскребся, зашипел что–то. Вера подумала, что что–то стряслось с его мамой, вскочила, впустила его и… И вот она уже опять на кровати, а Витя почему–то целует её, он настойчив и даже немного груб. Удар кулаком Вера нанесла, куда придется, Витя заскулил, откатился на пол, сел. — Ты чего? Совсем что ли?! — по–детски, звенящим от слез голосом спросил он. — А ты чего? Уходи немедленно! — Вера завернулась в одеяло, ей вдруг стало смешно наблюдать, как мужчина ползком двигается к двери, как обиженно фыркает. Потом она подумала, что теперь, скорее всего, он не даст её дому творчества вообще никаких денег, расстроилась, долго сидела и смотрела через окно на освещенное вынырнувшей из облаков луной поле, потом задремала. А утром Витя бухнул перед ней подписанные бумаги, сказал, что «чёрт с ней», он всё оплатит, ничего даже просматривать не станет. — Да как же так грубо, Витя?! Ты что? — изумилась Евдокия Фёдоровна. Сын пояснять ничего не стал, выскочил на крыльцо, убежал куда–то. Вот тогда он и «купил» Веру. Всю, целиком, завладел делом её жизни, домом творчества, который впоследствии сделал окончательно своим, перейдя из статуса спонсора в другой, более весомый. Он стал хозяином. А Вера — это просто Вера, которая отказалась быть его собственностью. Вера думала, что она директор, важная часть, глава, а Витя помнил только то, что она отказала ему. Помнил всегда. Даже когда в его доме, жизни и постели появилась Марьяна, губастая девица, покорившая его просто своим телом. Там же ничего, кроме этого тела, и не было. Евдокия, когда Витя привез Марьяшу знакомиться, даже растерялась. Марьяна пила кофе исключительно с ромом, не важно, что сейчас — утро, день или вечер. Марьяша не готовила вообще и, когда Евдокии не станет, уже распланировала, что и как поменяет в загородном доме. — Витя, опомнись! Голову–то включи, родимый! — перед росписью последний раз зашептала мать Виктору на ухо. — Это же не женщина, акула! — Отстань, мама! Я сам всё знаю. Иди, садись в машину. Я позже выйду. Виктор запер перед носом матери дверь, позвонил Вере. — Извините, я не могу сейчас говорить. Мы с мужем в аэропорту. Мне надо его проводить! — кричала в микрофон сотового Вера. Витя сбросил звонок. Муж у неё, у Веры. В аэропорту он, понимаете ли! Твою же ж… … Марьяна обосновалась в городской Витиной квартире, быстренько родила ему дочку, стала везде её носить: массаж, бассейн, гимнастика. Потом водила на занятия, изображая отменную мать. Вера тоже родила. Но сына. Виктор иногда сравнивал этих двух женщин, воображал, будто Вера его жена, а Марьяна… Ну, жена друга, например. И выходило даже очень хорошо. Витя мечтал, что Верочка однажды придет к нему сама, вот проводит мужа на самолет и придёт… Но она не приходила, знаки внимания не оказывала, вцепилась в свой окаянный дом творчества, взахлеб рассказывала о сыне, его успехах, о муже Александре, и всё! Всё, даже не интересовалась, счастлив ли Виктор! Иногда Верочка навещала Евдокию Фёдоровну, они болтали о чепухе, смеялись. А потом, проводив гостью, Евдокия долго смотрела ей вслед и тоже воображала, что Верочка её невестка… … Марьяна, как и обещали, приехала к одиннадцати, вышла из машины, захлопнула дверцу, поправила шубку, зашагала к дверям. Вера наблюдала, как она ждет, что кто–то её впустит, не дождалась, открыла сама. Марьяна Константиновна вошла в кабинет, осмотрела сложенные стопочками бумаги. — Здрасьте! — кивнула она Вере, с удовольствием отметив, что у той распухшее лицо, плакала, наверное, бедняжка. — Добрый день, Марьяна Константиновна. Вот, я всё подготовила, — Верочка поправила манжеты блузки, показала на документы. — Ой, ну ты чего?! Неужели я буду читать эту ерунду? Скажи сразу, сколько у нас «платников», и сколько тех, кто думает, что мой муж занимается благотворительностью, — велела Марьяша, вынула из маленького холодильника минералку, плеснула в стакан. — А разве не занимается? — нахмурилась Вера. — Ну не до такой же степени! — хохотнула гостья. — Это у тебя сын, там всё ясно — армия, потом какие–нибудь курсы и «привет, родной завод». А у нас дочка. Да, Витя очень хотел доченьку. И я ему родила! — с гордостью напомнила Марьяна. — Наташа уже большая, надо задумываться, где ей получать образование. Да и мне надо как–то откладывать к старости. — Понятно, — одернула её Вера. — Но у нас договор с учениками. Вы не можете просто так взять и перевести их на платное отделение! — Я? Я всё могу. Ой, Вер, не нуди. Ну, выгнал тебя мой муж. Ну и иди себе с Богом! Пусть твой «хасбент», как там его? Ах, да, Саша. Пусть он тебе что–нибудь организует. А от нас подальше держись. И зал этот, на третьем этаже, под фитнес надо переделать. Карточки будем выдавать, абонементы, программы разные. Красота! Марьяна отпила минералки, поморщилась, потом плюхнулась в кресло, покрутилась. — Знаешь, я, может быть, и оставила бы тебя тут, да вот только Витя уж больно часто тебя во сне поминает. Надоело. Бывай, Вер! Бывай! — крикнула она вслед уходящей Верочке. — Заявление, считай, Виктор твоё подписал! А та, закусив губу, шагала по стеклянному коридору в старый корпус, где когда–то принимала её на работу Оксана Романовна, где до сих пор как будто витал аромат её сигарет. Надо купить цветы. Хоть в последний раз купить… И как же концерт? В пятницу концерт, а Веры уже не будет… Вера не плакала, нет! Она всегда носила с собой папин камушек. И теперь вынула его из кармана, крепко сжала. Терять всегда тяжело. Терять родное, то, что слепила своими руками, взлелеяла, сберегла и преумножила, терять в разы тяжелее. Терять своё из–за чужих амбиций обидно и несправедливо. Вера остановилась у портрета Оксаны Романовны. Та сначала смотрела как–то отрешенно, как будто сквозь свою преемницу, потом её взгляд потеплел, или женщине просто так показалось. «Ничего, Веруня. После конца всегда есть другое начало. Ничего нельзя начать, только если тебя уже нет. А если ты есть, то шагай смело вперед. Ну, выше нос, девочка! Знаешь, твоё колье тут всем очень нравится! Очень!» — Оксана Романовна едва заметно улыбнулась, потом её лицо снова окаменело… Вера вдруг поняла, что уже сидит в машине у мужа, рассказывает ему, как ей обидно, а он, Сашка, вытирает ей слезы. Надо же, слёзы! Это даже приятно, когда ты плачешь, а кто–то вытирает с твоих щёк соленые блестящие капли. — Ну и ладно. И пусть! — прошипела Вера. — Я всё сначала начну, правда, Сашка? Меня много куда звали! — Правда. — И ещё покажу этой Марьяше, чего я стою, правда? — Правда. — И будет у нас всё хорошо! — Правда! — И ты меня совсем не любишь. — Правда. То есть, тьфу, Вера, ну чего ты болтаешь?! Поехали уже домой. Нет, лучше в ресторан! — радостно воскликнул Александр. — С чего? — Сын твой, лоботряс, экзамены сдал. Вот, прислал мне сообщение. До тебя не дозвонился. — Сашка ткнул жене под нос свой огромный, как переговорная рация, сотовый. Он вообще любил всё большое, громоздкое, его джип едва втискивался во двор, его тело на кровати занимало столько места, что Верочке оставалось совсем немножко. Его сердце было таким громадным, что, кажется, вместило бы в себя всю любовь на свете. Они молча доехали до ресторана, встретились с Кириллом. Тот, в широченных штанах, волочащихся за ним по снежной каше, кроссовках и ярко красной куртке, принимал поздравления. Сдал. С первого раза. В кои–то веки! — Молодец, сынок. С почином, — поцеловала его Вера в щёку. Она гордилась Кириллом. Студент! Умничка! — Ма, случилось чего? — спросил студент. Но она только покачала головой, прижалась к нему, почти такому же большому, как Саша, и замерла. Когда всё рушится, когда кто–то ломает твой мир, и сжигает мост в прошлое, остается только набраться терпения и ждать, пока опять выглянет солнце… *** … — Поехали! — Саша был каким–то раскрасневшимся, взволнованным. — Куда? — Вера сбросила с головы плед, вздохнула. — Не поеду я. Тут буду. И телефон выключу. Надоели, звонят, звонят, а что я могу сделать?! Я не начальник там больше!... — Поехали, я тебе говорю. Ждут нас! Вера испугалась, села. — Что–то с Кириллом? — Нет. Тебя ждут. Важное. Он привез её к большому, светлому, выкрашенному в нежно–розовый цвет зданию, кажется, когда–то это была школа, но та переехала в новостройку чуть подальше. У дверей — колонны с бюстами великих писателей, окна новые, чистые, а на газонах разбиты клумбы с Вериными любимыми «Анютиными глазками». Из больших деревянных дверей вышла Евдокия Фёдоровна. — Что это? — прошептала Вера. — Что это такое, Евдокия Фёдоровна, а? — Это подарок. У тебя скоро день рождения, вот, обустраивай. Коллектив уже более–менее собрался, спонсор — мой хороший друг, не подведет. Дерзай, Верочка. Дерзай!... Не было торжественного открытия, не было красной ленточки и ножниц, Вера просто вошла, её окружили люди, стали что–то спрашивать. И все свои, из прошлого. Не предали… — А мы, Вера Антоновна, вот к вам перешли. Как бояре в игре, помните? Ученики тоже все сюда перебираются. Хорошо же, правда? — шепнула Вере на ухо преподаватель фортепьяно, Надя. — Марьяна всех почти разогнала, первый этаж сдала под салоны красоты. Новая метла… Вера оглянулась на мужа. — Ты знал? — одними губами спросила она. Тот сделал вид, что вообще ничего не понимает. Врал, конечно. Саша не умеет врать, большой и теплый Сашка… …С Виктором они пересеклись в префектуре через два года. Веру пригласили на вручение грамоты. Виктор был тут по другим делам. Он стоял в коридоре и недовольно дергал «молнию» на своём портфеле, ту заклинило, Витя ругался. — Вера? Ты?.. — кивнул он знакомой. — Говорят, опять на коне? А ведь могла бы и дальше возиться в том домишке, если бы была попокладистей. И чего тебе не хватало?!... Отойди, не мешай!.. Что? Марьяна, мне некогда! Какие гири? Занимайся всем сама, понятно?! Отстань!...— крикнул Витя в смартфон. Он ещё что–то шипел, но Вера не стала слушать. Её конь несется вперед, не стоит делать лишних остановок... А камешек всегда при ней, лежит в сумке. Только он стал как будто и не нужен. Она не одна, вокруг любимые люди, от их тепла становится легче и светлее. Это бесценно. Даже, кажется, Оксана Романовна перебралась к Верочке на новое место…

Автор: Любовь Курилюк, блог "Зюзинские истории" на Дзене.