Аглая уже шестой месяц дохаживала, как вдруг гром грянул — отправляют Гришу в Казахстан, в командировку. И не на неделю, а на целых два месяца. Гриша, пока в аэропорту прощались, все от ее живота не отлипал. И все шептал, перебирая льняные ее кудри: «Ты только себя береги, Аглашенька! И себя, и Андрюшку!» — А ну как не Андрюшка там? А вдруг Аннушка? — лукаво улыбалась Аглая, силясь скрыть от мужа грусть в глазах. Ведь не навечно же расстаются! Главное, чтобы до родов вернулся Гриша, чтоб успеть обустроить все к рождению малютки. Улетел Гриша, осталась Аглая одна. Лишний раз старалась не утруждаться, берегла себя. Лишь бы дитятко их долгожданное здоровым появилось на этот свет. Верила в лучшее Аглая. Верила и когда в глазах потемнело от внезапно нахлынувшей боли, и когда оборвалось что-то внизу живота. И когда на болотно-зеленом УАЗике везли ее в областной роддом — и тогда верила. Оборвалась вера лишь тогда, когда вошел в палату тот самый пожилой врач, сел на край постели — Аглая едва отошла от беспамятства — и взял за руку. — Мне очень жаль вас, Аглая Федоровна. Крепитесь. Матерью вам больше не быть никогда. — А как же... Где ж ребеночек-то мой? — пролепетала Аглая, плохо соображая, о чем толкует врач. — Ваш мальчик родился мертвым. — коротко сказал он и еще раз прошептал, сжав ее руку: — Крепитесь. Аглаю продержали в больнице еще три дня. Вернулась домой сама не своя — молчаливая тень, жалкое подобие некогда веселой и озорной Аглаши, вошла в комнату. Оглядела стопку пеленок и распашонок, нашитых из купленной по случаю пестрой фланели и яркого заводского штапеля — и завыла, как волчица, проклиная свою несчастную судьбину. Долго сидела за столом Аглая, глотая горький чай. Уже и сигареты достала из кармана старой Гришиной шинели — да только закашлялась: непривычная была она к куреву, даже Гришку курить на улицу прогоняла. Горевание прервал стук в дверь. Пошатываясь, Аглая побрела в прихожую. Налегла на ручку, открывая, и моргнуть не успела — кинулся кто-то на шею с рыданиями и воплями… ***** — Верка, ты, что ли?! — с трудом оторвала от себя Аглая плачущую сестру. Та лишь на пол опустилась, закрыв ладонями лицо. Аглая потянула сестру за руку, поднимая с холодных досок и только сейчас заметила, что Верка в одном летнем платье. Ну и что, что на дворе июнь, все равно — ни узелка с собой, ни сверточка. Что она, от пожара бежала?! — Ну, чего ты ревëшь все, Верка! Объясни толком! — в криках вылилось то, с чем не справлялись уже напряжëнные нервы. Аглаин крик неожиданно подействовал на Верку, и та, перестав плакать, разгладила складки ситцевой юбки, расправляя их на круглом, как шар, животе: «Вот!»

— О, Господи! — перекрестилась Аглая, враз забыв, что ей, как истинной советской гражданке, веровать не положено. Верка была на десять лет моложе Аглаи. Такая же светлая, воздушная, она была не в пример ветренее и легкомысленнее старшей сестры. Мать с отцом не знали, как совладать со взбалмошной девицей — в каждом письме мать жаловалась Аглае: «А вчера Верка то, а сегодня Верка сë...». Вот и довертелась хвостом, доигралась — с пузом прибежала к сестре помощи просить. — Веруня, да как же? Да тебе ж всего только пятнадцатый год минул! Чем думала, а? Как так?! — не выдержав, наклонилась Аглая к рыдающей на полу сестре, погладила по голове. — Он женат оказался-а! Развестись обеща-ал! А теперь — ищи ветра в по-о-ле! Он улетел, а я с пузом остала-ась! — всхлипывала Верка. — Мамка с папкой узнают — прибью-ут! «Точно, прибьют», — подумала про себя Аглая. Никогда в их роду девки не шалобродничали — порядочной и честной была семья. И Аглая, и самая старшая их, Машка — замуж вышли непорочными, чистыми, чтоб все как у людей. А тут — Верка: пятнадцать лет, а ума нет, паренëк сбëг, а у нее пузо! — Я уже и полынь пила, и со стола прыгала — ничего не помогает! Я поэтому к тебе и сбежала — еще бы чуть-чуть, и мамка бы пронюхала! Ты помоги мне, Глашенька! — доверчиво прижалась Верка к сестре. — Сходи со мной к докторше! Только не знаю, возьмутся ли — седьмой месяц пошел у меня. Седьмой месяц. И Аглая бы сейчас ходила с таким же сроком, если б не злодейка-судьба. За то, что Верке не нужно вовсе, Аглая бы все сокровища мира отдала. Вот за что Бог поступает так с ними? Чем они его прогневали? Аглая сидела, поглаживая по голове все тише всхлипывающую Верку, и в душе оживала невероятная надежда. — Веруня! — тронула за плечо сестру. — Нельзя тебе в больницу сейчас! Срок большой, если сейчас полезть — умереть можно! — А что делать-то тогда? — снова взвыла Верка. — Меня ж мамка с папкой прибьют. И замуж никто не возьмет! Мало того, что порченая, так еще и с приплодом! — А мы никому не скажем, Верочка — вкрадчиво говорила Аглая, поглаживая голову сестры. — Ты родишь ребеночка, а всем скажем, что мой! Никто не узнает, не бойся, ты только роди! Верка, всхлипывая, согласилась — помереть раньше срока ей не хотелось. А Аглая вытащила из ушей подаренные Гришей на свадьбу золотые сережки, связала в узелок добротные, еще не ношенные полуботинки на овечьем меху и новое крепдешиновое платье и тишком, еще до утренней росы, собралась в дорогу. Доктор встретил ее неприветливо. Долго допытывался, чего она хочет, а узнав, зачем она прорывалась в нему с утра пораньше, попытался закатить скандал. Чуть поостыв, взглянул на лежащие на Аглашиной ладони серьги, оглядел сшитое по последней моде платье — и уступил. А Аглая впервые за долгое время, несмело улыбнулась: это платье с полуботинками было подарком от всей Гришиной родни ей на прошлогодний юбилей— двадцать пять лет исполнялось. Гришка рассказывал, что подарок этот мать достала через дочку одного из высоких партийных работников — заграница, фирмá. Простому работнику медицины такой наряд нипочëм не достать. А у профессора дочь уже большая — капризница, привереда. Верку спрятали на заимке в самой глуши сибирской тайги — там жил и работал егерем брат доктора. Матери Аглая тут же телеграмму отбила — дескать, Верка пока у нее поживет, все равно сейчас каникулы. По хозяйству поможет, мол тяжело ей, Аглае, уже управляться, и к экзаменам как следует подготовится, чтоб осенью поступила хорошо в техникум. И потянулись дни ожидания. Вновь загорелась надежда в сердце Аглаи — будет у нее дитя! Будет радость в доме! Лишь бы успела Верка разродиться до возвращения Гриши. Вернется он — а дитëнок уже в люльке посапывает. И не узнает ничего Гриша, будет дома тишь, гладь да красота. На исходе августа, когда у Верки живот уже на нос полез, засобиралась Аглая: сложила в сверток пелёнки, одëжу для себя и Верки, заперла дверь и, для виду предупредив соседку Зинку — мол, к тетке в соседнюю деревню едет, проведать, пока срок родов не наступил — села в старый, ржавый автобус, что отвез ее до райцентра, а там — на телегу бородатого мужика, запряженную пегой лошадëнкой. Она и домчала ее до глухой заимки, где их уже ждал доктор вместе с пожилой акушеркой. В ту последнюю августовскую ночь, на лесной опушке, в бревенчатой избе, раздался звонкий плач — на свет появилась крошечная девочка. Здоровая, крепкая — даром, что разродилась Верка на две недели раньше положенного срока. Дитë кричало не переставая, а Аглая все держала и держала на руках свое счастье — доченьку, названную в честь бабушки Катюшей. На третий день Аглая с дочкой вернулись домой. Работница ЗАГСа, куда она пришла регистрировать ребенка, неодобрительно фыркала, слушая рассказ о том, что роды начались нежданно, в глухой деревушке, откуда до города — семьсот вëрст, и дороги после дождя размокли. Долго оглядывала Аглаю и пищащую на ее руках Катеринку. Под конец, утомленная жарой и многочисленными бабами, желающими зарегистрировать своих новорожденных, плюнула и таки выписала документы. В руках Аглаи оказалась бело-зеленая метрика дочки, и Аглая окончательно выдохнула — теперь маленькая Катенька точно ее законная дочь. Кобалевская Екатерина Григорьевна. А через неделю Гриша вернулся. Вошел в комнату, загорелый, разом повзрослевший и словно бы ставший выше. Долго целовал-миловал Аглаю, соскучившись в долгой разлуке. Долго стоял над колыбелью спящей дочки. — Катеринкой, значит, назвала? — посмотрел на жену. — Да, Катюшкой. Плохо? — Нет, хорошо. Катя... — и погладил огромной ладонью белокурую головку ребенка.

А часы тикали и тикали… ***** А часы тикали. Менялись комнаты, квартиры и бараки, менялись времена, даты и люди — а часы все тикали и тикали. Возмужал и заматерел Гриша. Появились первые седые волоски в прическе Аглаи. Подрастала и расцветала их единственная радость — Катюша. Вот уже шестнадцатый год минул Катерине. Через год отгремит ее последний звонок и все — прощай, школа, здравствуй, жизнь взрослая, просторная, широкая. У Катеринки вся жизнь как по книжке выверена: сначала надо школу закончить и непременно с похвальным листом и медалью. А как иначе, если и в учебе, и в спорте, и в общественной работе — везде она первая. Первая красавица, первая умница, ясное солнышко для матери с отцом.

В то утро на кухне Аглая чуть свет — уже на кухне возилась. А как иначе, если юбилей скоро у Гриши — сорок пять лет. Гостей будет — море: как раз отгуляют и именины Гришины, и новоселье. Как-никак, а им свою квартиру дали в офицерском доме! Приедут родичи и Гришины, и Аглашины, придут подружки Катюшкины. Столько сделать надо, столько купить, заготовить: из ателье костюм забрать Гришин, новый, к празднику сшитый, к модистке платья отнести и свое, и дочкино. А еще не забыть пригласить парикмахершу, чтоб накрутила им с дочерью прически модные — чтоб не хуже было, чем у жен Гришиных начальников. Продуктов понадобится сколько — страсть! А ведь еще готовить надо, придумывать, чем удивить гостей. Вот придет Катенька со школы, так хоть она поможет матери, а пока Аглае самой придется управляться. Тренькнул дверной звонок, и Аглая поспешно побежала открывать — кого это так рано принесло? Катюшка, что ли, забыла чего? Или Гриша по какой надобности вернулся? Открыла — и так и обмерла, всплеснув руками. На пороге стояла Верка. Аглая не видела сестру уже добрых лет пятнадцать: через год после появления на свет Катюши она уехала с ватагой молодежи куда-то на север, целину поднимать. А затем и Аглаю с Гришей сорвали с насиженного места — Григория перевели в Кисловодск. Первые пару лет Верка еще писала сестре, а потом перестала. Знала только Аглая от матери, что Верка замужем за каким-то прохвостом, который Верку непременно за решетку заведет, а как мать умерла, так и вовсе затерялся след. И вот сейчас стояла Верка на пороге — повзрослевшая и еще более далекая. — Веруня! — ахнула Аглая, затягивая сестру в квартиру. Заметалась на кухне, ставя на плиту чайник, доставая из буфета печенья и дорогой чай в жестяной коробке — его Грише какой-то генерал подарил, да все не было повода открыть. Наконец, усадила Верку за стол, налила чай, расставила всякую лакомую снедь и замерла, глядя на младшую сестрицу. Выглядела Верка так себе, видно, пообтрепала ее жизнь: пережженные химической завивкой локоны свисали паклей, обломались ногти, облупился красный лак, а уж когда она сигареты достала — так и вовсе ахнула Аглая: где это видано, чтобы девка курила?! — Шоколадно живешь! — протянула Верка, скривив губы. — Я уж думала, не найду тебя — уехала и адреса не оставила. Не стыдно, а? — Так ведь нашла же, Веруня, — робко улыбнулась Аглая. — Нашла. Игорь Владимирович подсказал. Помнишь такого? — и глаза Верки, лукавые, как у лисы, уставились на сестру, а Аглая почувствовала, как падает из пальцев фарфоровая чашка из чехословацкого сервиза. — Вижу, помнишь. А у меня как раз дела тут появились, дай, думаю, зайду, узнаю, как моя сестрица живет, — и, видимо, устав от церемоний, уставилась на Аглаю: — У тебя, вижу, и дом — полная чаша, и муженек при чинах, а потому говорю: сто рублей давай. А иначе — расскажу, как ты чужого щенка ему в дом приволокла и на шею повесила! Думаешь, рад он будет, Глашенька? Аглая, судорожно хватая ртом воздух, кивнула, еле выговорив белыми губами: «Ты иди... Завтра приходи, будут деньги». Верка стряхнула пепел в чашку с нетронутым чаем и поднялась со стула, направляясь к выходу. Под конец вновь взглянула на сестру, обернувшись через плечо: «Завтра приду. Ты смотри, не забудь!» Хлопнула входная дверь, а Аглая бессильно опустилась на пол. Вот уж незадача на старости лет! Ах, змея Верка, подлая змея! Ее Аглая от позора спасла, а она, через столько лет ей нож в спину! И делать чего — непонятно. Денег Верке давать нельзя — потом не отцепится. А не дать — а ну как хуже будет? Расскажет все Грише и Катюше — и что будет тогда? Предположим, Гриша ее простит — как-никак, двадцать лет вместе прожили. А Катеринка? Она ж правильная, с идеалами — вдруг не примет правду? Просидев на холодном полу добрых полчаса, Аглая встала, и, надев фартук, вновь занялась готовкой — Верка там или не Верка, а Гришин юбилей они обязаны отгулять хорошо! А мысли все не давали покоя — как поступить? Аглая все думала и думала о Верке. Думала, пока крутила фарш и ставила тесто для пирогов. Под конец не вытерпела — накинула на плечи шаль, повязала голову платком и отправилась в сберкассу — снять с книжки сто рублей. И пусть эти деньги она готовила загодя, на выпускное платье Катюше и поездку ей с классом в Москву. Успеет она еще скопить, главное — чтоб не нарушила Верка их семейного покоя. Вернувшись из сберкассы, Аглая спрятала деньги куда подальше с глаз и снова занялась юбилеем. Наступил вечер. Вернулись домой Катя и Гриша. — Мама, представляешь, — ошеломленно рассказывала Катерина. — Я со школы домой иду, а навстречу мне — женщина какая-то с рыжими кудрями. Я от нее — а она ко мне. И все допытывается, не я ли Григория Павловича дочка? — Ну, а ты что? — Аглая крепко сжала чайник, который держала в руках. — А я ей и отвечать не стала — к девчонкам сразу ушла. — Правильно, Катерина, — вступил в разговор Григорий, — нечего со всякими тетками беседы вести. Мало ли, может, она гадалка какая-то или цыганка. Гриша отпил из бокала чай, а Аглая отвела взгляд. Ох, знал бы Гриша... На другой день Аглая, проводив родных, сама вышла во двор. Верка уже ждала ее в тени раскидистого тополя. — Долго же ты — недовольно протянула Верка, тряхнув рыжей копной волос. — Принесла? — Принесла! — буркнула Аглая, доставая из ридикюля завернутые в платок банкноты. — Бери да уходи. И чтоб больше пятака твоего здесь не было! — А ты мне, Глашенька, не указывай — Верка невозмутимо пересчитывала купюры. — Чай, не первый день на свете живу и знаю, что и почем! Верка закончила считать деньги и обернулась к сестре: «А у тебя тут не хватает!» — Как так — не хватает?! — вскипела Аглая. — Мы ж на сто рублей договаривались! Иль запамятовала, жадоба? — То вчера было! — фыркнула Верка. — А то сегодня! Сто пятьдесят давай, а иначе... — Я ж тебе дам — сто пятьдесят! Ты с дубу, что ль, упала, Верка! Совесть растеряла?! Вот погоди! — доведенная до исступления, Аглая швырнула ридикюль на землю, схватила оставленную дворником метлу, и бросилась на Верку. Она охаживала сестру связанными прутьями, нанося удары куда придется. Верка, не ожидавшая от грузной Аглаи такой прыти, завизжала не своим голосом, бросилась бежать, подскакивая на каблуках. Аглая неслась за сестрой, размахивая метлой и стараясь попасть по загривку. Вот ведь, сатана проклятущая, думает, кормушку себе нашла, что ли?! Погоняв Верку по двору для верности, Аглая остановилась, тяжело переводя дух, и отправилась домой. Сегодня вечером они будут справлять Гришин праздник. Надо, чтоб все прошло без сучка и задоринки, чтоб комар носа не подточил. Сверкал белоснежной скатертью стол, играл свет новой трехрожковой люстры в начищенном хрустале. Вертелась перед зеркалом Катюшка, поправляя складки нового белого платья в мелких розочках. — Мама, можно я твои сережки надену? Ну те, с гранатами? — крикнула из гостиной Катя. — Надевай, надевай скорей! — отозвалась Аглая. — Какая ты у нас выросла! И красавица, и умница, и помощница! Да ведь, Гриша? — Верно говоришь, Аглашенька, — подтвердил Григорий, поправляя галстук. — Вся в нас с матерью пошла! Тут в прихожей раздался звонок, и Катеринка, подскочив горной козочкой, побежала открывать: «Это, наверное, мои девчонки! Они обещали, что первыми придут... Ой! — отпрянула от двери Катя. — А вы к кому?» — К матери твоей! И к тебе! — раздался до ужаса знакомый Аглае голос. — Мама, тут тебя! — мгновенно присмиревшая Катерина отошла назад, за спину матери, а Аглая толкнула дочь в сторону гостиной: «Иди, Катюша! Я сейчас...» — А чего — иди?! Пусть слушает! — взвизгнула Верка. — Пусть знает, как ее, дитятко мое богоданное, неправдами ты у меня выкрала, одурманила, опоила! И муженек твой пускай знает, какая у него жена — чужого нагулыша ему на шею посадила! А, Григорий? Хорошо было столько лет чужую кровь растить? — обернулась Верка к вышедшему на шум Грише. — Вы не слушайте ее... Гришенька, Катенька... — только и смогла произнести Аглая, но Григорий жестом приказал ей молчать: «Нет уж, пусть говорит!» Верка, мерзко хихикая, вываливала на ошеломленных Гришу и Катю подробности той полузабытой уже истории, пока Аглая сползала вниз по стене. В голове поплыли дурманные облака, голос Верки то приближался, то удалялся. Последнее, что слышала Аглая — полный негодования Катюшкин крик. А потом — пустота. В себя Аглая пришла от коснувшегося ее лба мокрого полотенца. Открыла глаза — и увидела сидящую у ее постели Катю. — Мама, — прошептала Катеринка. — Ты очнулась, мама! — Катенька, — только и смогла выговорить Аглая. — Катюша... В комнату вошел Григорий. Присел на кровать рядом с Катей, взял Аглаю за руку: «Ты как, родная? Полегче?» — провел пальцами по ее лицу, убирая выбившуюся из прически прядь. — Родные мои! — залилась слезами Аглая, прижимая к себе Гришу и Катюшу. — Простите! Гришенька, прости меня, ради бога! Я ж как лучше хотела! Я виновата! Перед тобой виновата, перед Катюшей виновата! — рыдала Аглая в грудь мужу. А Гриша ничего не говорил — только прижимал ее к себе крепко-крепко. — Вот еще выдумала! — прогудел он, шевеля дыханием ее макушку. — Виновата она! Ох, Аглашенька! Ты ж наш добрый ангел, небом нам посланный! Ты Катюше жизнь спасла, ты Верку от греха уберегла, ты мне счастье такое подарила, отцом меня сделала! Радость ты наша, Аглашенька! — Да, мама! — вторила отцу Катерина. — Ты ж меня на руках вынянчила, ничего для меня не жалела! Ты моя мама и есть, что бы там ни говорила эта ведьма рыжая! Она что — родила и бросила! Это каждая дура может. А вот так, как ты, мама — это сердце надо иметь большое! — прильнула Катюшка к матери. — А ты — моя доченька! Моя девочка, — Аглая поцеловала дочь. — Вы с папкой самое что ни на есть, главное, что есть у меня! Радость вы моя, да и только! — Вот оно, самое главное — Григорий обнял жену и дочь. — Всякое в жизни случается, а главное что? Чтобы мы вместе были! Вот когда мы вместе, а беда в одиночку — никакая пакость нас не одолеет, девочки мои! Аглая аккуратно коснулась губами ладони мужа, поглаживающей ее щеку и, распихав домочадцев по сторонам, поднялась с кровати. Скоро должны начать собираться первые гости. Автор: Алексей Л., блог "Лёгкое чтение: рассказы" на Дзене.