Дед, а ты знаешь, мне нравится, как клубки дыма от самосада летают по дому, как будто мужик у нас ходит и курит, как будто хозяин в доме настоящий есть. Не знаю почему, но мне чудится, что батя мой тоже такой же самосад курил. Запах уж больно знакомый". "От дыма в доме, может, и невзрачно становится, но табак внутри пробирает хорошо, другой раз, когда на фронте жрать хотелось, то табак спасал от напасти, словно как командир голоду приказывал прилечь на дно, да и когда холодно было, то табак и ему приказывал пощадить нас. Я знаю, что мамка не любит, когда я пыхчу, но я табак уважаю. Ты тоже мужик, придёт время - никуда не денешься, пыхтеть будешь не меньше моего". От слов, что он тоже мужик, Алешка готов был деду ливануть лишний черпачок кулеша, но старался виду не показывать, не знал он, что дед давно заметил, что волшебное слово "мужик" во всех случаях действует безоговорочно.#опусы Управившись с хозяйством, Алёша, потирая ладошки, обращался к дедушке: "Ну вот, я и освободился, буду тебя кормить. Но сначала давай умывайся, расчесывай свою гриву и постарайся к столу сам приковылять. Ведь за ночь ноги отдохнули, а теперь пусть поработают". Алешка всё же помогал дедушке встать на ноги, а потом одной рукой обхватывал его бочину, а второй цеплялся за руку, прижимался всем телом к его туловищу и, делая маленькие шажки, подтаскивал деда к столу. Он представлял, что тащит раненого солдата с поля боя и говорил: "Потерпи ещё немного, и мы будем у своих". Усаживая "раненого" поудобнее, Алешка продолжал играть свою роль. Он уже был готов его кормить из своих рук, но дедушка молвил: "Давай садись рядом, будем кулеш есть. Ох, как я скучал по нему на фронте! Ведь запах русской печки варево обволакивает. Вот сейчас ты ешь и думаешь, что молоком кулеш пахнет, нет! Пахнет он дымком, печью, теплом. То-то, по этим запахам я до слез скучал". Алешка сожалел о том, что дед своими высказываниями мешал ему дальше исполнять роль солдата, начинал молча трапезничать. Дедушка не мог долго сидеть за столом и просил внука помочь довести его до кровати. Алёша закрывал глаза и перевоплощался опять в воина. Укладывая дедушку в кровать, он тихо говорил: "Хороший у тебя окоп, полежи до обеда, потом опять выведу к своим". Принести воды, дрова, подмести пол, помыть посуду, почистить двор, а зимой снег - было делом рук Алёши. Конечно, он не забывал подурачиться с соседом Степаном, но всё же дед был на первом месте. Ведь негоже было "раненого" одного оставлять без присмотра. Мама приходила с работы, когда на улице было темно. На скорую руку перехватив остывшую кашу или похлёбку, выпив кружку молока, шла доить корову. Потом, напоив свёкра и сына парным молоком, затапливала лежанку, грела ведро воды для стирки. Раз в две недели затапливала баню, которая стояла на отшибе усадьбы. Для неё банные дни были самыми тяжёлыми, ведь отвести и искупать в бане свёкра была целая проблема, а вот Алёша, наоборот, любил эти вечера. Уцепившись за деда, который еле-еле переставлял ноги, представлял, как они вдвоём с медсестрой тащат командира. Дедушка вздыхал, сокрушался о своей беспомощности и готов был целовать руки снохи, но комок в горле мешал сказать слова благодарности, и только слезы, застывшие в глазах, говорили то, что он не мог выразить словами. Дарье не столько физически тяжело было мыть свёкра, как психологически. Ведь она представляла на его месте своего мужа. Представляла, что где-то лежит в госпитале любимый контуженный и не может вспомнить своего адреса, а может, он попал в плен, и, как говорят, что потом их судят по военному времени. Вот если бы он вернулся бы к ним живым, пусть искалеченным, но живым, то она готова была ему ноги мыть и воду пить. Ильич оставался в кальсонах, и Дарья начинала его намывать. Своими руками теребила его волосы, уши, шею, постепенно превращала его голову в большой мыльный шар, потом тщательно смывала мыло и говорила Сыну: "Ну, сынок, а дальше давай сам руководи дедом, я и так вся мокрая, подожду тебя в предбаннике". Дед, шатаясь, придерживался за стену, пока внук стаскивал с него кальсоны. Пока всего обмоет, наденет ему чистое бельё и только тогда передавал его в надёжные мамины руки. Алёша, быстро искупавшись, освобождал баню для матери, а сам начинал уговаривать деда идти домой: "Ну что ты, дед, помаленьку, потихоньку, ковыль-ковыль, и мы дома. Сколько же можно на мамкиных плечах виснуть! У неё ладошки все в мозолях, плечи маленькие, как у девчонки, сама худенькая, мы ведь за день чугунок из печи три раза вытаскиваем, а она утром кружку молока и вечером прокисшую похлёбку, откуда у неё силе быть. А ну давай, облокачивайся на меня, и пойдёт. А чтобы легче было, представь, что ты из плена убегаешь". Дед соглашался с внуком и из всех сил старался идти не падая, но ноги плохо слушались, поэтому приходилось часто останавливаться. Особенно трудно было подниматься на порог. А когда оказывались дома, раскрасневшие, потные, но счастливые, Алешка с улыбкой говорил: "Не догнали они тебя, дед, эти фашисты, ушел ты". Алешка светился от счастья, ведь каждый шаг деда был его шаг. Он чувствовал слабость в ногах дедушки и готов был свою силу отдать, только бы не упасть, ведь он помнил, что когда дедушка падал, то как было трудно его поднимать. Мама всегда плакала, от напряжения на руках выступали синие вены, лицо становилось багряным, дыхание со стоном вырывалось из груди. Божечка! Помоги нам, миленький! Неужели так трудно? Ведь ты всемогущий", - причитывал Алёша. Дарья выбежала из бани и, убедившись, что впереди никого нет, села на порог дома и заплакала. Она знала своего сына вдоль и поперёк, чувствовала его желание во всём ей помогать, но разве возможно выполнять желание по его годам? Разве детские плечи должны опускаться под тяжестью непосильной ноши? Ведь дедушка не слабый телом, тяжёлый груз для ребёнка. Целый день сыночек мой на побегушках: подай, принеси, подтащи, покорми, отведи, приведи - как тут сердце не лопнет?Дарья вспомнила, что после бани сынок и дед ждут самовар, и, выдохнув печаль, вошла в дом. Алешка и дед сидели рядом, и в их глазах светилась победа, радость. Алешка подбежал к матери и взахлёб начал рассказывать: "Дед-то наш, как строевой солдат, раз-два, раз-два, я еле за ним успевал! А ты знаешь, он же из плена бежал, его даже с собаками фрицы не догнали!" Дарья обнимала сына и думала: "Что у тебя творится на душе, сыночек? Рад меня освободить от дедушкина недуга, а всё взвалить на себя. Вот посмотрел бы отец на тебя!!!" Но, чувствуя, что вот-вот опять заплачет, взялась ставить самовар. После бани Алёша любил чаепитие. Во-первых, все уставшие за чаем расслаблялись. Во-вторых, мама припрятанный сахар и сухари выкладывала на стол без счета. А в-третьих, он мог любоваться мамкой очень долго: мама никуда не спешила и сама любила поговорить с сыночком. Самовар запыхтел, заклокотал, заурчал, воссел на стол и стал угощать домочадцев пахнущим летом и душистыми травами чаем. Радостное шипение самовара и прихлебывание горячего чая стояли на весь дом. Алёша не забывал поближе подкладывать сахар матери и дедушке, а пару кусочков сахара положил отдельно и велел никому не трогать. "Это для бати. Ты же, мама, говоришь, что он всегда с нами, всегда слышит и видит нас, так пусть с нами чай пьёт". Наступала тишина, все о чем-то думали, и, если бы спросить у каждого, о чем у него мысли, то каждый бы ответил: "О сыне, о муже, об отце". Для них он был жив и всегда находился рядом. И как бы тяжело им ни было, они жили с надеждой на то, что наступит самый счастливый день, когда они могут обнять родного человека, и жить становилось легче. #КраснаяБусинка_опусыИрассказы © Авторские права защищены. Данный рассказ является интеллектуальной собственностью автора. Перепечатка рассказа из группы "Опусы и рассказы" без разрешения автора Натальи Артамоновой запрещена.