Предыдущая публикация
Баба Таня
Недавно умерла баба Таня, по православному календарю – не исполнилось еще и сорока дней. Похоронили, отметили девять дней, теперь вот надвигаются сорок. А потом полгода, а потом год, а потом сие событие станет историей. Во всем есть свой смысл. При особом отношении к загробной жизни у православных, временные вехи как дорожные столбы, отмечающие расстояние – чем дальше, тем отстраненнее, тем абстрактнее. Человек, его жизнь становятся мифом.
Официально баба Таня была мне родственницей – по первому мужу. Она ему бабушка, а мне практически свекровь, с учетом того, что его родная мать как-то не особо участвовала в нашей жизни. И относилась она ко мне как свекровь – а значит, почти как к дочери, даже после нашего с мужем развода, переживала, плакала, отпустила с Богом, но осталась в истории наших отношений все равно родственницей. Простая, маленькая, в простом ситцевом платье и платках, темный повязанный поверх белого, аккуратно заправлявшая седые волосы так, чтобы их не было видно, в галошах на ногах в теплых чулках, она была хозяйкой своей усадьбы. В маленьком домике на две комнаты жила она и все остальные – в разное время жизни разные люди. Ее собственные дети, муж, потом второй муж, потом внук, потом его жена (то есть я), потом правнук, потом племенник, потом хорошая знакомая, потом внук со своей второй женой, их ребенок и так далее. В ее домике постоянно кто-то жил, он никогда не пустовал. Люди помещались либо на кровати, либо на диване в парадной комнате, сама баба Таня спала на маленькой узенькой, армейского типа кроватке в передней комнате, там, где стоял холодильник и печка. Раковина размещалась рядом с печкой, к ней трудно было пробраться из-за наваленных дров, и пахло от нее, вернее от ведра, спрятанного за занавеской, которая была обычной тряпочкой. Настоящие занавески висели на окнах, носили почетное название «занайски» и кокетливо прикрывали горшки с красной и розовой геранью. Также торжественно украшалась главная кровать – подзор под матрацем, потом пуховое одеяло, а сверху покрывало и подушки – одна на другую, и сверху кружевная накидка. Все остальное в домике было простое, функциональное и без претензий – простой шкаф, старенький телевизор, сервант. Что умиляло – в простенке между маленькими квадратными окошками висели фотографии близких людей, дети, внуки, родня. Баба Таня жила среди людей и ради людей. Она была неграмотной, и открытки от родственников ей читали родственники либо соседи. Она, сложив руки на коленях, сидела на стуле, неподвижно, согласна кивала в головой, выдавала комментарии, и потом вставала и уходила по хозяйству. Все открытки, письма, фотографии хранились и вставлялись в рамочку вокруг зеркала, со временем экспозиция менялась.
Корову баба Таня продала всего за несколько лет до смерти, когда ей стало тяжело ее держать. А так у нее всегда была корова, теленок, или даже два, свинья, и другие животные. Собак всегда две – в будках, на цепях. Большой огород. Она вставала засветло, ставила варить корм животным на печь, потом еду для себя и семьи, и работала допоздна. Особенно ей удавалась стряпня – и ее пироги, сладкие, кислые ли, любили все. Любили настолько, что всегда звали на свадьбы – или похороны – стряпать для хозяев. В своей деревеньке она прожила всю жизнь, и похоронили ее на местном же кладбище. Я до сих пор помню вкус маковых пирогов – моих любимых. Пышные, румяные треугольнички с налипшими черными крупинками, слегка смазанные маслом и присыпанные сахаром. Она всегда говорила, чтобы тесто удалось, надо подниматься рано. Мне же встать на заре никогда не удавалось, может быть поэтому я так и не переняла ее рецепт...
Баба Таня много материлась – и материлась так искусно, что одно удовольствие было ее послушать. Все остальные деревенские люди матерились тоже, но как-то грубо, нехорошо. А ее витиеватые выражения были своеобразным фольклором, как и ее частушечки, как и ее песни – но маты удавались лучше всего. Вся работа по хозяйству – а когда держали корову, это же еще и забота о сене на зиму – продвигалась с помощью матов. Подгонялись помощники – животные, если и матерились, то ласково. Свежее молоко, мягкие пироги, хрустящие огурчики – милые деревенские воспоминания. Жаркие ленивые летние дни, когда даже мухи спали, дорожка у пролеска, холмы, заросшие клубникой. В деревню я, городская, влюбилась сразу, и во многом благодаря бабе Тане. Она была настолько органична в своих заботах и в своем отношении к людям, даже при своей любви к матам и выпивке, что нельзя было не подружиться с ней, не выпить самогоночки, не поговорить о том, о сем, а также поплакать и посмеяться по ходу дела. Я к ней ездила даже после развода с мужем – приезжала и жила по несколько дней, как у родной бабушки и знала, что по утру, когда проснусь, всегда будет свежее молоко и жареная картошка за завтрак или яичница, а вечером ужин – щи «со смясом» как она говорила и стопка водки. И в благодарность за приют, за отношение, я, как и другие, мы все, помогали ей – с хозяйством, с дровами, сеном, водой и прочими деревенскими, хлопотными нуждами. Когда у бабы Тани сгорел дом – ей соседи построили такой же, точь в точь. Бесплатно.
Выпить она любила – это был способ общения с народом. Как не поговорить, как не за стопкой? Подвыпив, она просила внука сыграть на гармошке, притоптывала ногами в галошах, задрав слегка подол, так, что виднелись белые панталоны поверх теплых чулков, и весело подбадривая себя же собственного сочинения частушками. Потом падала на свою кровать и засыпала замертво. На следующее утро вставала также по заре и бралась за работу.
Только у бабы Тани я видела баню по-черному. Это такая экзотика нынче в России– когда печь в бане топится без дымохода. Дым стелется по полу и выходит через приоткрытую дверь. Натопив жарко, дверь закрывается и можно там мыться – как в обычной бане, но только стены все прокопченные и желательно их не задевать, чтобы не испачкаться. Выходишь в предбанник – и хоть там чисто, но холодно, и уже копоть на стенах кажется не такой страшной. Воду приходилось таскать ведрами, и помногу. Но в деревне жизнь не простая, в этом ее прелесть.
Умерла баба Таня без меня – я живу в другой стране. Мне просто сказали об этом, как сказали про то, как прошли похороны – достойно, с множеством народа. Дом она завещала внуку, еще при жизни, так что никакого дележа не состоялось. Видела я ее в последний раз, когда приезжала домой погостить и мы ездили в деревню. Попали тогда на похороны – умер муж ее близкой подруги. Но баба Таня уже тогда считалась слишком старенькой и больной, чтобы вовлекать в хлопотный процесс обряда, и мы остались с ней в ее домике, где она порывалась выпить. Мне показалось, что она боялась смерти, не хотела быть там, где ей предстояло так или иначе скоро оказаться. Успеется побыть на кладбище. Вот так оно и случилось – через год и она ушла. И в моей памяти – стоит она в пальто, полусогнутая, с палкой и машет нам, отъезжающим, скрюченной рукой.
Когда я думаю про нее, то напоминает мне она образ Бабы Яги. Живущей отдельно от всех людей, в своей избушке, старая, страшная, но помогающая и любимая многими. Праматерь наша, родоначальница. Мне не было двадцати, когда мне захотелось новую сумочку из деревенского магазина, и она видела мое расстройство, что нет у меня денег купить ее. И какое же счастье светилось у нее в глазах, когда она принесла эту сумку после похода якобы за хлебом и торжественно мне вручила. И эта модная сумка совсем не вязалась с ее допотопным деревенским нарядом, но это был символом помощи – как золотое яблочко на серебряном блюдечке. Это именно она посылала нам с сыном сумки с продуктами в голодные послеперестроечные года, когда за работу было принято не платить, а раздавать обещания. И она заставляла клясться, что мы никогда ее не бросим и всегда будем к ней приезжать – погостить на лето, на выходные, на праздники или просто так. И мы к ней ездили и привозили своих знакомых и друзей – без нужды, без обязанностей, только для того, чтобы побыть рядом с тем человеком, который на самом деле рад тебе и только тебе, и будет молить Бога за тебя, и помнить все твои жизненные обстоятельства, какие бы они ни были. Она была чистой сердцем – правдивой как любая простая деревенская женщина. Она могла тебе наматерить и она могла тебе же накормить и спать уложить. Она была твоей совестью. Она была русской женщиной.
Л. Берловская
Следующая публикация
Комментарии 5