- Скотина! Урод! Ублюдок! Я тебе тогда еще говорила, когда он первый раз скурвился! Ведь говорила, Калина! Говорила! – я почти кричала от негодования. - Хватит, Натка! Хоть ты-то меня не добивай! – Верка сорвалась на слезы. - Господи, Верка, Верочка, прости. Давай я к тебе приеду. Хочешь? Верка всхлипывала еще несколько секунд, надрывно вздыхая. - Давай вечером у меня, часов в семь. Ларик уехал к матери. Его не будет, - наконец сказала она. – И не опаздывай, пожалуйста. - Постараюсь. Верка всегда так говорит: «не опаздывай, пожалуйста». Это звучит не как просьба, а, скорее, как напоминание вроде этих: «завтрак на столе», «деньги в тумбочке», «магазин за углом», «собака не гуляна». Ровно пятнадцать минут восьмого я была у Верки. - Опоздала, - констатировала она, впуская меня в квартиру. - Ага, - без вины подтвердила я, заключая её в крепкие объятия. Мы ритуально чмокнулись. – Привет Калина! Я скучала. Одной рукой протянула подруге тканевую сумку с изображением Нефертити, другой принялась расшнуровывать кроссовок:  - Я тебе подарок из Египта привезла – говорящего попугая. - Какого? – заглядывая в сумку переспросила Верка. - Зеленого. Он желания повторяет. Чай привезла египетский. Он жажду утоляет. Я выпрямилась, поправила волосы, оценивая свое отражение в зеркале. Из кухни разливался знакомый мне яблочный запах шарлотки. - Шарлотка! – одобрительно заключила я. - Ну, пойдем, подруга, будем загадывать желания, и утолять мою печаль, - грустно улыбнулась Верка.  Подруга умела готовить виртуозно, как заправский повар. Вкуснее могла только моя бабушка. Помню, как мы взрослели у плиты. Верка любила говорить: «Путь к сексу с мужчиной лежит через его желудок». И вот мы уже сидим на кухне с раскрытой поваренной книгой в руках. Будем делать «Ёжики». Я отварила рис - получилась вязкая каша. Она мяла фарш. Под её кровожадные комментарии он вылезал между пальцами. Я не удержалась и тоже засунула в кастрюлю руки. Мы хохотали до упаду. Потом кастрюля будто ожила – выскользнула и перевернулась содержимым на пол. Мой боксер Тофик подскочил и быстро разобрался с фаршем. Потом были блины комом, подгоревшая пицца, резиновый пирог из крахмала вместо муки, жареная картошка с корицей вместо красного перца, взорванная банка варившейся сгущенки, часть которой разлетелась по стенам кухни, а банка вместе с остатками сиротливо повисла на потолке. Кухню отмывали весь день. Веркина мама, конечно, вышла из себя и все спрашивала Господа, за какие грехи ей такое наказание выпало. Шедевром кулинарного искусства была тюря и «чай с люстрой». Верка резала батон кубиками и бросала их в миску с теплым молоком, потом посыпала сахарным песком. Мы ели эту вкуснятину из одной миски деревянными ложками. «Пища Богов!» - восклицала она. Я верила. Потом разливала горячий чай. Мне засовывала ложку в кружку, а сама пила без ложки, обжигая себе язык, дула, чтобы остыло, делала маленькие глотки и громко хлюпала. Смотрела на отражение в чае и хвасталась: « У меня–то чай с люстрой!» И нас накрывала волна глупого счастья. Я прошла на кухню вслед за Веркой и плюхнулась на свое любимое место, на диванчик возле окна. Я не хотела сама поднимать тему про очередную измену Ларика. Боялась очередной Веркиной депрессии. Она влюбилась в этого мачо еще на первом курсе универа. Влюбилась безвозвратно, целиком и полностью, до остановки дыхания. Она – студенка филологического факультета, романтичная и благородная, девушка из девятнадцатого века. Он -  выпускник физмата, профессорский сынок. Ларика, безумно красивого брюнета с почти черными глазами, фигурой атлета, плейбоя и бабника, любила добрая половина девушек университета. А он прикормил ее – красавицу, умницу, роскошную женщину. Верка была не просто красивая, она была породистая. От неё за версту пахло дворянством: пытливый, умный  взгляд больших глаз, цвета апрельского неба, полные губы, тонкий прямой нос. Она была высокая, крепкая и обтекаемая, как русалка, с безупречной осанкой и правильной речью. Она ела с его рук, как с ножа, теряя разум, достоинство и нормальный женский эгоизм, пребывая в постоянном приступе безнадежной любви. Ларик был из той категории мужчин, которым периодически надо отдыхать от абсолютной любви. Раз в пять лет сроком на полгода – год, не больше. Верка мотала эти сроки от звонка до звонка, заковывая себя в цепи черной меланхолии, самоотверженно несла свой крест. Крест по имени Ларик. - Натка, я так его люблю, - вдруг сказала она, вытаскивая из сумки чай. Голос её предательски задрожал. Глаза наполнились трагизмом и стали темно-серыми, как дождевая туча. Она отвернулась к окну. Долго смотрела вдаль, будто высматривала перспективу. Верка похудела, осунулась, стала ниже ростом. Боль состарила её, выключила душу. - Брось его. Освободись, - тихо сказала я. - Я не могу. Он погибнет без меня. - А с ним погибнешь ты. Верка бросила на меня решительный взгляд: - Мне нельзя гибнуть. У Анюты переходный возраст. У мамы давление. А дипломники? Они в меня верят. Я не могу с ними так поступить. Она взяла полотенце и осторожно открыла духовку. Кисло-сладкий аромат вмиг наполнил кухню. В предвкушении я сглотнула слюну. - У него новая главбухша. Алла. Молодая, красивая, длинноногая, с аппетитными формами. Они проводят на работе по восемь часов вместе. Потом опять вместе, - Верка вытащила сковородку с пирогом из духовки и поставила на стол перед моим носом. В животе заурчало. - Ларик, что не ночует дома? – спросила я. Ночует дома, а спит с ней, - она немного помолчала и добавила глухим голосом, как подытожила. – А я люблю его. Знаешь, где бы мужик ни летал, а приземляется на свой аэродром. - Лучше б ты была небом. Чтобы он летал в тебе, а не приземлялся. - Когда-то и я была небом, - наливая в чайник воды, произнесла Верка. - Ты боишься, что Ларик уйдет? – спросила я, насыпая в заварник чай. - Нет. Не боюсь. Он любит нашу дочь. И это была правда. Ларик был сумасшедшим отцом. Он любил Анютку нежно, трепетно, беспокойно, по-матерински. В нем на удивление сочеталась святость отцовства с личной похотью. Этакий несвятой святой. Чайник возмущенно зафыркал, исходя паром. Вера налила воду в заварник, достала две чашки, разрезала шарлотку на кусочки. Потом села напротив меня, закусила губу и глубоко посмотрела на меня влажными глазами. Верка плакала. Плакала сердцем – тихо и честно. Так плачут те, кто умеет любить. Верка умела. Она любила смиренно и жертвенно. Отмаливала у Бога его грехи, чтобы спасти. «Бог не без милости», - говорила она. Пора было «съезжать» с темы. - Представляешь, мой поросенок, кажется, закурил! – разливая чай, посетовала я. - Какой же Лешик поросенок? Твой сынуля -  очаровательный черноголовый мальчик с большими карими глазами, отличник, спортсмен, -  разрезая Шарлотку на кусочки, улыбнулась Вера. – Кажется или закурил? - Ой, думаю, закурил. От его одежды за версту разит табаком. И в кого эти нынешние дети? Чего им не хватает? – качая головой, я нахмурила брови и отхлебнула чай. - Дети, Натка, всегда в родителей. Ты себя-то вспомни. Твоя бабушка тоже нюхала наши куртки, шапки, шарфы. Потом полезла в карман твоей куртки и нашла сигареты. Пришла в твою комнату и стала размахивать пачкой у тебя перед носом: - Ната, это твои сигареты? Ты дерзко ответила: - А как ты думаешь? Зачем мне чужие сигареты в кармане моей куртки? - Ты куришь? - Баб, не задавай глупых вопросов. Ты же умная женщина. Ты лезла на рожон, нагло смотрела в глаза, бросала слова, будто вбивала гвозди. Ты больше не хотела быть ребенком. Я смотрела на тебя во все глаза и восхищалась. Я, благовоспитанная пай-девочка, которая училась на «хорошо» и «отлично», слушалась родителей, вежливо здоровалась с соседями, так бы не смогла. Быть такой смелой, такой решительной, такой настоящей. Нина Ивановна подала тебе сигарету и зажигалку. - А, ну, покажи, как ты куришь. Ты села на диван и демонстративно перекинула ногу на ногу. Взяла сигарету, поместив её между указательным и средним пальцем, поднесла к губам и захватила ими краешек фильтра. Чиркнула зажигалкой, медленно поднесла огонь к кончику сигареты, плотно сомкнула губы и затянулась, сосредоточенно глядя на огонек той самой сигареты. Затем, плавно вынула её изо рта, откинула голову назад и выдохнула в потолок струйку дыма, - Верка легкомысленно развалилась на диване с хлебной палочкой вместо сигареты и продолжила живописать. - Дым вращался клочками, растекаясь вглубь комнаты, струился замысловатыми узорами из кончика сигареты. Это было красиво, художественно, эффектно! Шарм и изящество просто перли из тебя. Я готова была аплодировать. - Неправильно! Неправильно куришь! Кто так курит? Если куришь, кури по-взрослому – в затяг, а не изображай из себя стерву! – театрально выкрикнула бабушка и снова протянула тебе сигарету. Спектакль закончился на шестой сигарете. Тебя затошнило. Ты не добежала – зажала рот ладонью, но все вырвалось и прыснуло сквозь пальцы прямо на палас. Потом еще и еще. - Мамочкааа! Как мне плохооо! – выла ты, стоя на коленях перед унитазом. Вид у тебя был жалкий: тушь размазалась, оставив черные дорожки на щеках, под глазами нарисовались темно-серые круги, как у панды. Я слушала, блаженно улыбаясь. Верка могла бы стать самой потрясающей актрисой. Она рассказывала показательно, кинематографично. Я будто смотрела сцену из фильма про себя с Веркой в главной роли. - Верка, ну, хватит! Хватит издеваться надо мной! – я рассмеялась и легонько хлопнула её полотенцем по спине. – Тебе б романы писать, подруга. Попробуй, а? Сама-то к полу приросла от испуга, забыла как дышать. А помнишь, бабуля метнула недобрый взгляд в твою сторону: - Вера, ты тоже куришь? Ты подскочила, как ужаленная, глаза вытаращила, как пекинес, и заорала не своим голосом: - Нет! Нина Ивановна, я не курю! Я театрально сыграла ту Верку, из детства. Верка схватила прихватку и отделала меня по всем местам. Я, держа в одной руке кусок пирога, в другой кухонное полотенце, неуклюже растянулась на диване, стоически обороняясь. Мы, взрослые тетки, визжали и смеялись как дурашливые дети. - Натка, смотри! У меня чай с люстрой! – Верка, истерически хохоча, уронила голову на стол. И нас опять накрыла волна глупого счастья. Как в детстве. - Натка, ты не забыла, у нас с Лариком двадцать восьмого серебряная свадьба. Ты – свидетель, - она подняла на меня счастливое лицо. Я перестала улыбаться и утвердительно покачала головой: - Ты снова выйдешь за Ларика, и мы будем кричать вам «Горько!» - Конечно. Я же люблю его. Меня нет без него, - прошептала Верка, виновато улыбаясь. Глаза её заблестели. По щеке скатилась слеза. – Понимаешь? Я понимала. Обняла Верку. Положила её голову на свое  плечо и стала укачивать, как младенца. И мне вдруг стало хорошо. Хорошо и спокойно за неё. Верка была поцелована Богом – он даровал ей способность любить. Она любила и была счастлива и свободна. Она была его небом, его солнцем, целой Вселенной. Автор: Светлана Тен.