Предыдущая публикация
Моя деревня
Деревня, в которой я родилась, казалась мне большой, огромной и такой родной. Да что там казалось! Так оно и было, просто я была маленькой, и тогда мне, ребёнку, всё виделось большим, но порой и трудным.
Помню, пошлёт отец в магазин, жара, бежишь босиком, в одном кулачке рубль зажмёшь, а другой так, для удобства, рюкзачок придерживаешь. И улица казалось длинной-длинной. Остановишься, поправишь лямки у рюкзака и дальше в путь. Вот наконец-то и магазин «Зелёный» (наверное, потому, что он был выкрашен в зелёный цвет).
У магазина народу всегда много было. Я, как обычно, со всеми быстренько здоровалась, всем здоровья пожелаю. Правда, женщина одна отругала меня. Я ей:
– Здравствуйте!
А она:
– Прости, девочка, ты меня знаешь?
– Нет… – тихо отвечаю я.
– Тогда зачем здороваешься со мной?
– А я… – и я просто замолчала, сникла…
Мне стыдно стало перед этой тётенькой, но больше меня обидело то, с каким-то упрёком она на меня посмотрела. Позже подумала: «Мама мне объясняла, что, мол, здоровья всем людям надо желать, а, наверное, этой женщине его вовсе не хотелось.
Долго тётеньку потом вспоминала. Ну не сумела она меня переубедить, наверное. Городской была, и я всё равно со всеми здоровалась. Побаивалась эту женщину втайне, вдруг по привычке снова «здравствуйте» скажу, но встретиться больше с ней не довелось.
Подам рублик тёте Море, она мне – шесть булок хлеба и четыре копейки сдачи. Иногда папа на сдачу разрешал какое-нибудь лакомство купить, и я покупала халву, сильно её любила. С теперешней не сравнить. Домой уже не бежала, а шла, так как за спиной ноша…
Всё-таки деревенские дети работы не боятся. Мне часто приходилось в двухсотпятидесятилитровую бочку воду носить (а вёдра были большие и тяжёлые), и щепки собирала, дрова таскала (у нас почему-то и летом холодно было), а с ними тоже проблем хватало; горбыль пилили. Дом, в котором мы жили, был казённый, свой сгорел. Скотины много держали. Всех надо было кормить, уход нужен. И со всем справлялись. Вроде, не в тягость было. Любила я сильно живность, особенно коней. У нас их два имелось, один молодой, другой старый. Тот, что постарше, был добрый, умный, всё понимал. Ох, и любила его. Зимой удобно было всю скотинку на водопой водить. Я верхом на Белоножке (так коня звали), за нами цепочкой остальные, даже Машка, свинья. Никак не пойму, зачем она-то ходила? За компанию, наверное.
И вот все по очереди начинают пить. Прорубь глубокая. Белоножка встаёт на колени, да так аккуратно, не шелохнётся, чтобы я не упала; попьёт водицы, затем корова, телёнок и овцы – все по очереди. А Машка просто за нами наблюдала. Жаль, что видеокамеры тогда не было, целый фильм можно было бы снять. Корова была такая добрая, что иногда и Машенька умудрялась коровку-то пососать, молочка парного попить. Я же ей никогда не мешала, думала: «Пусть одну титечку высосет, всё меньше доить, да и подойник легче нести».
Шибко однажды мне из-за неё досталось. Была весна, солнышко так сильно пекло, что даже в стайке тепло и уютно становилось. Разморилась моя хрюшка после сытного пайка да парного молочка, похрюкала от удовольствия, я ей еще и животик почесала, она и уснула. Уснула и я рядышком с ней. Не знаю, сколько мы проспали, может, полчаса, а может, и больше. Проснулась от крика отца. Помню его испуганное лицо, да и мы с Машкой не меньше напугались, когда увидели его растерянный вид. Ох, и оттаскал он меня за волосы тогда! Машке-то не досталось. Но ей, видно, жалко было меня, и она, прижавшись к стенке, недоуменно хрюкала. Долго я вынашивала обиду на отца. С неделю мучилась вопросом: «За что? Подумаешь, заснула со свиньёй», – размышляла тогда. Похоже, и папа мучился из-за своего поступка. Видно было по нему, понурый он какой-то ходил. Никогда не позволял себе рукоприкладства. А тут на тебе… И от души оттаскал-то. Больно было. Но не заплакала. После в своей комнате навылась.
И вот однажды не вытерпел он и говорит:
– Присядь, доченька, на табуретку, поговорить хочу с тобой. – А сам как-то даже в лице изменился. Голос дрожащий, взволнованный. Я растерялась, жалко стало его. Понять ничего не могу, о чём же он хочет со мной поговорить. Но присела. Смотрит папа мне в глаза и виновато говорит:
– Прости меня, доченька, прости, милая, не сдержался давеча, не сумел найти нужных слов, объяснить. Зря тебя оттаскал за волосы. Не виновата ты.
– А-а-а, да ладно, пап, ничего страшного, я и забыла уже и зла на тебя никакого не держу, – слукавила я. И мне стало жалко папу, и обида сразу куда-то ушла. Как так?! Папа – и просит у меня прощения?
– Нет, не ладно! Это я, старый хрыч! – выругал он себя. – Должен был сам свинью накормить, а не тебя посылать.
– Да мне же не трудно, и спина у тебя болит, нагнуться ладом не можешь. А мне-то что, я сильная.
– Сильная, – задумчиво повторил отец, гладя меня по руке. Затем облегченно вздохнул и поведал мне историю, которую ему тоже кто-то рассказал. А было это давно в одной деревне. Тогда на оконную раму вместо стекла натягивали хорошо выделанный бычий мочевой пузырь. Но стекло уже появилось. А некоторые люди даже в стайке вставляли в окна стёкла. И однажды шестилетний мальчик, скорее всего, невзначай, разбил камнем стекло в стайке у своих соседей. Хозяин же решил наказать ребёнка и запер его туда, где находилась свинья. Посиди, мол, узнай, как ей холодно. Но свинья, похоже, была голодной и съела мальчика.
– Это, доченька, страшное горе, оно не выходит у меня из головы. А тут тебя долго не было, и я со страшными мыслями побежал в стайку. Увидел Машку и твои ноги…
– Прости меня, пап, я не знала, не подумала, что так свиньи могут. Да и Машка у нас добрая и сытая всегда. «Как же сильно он меня любит!» – ещё больше убедилась я в отце.
Школа далековато от нашего дома была, километра с полтора, а то и больше. Особенно зимой дорога длинной казалась. Выходишь из дому – поначалу вроде бы ничего, идёшь себе, и мороз нипочём, но проходит несколько минут, и он, настырный, подбирается. Начинает нос, щёки щипать, до рук добирается, а в сильные морозы и ноги прихватывает, да ещё как. Боролась с ним всегда: «Попробуй, догони», – да так бежала, что иной раз жарко становилось. Так и соревновалась с морозом: догонишь – не догонишь. Недаром в школе на спортивных соревнованиях первые места занимала. А вот с русским языком не ладила, вернее, с учительницей. Она, бывало, за ошибку и нос мой об парту разбить могла. Молчала, правда, всегда я. И не только мне одной доставалось. Думала: «Наверно, у неё скотинка такая злая, как она сама». И перед глазами всплывал тот страшный случай с мальчиком.
Прошло детство, пролетела юность, годы идут, своё берут, но к грубым словам, к скандалам я так и не привыкла. Не по мне это всё. Более тридцати лет в городе живу, а в деревню всё равно тянет, всё думаю: «Кто же с моими кедрами да берёзками разговаривать будет?»
Лес у нас через дорогу был. Какая там чудная природа, свежий чистый воздух, громадное небо! А люди-то, люди – трудяги, с открытой нараспашку душой. Но, увы, вымирает деревня: молодёжь в город рвётся, а старики свой век доживают. Молодцы, преданы своей деревне, я им порой завидую. Приезжаю в деревню, к сожалению, раз в год. На могилки к своим родителям. Прости меня, моя деревня, предала тебя и я. Уехав в город на учёбу, задержалась здесь навсегда.
Валентина Чубковец
Следующая публикация
Комментарии 11
Но тянет нас всегда домой ,
В наш край полей просторных ,
Где отдыхаем мы душой.
Где всё такое близкое , родное
И дорого нам с детских лет ,
И небо ...голубое - голубое ,
На всей земле дороже места нет.
Любовь Шумак