... Судьба, может дать всё, может всё и забрать, бросая нас в ужасный жизненный водоворот. Мы бываем ею довольны, но чаще -- нет, потому, что всегда хочется большего, чем есть, заметь -- не больше, а бОльшего, Так уж мы устроены; то что есть не ценим, а видим, что-то лучшее и нам уже своего мало -- надо что-то другое, как нам кажется, более лучшее. Но человек с сильным характером способен направить течение судьбы в нужное ему русло и управлять ею. Но только до определённого момента, всё равно наступит такое время, когда судьба возьмёт бразды правления и всё, -- что должно было случиться -- случиться. Бывает человек в кровь сбивает колени, расталкивает локтями всех впереди идущих, а приблизившись к цели, цели не видит! Или увидит, а она не та к которой стремился. Он потратил, добивясь её столько сил и энергии, что приблизившись к ней у него уже нет физических и моральных сил взять, то зачем так тяжело шёл. Мы, люди не знаем, что -- есть судьба у человека. Пусть у тебя, пусть у меня... Есть всякие суждения... Есть даже акульные... Гадалка погадала и все проблемы -- решены .... Судьба человека закладывается в его имени, так же, как и в Дне его Рождения. Сменив имя, человек может поменять условия достижения жизненной цели, может даже в какой-то мере повлиять на свою судьбу. В таком деле можно выиграть, но можно и серьёзно проиграть, проблема в том, что обратный возврат к первому имени мало что может изменить, так же, как не стоит ждать серьёзных перемен буквально на следующий день при смене имени. Бывает, что человеку не по его воле меняют имя, тогда же и ему меняют его судьбу, например при усыновлении. Имя, фамилия, отчество -- это производные судьбы. Судьбе нет альтернативы. Если кого-то зовут не его именем, прозвищем или надуманым именем -- судьба его тоже не настоящая, а кем-то придумана. У человека должно быть его родное имя и больше ни какого другого. Только то, что дано при рождении. Только тогда его Ангел-Хранитель, который его оберегает с детства не заблудится в именах и не потеряет своего подопечного и будет знать кого ему оберегать от невзгод и вести по правильному пути -- Владислава или Влада, как сейчас модно стало менять или сокращать имена. Владислав это Владик, а Влад -- Владлен. Чуствуешь разницу?
--- Да, дядь Паш!
--- Только в этом случае, когда с человеком его имя, данное ему при рождении, он может идти по той дороге которая его. В противном случае он идёт чужой дорогой и делает чужие ошибки. Бывает, что человек на исходе жизни понимает, что прошёл жизнь не по той дороге, но обратного пути уже нет! Хероманты отмечают, что если хирургическим путём изменить линию жизни на руке -- можно изменить и течение судьбы, а астрологи утверждают, что смена числа рождения, например с20 на 21 -- это может основательно изменить течение жизни человека. Однако такое возможно не со всеми, а только с теми чей день рождения приходиться на период того момента, когда происходит смена даты, другими словами, переход времени суток, например с 23 часов 20 числа в 00 часов 01 минуту 21 числа. Астрономически это число в данном конкретном регионе уже наступило, но часовые пояса придуманы человеком для удобства, они чисто условное понятие и зачастую не отвечают тому времени какое есть в данном регионе на текущий момент. Допустим, в каком-то районе государства его границы пересекает часовой пояс. Так что ж, теперь люди этого района должны жить в другом часовом поясе? Согласись, это не очень удобно даже для области, не говоря уже о целом государстве. Поэтому, зачастую пренебрегая истинными границами часовых поясов, люди устанавливают свои, для себя наиболее приемлемые. Астрономическое же время ведёт своё исчисление по солнцу, луне и звёздам. Поэтому родившись, к примеру 20 числа в 01 час 30 минут (а это важно для астролога), в Хабаровске, а проживая всю жизнь в Москве, можно смело заявлять, что день твоего рождения 19 числа в 17часов 30 минут уже по московскому времени. Возможно и такое, что родившись в Москве в 23 часа 20 января, а проживая в Красноярске, день рождения по местному времени получится уже в 03 часа 21 января, то есть меняется не только дата, но и знак зодиака, козерог переходит в водолея. Поэтому в астрологии существуют, так называемые переходные дни. Родившийся в такой день наделён характером присущим и тому и другому знаку зодиака. Естественно судьба у такого человека тоже не однозначна. Так утверждают астрология и хиромантия. Вообще-то все эти, если так можно выразиться -- науки не имеют чётких и определённых границ. Каждый из специалистов в той или иной области трактует одно и то же положение звёзд, сочетание линий на руке -- по-своему. В принципе (уточним : в основном, в главном) не отличающиеся, но разнящиеся в деталях, чаще всего в мелких, или в способах и методах достижения главной цели. Астрологический календарь в отличие от астрономического начинается не с января, а с 21 марта, с овна, то есть, со дня весеннего равноденствия, а заканчивается знаком зодиака -- рыбы --20 марта, перед днем равноденствия. Конечно же это не случайно -- весна наиболее действенное время года.
--- Интересно, конечно, я подумаю над этим, дядь Паш.
--- Конечно подумай, Олюшка. Книжки почитай, брошюрки, сейчас в магазинах этого добра множество. Я, например мало, что знаю об этом. Так верхушки! А ведь утверждают, что хиромантия и астрология -- целые науки!
--- Разве это мало? Я и того не знала!
--- Ты мне льстишь, да, Оля?
--- Ну, что вы, дядь Паш! Я правда не знала.
--- Какие твои годы -- узнаешь, если захочешь!
Она в ответ улыбнулась и о чём-то задумалась. И через пару минут...
--- Дедушка? Ну, дед!?
--- Что, ты Оленька, -- испугавшись её голоса, забеспокоился Максим Степанович.
--- Дедуль, а старая Просвириха по-прежнему приходит к берегу?
Максим Степанович тяжело вздохнул и с грустью ответил,
--- Приходит, доченька, приходит. Вот уже поболее десяти годов, как кажный день приходит.
Степанович, ещё раз вздохнул и добавил, повторившись, только уже с большей скорбью в голосе ;
--- Кажный день, внученька, и зимой и летом...
--- И костёр жгёт?
--- Жгёт, Олюшка, и пока он горит, смотрит вдаль. Смотрит, смотрит, смахнёт слезу, утрётся краешком платка, который непременно набрасывает, приходя на берег, постоит ещё немного и, опустив, голову, медленно так, тихо-тихо, чтоб ни кого не потревожить, уходит домой. А на завтра, вновь к шести вечера, тут как тут. Сама приносит немножко хвороста, сама его поджигает. И ждёт своих сынов.
--- Дедушка расскажи, а? Пусть дядя Паша послушает.
--- Оленька, ты сама лучше расскажи. Ты эту историю знаешь уже лучше меня, и не дядя он тебе, а -- Павел Дмитрич.
--- Дедушка, ну что ты прямо, как дед Иг, к словам придираешься! Мы договорились, с дядей Пашей, я его так буду звать, а историю эту кто кроме тебя, может ещё лучше всех рассказать? Ведь ты же, вроде бы как, чуть ли не участник всего.
--- Договорись они.., -- заворчал Максим Степанович, но все мы знали, что его, это ворчание, просто знак душевного удовлетворения, в том, что его внучка нашла "общий язык", с тем кого бы он сам не прочь видеть своим родственником.
Помолчав с минуту, т.е. выдержав нужную паузу, он уже другим голосом и другой интонацией обратился к своей внучке ;
--- Ой, Оля, ты тож!... Наговоришь всего чего и ни когда не было!
--- Ага, не было! Весь посёлок об этом знает!
--- Максим Петрович, -- вставить осмелился я своё слово, -- действительно, это что за история?
--- Паша, тут её все знают. Знают её и в городе. Где только её не знают! Мы писали даже в Москву, а.., на хрен, -- куда теперь допишесся? Таких, поди, как у Просвирихи, других-то детей-сыновей погибло в этом Афганестане --тыщи, а мобыть и поболе. Кто вразумит старуху? Все махнули на неё рукой. Нет по хозяйству помогают. Не без этого. Мы, вон с Кедрачём в запрошлом годе ей и забор обновили, и крышу перекрыли. Правда народ сбросился чуток, в леспромхозе нашем брёвнышек, досочек разрешили, военкомат помог, ребята сослуживцы приезжали -- помогли. Так всем миром и поддерживаем Просвириху.
--- А история, Максим Петрович?
--- История, Паша, проста, как пустой орех! --Ушли погодки в Армию нашу. Сразу в Афганистан. Это так же, как мы под Москвой даже не нюхавши пороха, в бой. Полегло наших тогда... Это уж потом меня в артиллерию назначили, когда после боя собирали раненых, меня тогда в ноги первый раз задело. Не очень сильно, но идти не мог. Сколько сил хватило полз. А уж потом от потери крови и ползти не мог. Спасибо нашему санитару, сержанту Ивлеву -- распознал во мне живого. Приволок к своим. Вот вишь, -- выжил. Так тут под Москвой! И наша Земля, Паша! Земля-то наша, родная. От её, родимой силу брали, как Илюша Муромец. А там? ... Всё! .. Кранты! Эти душманы!? Кто из них к русским относился когда-нибудь по-хорошему; пока мы, как государство их кормили, они -- дружественная страна. А потом с кем схлестнулись? Э, и-эх! С Америкосами, Паша! Да так бы, пёс на них, мы их не пугаемся, америкосов-то энтих.
Обидно, Паша -- людей гибнет -- море, а правительству вроде бы, как и наплевать.
А братьев застрелили или нет ни кто не видел. Командир приезжал в прошлом годе, ну где они оба служили, из ихней части. Кто говорит, видел, что они в кишлаке, ну в деревне по-нашему, а кто говорит и в бою-то не було их... Кто ж теперь разберёт?
--- Максим Петрович, а командир, говорите приезжал, как же он не знал кто у него в бой идёт!?
--- Командир-то? Конечно же знал.., тут, Паша они в засаду попали.., у младшего рация.., он без ведома командира своего вызывает спасателей. Это мне ихний сержант рассказывал, апосля уже, ковда приезжал в запрошлом годе-то. Так вот, Пашка, старшой-то у них, Пертуха, кажись, в спасателях-то точно и служил. Младшого, ковда призвали, Петруха-то, должён был уволиться вже в запас. Как и положено, отвоевал своё стало-быть. Ну, они в етом самом, как его, ... в ирадроме ... короче и встретились. Етот, младшой Генка и старшой Петруха. Генка-то туда лететь должон был, а старшой возвращался. Сержант говорит, поговорили о чём-то при встрече, ну обнялись, как положено, а потом... Младший в самолёт, парашют за спину и в Кандагар, а старший, стало быть проситься стал ещё раз в это огнево. Кто ж ему запретит?... Лети!.. Летит! (Значит чей-то сынок командирский уже ему "кланялся"). И опять спасателем, и надо же в ту же самую часть от куда только вчера убыл, спасателем значит -- спасателем, а зачем же ему менять профессию? На войне, брат приходится в разных профессиях воевать, однако всё ж лучше делатся то дело, которое умешь делать. В ём, в ентом-то деле, завсегда тебе будет проще и быстрее думать, принимать умное решение. Потому как ты в ём -- дока.
Когда там тот вызов от младшего пришёл? Где в тот момент находился Петруха? Кто-ж его знает!..
Ну, полетел брат выручать брата, не один, конешно. Со своим командиром переговорил, долго говорил. Разрешил, видимо командир. Ну и улетел, ведь именно он получил ту радиопросьбу, (рация у всех спасателей всегда висела на шнурке в кармане гимнастёрки). Как уж там сустрекались -- не ведаю ...
... Спасатели спрыгнули, куда просили, а те душманы уже и неизвестно где. Петруха, как говорил сержант, самым первым спрыгнул на землю и не оглядываясь сразу в кишлак. А там как пропал, только рацию нашли евонную и Генкину. Так Петруху с Генкой и не дождались на обратный рейс....
... Все дома обошли, все сараи и подвалы обшарили, кишлак ентот пустой, ну брошенный оказался, люди в ём не жили -- ни Петрухи, ни Генки -- не нашли. Ни живых ни мёртвых. И, говорит, боя-то почти не было, так душманы постреляли, наши в ответ, -- пару человек с нашей стороны ранило легко, так спасатели раненых забрали, вертолётом в санитарную дружину увезли, остальные своим ходом в часть прибыли. Все -- Паша, акромя братьев етих. Как в воду канули. Потом уже когда командиру большому доложили и тот приказал -- искать. Так часть ихняя три дня всё пространство в округе на животах исползала -- нет. Так и получилось, что пропали братья безвести. Потом, как командир рассказывал они по каналам разведки проверяли -- среди пленных не числились, среди предателей -- тоже. Да и не такой Петруха-то человек, что бы зазря сгинуть, а уж про предательство и думать не хочется. Что же вот ево заставило сразу не разобравшись в обстановке боя, сразу ринуться в кишлак, хотя младшой-то в ентот момент находился не в кишлаке, а не далеко от командира. Как он потом пропал ни кто и не видал. Приезжал апосля особист-то ихний всех опрашивал -- ни кто не видел! Вот все помнят, что был, а что потом -- не помнят. Бывает такое? -- Помолчал немного и сам себе ответил, -- на войне, брат не то бывает...
... А Просвириха, она же всего этого не знает. Хоть и пытался ей сержант ентот вразумить что-то, она -- едино, как помешалась, причём сразу и тихо -- Мои детки придут домой! И всё тут, как заклинило у ней... Вот буду их ждать на энтом берегу откудава ушли . Мне Гена говорил, а потом и Петенька прописывал в письмах, что бы ждала я их на энтом берегу ... А ведь писем уже не получала от сынов своих с десяток лет, наверное. У неё в памяти ещё война Отечественная, когда она своего отца и дядюшку Игната провожала. На отца-то похоронку получили чуть-ли не сразу, считай через два месяца, как призвали. Тожеть с ходу в бой под Москвой. Там и остался. А вот на Игната-то ихнего тожеть пришла бумага, что дескать пропал без вести где и как ни кто не ведает, ни кто не знает. Так было-то енто вже в сорок четвёртым годе... Вернулся Игнат через 10 лет после войны, живой-здоровый, но ни чего не говорит где и что был, даже когда пьяный -- молчит. Один раз, правда в сердцах, обматерил нашу власть и больше ни слова. Знать притерпел человече от неё, от власти той-то... ...Чуствую я, что и от энтой мы натерпимся...
Он уже потом перед самой смертью рассказал своим близким и знакомым, как да чо с им сталось. Я вот рассказ-то ево хорошо запомнил, --
... В сорок четвёртым годе воевал ён на Первом украинском , апосля Житомира ихную часть переформировали и они скорым маршем направились к самому Тернополю. По дороге почти в бои не попадали. Так кое-где с немцами сталкивались, да и то с теми кто от основных сил отстали по разным причинам, А около Тернополя досталось и нашим и немецким войскам. Однако наш перевес уже был во многом. Город был в самый аккурат западной частью ажно на самом рубеже фронта, наши и оне боялись высунуться выше бруствера окопа. Снайперы били без промаха. Ну думали, -- надолго застряли! Однако, -- говорил Игнат, -- нас ночью сняли с передовой в городе и перебросили чуть южнее, там сплошь поле, да кое-где колки берёзовые... Немец особо на нашем новом участке не лютовал, да и мы тожеть. Так изредка постреливали, но нарожон однако ни кто не лез, ждали приказа, окапались как положено и ждали... Одно неудобство : -- поле кругом. Не выскочить даже по нужде, ждали ночи, чо ж, грит, человек жеж живой я, надоть иной раз...
... Отбежал, стало быть, -- прости уже Олюшка, -- ён по нужде в кусты, все туда бегали, и немцы тожеть, да не в тыл, там их, кустов-то, как раз и не было, сплошь поле растилалось, только собрался нужным делом заняться, тут яво немцы и схапали, как языка надо полагать. Кляп, как положено, по башке не били, сам от страха чуть сознания не лешился, короче припёрли к себе в штаб. Допрашивали, без особого битья, так для отстрастки пару раз, грит, пульнули рядом с башкой из пистолета. А чо ён, простой солдат, мог рассказать, да ещё и на карте показать? Ён, енту карту, в глаза-то впервые узрел. Короче помучались оне, помучались с ём, да отправили в лагерь, как пленного. Не обратно его ж?! Попал ён сначала в Польшу, а апосля уж в Германию на завод, чо делали на том заводе, ён не знал. Токарил ён хорошо, как ни как ремесленное закончил, передовиком был. Вот и попал на завод, кормили хоть и плохо, но всё ж деньги какие-то платили, правда ходили они, енти деньги, только на территории завода. Да и купить-то на них можно было какую-нибудь безделушку или пачку дешёвых сигарет. В посёлок их не выпускали и за связь с местными наказывали очень строго, вплоть до ужасной порки, но не расстреливали, видимо рабочие им нужны были сильно, тем паче, чо такие спецы. Местных тоже наказывали за связь с заключёнными. Поэтому боялись и те и другие, да и нужды особой не было подвергать себя неприятностям. Нет были конечно такие, которые и побег готовили к партизанам во Францию, но их быстро вычисляли, и отправляли их потом туда куда Макар своих телят не гонял, больше их не видели и слышать про них не слыхали. А кто нормально работал, к тем нормально и относились, немцы даже приносили с посёлка нормальный хлеб и маргарин, чай настоящий. Работать, правда заставляли по десять часов, а контроль деталей был очень строгим. За брак наказывали вплоть до отправки в концлагеря, а там одна дорога -- криматорий. Потом их в один прекрасный день освободили мериканцы. Боя-то и не было, стрельнули с той и с другой стороны. Ито, как я щас кумекаю, только для видимости. Договорённость у их знать была промеж командирами-то, да ни где-то, а на самом верху. Знать завод тот мериканцам нужон был сильно.
Всё в первые дни было, как прежде, мы, говорит, продолжали работать, только охрана поменялась, вместо немцев стали мериканцы, дня через два завод остановился и их стали "сортировать" : Французов в одну сторону, поляков, чехословаков, русских в другую. Потом был лагерь для перемещённых, где их держали довольно долго, часто предлагали им и другое государство в качестве новой родины. Только мало кто соглашался. Особенно из наших. Мериканцы говорили, что по приезде в СССР их ждут лагеря, а не свобода. Да только мало кто им верил. Перед самой нашей границей, говорит Игнат, нас ещё раз проверили по списку и повезли без единой остановки прямиком в Воркуту, а уж там-то, чо и говорить-то, мы поняли, что такое настоящие лагеря -- и холод, и голод. Сгинуло там нашего брата -- уйма! Предателями нас посчитали. ... Вота она родимая, как с народом-то со своим обходилась...
--- Дедуля, он же на немцев работал!
--- А лучше бы сгинул? ... Так и так чуть ли не сгинул, только вже у нас в Союзе. ...
--- Деда!
--- Чо, "деда"-то!? Не тридцать седьмой поди, год-то! -- Максим Степанович, кашлянул в рукав, и покосился на меня, -- чо думашь, Пашка сдаст?
--- Ага, сейчас прямо и пошёл! Не стыдно так думать, а Максим Степанович?
--- Да я и не думаю, Паша! Так, к слову говорю!
--- Не надо так говорить, дядя Максим!
--- Понял, Паша! Не ребёнок! Больше к ентому не вертаемся, забыли! ...
... Мы вышли на проезжую дорогу и увидели Данилу Кедрача, он ожидал нас на скамеечке, вкопанной около забора, который отделял калитку от въездных ворот, устроенных таким образом чтобы в них с запасом могла войти грузовая машина типа «ЗиЛ».
В Сибирских сёлах, как в старые времена, так и после войны, строили заборы отделяющие внутренний двор от постороннего глаза – довольно высокими и массивными. А вот полисадники перед домом, всегда делали либо из штакетника, либо из березовых жердочек толщиной до пяти сантиметров, перевязывая каждую ивовым лыком, к верхней и нижней жердине, прибитым к столбам, образующим периметр полисадника. В них, как правило, хозяйки дома, старались на зависть прохожим, развести цветы какой-нибудь не виданной доселе красоты. Семена цветов для рассады, высаживались одновременно с семенами огурцов, помидоров и других теплолюбивых овощей, которые за жаркое, но короткое сибирское лето не успевали вызревать без теплиц и парников.
Данила обронил короткое « Здорово», которое относилось, видимо к Максиму Степановичу и к Ольге. Они молча кивнули почти одновременно головами в ответ и наша компания направилась в сторону реки. Впереди шли рядом не о чём не разговаривая, каждый, неся на правом плече по два удилища и за плечами по рюкзаку – Максим Степанович с Кедрачом, за ними со своими удилищами – Ольга, и замыкал шествие я. У меня тоже были снасти и не большой рюкзачок, в котором лежали мотки лески, грузила, баночки с запасными крючками и прочие рыболовные хитрости-премудрости…
... Рыбалка в Сибири -- это просто -- отдых!!! Тем более, если речка ещё не "взята под контроль" всевозможными "природоохранительными" организациями -- красота не описуемая. Ведь местный народ, который вырос на этих реках не станет зря истреблять рыбу или другую живность которая живёт в его реке. Он, этот народ, всячески её, оберегает, даже в период нереста, не просто не ходит на рыбалку, а заваливает деревья, делая запруды, что бы рыбе было где нереститься и потом расти малькам. Умный человек -- он вечен! Его отношение к природе -- не мичуринское выражение... Про то чтобы брать от природы... Он сын ЕЁ! И живёт с нею в дружбе! И только там, где ещё не "приложил" свою руку человек "разумный" от науки, где не настроил электростанций и не наосушал болот, -- ещё жива природа, ещё плещется рыба в реках и прыгают белки по кедровым веткам, летают птицы и выводят своё потомство, живут лоси и волки, свистят бурундуки. Там ещё жива Сибирь.!!! Однако мест таких остаётся всё меньше и меньше... Лезет "наука" в природу, лезет безоглядно, ладно бы польза была ... Нет! Только вред один, потому что вместо знаний берут по-мичурински, без доли и без возврата. Природа не терпит повелителей! Она сама себе поможет, только не надо ей мешать и что-то пытаться "регулировать". Она всегда будет победителем, даже если в какое-то мгновение уступит человеку...
Желонжинка одно из тех мест куда ещё не добрались учёные и не наладил свой "конторль" рыбинспектор, не пришёл на её берега человек с топором, не додумался до "регулировки" численности зверья в окрестной тайге. Поэтому там рыбы много, не пуганные лоси и маралы выходят на солончаки, лисы при встрече с человеком не ищут убежища, а с любопытством его рассматривают, рябчики-птахи косят своими глазками-бусинками с еловых лап, знают: Не сезон! Человек не опасен! Потомство растить надо! Чужие сюда не ездят, а если кто и появляется, ему не замеченным не пройти... Люди, те которые выросли вместе с природой, а не те городские "любители", умеют беречь свою природу и берегут её пуще, чем какой-то госнадзор.
Человек, у которого много времени в жизни проведено в близком соприкосновении с тайгой, или просто живущий рядом с ней.., никогда не войдёт даже в близлежащий лес без надобности и без надлежащей экипировки. Собираясь в ближайшее притаёжье за ягодами или грибами -- всегда при себе будет иметь всё, что бы в случае мало-ли каких непредвиденных обстоятельств можно было бы развести огонь, и даже переночевать около костра, не боясь замёрзнуть ночью.
А сибиряки вообще очень интересный народ! Особенно те, которые прожили в местах почти изолированных от больших дорог непроходимыми таёжными просторами или быстрыми и широкими сибирскими реками, они в уже зрелом возрасте по-детски мечтают о подарках, любят рассказывать друг другу леденящие душу рассказы о "случаях" произошедших с их знакомыми в тайге, выдумывают на ходу весёлые байки про себя и своих соседей. Сама душа коренного сибиряка особенная! За грубостью, которая чаще всего напускная (что бы быть как все -- строгим), душа простого сибирского человека -- открыта любому и каждому. Он всегда придёт на помощь, бросится спасать тонущего человека из ледяной воды, рискуя навсегда в ней остаться самому. Не спросит ни имени-прозвания поделится последним хлебом и солью. До самой смерти остаётся сибиряк с чистой и прозрачной душой. Это ему от Бога! ...
Мы, живущие в городах и подчинённые его скоротечному ритму, привыкли чаще всего свои неурядицы и временные невзгоды валить в одну кучу, называя это уже ставшим расхожим словом -- судьба. Может быть потому, в редкие минуты, когда выпадает возможность среди замутнённого смогом воздуха увидеть звёздное небо, человека городского охватывает печальная успокоенность! Тогда-то начинает приходить в голову мысль, что радость жизни кратка и временна, что жизнь сама по себе дана не надолго и быстро уйдёт навсегда. Останется в этом мире только печаль. Вот она-то постоянна и свет её тихий и умиротворённый, как свет тех вдруг открывшихся звёзд, ни когда не погаснет, рождая в душе у человека романтического думы о разном хорошем, о близких людях которые рядом с ним сейчас и о которых он не так часто вспоминает, закружившись в суматохе очень и не очень важных дел, о тех людях которых уже нет рядом, но они всё равно всегда ему близки и всегда рядом... Может быть печаль рождает думы о томительно-сладком прошлом, о тех днях когда не было так много забот, или о пугающе неясном будущем, в котором уже много места занимают мысли о грядущей смерти, без которой нет другой жизни, создавшей всё это? И всё равно такой не желанной? Каждый из нас с годами понимает всё яснее и яснее, что грядущая смерть -- неизбежна, и что печаль её неотвратима, и что она миллионолетним своим опытом научилась подавлять в человеке радость всегда рождающуюся вновь и вновь, не смотря на все усилия печали -- радость всегда молода и малозаботна, сама же печаль трудна и малопонятна -- живёт в душе вечно, с годами всё реже и реже дозволяя радости замещать себя...
... Сразу после крайних домов посёлка начиналось густое притаёжье. Несколько тропинок веером разбегающихся от неожиданно заканчивающейся просёлочной дороги, даже не искушённому путешественнику говорили о том, что в тайге у каждого свои интересы, -- у кого рыбалка, у кого грибы-ягоды, шишки-орехи, хворост или ещё какой-то. Та, по которой пошли мы, была, пожалуй самой малоприметной, а когда вошли в густые заросли притаёжного леса, мне показалось, что тропа вообще пропала, но присмотревшись хорошо, к тем местам куда приходилось ставить ногу, глаз мой стал отмечать, то что на первый взгляд не было видно.
Во-первых, осыпавшаяся хвоя не просто лежит ковром, как в каких-то полутора метрах, будь-то слева или справа, а примята и, её пружинистость, при постановке ноги, гораздо меньше, чем на не топтанной. Во-вторых, конечно такую тропинку могла протоптать семейка диких кабанов или какие-нибудь другие таёжные жители, но её проторил человек, судя потому, что ветки деревьев, среди которых петляла тропка, располагались высоко от земли, что позволяло идти практически не пригибаясь и не снимая удилищ с плеча. В-третьих, наконец, мне нигде на глаза не попались "метки" зверинного помёта. Зверь же, пробегая по "своей" дороге, обязательно нет-нет да и оставит подобный след в виде кучки или лепёшки. Но вот постепенно тропка стала, как-бы расширяться, деревья расступаясь, выпустили нас на небольшую лесную полянку. В некоторых местах, ближе к кромке леса, густо заросшую малинником, а по центру -- папоротником. Правда сейчас, в самом начале лета, он был ещё очень молод, его листья не распустились полностью и напоминали аккуратные зелёные спирали-пружинки, скрученные умелой рукой природы, но готовые по её же команде быстро распуститься и своими клетками пить солнечное тепло. Это папоротник -- орляк. Его молодые побеги можно есть. По вкусу они напоминают свежие огурцы... Тропинка вильнув к краю полянки, опустилась в неглубокий овражек, на дне которого было не большое "озерцо", наполненное, видимо, ещё талой водой, собравшейся сюда со склонов оврага. Южную сторону его надежно прикрывали высокие и раскидистые ели, и солнечные лучи не часто баловали в это время года траву и мох на дне овражка, разве что только в ясный полдень, да ито не надолго им доставалась ласкающее тепло солнца, может быть от того из-под воды торчала густая и жёсткая трава, довольно высокая, тянущаяся к солнцу. -- "То-то летом будет раздолье для лягушек", -- подумалось мне. Северный же склон оврага сплошь зарос мохом. Почва под ногами хоть и хлюпала от воды, была твёрдой, что не создавало трудностей при ходьбе. Поднявшись на противоположный, достаточно пологий край оврага, мы вновь через некоторое время оказались в лесу, с каждым шагом становившимся всё гуще и гуще и вскоре, как казалось, ели и пихты встали непроходимой стеной,
--- Тутока, робяты удилища надо снять с плеча, больно уж густ еловник с пихтачом на ентом участке дороги. Ни чо, ён через пару десятков шагов скончится и вновь тропка наша зашагает по хорошей дороге.
--- Дедуль, а как это "Тропка", да ещё и "зашагает"?
--- А вот вскоре и увидишь как, -- засмеялся Максим Степанович. Шедший впереди Ольги, Кедрач только крякнул, а потом добавил,
--- Ты Максим нарошно, однако нас повёл по ентой дороге, чоб робята да и я с имя -- не запомнили дорогу к твоему рыбацкому месту. Признайсь!
--- Та не ворчи, ты Данила, мы щас выйдем на прибрежную поляну.
Вскоре действительно с каждым шагом идти становилось легче и легче и примерно через час нашего путешествия от крыльца дома, лес стал расступаться. Разлапистые ели и пихты стали чаще уступать своё место под солнцем черёмухе, ивняку и берёзам с ольхой. Почувствовался запах таёжной реки. Именно запах! И именно запах таёжной реки. Так может пахнуть только таёжная река, воды которой от истока и до устья бегут по тайге, по таёжным пригорьям, и по валежнику, впитывая в себя сотни ручьёв и ручейков, образованных таёжными родниками, называемыми в народе -- ключами. Ключевая вода чиста и прозрачна, большинство из них целебны, а пронося свою воду, порою десятки километров по тайге -- напитывают её ещё и особым хвойным или листвяничным ароматом, ароматом душицы или чабреца. По полянам сплошь покрытыми этими травами чаще всего прокладывают почему-то свою дорогу-русло воды родников. Воду из таких родников можно пить не опасаясь за своё здоровье, она наоборот добавляет и силу, и энергию, и здоровье... Ещё через несколько шагов лес остался за спиной и только кое-где краснотал вставал над густой и пока ещё не высокой травой.
--- Погода сённи будет самая нашая рыбацкая. Уж харюзков-то половим, точно говорю. А можа и ленка хорошего возьмём, тамока видно будет.
--- С чаво жеж ты енто взял?
--- Вот ты Данила, мужик вроде-ба как таёжный, всю свою жизню, за небольшим, на войну спишем, -- прожил тутока или на Алтае, где тожеть вроде-ба как не юга, а простой истины не знашь.
--- Чой-то вдруг, "не знашь", -- обидчевым голосом проговорил Данила Кедрач, не отрываясь от дела. (Он уже снял с плеч свой рюкзак и развязывал его горловину)
--- А той-то! Вот гледи, -- Максим Степанович показал рукой в небо.
--- Ну? -- Не понял Кедрач, подняв глаза к прозрачному голубому небу, -- небо, как небо, только чуточку вон тамо-ка облачков маленьких, далее-то чо?
--- Мы когда из лесу-то вышли на простор ты хочь обратил внимание на то, чо стало чуточку прохладнее, а ветер вроде бы, как, даже и совсем отсутствует? -- Максим Степанович вопросительно смотрел на Кедрача. Тот молчал и только, как школьник не выучивший урок смотрел виновато на своего давнишнего друга и не мог понять, что тот перед всеми нами за спектакль хочет разыграть.
--- Максим, ну чо ты кота-то мучашь? Сказывай чо хошь-то, али не мешай дело-то делать. Тоже мне знахарь, едрит твою в качель! Мальчал бы уж, не смешил-ба народ-то. Рыба услышит, не дай Бог, от смеха подохнет, поймать не успешь.
--- Дедуль, правда, ну что ты?
--- Так вот други мое, -- Степанович победоносно оглядел нас, -- вчера вечером, перед закатом я ходил в лощинку, чо за нашим концом улицы, тамока низинка начинатся прямо за крайним огородом. Дуся просила свеженькой крапивки набрать, супец скусный варит из её. Роса в лощине-то уж больно хороша была и началась она, роса ета, прямо-таки с той самой низинки, чо за крайним огородом. Вот, ты Данила узрел на небе облака, то чо оне уже полдня висят не двигаясь с места, не замечашь. Да и куды тебе! Знашь, я тебя в неклёвую погоду на рыбалку не позову! Так вот други мое, -- повторил своё Максим Степанович, -- всё енто вместе и роса и облака на одном месте и боле тёплый воздух в лесу, чем на пространстве, голосует за клёвую погоду на денёк-другой. -- Он посмотрел на Кедрача и смешно скривившись передразнил его, -- "знахарь, знахарь", сам едрит твою в качель, -- "знахарь!" -- Я ж ни чо не говорю про кедры, которые ты хорошо знашь и оне тебя понимають, а я про погоду!
--- Да будет вам, дедуля, Данила Ульянович! И Ольга, как бы защищая и ожидая примерения готовящихся рассориться друзей -- встала между ними.
--- Не волнуйся, Олюшка, мы не ругамся! Мы, ето, -- мирно говорим! Мы с Данилой малообидчевы друг на дружку, так шутки ради!
--- Нашутилси? -- Спросил Ульянович, -- Пошли в разные сторны, ты к тому вон перекатику, чо понижее нас, а я туды вон вверх подымусь малость, метров на сто не большь. А вы, робяты, -- обратился он к нам, -- готовте себе снасти, леску толсту не вяжите, тонка пойдёт, харюс не очень крупный щас, который покрупней тот к середине лета пойдёт, ентот так -- средний. Потому как вода светлая мушки цепляйте с ярко зелёным подмотом, али с красным, тамока по ходу определимся...
--- Олюшка, доставай-ка, где там наши причиндаллы, -- обратился к Ольге Максим Степанович.
--- Вот они, дедуля, -- Ольга равязала свой заплечный рюкзачок и достала не большую коробочку из-под леденцов, -- какое сегодня, деда?
--- Беленькое давай, дочушка, -- Максим Степанович не глядя в сторону внучки, протянул руку.
--- Данила Ульянович, а вам какое пёрышко?
--- Зелёненькое, Оля, там повыше ветерок посильнее, потому как поворот речки начинатся, перекатик опять жеш, солнышко на перекате в воде играт, так чаво уж марокавать-то премудро, давай точно -- зелёное.
--- Покуда мы с Данилой разведаем то да сё, ты нам Олюшка чо-нить на стол собери, за почин надоть дерябнуть по чуть-чуть, а то и рыбалки не будет.
--- Ага, у тебя не будет! Речка вспять потечёт, если не поймаешь рыбку, -- явно подражая бабушке проговорила Ольга.
--- Не груби старшим! Сказано приготовь, значится так надо! О, Господи! Ну молодёжь пошла! -- И переключившись на стоявшего рядом Кедрача, проворчал без злобы и даже с радостью, что есть на ком отыграться. -- Чего столбом стоишь, Данила?!
--- Щас сыму штаны и побегаю! Чево на ребёнка-то раскомандовался?! Нет вы гледите-ка, генерал ! Без погонов! Оля ты ево не очень-то пужайся, душа у ево мягкая, как пимы-самокатки. Это ён только напускат на себя строгость.
--- Да ну, что вы, Данила Ульянович! Дедушку я очень люблю! И нисколечко его не боюсь, знаю, что это только со мной он такой строгий, а с бабушкой он очень даже наоборот, она его чаще воспитывает, чем он её! -- Неприминула "ущипнуть" деда внучка!
Видя, что дело может далеко зайти, Кедрач срочно перевёл стрелки на свой путь, -- Максим, чо-то я жилку тонюсеньку ненайду, вроде бы, как сюды клал?
--- Клал, клал! -- Передразнил Степанович, своего друга. -- Куды клал, оттудова и достань, -- без всякой злобы проворчал Максим Степанович, -- вот-- на, -- мою возьми, правда твоя потоньше была, кажись?
--- Да нет, кажись така же.
--- Лады! Айда, Данила, а то часы-то тикают! Не вечно она стоять на ентом месте будет. Часа два-три ещё продержится, а потом и уху варить можно будет.
Я пойду, Данила не копайсь. -- И, уже отойдя метров на десяток от нас, он подошёл к самой воде присел перед нею на корточки, -- ну, здравствуй Желонжинка! Рыбкой поделишься с нами?
... Желонжинка -- горная речка, её размеры для Сибирских рек -- ручей. Подумаешь, каких-то два-три десятка метров в ширину, да и то не везде... с голубой и чистой водой. Шиверок**, который мы облюбовали, оказался очень удачным. С одной стороны достаточно крутой берег защищал нас от ветра, дующего с ровной, как стол поляны, перед рекой, с другой -- тот же ветер, меняющий направление где-то в тридцати-пятидесяти метрах ниже по течению, где берег был полог, сейчас, потеряв свою силу, всё же сдувал гнус в сторону реки и мы находились в относительном спокойствии, не хлопали себя постоянно отбиваясь от комаров и надоедливых слепней и оводов, которых около воды почему-то всегда бывает много. Это мы городские, привыкли чуть что мазать себя всякими мазями защищая свои руки и лицо от мошки и комарья, а в Сибири, особенно на рыбалке, этими препаратами стараются не пользоваться, во-первых, злой запах от химии отпугивает рыбу, а во-вторых, попав в глаза доставляет много не преяных минут. Мы по дороге нарвали мяты дикой, -- она "душицой" у нас называется, вот ей от гнуса и спасались, чудная спасалка! И дышится легко и комарьё не донимает!
Максим Степанович прошёл с "удочкой пушинкой" метров сто-сто пятьдесят вниз по течению. Там, ближе к повороту, ветер уже сдувал пушинку к противоположному берегу и хариус переставал выбрасываться из воды, принимая пушинку за мушку или за не большого мотылька. Он "уходил" за мошкарой, относимой ветром, к противоположному берегу. Довольный своими изысканиями он, как и Кедрач вскорости вернулись к нам с Ольгой, причём Кедрач на некоторое время даже раньше Степановича.
--- Вот тутока мы, робяты и отаёмся! -- сказал Максим Степанович, отвязывая пёрышко от гибкого хлыстика удилища. -- Давайте готовиться. Данила, ты вверх далеко ходил?
--- Не я не далече. Метров за сто, как и сказывал. Максим, выше вверх сдаётся мне, и нет смысла пытать чево-та. Ну сам глянь, ветер всю мошкару сдуват ближе к нашему шиверку... Вот и рабредёмся метрах в двухстах по течению от етого места. Кто вверх, кто вниз, а кто и посередине останется. Максим, ты воды набери-ка к чаю, да к ухе. Подальше от берега отойди щас много всякого мусора, больша вода посмывала с берегов, дальше течение быстрей и вода потому без мусора. У тебя у одного высокие бродни. Не мне жешь с Павликом идтить!?
Степанович отправился к речке, ступая по мелкой гальке, как по асфальту, даже не оставляя следов, для меня зто было очень удивительно, такое практически не возможно! Я только открыл рот чтобы об этом сказать, меня опередил Ульянович,
--- Ты, Павел не пужася, ён не ангел, ета тебе точно скажу, но ходить так как ён -- других не знаю! Вот умет жеж! Яму бы не в артиллерии служить, а в диверсантах. Всю природу знат, всяку букашку распознат, кажной утке на болоте подскажет куды плысть чобы рыбку найтить, выучил ихние кряки и теперь, как поводырь у их. Уважаю я таких как ён! Не выстрелит в зверя. Да чо там! Ружья не держит! В войну, говорит, настрелялся. А охотников до пальбы по бессловесной твари я бы зничтожал, не понимаю их азарта, -- убить животное проще, чем человека, но если убиваешь живое животное, значит и в человека выстрелишь без совести.
--- Данила Ульянович, ведь вы же воевали!
--- Мы-то? Точно! Так хошь сказать, чо убивать -- стало работой?! Нет, -- там на войне, -- хто воевал -- знают -- не ты -- так тебя! И кажный борется за свою жизнь. Это только в общем мы -- за РОДИНУ воюем, а так -- кажный сам за себя. Попробуй тово немца было не убей, тут жеж он тебя и прихлопнет. Редко хто, уж, вовсе герой, с пистолетом на танк пёр, не пёрся бы, так мотри-ка бы и жил.., хорошо свои похоронили, а так... безвести пропавший и всё... А хуже того вон, как Игнат, и повоевал и в лагерях здоровье убухал. Как всё ето понять?
--- Трудный вопрос, Данила Ульянович!
--- То-то! Трудный!
--- Э, вояки, пора делать то зачем мы сюда пришли. Павел, Данила мы, чо? Разговоры станем точить? Потом поговорим! Время будет! А щас давайте по грамульке, Паша, ты там поближе, налей-ка всем.
--- Всем, кроме меня!
--- Ладно, внучка, тебе разрешаю не пить нашу. Выпей своёй!
--- Пусть ловится харюзок на наш крючок, -- сказал Степанович и выпил не ожидая никого, мы последовали его примеру, а он уже занимался подготовкой своей снасти. Максим Степанович, привязал к концу своей лески белую с желым подмотом искусственную мушку, перекинул через плечо сумку сшитую тётей Дусей из простой холстины на длинной лямке, и не глядя больше на нас, отправился к воде, неся перед собой удилище с привязанной леской и искусственной мушкой, и при этом не касаясь наживкой прибрежной гальки... Нас с Ольгой Ульянович оставил в "золотой середине", а сам ушёл в верховье к перекату. Не успел я подойти к воде, как у Степановича уже заблестела на крючке первая рыбка.
С трепетным волнением я первый раз всегда забрасываю снасть. Нет "забрасываю" это не то слово, скорее всего стараюсь подражать Максиму Степановичу -- плавно, качком, на вытянутой руке направляю приманку в нужное место, которое сам себе определил, расчитывая на поклёвку. Мушка не должна тонуть, она должна только слегка касаться воды, имитируя настоящее насекомое, близко опустившееся к воде. У хариуса хорошее зрение и если наживка хоть чуточку больше нужного опустится в воду, он проплывёт мимо, не обратив даже внимания на наживку. У меня получилось с первого раза, только-только мушка коснулась воды и слегка качнулась на волне и тут же леска натянулась, я легонько подсёк, зная что губа у этой рыбы слабая. Через всю снасть мне в руку передалось трепетное биение -- хариус уже бился на том конце снасти, пытаясь всеми своими силами освободиться от крючка, но не тут-то было. -- "С почином вас, Павел Дмитриевич!" -- поздравил я сам себя с первой рыбкой. На том конце снасти трепыхался довольно крупный тёмноспинный, с сиреневым хвостом, яркопёрый с сиреневыми лепестками, как весенний цветок прострел -- хариус. -- "Где же я уже слышал это сравнение?" -- стала мучать меня мысль, где-то в глубине своей, память перелистывала прошлое и наконец нашла -- "У Виктра Астафьева читал!" , -- фу ты, -- с облегчением выдохнул я и снова переключился на рыбалку. Потом был второй и третий, и много срывалось с крючка потому, что или спешил -- не давая заглотить наживку или наоборот не успевал подсечь и умная рыба почувствовав подвох сама выплёвывала искусственную муху. Но запоминается, как правило первый! Прошло какое-то время, в азарте ловли мало кто за ним следит, но отпущенное природой время на кормёжку хариуса заканчивалось -- клёв стал вялым. Хариус уходил. Я вышел на песчанную косу и по ней направился к нашему месту. Там уже во всю хозяйничала Ольга и ей помогал Максим Степанович, Кедрач ещё не возвращался. Я посмотрел в его сторону. Он стоял на перекате и ловко выхватывал из воды рыбку за рыбкой.
--- Максим Степанович, а какую рыбу так ловко таскает Ульянович? -- спросил я, подходя к хорошо горевшему костру, и начинающей уже закипать картошке в достаточно большом котелке, который видимо принадлежал Ульяновичу, потому что он его доставал из своего рюкзака, отправляя Степановича набрать воды для чая и ухи.
--- Ельца, шуруит. Щас начистит, ошкурит и в уху. Ох хороша будет ушица, харюзки, ельчики, леночки, да я тут штук десяток ершей с окуньками приловил, правда мелочь пузатая, но наваристая. Хвастайся чо наловил-то!
--- Да особо хвастать-то не чем! Много упустил!
--- Это ничо! Наловчишься! Ведь главное-то в том, чоб умысел ухватил как и почему упустил.
Я высыпал из своего мешка рыбу, которую успел за время клёва поймать. Получилось в общем-то не плохо. Среди темных спинок хариуза было и несколько штук ленков. Ленок редчайшая по красоте рыба, она живёт только в Сибирских реках с чистой водой. Дальневосточный его брат зовётся -- голец, но он несколько отличается от своего сибирского сородича. Во-первых окраской, во-вторых, дальневосточный голец живёт хоть и в чистой воде, но может и в мутной, а вот наш сибиряк в мутной воде не живёт. А западный голец и близко не походит на нашего, там он больше на пескаря смахивает, куда ему до ленка и его сородича дальневосточника. Настоящий ленок не живёт даже в реках европейского Урала.
Подошёл Кедрач.
--- Ну ты чо решил всю рыбу выловить в речке, али как.
--- Ты понимашь, только харюз ушёл, как подкатил елец, я так штук с десяток на уху только, мелковат ишшо, да и тощой, так поймал, щас почишшу, ошкурю да пусть варятся.
--- Давай шустри, ато живот к спине прилипнет вскорости.
--- Я мигом! -- И Ульянович поспешил к реке, уже от самой воды спросил, -- линков чистить?
--- Не, хватит чо есть тутока, ельцов штуки три, ато и двух хватит.
--- Угу! -- послышалось от реки. Не прошло и двух минут, как Ульянович уже стоял перед нами, -- я тутока закидушку забросил, парочку чибричков (так иногда у нас называют дождевых червей) нашёл под корягой, вот поймал небольшого сомика, так килограмма на три будет, давате мы его тожеть в уху.
--- Не Данила, получится уже винигрет! Ты сома отнеси домой, пусть тама в леднике полежит, потом изжаришь когда-никогда. Теперь скоро нереститься пойдёт рыба-то, в июле пойдём в другой раз, а пока огород, пока то да сё, пусть подождёт своего черёда.
--- Ну и ладно! Пусть ждёт! -- Согласился Кедрач.
Уха к тому времени уже была готова и Ольга попросила Максима Степановича снять варево с огня, поставить в сторонку и накрыть для настоя вкуса.
... Сидя у костра, выпили по рюмочке "слезы", закусывая её душистой и наваристой ухой, мы разговорились с Данилой Ульяновичем... Оказывается -- простой русский мужик, прошёл войну, потерял семью, выжил после нескольких ранений,.. А сейчас.., кому он нужен?...
И у этого -- у мужика полный Орден Славы, Красная звезда в двух экземплярах, две "Отваги", а уж прочих медалей, как Степанович говорит -- "Ажно не мерено" -- и это сам фронтовик, у которого гимнастёрка под наградами чуть ли не лопается по швам на плечах...
(...А кому мы вообще нужны в этом государстве? И были-ли нужны когда-нибудь ранее? Разве только сейчас вслух не говорят, что крепостничество развито? Конечно, развито и оно процветает. Только в другой форме -- контрактной! Его (крепостничество) просто несколько изменили -- "Не нравятся тебе условия?-- Свободен!" -- А куда податься? Кто и где тебя ждёт? Везде своих рабочих "по горло". А твоё высшее образование?! Хотя ты без него можешь претендовать только на должность дворника, -- кому оно нужно это образование? Только тебе и твоим родителям...?) Данила Ульянович рассказал нам...
... Когда война началась, мне было двадцать два, однако в первые дни не призвали, я в партии с геолагами был, в тайге значится. Да мы-то и узнали о ней када из тайги вышли. Рация наша поломалась и связи у нас не было. Меж Катунью и Телец-озером искали всякие руды. А в том годе и вовсе за озером были. Руду искали железную. Я-то хоть и не шибко в ентом панимамал, но кой чего уже знал. Учиться в своё время не сумел, голод не дал, надоть было и самим с мамой выживать, да и соседям нашим помогать. Дедушка Евсей с имя шибко дружно жил, да и отец мой завсегда на их надеился. Помогали друг дружке с охотой. Хочь и жили мы до власти рабочей не плохо, как мне апосля уже мать говаривала, но разогнали все хозяйства, в колхозы свели, а там нихто толком не работал. Да и недороды почему-то год за годом. Последний хлеб комиссары забирали. Пробовали в горы увозить, тунгусам отдавали чоб прятали, однако руки-то длинные у комиссаров -- доставали. Да и шибко много у их всякого прислужничества стало. Те хто не хотел работать к им в прислужники и определялись. Бедняками себя звать стали, а всамделе -- лодыри всамделешные. Када работать надо было; весной али летом -- так водку пили, гулеванили. Дети ихние по сёлам ходили милостыню для их собирали всё спускали. А детишек завсегда люди добрые накормят. А апосля, уже при советах, родители их за своими же следили, выведывали про хлеб, про другие запасы, потом за мешок хлеба либо за кусок мяса и сдавали. Много тада людей в тайгу ушло, через границу к монголам подались, в китай поуходили. Мои-то прадед Евсей с прабабушкой Ильгой долго не протянули, и так уже старенькие были, а тут голодуха ета... Дедушку Евсея и бабушку Ильгу схоронили мы с мамой почитай одновременно, папка-то в Иркутском был. Там тожить у деда Гаврила кака-то болезня открылась, да хочь и бабушка Татьяна врачихой была не вылечила ево-то. помёр, однако. Не знаю толком, догадки одне. А отца так апосля отъезда, мы с мамой и не видели более. Она как могла держала хозяйство, и дом, да женские руки многова не могут... В тридцатом уже однако годе, кажись мы получили письмо от моей бабушки Матрёны Савелешны, чо жила в селе не далече от Иркутска, в котором она прописала про всё. Значится отца-то моего захватили как буржуя, рабочие патрули. Она несколько раз ходила чоб выручить иво. Говарила про родителёв евонных, про то чо завод самый первый передал евонный отец в руки рабочих.., да куды там! Не особо еённым рассказам-то верили, говорили, мол иди тётка ато и тебя, как пособницу буржуйскую стрельнём. Татьяна-то Никандровна сама к тому времени слегла и всё в бреду звала то Гаврилу Евсеича, то сыночка свово -- Ульяна, отца мово значит. Да где дозовёшся-то, рабочие с заводу ходили за отца просить, только видно поздно было, хочь и правды им ни хто не сказал, а всем ясно стало -- расстреляли. Ведь дед-то мой шибко за рабочих переживал и защищал их как своих родных, а хочь отец больше и жил на Алтае, однако-же знали и ево рабочие, ясно, чо не все, ан многие, жалко конешно -- чо только в своёй округе. -- ...
Ульянович помолчал, видимо собираясь с мыслями, или наоборот, отгоняя по его усмотрению не нужные подробности. Мы его не торопили. Солнце ещё было высоко, гнус и оводы отгонялись ветерком. Мы даже забыли про уху.
--- Мужчины, а кто доедать будет? Не выливать же такую вкуснятину в кусты на кормление лисам?
--- Щас, доченька, мы по чуть-чуть выпьем и доедим всё. Как мужики вы не против? -- И Максим Степанович не дожидаясь нашего согласия, принялся разливать в рюмочки-стаканчики "слезу". -- Подымайте, мужики, Светлую Память родителев и всех сродственников Данилиных! Царствие им Небесное! Упокой Господи души их, -- сказав эти слова, Степанович одним глотком выпил содержимое рюмки и широко перекрестился. Мы с Ульяновичем сделали то же самое...
... --- Чуть позжее, в годе однако тридцать втором, это апосля письма бабушкиного, мама слегла. А чо вышло-то... Ходили мы с ей да с соседом нашим, с Качи, в тайгу за дровами, у нас-то к тому времени, всю животину-то отобрали, остались дома две овцы, да коза, четыре курицы с петухом пятым и всё, а тунгусам и эвенкам разрешили по одному оленю держать, вот народ и стал их просить: дров там из тайги привесть, либо ишо каку тяжелу работу по хозяйству сделать хорошие они люди, отзывчивые не отказывали ни когда. Да на долго ли того оленя хватало? Не конь! Качи, это сын соседа-эвенка Одоя, он много нам помогал, мама его кормила за это, но люди они кочевые и хоть Качи вёл оседлую жизнь, на лето --уходил в тайгу, до самой зимы, а зимой на зверя не охотился, ноги у ево шибко болели, долго идти не мог, да и летом уходил, потому чоб лишним ртом не быть. Рыбы наловит, насолит, навялит, накоптит, грибов-ягод наберёт множество, насушит в тайге. Не шибко далеко зимовьюшка стояла, отец мой строил, на речке Черемшанке, вот туда Качи и уходил кажное лето. Потихоньку приносил всего домой, чоб шибко-то в глаза не бросалось другим людям, так и жили по-маленьку... Простите уж великодушно! Ушёл я от того про чо говорил-то раньше, а и про ето тожить нельзя было не сказать. Связано-жеж, всё как большим и тяжёлым узлом. Одно слово -- ЖИЗНЬ! -- Ульянович вздохнул так, что казалось рубаха на его груди, сейчас лопнет и пуговицы, как отрекошеченные пули "вжикая" поотолетают в стороны. -- ... Возвращались мы с возом дров из-за Катуни, лёд не шибко сильный был, а дров-то надо было, в округе всё подчистили! Не одне мы жили-то в селе. Оленуха не хотела идти в том месте чуяла, однако -- не выдержит лёд, мама её потянула шага три успела шагнуть и под лёд... Качи за ней, хоть и не спасают оне тонущих, поверие такое у их есть, -- раз, мол духи захотели забрать человека к себе -- нельзя противиться духам! Но Качи-то уже и не знал многих обычаев ихних... Сумел маму вытащить. Оленуха тоже как-то освододилась от упряжи -- выплыла. Дрова жалко! Ясен корень -- не потонули, но и не соберёшь, лёд хрустит, -- опасно шибко! Качи маму на оленуху поперёк крупа положил, меня заставил и сам -- бегом домой... Мы-то пропотели, а она замёрзла, простудилась сильно. Ходил он потом за шаманом, но побоялся тот из гор выходить, говорит, -- нет не пойду! Комиссары поймают, стрелять станут. Пусть Качи сам её к нему везёт. А как везти-то? Нарты в лёд вмерзли по самый верх не выдолбить, хоть я ходил кажный день почитай с топором -- рубил лёд, только без толку всё! Отдолбил часть, а их льдом-то раздавило, переломало и они разваливаться стали, даже на дрова не годились. Ходили мы апосля пеше, оленуху в поводе вели, на ней привозили хвороста да так мелких веток собирали, сами навьючивались. Топили печь помаленьку. Качи чум-то свой ещё раньше разобрал, чоб мама не очень мёрзла мы её шкурами оленьими укрывали, а сами уж, как придётся. Шкуры-то и то позабирали. Говорили Качи в колхоз вступай, на охоту будешь ходить, будешь хорошо жить, какая ему охота , -- говорю-жеж -- ноги у ево! Мы-то в колхозе состояли, да чем он нам помог-то, просил я ходил нарты чоб дров привести, не дал преседатель, -- говорит, у вас трудодней мало, -- не заработали, мол. А то человек болеет, ему всё едино. Правда приезжала к нам врачиха, дала порошков всяких рассказала какие и когда пить. Поили мы маму -- не помогало сперва, а после пошла она, как показалось на поправку, Качи пару раз в тайгу сходил, кое-чево принёс, да чево добудешь-то, ружья позабирали, оставили только охотникам. Луком-то не много добудешь, да с больными ногами. Однако, как никак, а зиму пережили, летом уж и травка пошла, оленуха ожила, мы тоже. Огород подмогал мало-помальски, меня мама научила, чо да как садить. Картошку посадил немного, да ещё кое чево, там где соседи чево дали... Лето мама прожила, кашель сильно её мучал, но ходила, по хозяйству нам помогала, а к осени опять слегла, да и не встала боле... Посидели мы с Качи, апосля похорон, да и решили, мол, чо я к родне в Тобольск подамся, а он к Телец-озеру, там у его тожеть родня жила. Хочь и тяжело нам было раставаться, однако тяни не тяни енту резину -- всё одно надо! Дошёл Качи до своёй родни.Это я только много пожжей узнал, а я не дошёл. Встретил по пути партию геологов, из тайги выходила, попросили помочь. Мне чаво надо-то? Помог конешно! Пока то, да сё, ане меня к себе на работу и зачислили. Зимой у их база в Алтайском стояла, ихний начальник меня туды сторожем определил, продуктов на зиму мне оставили, деньги переводили. На почту ходил получал. Читать-писать мало-мальски меня родители выучили, потом уж со мной в партиях Елена Михайловна занималась, анжинерша наша. Научила нужную руду от простого камня отличать, всё говаривала, вот мол поучишься маленько и на рабфак тебя определим. Определила бы наверняка... Война помешала. В сорок первом годе мы рано ушли в тайгу, по зимнику пройти стало быть хотели за Телец-озеро. Уж я-то радовался, надежду имел, чо с Качи встренусь! И встрелись! Сколь радости было! В словах не скажешь! Крепче братов родных обнялись! Елена Михайловна даже расплакалась. Бедно жила семья Тинаки, своих детей трое, да ещё больной Качи. Однако не выгнали -- приняли. Он всякой работе научился и самое главное хорошо шкуры выделывал. Оленуху в стадо отдал, и уже у него было несколько своих оленей. Только ни к чему они были ему. Считал Тинаку хозяином и не роптал на свою судьбу. Мы им продуктов оставили, Тинаке боприпасов дали много, я нарочно (употреблено, как СПЕЦИАЛЬНО) просил Елену Михайловну взять всего побольше, чтоб поделиться потом с Качи, знал -- не богатеи... Помогли нам местные лодками, олешками. Перебрались мы, на плотах перевезли оленей и своё имущество. Работали, как говорил один наш рабочий, "ударными темпами". А когда выходили обратно, меня оставили у Танаки, погостить, уж очень просил Елену Михайловну Качи. Она согласилась. Я побыл у них неделю, но как говорят, в гостях хорошо, дома -- лучше! Простились. Качи к тому времени совсем мало ходить мог, Танака хотел везти его к целебному источнику и там лечить, но всё Качи не хотел ехать, говорит и так я тебе хлопот много принёс в чум, не думай про меня. Теперь уж и не знаю ездили или нет. Нету Танаки, нету и Качи, нету и стойбища того, сам видел, после войны ездил по тем местам... Догнал я своих уже на подходе к Алтайскому, шёл тайгой и горами, напрямки. В Алтайском и узнали про войну. Женщины наши из партии в слёзы, мужики постарше -- пригорюнились тоже. Я-то не знал вощще, чо она тако война-то. Елена Михайловна связалась по телефону с Горно-Алтайском, долго говорила, а потом нам объявила, так, мол и так -- война! Чо всем мужчинам призывного возрату, стало быть и мне, явиться в военкоматы по месту приписки. С тобой, говорит, и смотрит на меня, мы завтра с утра поедем в Горно-Алтайск. А пока, говорит, наша работа прерывается до особых указаний, расчёт все получим завтра в Горно-Алтайске... В военкомате долго Елена Михайловна о чем-то разговаривала с каким-то военным. Меня заставила ждать во дворе. Строго-настрого приказала ни куда не отлучаться. А куды я пойду?! Города совсем не знал, Да и боязно было, чо говорить-то, тайга тайгой, от машин, как нечисть от ладана шарахался. Правда стрелять умел, в партии научили и с винтовкой обращался запросто. Апосля еённого разговору с военным в кабинете, Елена Михайловна со мной уж говорила. Только больше наставляла, как и на какие вопросы чо отвечать. Много раз повторяла чоб я не сбился при разговоре. Спасибо ёй! Сама про родителей моих до ентого расспрашивала не одинажды, видимо справки-то какие надо уже имела. Знала, поди поболе моёго, однако мне не всё говорила. Щас тут уже, рассказала всё чо знала, меня научила... Ну пошли мы с ёй к тому военному. Не знаю чо уж, а меня така дрожь охватила прям, как язва кака привязалась и всё тут. За руку взяла она меня, -- не волнуйсь, говорит, Данила, я буду рядом. И правда пока мне вопросы всякие задавали она всё время рядом сидела... -- Погуляйте, говорит нам военный, во дворе пока! Вышли мы, час однако, а мабуть и более ходили взад-вперёд! Потом снова нас позвали, дали мне повестку и сказали, -- не опаздывай! Два дня, чо дали мне на сборы Елена Михайловна от меня не отходила. Мы ходили и покупали то носки, то карандаши, чоб письма ёй писал, то варежки она купила у какой-то знакомой ей бабушки, бельё нижнее она мне выбрала, я-то олух ни к чему не был приучен, правда ведь и не совсем дикарь-то был, но многого не знал тогда. Накупили всяких продуктов, как требовала повестка. Через два дня пришли во двор военкомата народу там уже была уйма. Нас расставили по нескольку человек, один военный поднялся на крыльцо и объявил нам, что, дескать чью фамилию назову, так пусть с вещами своими встаёт по левую руку от него и указал место куда. Я долго ждал своёй фамилии, думал, чо и не назовут, ан нет слышу, -- Рудакопов Данила Ульянович! Стало быть меня! Оглянулся на Елену Михайловну, она улыбнулась, кивнула мне и я пошёл на указанное место. Апосля нас несколько раз туды-сюды переставляли, в конце концов разделили на взвода и роты. Подошли машины, приказали по взводам и ротам занимать скамейки в кузове, а перед этим разрешили проститься с родными и близкими. Елена Михайловна сама подошла ко мне, обняла поцеловала в щеку и сказала, -- Данила, мол мотри не забывай и пиши мне. Адрес я тебе там написала на листочке, я, говорит волноваться буду и переживать за тебя, у меня есть только ты, да дочка с мамой вОмске. Очень прошу тебя пиши. А после войны приезжай, буду ждать! Ты для меня, как сын родной и заплакала навзрыд, как бабы плачут. Я совсем потерялся, не знаю чо и делать? А тут команда! -- "По машинам!" Не ловко как-то обнял я её, чмокнул в солёную от слёз щеку и поспешил к машине. ...
... Пылили мы долго несколько раз останавливались чтоб перекусить, да и так, мало ли по каким делам. Приехали в Бийск, там уже в вагоны и покатили мы до самого Новосибирска ни где не останавливаясь на долго, там нас переодели в военное, постригли всех под ноль, поселили в казармы, стали учить военному делу, Уставам и прочему. От тудова я первое письмо и написал Елене Михайловне, обратного адреса нам сказали чоб не писали, потому как задержимся мы тут не надолго. И правда, через три месяца уже по настоящей зиме, по снегу и морозу нас ещё раз переодели и мы в теплушках поехали на фронт. Много про усё такое говорить нет надобности. ... Под Ярославлем нас ещё раз переформировали и часть нашего эшелона была напрвлена куда-то ещё, а нас направили на Калининский фронт.
Прибыли мы в часть, почитай вровень с Новым годом. Город Торжок назывался. Он был правее и севернее нашего расположения. Бои шли, почитай непрерывно, потому нам отдыхать-то апосля маршу особо не пришлось. Москву отстоять надо было. Допереж Ржев освободить требовалось. Вот нам и предстояло его освобождать-то. А ещё ранее требовалось выбить фашистюгу с нашего небольшого населённого пункта -- Старица назывался ён!
Там домов-то .., а поди ж ты гад, окопался там, как на все века. Шибко укрепился! Доты у его там, а орудиев не счесть скока! Через пару часов после прибытия, как водиться, всех нас к себе вызывать стал по очереди командир с политруком. Вопросы разные задавали. Однако помню, как учила меня Елена Михайловна так и отвечал.
Почти сразу, как только закончилась "беседа", мы и попали в бой. Кажись седьмого января это сталось. Вот тут тока я и понял, што то чему учили нас в Новосибирской учебке совсем не подходит к тому, чо на самом-то деле деется на войне. Осколки мин и снарядов визжали вроде маленьких поросят, когда их кто-то забижал, как осы жалились попадая в лицо, комочки мерзлой земли, выбиваемой пулями или осколками снарядов из бруствера окопа. Мне тады чудилось чо будь-то бы весь немец, какой только есть на земле, из всех своих орудий и миномётов палит по нашему окопу. Света белого не видел. Вжался в землю, так думал чо и кости сломаю. Чуть только примолкла артиллерия, как налетела авиация. Божечки ж мои! Я раньше-то, до этого, только раз и видел ироплан, да ито на картинке. А тут вот ане живые. А видеть-то их всё равно, не вижу. Голову поднять страшно -- моторы ревут, как стадо моралов в гон, бомбы воют, -- ошалешь. Осколки, как дожжь сыплются. Слышу вдруг рядом голос, как вроде человеческий, глаза-то открываю, мотрю -- наш сержант, -- ты, чо, -- баит, -- Рудокопов, спужался? Спужался, говорю, товарищ сержант, сташно. Убитым быть боюсь. А ты, -- грит, -- бойся, да не до смерти. Смерть она трусливых любит и безрассудных. Не всяк солдат по-первости-то воин. Воином уж апосля становятся. Не дрейфь, Рудакопов! -- Ну и побёг пригнувшись дальше. Я вроде, как и перестал в землю-то вжиматься, думаю, а чо?, вонака сержант наш из таково же теста и ничо, а я..? Приподнял голову и вижу, как ироплан ихний на нашу позицию несётся. Жуть сама настояща, а спрятаться уже не могу. Рука сама бронебойку, чо для танков была предназначена, нащупала, прижался к прикладу, приподнял ружьину-то, а тяжеленная, собака. И, кажется вижу того кто тем иропланом рулит, прицелися хорошо, вот кажись поймал того кто на нас смертушку сеит. Нажал на курок. Выстрела свово не слыхал. Видел только, как ироплан ентот, как будь-то б вздрогнул и, как пёр к земле, так и не отвернул от неё врезался перед нашим окопом. А меня-то влепило спиной в другой, в задний край окопа, так ажно даже глаза из орбит чуть только не повыпрыгивали. Ни чо не слышу, ни чо не сображаю, круги разноцветные так и плавают предо мной... Это отдача ли у ружья така или волна от взрыва самолёта така мощна, не скумекал я. Однако в себя быстренько пришёл. Зато второй, который за ним, за тем еропланом-то был, резко помчался в небо и все остальные за им. Бомбы свои побросали на нейтральну полосу и айда дуй, не стой! Ну думаю так вам и надо. Ато прямо уж спасу от вас не стало понавадились летать тут. Тишина наступила ажно кажись, слыхать как сердце в груди стучит. Но через пять минут слышим гудят по новой с ихной стороны, выглядываю, так по-маленьку, глежу -- танки ихние. А тут опять наш сержант прибёг, -- ты чоли, грит, по самолёту-то пальнул из бронебоя-то своёго? Я, говорю, а, чо нельзя было, товарищ сержант? Спужался поначалу-то я. Нет отчего ж говорит, очень даже ко времени, ато оне, говорит нас уже совсем боятся перестали, а сейчас, говорит, бояться станут. Молодец, говорит, Рудакопов! Так я порадовался тогда его словам, чуть было не вскочил в полный рост, так сержант меня и придержал, апосля, говорит на построении, перед строем, а щас предварительно, хвалю... Наши, конечно по танкам из пушек стали поливать, смотрю задымились какие никакие, а всё равно лезут, сволочи. Пехота за танками прячется, вот тут-то и началось. Мама родная! Нам бы выстоять. Не отойти. Сержант кричит, ни шагу назад -- Пришибу! -- Хто бы знал? Мабуть и правда пришиб-бы там? -- Поливали мы огоньком немца, как могли и пулемёты, и винтовки, и бронебойки всё шло в ход. Благо боеприпасов хватало всем. Казалось, не устоим, ан нет, выстояли, наши пушечки ещё три или четыре танка ихних подожгли, и всё! Пехота без танков для отстрастки популяла и в свои окопы ушла. Дело было к вечеру. Первый бой отстоял...Как уж не помню точно. Нас потом заменили, Да надолго-ли? Но поспали чуток, покормили малость, командир полка мне благодарность перед стороем объявил и сказал, что на орден отправил документы...
...
.
..(Продолжение следует...)#ПавелСеребров_ОпусыИрассказы