Глубинка

Свекруха Едва достигнув совершеннолетия, я выскочила замуж. Выскочила - самое точное определение поступка, неожиданного для окружающих и для меня самой тоже. Но что сделано, то сделано. Начиналась новая жизнь, совершенно мне не знакомая, она предусматривала, в числе прочего, знакомство с родителями моего юного супруга, который был растерян не меньше меня. Мы оба выпали из гнезда, еще не научившись летать как следует. Однажды утром, еще в годы девичества, когда моя тетушка Аня кормила меня завтраком, как обычно подкладывая вкусненькое и уговаривая скушать, к нам зашла соседская бабушка. Понаблюдав за процедурой кормления, она печально так промолвила: - Баловница ты, девка, обиды не ведала, вот погоди, свекруха тебе кровь-то попортит. - Да ладно вам пугать девочку, - осадила соседку моя тетушка Аня. Действительно, с обидами я тогда еще не была знакома, наша необычная семья состояла из бабули и трех ее дочерей, мамой моей и брата Женьки была младшая сестра Евгения, а я была любимицей старшей сестры Анны. Мужчин не было, всех сестер обделила война. Жили все дружно, и дети получали любовь и заботу в полной, а иногда излишней мере. Как самую младшую, меня баловали особенно. Не знавала я обид, права была старушка. Но вот слово "свекруха" резануло, показалось таким недоброжелательным, злым и колючим. Свекруха - звучало угрожающе, врезалось в память и не отпускало до самой встречи, словно обещание каких-то неизвестных еще мне неприятностей. Свекруха оказалась симпатичной, высокой, фигуристой женщиной, она сказала мне: "Проходи, дочушка", - и улыбнулась. Ничего страшного, она хлопотала, угощая нас, потом повела во двор, показала свой небольшой огородик с ровными высокими грядками, на которых уже зеленели разные всходы, и похвалилась справным поросенком, который радостно захрюкал, увидев хозяйку. - Борька, Борька, покормлю сейчас, ты у меня хороший, умница ты, - ласково сказала она поросенку, и мне как-то стало приятно, словно это меня она похвалила. Этот огород, поросенок Борька - все было мне понятно, знакомо по детству, внушало доверие, у нас поросят тоже всегда почему-то звали Борьками и говорили с ними ласково, короче, все меня успокаивало и даже начинало нравиться. Утром мужчины наши уходили на работу, на какую-то стройку, а мы оставались на хозяйстве. Но вот то злое слово "свекруха" мешало мне как-то называть ее, а это становилось все необходимее и однажды, когда она похвалила мое имя, я стала рассказывать ей про Таис Афинскую, и она, посмеиваясь, сказала: "А ты вот так и зови меня, донюшка, я Таисия, она Таис, здорово получается. Тебе это имя нравится?" Так решила свекруха трудную для меня проблему, и я стала называть ее Таисия, добавляя, конечно, отчество - Егоровна. Жизнь налаживалась. Какая она была улыбчивая, быстрая, как умела незаметно выполнять всю домашнюю работу, когда я просыпалась, завтрак ждал меня на столе, точно как дома, полы протерты до блеска, а огород прополот и Борька накормлен. Мы садились на крылечко разговаривать, и она, все посмеиваясь, рассказывала, как досталось ей в войну горького до слез с тремя пацанами, как работала она на лесозаготовках по воинской повинности, а ребятишки потеряли карточки на хлеб, и начальник вызвал ее с заготовок, поставил уборщицей в магазин и велел отдавать ей хлебные крошки с лотков, на которых привозили хлеб, добрый был мужик, царство ему небесное, чуточку, а поддержал мальцов, особенно малого, муженька твоего, он слабенький был. Мое живое воображение рисовало все эти картины яркими красками, и мир расширялся, наполнялся новыми ощущениями и понятиями. Все было хорошо и спокойно до случая. Однажды утром свекровь разбудила меня и сказала: - Дочушка, тут бабы за ягодами наладились, я хочу с ними сбегать в тайгу, может, и наберу ягодок вам. А ты сможешь Борьку накормить? Я там ему все в ведерке приготовила. Как? - Ну, конечно, что за вопрос, накормлю Борьку без проблем, даже не волнуйтесь, - ответила я и осталась дома одна. Очень скоро Борька напомнил о себе пронзительным визгом, я взяла ведерко с его завтраком и направилась к поросячьему жилищу. Этот уже приличного размера свинтус помещался в небольшой стаечке возле огорода, и мне нужно было, открыв дверцу внутрь, войти туда и опрокинуть ведерко в Борькино корытце. Проще простого - так думалось мне. И напрасно. Едва я только приоткрыла дверь, как Борька с невероятной силой распахнул ее настежь, выбил из моих рук ведро и ринулся вон из стайки прямиком на огород, на высоконькие красивые грядки. Дух свободы вскружил поросячью голову, и Борька с огромной скоростью стал носиться по грядочкам, сминая нежную зелень, он катался и перекатывался с боку на бок, хрюкал и взвизгивал от счастья, а я, остолбенев, стояла и в ужасе не знала, что мне делать. Но ведь что-то нужно было предпринимать, чтобы остановить это варварское уничтожение старательного труда моей свекрови, и я уже начинала понимать, что такое простить невозможно, рухнули мои надежды на доброе знакомство, и вот теперь пришло время, когда свекруха испортит мне кровь, причем, вполне заслуженно. "Нужно загнать Борьку в стайку во что бы то ни стало!" - с этой мыслью я кинулась к поросенку прямо на старательно политые утром заботливой хозяйкой грядки. Наши скорости были вполне сопоставимы, несколько раз я даже догоняла Борьку, хватала за жирное грязное тельце, но он быстро понял мое намерение и расставаться со свободой не желал, легко выскальзывал и удирал. Я поняла, что тактику нужно менять, загнать его не получится, надо попробовать заманить. Побежала в дом, набрала хлеба и стала осуществлять задуманное. Оставшийся по своей воле голодным Борька подходил, брал кусок хлеба прямо из моих рук. Медленно, но мы подвигались к стайке, однако когда она оказалась совсем близко, Борька повернул назад и стал безобразничать с новой силой. Боже, что от вытворял, призвав, видно, всю свиную фантазию! А я так и следовала за ним, захлебываясь слезами от горя и бессилия. Огород пропал, Борька без преувеличения вел себя по-свински и ухитрился сшибить даже крохотный парничок, где стройными рядками стояли до его вмешательства крепенькие подросточки-томатики. Увы-увы! Но вот эта свинья Борька замедлил скорость, сел на свои уже вполне приличные окорока и, работая передними, поехал, хрюкая от удовольствия и сравнивая грядки окончательно. Наверное, от полного отчаяния я вспомнила вдруг, как мы ласкали своих домашних мирных питомцев. Борька уже не считал меня за достойного противника и легко подпустил к себе. Легким толчком я повалила поросенка на бок и стала чесать ему брюхо. От удовольствия Борька закрыл глаза длинными белыми ресницами с комочками грязи и удовлетворенно захрюкал. Не знаю, как долго продолжалось это почесывание, я меняла усталые руки и потеряла счет времени, я хотела только одного - чтобы он не двигался, чесала и чесала противное пузо и не могла даже плюнуть на него, у меня пересохло горло от жажды, а солнце тоже не хотело меня пожалеть и припекало все сильнее. Это было печальное зрелище - счастливый поросенок и совершенно несчастная девчонка, оба грязные, среди разрушенных грядок и без надежды на скорое изменение ситуации. Но вот стукнула калитка и к экзотической парочке бросилась Таис-Таисия. - Ах ты, паразит, девчонку замучил! - закричала она, схватила Борьку за заднюю ногу, потащила прямо поперек грядок, забросила в стайку и захлопнула дверь. Я попыталась встать с земли, но по ногам бежали мурашки, и она помогла подняться и сойти наконец с того, что осталось от грядок. - Стой, дочушка моя бедная, сейчас водички тебе полью, - она метнулась в дом, вынесла большое ведро воды, которуое сама же рано утром на коромысле принесла от неблизкой колонки, и стала отмывать меня, поливая на грязные от черной земли ноги, руки, лицо. Стекала с меня черная вода вперемешку со слезами и вместе с нею, мне кажется, уже окончательно и на всю жизнь утекало, исчезало это страшное колючее слово СВЕКРУХА, пропадало навсегда. От переполнявшего меня чувства радостного освобождения непроизвольно вырвалось у меня: "Ой, мамочка моя!". Она засмеялась, обняла меня и повела в дом кормить таежной ягодой. Об испорченном огороде разговор был совсем короткий, она махнула рукой: - Да какие там грядки, баловство одно, поправим, и будет расти зеленушка, много ли нам надо. А помидорчики все отрастут, вот увидишь. Ну, что с поросенка взять, побегал и ладно. А ты отдохни, пока мужиков наших нет, я обед сейчас быстренько сварганю. И откуда столько терпения было у женщины с такой трудной судьбой и жизнью, откуда столько доброты и мудрости? Не знаю, кто так щедро одарил ее искусством сопереживания, но зато я знаю, как и почему вырастают сильные, добрые, глубоко порядочные и любящие сыны, которых щедро раздают чужим девчонкам матери, несправедливо называемые иногда колючим словом - "свекруха"... Любовь Арестова

Назначь мне встречу в детство! Валерка, позвони! Маринка, Сашка, Ленка, где ж вы, друзья мои? Держу я две копейки, но телефон не тот, Не те вокруг скамейки, но верю, кто - то ждёт! Быть может мне по почте им телеграммы дать? Но где же адресаты? Куда теперь писать? В года шестидесятые зовёт Али - Баба: " Нам пятого, десятого, Танюха, нам тебя!" Я помню наши улочки, и вас до одного! Мы вместе мяч гоняли, гурьбою шли в кино. Катилось и " колечко", от мал до велика Скакали на верёвке, играли в казака. Сандалики заброшены, носились босиком, В полях горох мы ели, чернику, гоноболь, Ревень, овёс, пшеницу, и чёрную смолу, Жевали как жевачку ... и всякую фигню... Черпая общей кружкой, домашний пили квас, Мы набирались силы, здоровья про запас! И я не помню даже, чтоб кто - нибудь болел, Среди бескрайних выросли просторов и полей. Назначь мне встречу в детство! Валерка, позвони! Маринка, Сашка, Ленка, где ж вы, друзья мои?.. Татьяна Мосягина

Свадьба Володька Поставил в гараж свой старенький «Беларусь», перекинулся парой слов со сторожем, вечно пьяным Алексеем, и пошагал домой. Конец марта, но к вечеру морозец пощипывал щеки. В зеленоватый небе-тоненький месяц. Такой, как рисуют на новогодних открытках. Настроение прекрасное. Дневную норму-выполнил. Если все будет нормально, то к концу месяца неплохой заработок будет. За безаварийность, еще и премиальные подкинут! К свадьбе, неплохо будет! Может и занимать не придется. Юля тоже зарплату получит. Платье и туфли она себе решила сама купить. Володьке свадьба не очень и нужна, но Юля…Хочется ей, чтобы все было празднично и радостно. Чтобы фата, белое платье, машина с лентами и куклой на капоте. Приехала после института, преподает английский местным обормотам. Живет у Володькиной бабушки. Бабушка не нахвалится жиличкой. И трудолюбивая, и аккуратная, и рукодельница…Вовка давно уже сам все это понял! Давно, это конечно он врет, -в конце ноября сам из армии пришел! В первую же неделю познакомились, встречаться стали. Нравится ему Юля, да и бабушка, и мать наседают: -Женись! Такая девка! И Юля намекать стала. Вот под общим натиском и согласился. Хотя можно было годик-другой, похолостяковать… До армии, с Тамарой дружил. В армию она его проводила, а потом, за какого- то хлыща из райцентра выскочила замуж. Встретил как-то ее-колясочку катит…Там ребеночек сопливенький, щекастый. А сама Тамара -толстая и неопрятная. Подумал тогда Володька-хорошо, что не женился! На такую-и смотреть не хочется! Девчонок в деревне мало. Девчата, они парней умней. И учатся почти всегда хорошо. Вырастут, и в город. Кто в институт. Кто замуж выскочит, кто работу найдет в райцентре. Понятно, в деревне скучища. Володька бы, тоже уехал, только отчим умер, и мамка одна осталась, а бабушка старая. Правда, на заработки, грех обижаться. Идет Володька, не торопится. До вечера времени еще много. Успеет и дрова поколоть, и воды привезти. На пустынной улице, заметил силуэт-подросток или девчонка…Тоненькая, в курточке, брючках и лыжной шапке, а на ногах- большие резиновые сапоги. Значит-на ферму. Видно, что сапоги, не по размеру. Давно уже доярки не ходят в таких, на работу. -Чья это? Любопытство заставило Володьку взглянуть на нее еще раз, когда они поравнялись. Лучше бы он этого не делал! У незнакомки были удивительно синие чудесные глаза, обрамлённые длинными ресницами. Она взглянула на него, и вежливо, прямо, как школьница, поздоровалась. Весь вечер Володька не мог забыть этот взгляд синих глаз. Когда стемнело, Он пошел к бабушке. Там с Юлей, долго планировали предстоящую свадьбу. Вообще то, Володька хотел зайти еще к другу, Генке, поболтать и пивка выпить, но не успел. В сенях послышался топот, и в избу ввалились-Генка с Сашкой. -Вот ты где! А мы к тебе зашли, Тетя Таня сказала, что у Юли… Ну что, пивка выпьем? Баба Варя! Ты нам позволишь? Баба Варя хорошо знала Вовкиных друзей. Не безобразники какие то, Парни хорошие. -Дак чо, ладно. Выпейте ужо немного. Сейчас на стол соберу… Юле не понравилось, что ребята не спросили ее разрешения, и она возмущенно сказала- -Еще чего не хватало! Без пива обойдетесь! Впрочем, вы-как хотите. Можете и пить, а Володя-не будет! Ребята, конечно же, одни пить не стали, но минут через пять собрались, и попрощавшись, ушли. Она торжествующе взглянула на него: -Моя взяла! А то –приперлись тут! А он впервые подумал-Какой у нее длинный нос…И ноги кривые! Как я раньше не замечал! Посидев еще немного у Юли, и пообещав, идти сразу же домой, он зашел-таки к Генке. Парни обрадовались. Но решили все- таки Володьку «подколоть:» -Эх, Володька! Я вот жениться боюсь. Не хочу, чтобы мне указывали-пить или не пить! А вчера к тете Кате Егоровой дочка приехала. С мужем разошлась. Двое детей. Сейчас дояркой работать будет. Ниче так… Только детей двое! Потом всю жизнь этих спиногрызов корми! Не я на такой, жениться не буду. А вот так бы-побаловался! Володька вспомнил огромные синие глаза, и понял, о ком говорит Генка. Двое детей….А выглядит, как девочка-подросток. И фигурка –прямо березка! Стройная и тоненькая! Через несколько дней привез он сено на ферму. Дежурной по ферме была она-та самая синеглазка. Разговорились. Веселая, смешливая. Зовут-Надеждой. Но для Володьки привычным стало называть ее Синеглазкой. Когда она улыбалась глаза ее делались василькового цвета. Если грустила-они светлели и становились, как небо в зимний день. Володька и сам не заметил, как влюбился! А может, это была любовь с первого взгляда, или с той самой минуты, когда он увидел ее, бредущую в огромных тяжелых сапогах навстречу ему. Скоро все заметили, что стал он, часто заглядывать на ферму. Вся деревня давно знала, что у него с Юлей-скоро свадьба. Учителя на переменах бурно обсуждали, что же такое необходимо молодоженам в первую очередь, подруги рисовали плакаты. А тут-такой конфуз! Первой забеспокоилась Юля. С пристрастием допросив жениха, она, как истинная женщина, пустила слезу. Володька не выносил женского плача. Как мог, отговорился, что это бригадир его отправил, что любит только ее, Юлю. Юля поверила. Девичье сердечко готово поверить всему, если оно любит. А Юля любила. Она была счастлива, что ее Володька-первый парень на деревне. Красавец. И тракторист хороший. И сын заботливый. Начитавшись красивых книжек о любви, она считала, что любовь возвышает, делает человека лучше. Воспитанная мамой, учительницей литературы и яркой поклонницей Тургенева, Юля и вправду чем -то напоминала Тургеневскую девушку. Одевалась элегантно. Строгий костюм или белая блузка…Когда она надевала блузку, то казалась удивительно нежной, чистой. Красивой, ее вряд ли можно назвать. Длинный нос совсем не портил ее, а придавал лицу строгость. В отношениях с парнями она так же была сдержанна. С Володькой они только целовались…В первый раз он, дурак, решил ее полапать-и так получил по морде, что скула два дня болела! Да еще извиняться пришлось. С тех пор он такие поползновения не предпринимал. А тут вдруг она стала ворот халатика пониже распахивать, прижиматься к нему почаще. Только Володька этого уже не замечал. Постоянно вспоминал он Синеглазку. Впрочем, он еще и сам не понимал, что это –любовь! Просто ему хотелось постоянно видеть ее. Хотелось с ней разговаривать, видеть, как меняются ее глаза, когда она задорно смеется. Хотелось чем- то помочь ей, согреть дыханием ее руки, убрать со лба упавшую на лицо прядь волос, и, просто издали, смотреть на нее. Забеспокоилась и мать. Долго и нудно читала нотацию, умоляя, одуматься. Рисовала в радужных красках жизнь с Юлей. -Ты смотри-всегда чистенькие, отпуска длинные. Дрова, свет, все им государство дает! Вон Иван Федорович с Натальей Ивановной-во всех санаториях побывали, детей в институты пристроили. Дом-полная чаша! Кто в деревне на виду- учителя! На выборы-их в комиссии. А доярка-она и есть доярка! Только хвосты коровам крутить! Ты на Юлины руки погляди! Ноготочки ровненькие, лаком покрыты…А на Надькины! -как грабли! Юля-девушка строгая, не то, что эта-прости господи…Всего девятнадцать, а уж детишек-двое! Ты думаешь, легко их растить? А вы с Юлечкой-своих нарожаете. Я вам вырастить помогу. У меня сейчас самая главная забота, чтобы твою жизнь наладить, а там и на покой. Пообещай мне, что ты на Юлечке женишься!!!! Ох уж этот Володькин слабый характер! Не хотелось огорчать мать, пообещал. Хотя о свадьбе стал думать с каким –то страхом. До свадьбы оставалось две недели. Надю он видел редко. Слишком много забот, навалилось. Надо купить костюм, договориться с фотографом, встретить будущую тещу. Хорошо, что помогали родственники. Дядька, нагнал десять литров самогону. Когда Анна Ефимовна-Юлина мама ,спросила с ужасом- -И это все выпьют? Дядька гордо ответил-пусть лучше останется, чем не хватит! Хотя-вряд ли останется. Свадьба же! Всего должно быть много! Володьке все казалось, что это сон. Что эта ситуация скоро разрешится, и все рассосется, само собой. И вот наступил день свадьбы. Пятое мая. Бабушка говорила, что есть такая примета-Кто в мае женится, всю жизнь маяться будет. Но до Пасхи жениться нельзя. А Пасха в этом году-на первое мая выпала! Юля решила-приметам верить не будем!Если любим,ничего плохого с нами не произойдет!! И вот, этот день наступил. На воротах бабушкиного дома плакат-«Тили-тили тесто! А у нас –невеста!» На всю улицу, раздается «Живет моя отрада, в высоком терему!» К бабушкиному дому подъезжают машины, мотоциклы, мопеды. Дядя Федя приехал на «Кировце», с прицепом. На замечания баб отмахнулся- -Погляжу, да и дальше поеду. Не каждый день свадьбы в деревне! Интересно же! Почитай, лет пять уж не было! Володька с друзьями подъехали на белой машине, украшенной лентами и шарами. На капоте-таращилась кукла. Все было так, как хотела Юля. Выкупили невесту. Анна Ефимовна вывела из дому Юлю, передала ее из рук в руки Володьке. Невеста была хороша! Вся в белом. Воздушная, чистая и счастливая! Что же так скверно у Володьки на душе? Долгих два месяца он обсуждал каждый момент свадьбы, ее сценарий. Ему бы радоваться, что все получилось, как они мечтали… В ЗАГСе фотограф, бойкий молодой человек, то и дело подбадривал молодоженов- -Улыбочку! Улыбочку! Что вы с кислой миной, будто вас на эшафот ведут! Посмотрите, как счастлива невеста! Юля светилась! Она была счастлива! В мечтах она была и мамой очаровательных детей, и любимой женой. С гордостью поглядывала она на золотое колечко, что сверкает на ее тоненьком пальчике. Столы поставили прямо во дворе. Погода прекрасная, теплая. Места во дворе много, не тесно. Гости кричали «Горько», и Юля с Володькой целовались. Юля крепко обнимала Володьку, и, прикрывшись фатой шептала -Я так тебя люблю! Хоть и смотрела молодая жена за мужем, все- таки он напился. Танцевать выходил, покачиваясь, а потом и вовсе исчез со свадьбы. Все подумали--Отдохнуть пошел… Свадьба продолжалась. Только мама поняла, куда исчез ее сын. Нашла его спящим на лавочке, возле тети Катиного дома. Под головой- Свадебный букет. Ах, Володька, Володька…Не знал ты, какими коварными бывают близкие… Еще три дня назад, Володькина мать сходила вечерком к тете Кате. Христом-Богом молила она Надю, не ломать парню судьбу. Деньги предлагала, чтобы уехала та из деревни… Деньги, девушка не взяла. Оставила детей тете Кате, и уехала. А Володьке и надо то было- только -увидеть глаза Синеглазки. Долго стучал в дверь, потом решил дождаться… Тут мать подхватила его под белы рученьки, и домой привела огородами. Вроде, никто не видел… Но наутро об этом знала вся деревня. Пока жених спал, молодая жена покидала в сумку свои вещички и уехала навсегда. Пять дней Володька с дружками допивали свадебный самогон. Когда тот закончился, Володька поехал в райцентр в военкомат, и заключил контракт на три года. Говорят, пишет он Наде каждую неделю. А она летом собирается поехать к нему. Говорят… Нина Сондыкова

Постарели мы девчонки Постарели мы, девчонки- Значит так тому и быть. Но любили нас мальчонки Как же это позабыть? А ведь молоды мы были И чертовски хороши! И на танцы в клуб ходили, А платили-то гроши.; Летку-Еньку танцевали, Танго, твист и рок-н-ролл. И подошвы отрывались, Протирая в клубе пол. После танцев провожали Нас ребята по домам. Только за руку держали... Говорю я честно вам. А сейчас не спим ночами, Часто вспоминаем их- Многие седы, с усами, Нет в живых уже двоих. Жизнь течёт рекою быстрой В суматохе наших дней... Молодость осталась чистой В кроткой памяти моей. декабрь 2018 года Валентина Тимофеева Тыщенко

Русская печь Всё начинается от печки, В избе она всему глава. Она накормит и излечит, И не пусты мои слова. Гурьбой, собрав всех на лежанке, Борщом наваристым дыша… Накормит старших спозаранку, Теплом согреет малыша. Тут, кости грели старики, Да сказки сказывали внукам, И ловко эдак, как с руки,- Довольны, стар и млад друг другом. По вечерам, когда метели…. Люд занимался ремеслом, Трудясь, все вместе песни пели. И в ночь молились перед сном. Да, молодух, еще любили, А бабы издревле в Руси, Неугомонны вечно были…. Детей рожали на печи. Печь воспевалась в русских песнях, Слагались сказки и былины. Всех собирала она вместе И на рожденья и кончины. Всегда была семьи оплотом И доброй матушкой слыла, Тепло дарила и заботу, Вела на славные дела. Каким бы ни было местечко, Меня, друзья, не уличить, Здесь начиналось всё от печки И всё кончалось у печи. _ В.Поживин

Анекдот да, и только! Дед Мирон проснулся в отвратительном настроении и с больной головой. Дед Мирон вчера перебрал. Причина была более чем уважительная. Вчера зарезали свинью. Жена Ксения накрыла стол, на свеженину были приглашены ближайшая соседка Клавдия и ее муж Егор, который был большой специалист по забою поросят. Шел 1986 год. Мясо в поселковом магазине по талонам, один килограмм на человека в месяц, поэтому решено было мясо продать. Сало Клавдия засолила в деревянной кадушке на веранде и оно тоже предназначалось на продажу. Нужны были деньги, помочь дочке Нине собрать внуков в школу. Дочка одна без мужа билась со своими пацанами Васькой и Петькой, десяти и восьми лет от роду. Мужик ее сначала пил и дрался, а потом и вовсе "слинял" на свою родину и ни ответа от него ни привета, а тем более алиментов или другой материальной помощи не предвиделось ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. Мирон знал, что у Ксении припрятана самогонка, вчера хоть и хорошо выпили, но не всю же. Не любил Мирон клянчить у жены, но положение, то есть самочувствие было критическим. Попытался. Ничего не вышло, ни денег на чекушку не дала, ни тем более тайну схрона самогона не раскрыла, кремень, а не баба! -Хоть вешайся!-, в сердцах ляпнул Мирон. -Ага, веревку не забудь намылить!- посоветовала сердобольная супруга и удалилась в огород собирать огурцы. Вот, ведь какая бессердечная баба, не пожалела... вот я тебе сейчас устрою. Обиженный Мирон решил напугать бессердечную супругу. Мирон нашел тонкую веревку, привязал сзади к брюкам, пропустил под рубахой , вытянул через ворот, привязал конец к балке на потолке веранды, а с другого конца веревки сладил петлю и накинул себе на шею, "повесился" одним словом. Повисел Мирон минут двадцать, надоело, хотел уже пойти попить кваску, да полежать. Строптивую супругу пугать расхотелось, но тут принесла нелегкая соседку Клавдию. Клавдия ступила на веранду, увидела Мирона и заревела благим матом. На ее вой прибежала Ксения и тоже заголосила. К Мирону бабы подойти побоялись, то ли висел он очень натурально, то ли напугались сильно. Ксения побежала в милицию, телефона поблизости не было. Клавдия осталась сторожить у крыльца, а то вдруг внуки прибегут, да испугаются. У Клавдии первый испуг прошел и решила хитрая баба воспользоваться моментом и слямзить кусок сала из кадушки. Мирон такое безобразие вытерпеть не смог. -Клавдия , положи сало на место-, пробасил из петли висельник. Клавдия испугалась пуще прежнего, кинулась со всех ног убегать, упала на крыльце, подвернула ногу. Нога посинела и в один момент распухла. Клавдия выла белугой. Мирон видит дело неладно и снова затих. На крики и стоны Клавдии прибежал ее муж Егор, он помог ей подняться и повел домой. Она же, зараза, так и унесла кусок сала в кармане своего необъятного фартука. Мирон начал развязывать петлю, но не успел, приехала милиция. На веранду зашли молоденький милиционер, шофер и жена. Молоденький милиционер начал обрезать веревку, а шофер обхватил Мирона , чтобы не уронить его. Мирон инстинктивно обхватил руками шофера за шею, чтобы не упасть.Мирон устоял на ногах. Упал шофер, от страха. Выручка от проданного сала ушла на штраф , который выписала милиция, как сказал молоденький милиционер такое мягкое наказание Мирон получил только, потому, что он фронтовик и имеет боевые награды. Соседка Клавдия два месяца ходила в гипсе. Шофер три недели отлежал в больнице с приступом стенокардии. Мясо поделили между ними в качестве морального ущерба. Пить Мирон бросил совсем. Детей собрали в школу, правда, пришлось продать мотоцикл "Урал", который Мирон любил больше, чем себя. Наталья Сергеевна

ЭХ, ГДЕ МОИ 17-ТЬ ЛЕТ... Эх, где мои 17-ть лет... Сейчас бы в прошлом искупаться... И подарить тебе букет... Обнять тебя... В любви признаться... Жалею, что не смог сказать О самом главном... Проклинаю Себя за слабость... Убегать Как мог от чувств - не понимаю... Я представляю, как вдвоём Идём по скверу... Обнимаю Тебя за плечи... А потом Ты пригласишь на чашку чаю... Смотрю на фото... Сколько лет Прошло... Но чувства не остыли... Для них любовь - не раритет... И ливни лет любовь не смыли... Эх, где мои 17-ть лет... Сейчас бы в прошлом искупаться... И подарить тебе букет... Обнять тебя... В любви признаться... А. Домбровский

Ключ в кармашке платья Мне двадцать три. Старшему из моих учеников шестнадцать. Я его боюсь. Я боюсь их всех. Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут — воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима. На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. «Божья коровка, полети на небко», — не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом. Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце — ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и три недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему. В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой. — Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка? — Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, — золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных. В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать пять лет назад дети учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс. Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь. Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника. Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни. Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся. Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку — он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью: «Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь. Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна. — Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос. — Вань, иди домой, попутку поймаю. — А если не поймаете? Обидит кто? — «Обидит» и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика — нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге. Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание. «Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню». У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами. Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет. Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить. — Это что? — Миксер. — Зачем? — Взбивать белок. — Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали? — Пол пылесосить. — Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем? — Лешка, это фен! Волосы сушить! Обалдевший Лешка захлебывается возмущением: — Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?! — Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было! — Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон — полный балкон настирали! Порошок переводите! В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают. Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия. На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается: — Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду! — Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену: — Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее. Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку. Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан — мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван. Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты. Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет. — Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали? Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка: — Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память. — А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела? — Ванька! Это ты?! — Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой. — Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих. Он вошел в девяностые как горячий нож в масло — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву. — Вы изменили наши жизни. — Как? — Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы. Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке. Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть». Светлана Комарова Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она восемь лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях.

Дедова правда Вовка ехал к деду. Вовкин дед, отец отца, семидесятипятилетний Иван Демьяныч, жил где-то на одном из островов великого озера Чаны. В начале прошлого века, как знал Вовка, дедовых родителей переселили на окраину страны, где они и обжились. И именно там, вдалеке от цивилизации, жил Вовкин дед, Дунай Иван Демьяныч. У деда день Ангела. Прожорливое время, как говорил дед, съело его дни быстро и безвозвратно. Он не поддался на уговоры детей уехать в город, считая его какой-то бедой, где люди мечутся, не зная места. А он это место знает, у него на этом месте дом, он здесь живет и работает. И вот теперь он вдруг написал письмо, в котором просил сына приехать в гости на день рожденья. Но сын, врач по профессии, приехать не смог, поэтому к деду едет внук Вовка. Сам Вовка, двадцатилетний студент педагогического института, по деду всегда скучал. Поэтому раз, а то и два в год бывал у него. В детстве было просто интересно наблюдать за работой деда и его друзей-рыбаков, ловящих и сортирующих потом рыбу, или гонять по камышам на дедовой долбленке диких уток с утятами, а по вечерам слушать дедов "трёп", как говорила жившая тогда еще бабка. Трёп был интересный, "за рыбацкую трудную жисть", со всякими отступлениями о великих, пойманных дедом рыбах, о красивых русалках с щучьими хвостами и женскими грудями, зовущими рыбаков в камыши. Сказок и прибауток дед знал великое множество, и Вовка не мог понять, как дед никогда не повторяется, часами рассказывая их. А бабка, посмеиваясь над его удивлением, говорила, что дед сочиняет их сам. Но Вовка деду скорее верил, потому что уж очень красиво и живо старик всё описывал. Как по правде. А год назад умерла бабушка Галя или, как её звал дед, Галка – птичка. Иван Демьяныч так запереживал после ее смерти и похорон, что сам чуть Богу душу не отдал. Вовка почти все лето провел с дедом, обросшим и потерянным, ходил за ним по пятам и теперь уже по-взрослому понял и зауважал этого жесткого, но по-своему доброго и хорошего человека... Поездке он обрадовался, и по поводу дедова праздника решил подарить ему свой видеопроигрыватель, устаревший для него, но наверняка диковинный для деда, и несколько, неплохих на его взгляд, видеофильмов. Поездка в эти места утомительна. "Неблагонадёжных" в годы репрессий засылали почти на верную погибель. Если еще учесть, что ехали со всем скарбом, с малыми детьми, на голодных, почти пропащих лошадях и, что самое главное, неизвестно куда, то то, что многие выжили и обжились здесь - чудо. *** На поезде Вовка добрался до областного города, затем на юрком ПАЗике до бывшего центрального совхоза, а уже затем на перекладных, через полуразрушенную дамбу, на огромный, гектаров в двести остров, где стояла дедова деревушка. Деревня находилась в самом конце идущего на заужение острова, поэтому была узкой, в две улицы. Между улицами находился магазин, небольшой старый клуб, времен Хрущёва-Брежнева, и семилетняя школа. С обеих сторон деревни расползлись узкие огороды, в основном под картофель, и сразу через камыши – великое озеро Чаны. В конце деревни на самом заужении, на взгорочке, вставало вдруг кладбище, небольшое и огороженное прогнившим штакетником, с незакрывающимися, наклонившимися на обвисших столбах воротами. И именно недалеко от этого не совсем радостного места стоял еще добротный, построенный при "последних" коммунистах, дедов "форпост". Вовка почти забежал в знакомый до мелочей дом. Дед сидел на корточках у печки, а изба была полна синего, с пролесами дыма. Увидев Вовку, Иван Демьяныч, как бы продолжая начатый разговор, стал объяснять: - Тяги нет! Скоро холода, думаю, зольники прочищу, да испытаю, язви её... А она вовнутрь топится, будто у нее трубы нет, - и, встав, с лукавой улыбкой обнял Вовку, - Уважил, внук, ну уважил старика на старости лет... Вовка, нисколько не стесняясь, тоже крепко обнял пахнущего дымом и зольной горечью деда... Вечером, напарившись в баньке, маленькой из-за отсутствия на острове вволю дров, но горячей, Вовка и дед сидели за столом. Вовка рассказал все, какие знал, новости, дед рассказал свои и вспомнили о CD-плеере. - Дед, а давай я тебе кино хорошее включу? Красивое, про жизнь и любовь? - Русское? - дед чуть-чуть хмельной, прищурил левый, с хитринкой глаз. - Нет. Но дублированный, как русский. - А кто главный? Дед имел в виду, кто в главной роли, и, поняв это, Вовка прочитал аннотацию. - Джек Николсон, один из самых скандальных актеров Голливуда. Желтая пресса приписывает ему сексуальные отношения с двумя тысячами женщин. Много семейных пар распалось из-за любви к актеру... - Вовка не закончил. - Каво ты сказал? - с дедова лица пропала ироничная улыбка, и он приподнялся на кулаках над столом, - Сколько женщин? Я не ослышался по слабости слуха? Две тысячи?! - дед осел, - Он что конь, этот твой Николс? И кто у него со свечкой стоял, считая? Дед смял рукой скатерку и в упор смотрел на Вовку. Вовка растерянно молчал. - Был у нас в совхозе жеребец-производитель, медалист. Ему особых жеребух, молодых кобылок приводили. Дак тому что? Стой, жри комбикорм, пей подслащенную водичку, да жди! Подведут, ткнут носом, да еще и подержат. Делай дела! А здесь же женщины, не кобылы, как их может быть две тысячи?! С ними же пожить надо, узнать её, полюбить. Ей же одной все огороды перетопчешь, цветы таская... Из-за неё, морду тебе раз пять-десять разобьют ухажёры её, и ты тоже им. И пока она поймёт, что ты не просто к ней, пока поймёт, да решится на шаг…Это сколько же ему лет? Двести что ли? Жеку твоему? Вовка был обескуражен дедовым напором. - Да ты не понял, у них все проще, там не надо шибко ухаживать, цветы там дарить... Просто пробежала искра и всё, и это, в постель... - Вовка запутался, покраснел и замолчал. - Ах, не надо, говоришь? Значит, и впрямь как у коней? А ты знаешь, что одной кобылке, Ивой звали её, не понравился наш ЖЕРЕБЧИК. Так она ни в какую! А он в охоте, возьми, да прикуси её за холку. Так она изловчилась и так ему дала задними копытами, что отлетел наш производитель! И больше не подошел к ней. А ты говоришь, ухаживать не надо! У меня в жизни было три бабы. С двумя так намучился, столько крови пролил и зубов потерял, что если бы не твоя бабка, Птичка моя, погиб бы молодым. А она полюбила меня, и я её. Полюбила и ждала из армии пять лет. И как в пятьдесят восьмом поженились, так и прожили вместе больше полувека. А ты говоришь, без любви... Просто так... Гадство! - И дед плюнул сухо в сторону. Пять минут стояла звонкая тишина. Дед налил в рюмку половину своего самогона, выпил, заел захрустевшим во рту огурцом и снова заговорил. - А где он здоровье на них берёт, скажи мне? На них ведь тоже здоровья надо немало. И спроси у него, сможет ли он, вон, машину дров за день изрубить, которую мне Гришаня, сосед, с большой земли привез? Спроси! - И, убеждая Вовку, что не сможет, дед засмеялся. - А я за световой день её сделаю, всю, до последней чурочки. И комельки подберу... И не лыбься! Завтра и начну! Посмотрим на силу ихнюю и нашу! А то сказать-то можно всякое, а ответить за слова... Вот что трудно. Дед встал, чуть качнувшись, и, пожелав спокойной ночи, ушёл в горницу... Вовка еще посидел чуток, улыбаясь дедовому возмущению, и тоже засобирался спать. Завтра к обеду нужно быть в райцентре, чтобы к понедельнику – в институте. Утром его разбудил дед. - Вовка, болею что-то шибко сегодня с похмела. Толи самогон не удался? Вовка открыл глаза. Напротив, на кровати, сидел дед в старых китайских, с завязками кальсонах, лохматый, и с жалким лицом, обросшим за ночь седой щетиной. - Так похмелись. - Нет, отлежусь. Только ты это, давай спор перенесём на послезавтра, а? - Какой спор? - Про дрова, - и дед вытер дрожащей рукой слезящиеся глаза. - Ты что серьёзно, дед? Перестань. Через неделю приеду на выходных с другом и переколем. - А, ну ладно, - и дед, облегчённо вздохнув, лёг лицом к стене и подогнул ноги. Через час Вовка, попрощавшись с лежавшим дедом, уехал в город. P.S. В понедельник вечером в квартире Вовкиных родителей зазвонил телефон. Трубку взяла Вовкина мать и, поговорив минут пять, крикнула Вовке, чтобы он взял параллельный. Подняв трубку, Вовка услышал деда: - Слышь, внук, доколол я дрова. Сам доколол. За день, как и спорили. Так что позвони своему Жеку и скажи, что конём многие быть могут. Надо еще уметь быть мужиком, и по-моему этого-то он и не умеет... Так-то... И дед положил трубку. Игорь Кожухов

Старею Начинаю замечать, Как стрелки перешагивают время. Стараюсь полюбить зеленый чай И мир пытаюсь привести к системе. Шучу над тем, что мне не двадцать лет, И в клубе непростительно зеваю, И за друзьями выключаю свет. А в день морозный – шапку надеваю. Старею. Больше не стесняюсь слез. Ценю комфорт в быту и свежий воздух. И вдруг впервые говорю всерьёз О чём-то – оглушительное «Поздно». К рассвету ближе двигаю режим. Смотрю на жизнь открытыми глазами. И голос мой предательски дрожит В стихах о доме, Родине и маме. Старею. Начинаю принимать Родителей, себя и витамины. И морщусь, если где-то слышу мат, И реже улыбаюсь без причины. Держу в уме десяток новых тем: Развитие, политика, финансы. И умудряюсь быть на высоте, И щедро жить до нового аванса. Старею. Начинаю смаковать Апрельский ветер, встречу с добрым другом, И понимать: вселенная права, Вопросы возвращая нам по кругу. Старею. Ощущаю каждый день – Благословеньем. Радуюсь потоку. Вот жизнь… Идёт кругами по воде, А я на счастье выставляю фокус. © Copyright: Дикая Собака Динго, 2017 Свидетельство о публикации №117040501194