Предыдущая публикация
Из тюрьмы в тайгу (18+)
Автор: В.Ю.СугробовГлава 20: Встреча
Прошел еще год моей жизни в тайге. Записка, принесенная мне Шрамом от Лены, сыграла благодатную роль в моей всей последующей жизни. Настроение было замечательным. Хотелось петь, жить и танцевать. Шрам еще не однократно бегал туда-сюда, принося нам нашу корреспонденцию. Из него получился замечательный почтальон. Он выполнял свою роль радостно и всегда с готовностью. Путь, который он проделывал, для него теперь был знаком в мельчайших подробностях. Он возвращался быстро. Можно сказать, благодаря Шраму связь между нами была надежно налажена. Когда он задерживался дольше обычного, я его даже журил. Но он и ухом не вел. Я подозреваю, что он где-то в поселке завел себе пассию. Ну, что же, на это он тоже имеет право! Чтобы часто не гонять собаку, а лапы у него все-таки не железные, мы договорились с Леной, что писать будем друг другу один раз в месяц. Конечно, это правило соблюдалось с нарушениями. Два любящих человека ни секунду не могут жить друг без друга. За нашу любовь Шрам и расплачивался своими уставшими, а иногда и до крови стертыми лапами. Но это никак не влияло ни на его настроение, ни на его здоровье. Шрам всегда радостно готов был выполнить все, о чем я его просил. Думаю, что точно у него есть любовь где-то в поселке. И поэтому его любовь так понимает любовь других. Но это все мои догадки, потому что сам Шрам честно ничего не рассказывал. Когда он возвращается домой, то я всегда вижу его довольную мордочку, что и позволяет мне сделать правильный вывод о его интересных путешествиях. А когда он начинает языком приводить в порядок прибор своего сексуального ориентирования, то я уже больше и не сомневаюсь в правоте своих предположений. Надо сказать, что когда что-то, срочное, Шрам бежал и в сверхурочное время! Конечно, за это он получал благодарности и материальную компенсацию — сладкую косточку! Что может быть срочным? Срочным может быть только одно… Очень срочно мне надо сказать Лене, что я ее очень, очень люблю! Другой срочности нет. Единственное, что в нашей связи фиговое, что связь односторонняя. Когда мне надо что-то написать Лене я посылаю Шрама. А когда Лене что-то надо написать мне, ей приходиться ждать, когда к ней прибежит Шрам. Это не совсем удобно, но через некоторое время и эта проблема разрешилась сама по себе.
А случилось это так. Шрам вернулся с очередным посланием. Поставив перед ним миску с горячим супом, я насторожился. Непонятный шум раздался около входной двери. То ли царапанье, то ли шарканье. Я выглянул на улицу и обомлел. Передо мной стоял другой пес. Он смотрел на меня, крутил головой и, подняв морду, нюхал воздух. Он меня изучал. На расстоянии. Что-то до больно знакомое показалось мне в его окрасе. И здесь я вспомнил, где и при каких обстоятельствах я видел эту псину. Три года назад, река, мокрый кутенок, которого я спас, вытащив из воды. Да! Это был он! Взрослый! Возмужавший! Его за собой привел Шрам. Моментально Рем, так мы его назвали, получил еду, тепло, мою ласку и гостеприимство моего дома. Теперь уже две собаки окружали меня во время вечернего толкования Уголовного кодекса, который я пытался пересказать своими словами. Они вздрагивали, когда я громко стучал кулаком по столу, возмущаясь написанным. Ну, бред же! И не просто бред, а бред сивой кобылы! Насочиняют черт-те что, а нам расхлебывай! Книгу тоже притащил Шрам. После того, как одна из наших записок пропала, скорее всего зацепившись за кусты, мы приняли решение использовать небольшую сумочку, которую было бы удобно вешать Шраму через спину. Лена такую сумочку сшила. В ней-то теперь и ездила вся наша корреспонденция, а также небольшие предметы, которые мне были необходимы. Так приехали лезвия для бритья, станок, мыло, немного соли, что очень меня обрадовало, и что-то менее значительное. Соли я не видел все это время и уже забыл, какая она на вкус. Пищу без соли есть полезно. В организме легкость. Хоть вначале и непривычно, и даже дико. А в своей дикости я живу очень долго. Уголовный кодекс мне был просто необходим как юристу с противоположной стороны закона. Зачитаться можно! Что государство только не придумает, чтобы его граждане не могли жить счастливо! Некоторые его статьи, по моему мнению, надо было в корне из менить, а некоторые нуждались в срочном дополнении. Нельзя же так издеваться над людьми! Как что не так — сразу срок. Ни тебе там благодарностей, никаких премий, поощрений — одни наказания. Бесчеловечно все это! Напиши, что человек за такое- то преступление получит столько-то денег, а за такое — столько! Конечно, человек выберет, что повыгоднее! Тяжкие преступления будут стоить совсем дешево. Значит, их невыгодно совершать. Мелкие правонарушения — дороже. Все станут совершать мелкие правонарушения, и поэтому вскоре вообще с серьезными преступлениями и с организованной преступностью в стране будет покончено! Вот бы им всем мою голову! Надо в корне переделать психологию преступного мира и тюремные порядки. Хватит грабить бедных людей! Людей, кто своим потом и кровью зарабатывает жизненно необходимые крохи. Надо грабить награбленное и все отдавать бедным. Уважения будет больше! Надо в тюрьме создать такие условия жизни, чтобы каждый вольный гражданин мечтал попасть на зону, чтобы начать жить лучше. Никого не надо унижать, никого не надо бить. Пусть зона или тюрьма станут добрым гостеприимным домом. Люди потянутся к хорошему! Все заключенные станут братьями, и это будет сильная, крепкая, сплоченная, мужественная армия, способная противостоять произволу и беззаконию власти. Развеселился я так, что и на страницах моего дневника это отразилось. Это все потому, что настроение у меня хорошее. Рем у меня гостил часто. Увязывался за Шрамом, и Шрам таким образом показывал ему дорогу ко мне. Учил уму разуму. Цель у нас с Леной была одна — Рем, еще одна наша почтовая собака. Только теперь от Лены ко мне. Собаки подружились. Бегали вместе, вместе шалили, за что получали от меня строгие взыскания, а иногда им влетало конкретно веткой по попе за не совсем приличное поведение. Что касается Шрама, то он тоже участвовал в воспитании Рема, только методы его были, на мой взгляд, не совсем гуманными. То за холку Рема зубами схватит, то за попу куснет. Не смог бы я так воспитывать собаку. Это однозначно. После долгих тренировок и неоднократных «издюлей» Рем уже самостоятельно научился находить дорогу от Лены ко мне и от меня обратно. Теперь у нас у каждого была своя почтовая собака. Меня интересовал только один вопрос: если мы своих собак выпустим одновременно и они встретятся где-нибудь посередине, куда они побегут? Учебники по дрессировке собак по этому поводу скромно молчали. Когда Рем убегал, Шрам печально смотрел в потолок. Практически туда, куда всегда смотрел и я. Уж и не знаю, что мы там видели интересного и нового, но скорее всего на потолке каждый из нас видел что-то свое. Скучал Шрам по Рему. Привык к общению с ним. Положив морду на лапы, он тяжело вздыхал, водил бровями. Переживал. Но здесь веселить его прибегала Акула. Что она с ним только не делала! Она по нему бродила, как по центральному парку, пыталась залезть в пасть, в ухо, под хвост и нагло лезла в собачий нос, принимая его за норку. И вообще, вся собака и все, что было у собаки — это было уже ее! Ее было все, до чего она только могла добраться. Даже если никуда Акула особо не лезла, а просто прогуливалась по голове Шрама, то тогда вместо нее в собачью пасть, глаза, уши и нос лез ее лысый хвост! Что для Шрама было лучше, понять сложно. Надоела она ему хуже горькой редьки. Он ее и носом отпихивал, и лапой придавливал, и просто уходил в другое место и там ложился. Вы знаете такие места, куда не могут достать вездесущие крысы? И я не знаю. Для Шрама Акула была хуже стихийного бедствия, и более идиотского создания, чем она, он себе даже представить не мог. Единственная причина, по которой он ее не обижал, — от нее пахло хозяином. Значит, она своя и трогать ее нельзя! Дура, конечно, но своя. И этим все сказано.
В моем состоянии вечная погоня за продуктами питания всегда сопровождалась огромным трудом при охоте, да и рыбалка не всегда была результативной. Скажем прямо, обеспечение едой, да так, чтобы не думать о завтрашнем дне, было для меня самым главным и повседневным вопросом моей таежной жизни. Почти всегда меня мучил вопрос — как сложится охота завтра? Добуду я хоть что-нибудь? Не умру ли с голода, если на очень долгое время удача оставит меня? Это не в магазин сходить! Ну, почему так глупо устроен человек! Что за примитивная такая конструкция! Вот змеи — раз поедят и могут по году ничего не есть! Почему человек создан иначе? Тот, Кто создавал человека, рассчитывал, что рядом с ним всегда будут пастись стада оленей, всегда будет водиться рыба, да так, что они никуда не убегут, и за ними не надо будет бегать? Не надо будет их ловить? Или они настолько будут переполнены чувством личного самопожертвования, что сами прыгнут в костер и поджарятся? Или, может быть, они подойдут к охотнику и скажут: «Нате, берите!» Труд, конечно, облагораживает человека. Но когда от него попахивает вечностью, то что-то здесь не так. Да, я понимаю… Не работаешь — жить не на что. Но, когда работаешь, то жить-то некогда!
Библия, была второй книгой, которую я попросил Лену прислать мне через собачью почту. Когда почта прибежала, а другое слово не подходит к такому мероприятию, то теперь все мои вечера были заняты одним — изучением Святого писания. Библия — великая и большая книга. Ее читать можно долго и даже вечно, и каждый раз в ней находишь что-то новое. Какое настроение — так слова Библии и ложатся тебе на душу. Но настроение меняется! Вместе с ним меняется и смысл того, что читаешь. По моему пониманию и по писанию, Бог сначала создал свет и тьму, воду и землю и все остальное, но перед созданием человека он создал труд для него, и труд стал для человека главным в жизни. Этого в Библии нет. Нет четкого указания на такой факт. Почему? Так бы и сказали: Мы создали человека для того, чтобы он вечно работал! Ни для чего другого! Только для работы! Размножаться человеку некогда! Работай беспросветно, и все! Всех, кто не работает, ну, к примеру, ворует, тоже создал Бог? Посоветовал — не воруй! А жить-то как, если не воровать — не подсказал! Сейчас кто живет хорошо? Те, кто ворует. Где и как могут! Вот слово «повар». Он всегда при продуктах. Воруй — не хочу. Так всегда было, есть и будет. Исключений не встречал. Прекрасно живут те, кто при кухне. И я думаю, что первоначально слово «повар» звучало вот так — «ПОВОР». Потому что вечный и постоянный вор. Вроде бы неудобно так обзывать солидную и нужную профессию. Поэтому и схитрили, назвали — «повар». Вроде что-то варит. Не знаю, что он там варит, но ворует он гораздо больше! Это точно!
Мне в тайге воровать нечего. Рад бы, да не могу. Все своим трудом. Даже если елку спилю втихую ночью, и то на это никто не обратит внимания. Да хоть днем пили! Кто увидит? А поэтому воровать не хочется. Нет в этом никакого удовольствия. Ворую сам у себя. Даже обидно. Это не кража, а маразм какой-то! Мазохизм даже получается. Я же не могу сам себя наказать за то, что сам же и сделал!? Кража — это тайное похищение имущества. Какое, на фиг, тайное похищение, когда никто этого не видит и даже смотреть на это не хочет?! Ни для кого не тайна, потому что нет никого, кто бы эту тайну попытался раскрыть! И никто не страдает от такого тайного похищения! Нет пострадавших от тайной кражи на тысячи километров! Хоть приглашай, чтобы посмотрели и убедились, что действительно — тайно! Помню я такого одного вора, кто тайно что-то воровал. Но что? Никто не мог понять. Он с территории завода на тележке мусор вывозил. Не мусор же ворует! Но все чувствовали, что ворует. Потому что в обязательном порядке воровали все! Исключений и здесь быть не может! Где «мусора», там и мусор… Он их очень интересует. И без него они жить не могут. Его спросили: «Скажи честно, что воруешь? Ничего не сделаем. Просто, интересно!» Он ответил скромно и тихо, немного стесняясь: «Тележки…» Уметь надо воровать! А мне и уметь нечего! Негде в тайге повышать свою воровскую квалификацию. Да, честно говоря, я никогда ничего и не украл! Наоборот, возвращал! Возвращал людям их потерянную веру, утраченную совесть, забытую честь! Но и это никто не хотел брать! Никому это не надо! Лишний груз! Без этого жить проще! Мартышкин труд возвращать людям их человеческий вид! Сейчас форма стала важнее, чем содержание!
Наступает вечер. Не думаешь уже о дневной суете. Ее время прошло. Наступает момент истины, чтобы разобраться в себе и в своих мыслях. Вечерами я мог позволить себе пофилософствовать и помечтать о чем-то личном. Заваривал чай с травами. И потихоньку, глоточками его попивал. А еще лучше, если вместо чая заварить растолченную молодую хвою, настоять на кипятке часика два. Этот напиток всегда возвращал мне за день утраченные силы и бодрость. В этом напитке много витаминов. Попробуйте, и жизнь вам покажется прекраснее, чем она есть! А сила и бодрость мне нужны. По этой тяжелой таежной жизни! Мало того, что жизнь в тайге — это сплошной труд, горбатишься по каждому поводу и без повода, это еще и вечная борьба с силами природы и с теми, кого эта природа рождает и кто ее облепляет в неимоверном количестве — с насекомыми! Комарами, гнусом, вшами, слизнями, муравьями, блохами, клопами, короедами, клещами, червями и мухами. Всю эту гадость и не перечислишь!
Каждый из них несет либо заразу, либо просто занимается вредительством. Подрывает сельское, а вернее сказать, мое таежное хозяйство и мою нервную систему. Эти гады — и на животных, и в еде, и за шиворотом, и на стенах, и в полу дома. Они везде. Это их мир. Их больше! Мы их просто терпим и с ними боремся. Но для меня были страшны не они. К ним привыкаешь. Жизнь в тайге связана, прежде всего, с тем, что надо что-то менять в самом себе. В своем характере, в привычках. Они должны стать необходимой атрибутикой выживания. Про свои «не хочу» или «не могу» надо забыть. Твои желания для тайги — это роскошь! Есть слово — НАДО! И этим словом все сказано. Все в тайге направлено к одному — целесообразности. Тайга — это серьезная мельница жизни! Она перемалывает людей жестокими жерновами бытия, просеивает испытаниями, словно пшеничные зерна, — крепких оставляет, чтобы из них выросли новые, устойчивые к трудностям ростки жизни, а слабых и бесхарактерных людей — в муку или на выброс! И все начинается не с разделки мяса и не со сбора грибов или ягод. Все начинается с раннего подъема, а для меня это хуже любой каторги. Я сова. Могу всю ночь сидеть и заниматься своими делами, а утром встать для меня — мучение. Встаешь вот так на охоту, на рыбалку и думаешь — то ли чая попить, то ли зарезать кого! Вот такое настроение. Вся живность в основном бегает утром! Что ей не спиться? Не царское, конечно, это дело — рано утром вставать, но приходится. Пересиливаешь себя. Прошедший-то день и тот прошел нелегко. Накрутишься так, что вечером еле-еле на кровать залезаешь, а бывает, что от усталости и уснуть не можешь. И спину ломит, и руки отнимаются. А утром опять надо вставать, и это «надо» важнее твоего здоровья, самочувствия и настроения. Не встанешь — останешься голодным. А то и встанешь и все равно можешь вернуться с ни с чем. Значит, на следующий день надо опять вставать и, матеря свою участь, уже не идти, а ползти на охоту. Голод — не тетка! Он всем двигает и руководит! В тайге это самый главный пахан. Рулевой. Иначе не выжить. Плетешься по только тебе известным, тропам. Прислушиваешься, размышляешь. Вот отсюда в тот раз выпорхнул рябчик. Здесь копались кабаны. Взрыхлили землю своими пятачками. Хорошо бы одного выловить. Лучше, если это будет беременная самка — принесет приплод. И тогда от сельского хозяйства можно будет смело переходить к лесному скотоводству. Это проще и спокойнее. Правда, придется запасаться кормами. Какими? Чем? И где я их столько возьму? Вопросов много. Ответ пока один. Нет пока ни одной свиной морды, чтобы ее кормить и даже чтобы думать про нее. Какие только мысли не лезут в мою голову и на какие только безумные фантазии не подталкивает меня моя природная и очень понятная каждому обычная человеческая лень! И с ленью надо бороться. В первую очередь. Все беды — от нее. И только от нее! Но лень нас подталкивает и на устройство удобного нам быта и комфортного времяпровождения. Эта мысль — обеспечить себя надолго уверенной сытой жизнью — так накрепко захлестнула меня, что я стал меньше использовать удушающих петель, а все больше и больше стал вырывать ловчих ям. Но обидно, досадно, в них пока попадались только самцы. Пусть даже олени. Для чего мне их держать? Опять-таки, надо будет рано вставать, для них косить сено, пока на траве роса. Чем косить? Надо сушить. Складывать в стога. Перевозить. На чем перевозить? На себе таскать? Откуда таскать? Поля от меня не так уж и близко. И заготовлять сена надо будет много! На всю зиму. Летом придется скот пасти… Оленей?! Лосей?! Да и оставленные стога сена вызовут у тех, кто их увидит, подозрение и один-единственный и естественный вопрос: «Чье это?» Кто здесь живет? Такие вопросы для меня опасны. Я — зэк. И зэк беглый.
Но не только чисто практические размышления приходили в мою голову. Голова для того и нужна, чтобы в ее мозгу, в ее извилинах опарышем копошился разный бред. Потом бред дозреет, и вылезут оттуда, а вернее, вылетят, словно мухи, глупые предположения. Я их запишу сюда. Вы их будете читать и подумаете:
«Ну и мудак же этот писатель, что такую херню, написал! Курит он, наверное, у себя в тайге не табак, а коноплю. Только никому об этом не рассказывает. Напишет и сам же над собой ржет». Ну, в чем-то вы, конечно, правы. Только конопли у меня нет. К сожалению. Пока не нашел ее. Да если честно, то особо и не искал! А так можно и кашу из конопли делать, и масло, и даже лапти вязать. И я в лаптях по тайге пойду?! С ума сойти, можно! Клоун какой-то! Мысли у меня действительно фантастические! Сам поражаюсь! Вот, например, вы видели очертания гор? Какие-то горы выше, какие-то ниже. Даже деревья своими верхушками неодинаковые. Может быть, это своеобразная кардиограмма природы, и она нам, людям, этим хочет что-то сказать? Просто перенести эту кривую на определенные обозначения — цифры, буквы, расшифровать и прочитать! Интересно, если так. У неживого мира своя жизнь, об этом я уже говорил. Значит, и язык свой. Только надо его понять. После моей смерти люди услышат голос природы и мой голос, предвещавший все это. Придут в тайгу. И на стене моего дома, который я с таким трудом построил, напишут: «Здесь все это время жил идиот, который слишком много знал и все понял!» Какая светлая память обо мне останется! Не зарастет ко мне народная тропа! Мое копье в музей поставят. Мою одежду на лоскутки порвут, на память растащат, и пойдет обо мне слава великая и сногсшибающая. Мне здесь больше и делать-то нечего, как только рассуждать да разглагольствовать на темы, которые далеки от реальности! Потому что моя реальность здесь скупа, бедна и безысходна. Короче говоря, все мои желания несовместимы с жизнью.
Рассуждаю я не только о природе. Первым делом я думаю, как обхитрить закон. Чтобы у ментов стало больше проблем и чтобы их стало гораздо больше, чем их стало сразу после их рождения. Рождение мента — это выкидыш! Аборт природы, не желающей донашивать больной плод до человеческого совершенства. Так оно и есть. Думал я, думал и додумался. Когда вы подписываете документы, то надо подписывать их измененной подписью. Не с тем наклоном, не так ставя буквы, с другими хвостиками и направлением движения ручки. Сравнивать никто не будет. Вы всегда сможете отказаться от своих показаний. Ни одна экспертиза не станет утверждать, что это ваша подпись. Скажут — может, да, а может, и нет. Можно опротестовать. И ни один суд не примет этот документ как подлинный. И еще всех накажут за подделку подписи. И будет вам лафа и весь расклад по полной масти! Эти лягаши тогда что-то делают, когда под их жопой кресло начинает ерзать. И никак иначе! Надо столкнуть две службы лбами. Судебно-правовую систему с исполнительной. А когда коты дерутся — мышам приволье! Вот такие мудрые мысли приходят в мою голову в таежной дикости! Вы думаете, почему М.В. Ломоносов стал великим ученым? Он из серой простоты пришел. Там головы еще не заморочены цивилизованным мусором и непогрешимыми доктринами. Все новое всегда станет лучшим, если сможет обосрать старое! Так думаю не только я. Так думают все наши историки и все настоящие и будущие правители страны. А про ученых и говорить не приходится! Так что я от них недалеко ушел!
Как бы я ни любил поспать и какие бы причины все это время ни поднимали бы меня с моей теплой постели задолго до рассвета, в это утро я подскочил как ужаленный. В этот день я ждал Лену. Мы договорились, что она придет ко мне! Найти ей дорогу помогут собаки. Они проведут ее своими тропами прямо к моему дому. Я волновался. Очень. Я представлял, какими могут быть собачьи тропы и чем они могут отличаться от человеческих. Но я надеялся, что она не пойдет по собачьему компасу, а будет все же для себя подыскивать более подходящую дорогу. Собаки даже при таком раскладе обязательно справятся с поставленной перед ними задачей и выведут ее ко мне без лишних осложнений и приключений. Но такая опасность была. Что в голове у этих собак — одному только Богу известно! Дикие звери не страшны. С Леной рядом идут такие головорезы, которым долго не надо доставать мечи из ножен, а достаточно только открыть пасть. Но может быть всякое. Это всякое меня и тревожило. К тому же любого врага собаки почувствуют на расстоянии и отгонят, если, конечно, не ввяжутся в драку. В драке собаки могут пострадать. Тогда и защита у моей любимой ослабнет. О чем я только не думал! Отгонял от себя грустные мысли! Но предположения, в которых было много фантазии, страха, накрутки, домыслов, не давали мне возможности легко и свободно вздохнуть. Я переживал и не находил себе места. Такие размышления не внесли спокойствия в мое ожидание. И еще… я был в смятении, представляя нашу встречу. Как все сложится? Какой будет встреча? Что мы скажем друг другу? Найдем ли сейчас понимание? Что может поддержать меня в минуту трепетного волнения? Я взял Библию. Отвернувшись, открыл первую попавшуюся страницу. Закрыл глаза и ткнул пальцем в первую попавшуюся строку. Прочитал. Там было написано: «И найдут они в пустыне воду». Я закрыл Библию. Воду… Вода — это жизнь. Господи, помоги мне не сойти с ума… Конечно, я навел в доме порядок.
Все лишнее смел в охапку, в кучу и отнес на улицу. Подальше, с глаз долой! Подмел пол. Вымыл посуду, какая была. Не велик скарб. Приготовил вкуснейшую еду, какую только мог придумать. О моих кулинарных способностях и возможностях вы уже имеете представление. Единственное, что подперло меня конкретно и поставило в тупик, вогнав в шоковое состояние, в безвыходное положение, и то, что не поддается ни одной уборке и стирке — это моя собственная рожа. Безобразие, заросшее еще более ужасным безобразием. Никогда не думал, что я так близок к своим дальним родственникам, занимающимся онанизмом в вонючем обезьяннике. До этого мне не надо было прихорашиваться и наводить марафет в своем внешнем виде. Для тайги сойдет. Тайга — не девушка. А сейчас я посмотрел на себя со стороны. То, что я увидел, было ужасным. Если вы хотите своих детей сделать заиками, хотите, чтобы ваши жены родили раньше времени и чтобы вы сами застрелились первым попавшимся вам под руку предметом, покажите им меня и сами полюбуйтесь. Моя рожа к вашим услугам. Возможно, некоторые красавицы хотят похудеть, и я уверен, что при этом они даже расстраиваются, если в зеркале еще до сих пор видят свое отражение. Их устроило бы, чтобы они похудели до невидимости. Но моя худоба была страшной. Череп на тонкой шее. Впалые глаза, черные круги под ними, крупные морщины, совершенно беззубый рот, получерные, полуседые волосы до плеч, черное, словно сажа, лицо. Лицо… Лицо у людей, а у меня, у таежного отщепенца — просто та часть тела, которая может только дышать, смотреть, материться и жрать. И все. Нет лица. Есть намек, пародия, видимость, карикатура. Морда, одним словом, и та самого что ни на есть наихудшего качества. Я смотрел на себя в зеркальце очень долго и пристально. Что сказать? Без слез и содрогания на это смотреть было просто невозможно. И с этим безобразием надо было что-то срочно делать. Я взял нож и стал кромсать свои волосы. Какой из меня цирюльник? Драл, как мог. Не отрезал, а именно драл. Я старался с корнем вырвать из себя старость, все годы затворничества, результаты голода и побоев, последствия карцеров, тень одиночества, эхо отчаяния и следы нечеловеческих мучений. Тоска по Лене высушила меня. Добила, уничтожила и так дышащую на ладан жизненную силу.
Волосы я мог выдрать! Но глаза? Как я мог выдрать их? Мне бы этого очень хотелось! Мои глаза были мертвы. В них не было света. Они потухли. Они были, как у больной слепой собаки, страдающей катарактой. Что мне с ними делать? Кому я такой нужен? Ей? Она меня видела другим! Она помнила другие глаза, горевшие огнем решительности в предчувствии скорой свободы! А сейчас? Что от них осталось? Их начала сжигать зона, дожевала тайга, затушила боль и разлука. Я бросил нож и стал руками рвать на себе волосы. Я бил себя по щекам, чтобы они хоть немного раскрасились румянцем восторжествовавшей жизни. Чтобы они хоть немного стали похожими на щеки нормального человека. Но все было напрасно. Они были костлявы, бледны, сухи, обескровлены и безжизненны. Ушла из них кровь. Сердце, чтобы биться из последних сил, из них все высосало. Я завыл. Схватил зеркало и бросил его на пол. Растоптал его! Не нужен я ей такой! Не нужен! Я себе такой не нужен! Урод! Лицо урода! Глаза смертника! Душа зверя! Жизнь звериная! Падла, не знающая, зачем еще живет, если нечему радоваться, не на что надеяться! Для чего все это, для чего? Я сел и зарыдал. Все, что наболело за все это время, вырвалось, превратилось в стон. Никогда такого со мной не было! Но сколько можно! Сколько может выдержать человек? Зачем жить, когда ненавидишь сам себя?! Когда твоя любимая отвернется от тебя, как от прокаженного! От взрыва эмоций стало легче. Вылились, изверглись, иссякли. Немного успокоившись, я стал мыслить реально. Что я могу изменить? Ничего. Тогда и дергаться не надо. Что будет, то и будет. Что суждено, то и случится. Нечего по-другому и думать. Не надо о другом и мечтать. Все так, как и должно быть. Все нормально. Я отдышался. А может быть, все не так и плохо? Живой же. Ну, разлюбит. Уйдет. Жизни нет без нее. А я и до сих пор что — жил? Мучился! Значит, судьба такая. Хреновая, но твоя. Что можно сделать? А правда, что можно сделать? Что-то же можно исправить? А что? Волосы я все ободрал. Стал похож на черта, у которого вырывали рога монтировкой, без анестезии. И на козла стал немного смахивать. Ну и пусть! Но время-то у меня еще есть! Надо срочно привести себя в порядок! В порядок — это, конечно, громко сказано, но для начала надо принять ванну. Чтобы не вонять псиной. Какая у меня ванна? Баня.
Баня была устроена следующим образом. Из палок построен каркас. Я его обтянул целлофановой пленкой, что применяется для парников. Я ее с собой специально для этого и притащил. Она мне служила ранее защитой от дождя. В центре этой палатки была вырыта яма, в которой разложен костер. Он обложен камнями. Камни заранее надо обжечь. Если этого не сделать, то камень может взорваться и осколком поранить того, кто рядом. Камни раскаляются. Жар не выходит наружу. И дыма, полно. Топлю же по-черному. В такой таежной бане — как в парилке! Быстро все приготовил, разжег. Сижу, парюсь. Пот льет ручьем. Дым лезет в глаза и в нос. Можно проветрить и оставить только раскаленные камни без огня. Но все равно дышать нечем. Когда совсем туго, выскакиваю на улицу, обливаюсь холодной водой, выпиваю кружку родниковой воды и обратно. Иногда плескаю водой на раскаленные камни. Пар вырывается на свободу. Горячий воздух бьет в лицо, ошпаривает тело. До мурашек. В такой жаровне провел часа два. Уже лучше. Грязь сошла, лицо порозовело, волосы стали мягкими. Наверное, теперь от меня пахнет дымом, а не козлом. Ну, это кое-что!
Настроение поднимается. Красавец! Ну, вот и все. Побрился. Морда осталась прежней. Хрен с ней. У меня сейчас нет возможности заплатить за пластическую операцию. Остается ждать. Что ждать? Кого? Ее! Дрожь охватывает все тело. Рад бы этого не показывать, но не могу. Сердце дрожит, не слушается меня. Оно что — отдельно от меня живет? Получается, что так. Странно, я никогда такого не замечал за ним. Предатель. Выдаст же все мои чувства. А что мне скрывать? Нечего. Люблю ее — и все. Сильно люблю. Очень. Вот оно и стучит. Издевается. Хочет показать свое превосходство надо мной. Оно так всегда. Я вроде бы и спокоен, а оно выдает. Хорошо, что никто его не слышит. Только я чувствую, как оно стучит. Слава богу, хоть так! Что дальше? Время тянется. Беру книгу — строк не вижу. Читаю — не понимаю, что. Курю. Много. Взатяг, чтобы дурь мозги прошибла. Прошибает, но становится еще хуже. Голова туманится. В затуманенных мозгах — все одно и с большей силой. Когда придет? Дойдет ли? Ну, сколько можно ждать? Ничего не случилось бы! Не знаю, чем заняться. Беру непонятно что и непонятно что с этим делаю — стругаю, перевешиваю, переставляю, поправляю, двигаю. Это невозможно. Ждать, оказывается, хуже, чем знать, чувствовать и понимать. Первое соприкасается со временем. Все остальное время отодвигает. Проходит вечность. Я уже не могу ждать и не жду. Обреченно сижу на крыльце — и все. Что будет? Ничего не будет. Я уже и к этому готов. Обречен. Не сопротивляюсь ни своим мыслям, ни своим желаниям. Никто не придет. Ну и не надо! Не надо! Буду жить дальше один. Плохо все. Но привычно. Мне всегда плохо. Было, есть и будет. Без счастья жил и проживу дальше. Переползаю, переболею, перекантуюсь! Сдохну! Ну и ладно! Лучше так. Отмучаюсь. Не нужен — значит, не нужен!
Первый к крыльцу прибегает Рем! Рем! Родной мой, милый! Как я тебя ждал! Где все? Ты один? Сердце сжимается. Сейчас перестанет биться! Рем! Где все? Никого. Что случилось? Рем виляет хвостиком. Что молчишь? Где Лена? Где? Что скажет собака? Но я допрашиваю ее! Глупец. Что жду услышать? Проходит минут пять. Я уже не живой. Не чувствую земли под ногами. Подкашиваются ноги. Земля из-под них уходит! Рем! Рем! Вернись! Найди ее! Умоляю! Рем бежит к своей миске с водой и жадно пьет. Скажи, потом пей! Пять минут тянутся целую вечность. Шорох листьев. Сердце остановилось. Черт с ним! Мне оно не нужно! Она? Да! Это она! Мы застываем напротив друг друга, потом срываемся. Нет, не бежим! Летим друг к другу! Не обнимаемся — врываемся друг в друга, как в жизнь! Как в давно потерянное и сейчас только что найденное счастье. Дальше не помню. Все смешалось. Падаем в объятия! Падаем! Как в пропасть! Взрываются чувства! К черту сердце! Оно осталось сзади! Губы! Слезы! Опять губы! Руки! Молча! К черту слова! И нет жизни кругом! Только мы! Я и она! Застываем, вцепившись друг в друга насмерть. Навсегда! Стоим не шелохнувшись. Долго. Очень долго. Застыло время. Исчезло. Потихоньку возвращается реальность. Тупая, сейчас ненужная, но реальность. И все молча. Молча, обнявшись, проходим в дом. Молча, держась за руки, садимся за стол. И смотрим, смотрим друг на друга. Молча. Иногда молчание значит больше, чем слова. Если вместе можно молчать об одном, то тогда найдется, что сказать друг другу.
Сколько так времени прошло — не знаю. Вся жизнь прошла перед глазами. Все, что было, все, что сейчас и все молча. Без слов. Одни глаза и в них слезы. Горькие и счастливые. Не спеша из леса вышел Шрам. Он мудрый. Он не будет, как этот щенок, сразу бежать к миске с водой. Ему поручили сопроводить человека, и он это выполнит до конца. Оглядится и, убедившись, что все спокойно, тогда только подойдет к дому. Он телохранитель. Он охраняет того, кто дороже хозяину больше жизни и больше всех на свете. Это понимать надо. А Рем пусть и почту носит, и углы метит, когда хочет. Что с него взять? Пацан! Как дураком в реку попал, таким сейчас по земле и бегает! А служба сыскной собаки обязывает быть умнее, четче, строже и серьезнее. Можно, конечно, всю жизнь и прогавкать, но надо все-таки в ней найти и себя! А миска с едой никуда не убежит! Успеется. Служба — перво-наперво! Таким он родился. Таким его воспитали. Выдрессировали тело. А души не поняли. За это и поплатились. Но опыт и знания остались. И теперь его душа и сердце с тем, кого он любит и уважает больше всех. А значит, не подведет.
Леночка… Мы очень долго смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Молча. Не было слов. Да они были и не нужны. Глаза говорили за нас. Спрашивали и слышали ответы на все вопросы. Нет, не слышали, а видели, понимали все то, о чем молчали мы сами. Любящим людям не надо говорить много. Они общаются на другом уровне, говорят на безмолвном языке любви. И громче этого языка, красноречивее его ничего нет. Потом мы пили чай. Пили из одной кружки. Я хотел запутаться в ее волосах, хотел пить ее дыхание, греться под лучами ее глаз, трепетать от счастья в ее руках. Просыпалась во мне давно забытая, ушедшая, уснувшая, душевная теплота. Она заполняла всего меня, пульсировала в венах, воскрешала душу и сердце, и сердце, потихоньку начинало оживать, трепетать и распаляться. Тихо. Незаметно. Раньше все это было далеким, недосягаемым, почти забытым. Сейчас мы своими руками и глазами открыли друг другу дорогу любви. Время разлуки отступало, постепенно исчезало и начинало забываться. Мы откусывали один ломоть хлеба. И в этом тоже была определенная близость, которую не передать словами. Иногда я отламывал хлеб и кормил Лену из своих рук. Она делала также. И в этом была непередаваемая нежность, забота и еще что-то большее, чем любовь. Этим мы дарили друг другу жизнь и самих себя. Я целовал ее руки, каждый ее пальчик, ладошку бесконечно, бесконечно, бесконечно. Она прикоснулась губами к моей руке. И все тоже молча. Господи, ее рука и моя?! Ее — сама нежность и совершенство. Моя рука — рука пирата, исполосованная шрамами вечных рубок и дуэлей. Вечно я с кем-то воюю! То за жизнь, то с самой жизнью. Я гладил ее волосы и не мог насмотреться в ее глаза. Потом мы опять держали друг друга за руки. Долго. Нежно. Ни на секунду не отпуская друг друга. А потом было произнесено первое слово. Второе… О чем мы разговаривали с Леной? Вы все уже знаете и не будете задавать лишних вопросов. Я немного стеснялся своего дикого вида, часто отворачивался, пытаясь спрятать то, что считал не совсем совершенным, но Лена почему-то все, что я скрывал, целовала и гладила своей теплой и нежной рукой. Что говорил я ей про свои чувства, что она говорила мне — я вам не скажу. Не ваше это собачье дело!
(Извините). Потом к нежности постепенно добавился трепет. Появился жар объяснений, признаний, не сказанных ранее. Потом слова вместе с ощущением реальности затуманились. Перешли в шепот. Не все чувства можно передать словами. Шепот стал более быстрым, стремительным, громким, неразборчивым, несвязанным. Наши прикосновения друг к другу разгорались и становились пылкими, несдержанными. Мы затерялись в них. Все переполняющие нас чувства объединились в одно огромное страстное желание. Мои и ее руки перестали стесняться. Потом произошло то, что и должно было произойти. Если вы когда-нибудь чувствовали то же самое, что тогда чувствовали мы, то не станете лезть с ненужными расспросами, а скромно опустите глаза и дождетесь, когда я перейду к следующей главе. Бьется, мое сердце! Наслаждается близостью и нежностью. Если когда-нибудь, мой милый, родной, любимый солнечный ежик, ты прочитаешь эти строки, то услышишь мои слова, которые я хочу тебе сказать! Леночка, я люблю тебя! Очень, очень! И пусть моя любовь подарит тебе счастье! Если будешь счастлива ты, то буду счастлив и я. Конец этой главе. Писать дальше не имею никакой возможности. Не до этого!
#ВалерийСугробов_опусыИрассказы
А случилось это так. Шрам вернулся с очередным посланием. Поставив перед ним миску с горячим супом, я насторожился. Непонятный шум раздался около входной двери. То ли царапанье, то ли шарканье. Я выглянул на улицу и обомлел. Передо мной стоял другой пес. Он смотрел на меня, крутил головой и, подняв морду, нюхал воздух. Он меня изучал. На расстоянии. Что-то до больно знакомое показалось мне в его окрасе. И здесь я вспомнил, где и при каких обстоятельствах я видел эту псину. Три года назад, река, мокрый кутенок, которого я спас, вытащив из воды. Да! Это был он! Взрослый! Возмужавший! Его за собой привел Шрам. Моментально Рем, так мы его назвали, получил еду, тепло, мою ласку и гостеприимство моего дома. Теперь уже две собаки окружали меня во время вечернего толкования Уголовного кодекса, который я пытался пересказать своими словами. Они вздрагивали, когда я громко стучал кулаком по столу, возмущаясь написанным. Ну, бред же! И не просто бред, а бред сивой кобылы! Насочиняют черт-те что, а нам расхлебывай! Книгу тоже притащил Шрам. После того, как одна из наших записок пропала, скорее всего зацепившись за кусты, мы приняли решение использовать небольшую сумочку, которую было бы удобно вешать Шраму через спину. Лена такую сумочку сшила. В ней-то теперь и ездила вся наша корреспонденция, а также небольшие предметы, которые мне были необходимы. Так приехали лезвия для бритья, станок, мыло, немного соли, что очень меня обрадовало, и что-то менее значительное. Соли я не видел все это время и уже забыл, какая она на вкус. Пищу без соли есть полезно. В организме легкость. Хоть вначале и непривычно, и даже дико. А в своей дикости я живу очень долго. Уголовный кодекс мне был просто необходим как юристу с противоположной стороны закона. Зачитаться можно! Что государство только не придумает, чтобы его граждане не могли жить счастливо! Некоторые его статьи, по моему мнению, надо было в корне из менить, а некоторые нуждались в срочном дополнении. Нельзя же так издеваться над людьми! Как что не так — сразу срок. Ни тебе там благодарностей, никаких премий, поощрений — одни наказания. Бесчеловечно все это! Напиши, что человек за такое- то преступление получит столько-то денег, а за такое — столько! Конечно, человек выберет, что повыгоднее! Тяжкие преступления будут стоить совсем дешево. Значит, их невыгодно совершать. Мелкие правонарушения — дороже. Все станут совершать мелкие правонарушения, и поэтому вскоре вообще с серьезными преступлениями и с организованной преступностью в стране будет покончено! Вот бы им всем мою голову! Надо в корне переделать психологию преступного мира и тюремные порядки. Хватит грабить бедных людей! Людей, кто своим потом и кровью зарабатывает жизненно необходимые крохи. Надо грабить награбленное и все отдавать бедным. Уважения будет больше! Надо в тюрьме создать такие условия жизни, чтобы каждый вольный гражданин мечтал попасть на зону, чтобы начать жить лучше. Никого не надо унижать, никого не надо бить. Пусть зона или тюрьма станут добрым гостеприимным домом. Люди потянутся к хорошему! Все заключенные станут братьями, и это будет сильная, крепкая, сплоченная, мужественная армия, способная противостоять произволу и беззаконию власти. Развеселился я так, что и на страницах моего дневника это отразилось. Это все потому, что настроение у меня хорошее. Рем у меня гостил часто. Увязывался за Шрамом, и Шрам таким образом показывал ему дорогу ко мне. Учил уму разуму. Цель у нас с Леной была одна — Рем, еще одна наша почтовая собака. Только теперь от Лены ко мне. Собаки подружились. Бегали вместе, вместе шалили, за что получали от меня строгие взыскания, а иногда им влетало конкретно веткой по попе за не совсем приличное поведение. Что касается Шрама, то он тоже участвовал в воспитании Рема, только методы его были, на мой взгляд, не совсем гуманными. То за холку Рема зубами схватит, то за попу куснет. Не смог бы я так воспитывать собаку. Это однозначно. После долгих тренировок и неоднократных «издюлей» Рем уже самостоятельно научился находить дорогу от Лены ко мне и от меня обратно. Теперь у нас у каждого была своя почтовая собака. Меня интересовал только один вопрос: если мы своих собак выпустим одновременно и они встретятся где-нибудь посередине, куда они побегут? Учебники по дрессировке собак по этому поводу скромно молчали. Когда Рем убегал, Шрам печально смотрел в потолок. Практически туда, куда всегда смотрел и я. Уж и не знаю, что мы там видели интересного и нового, но скорее всего на потолке каждый из нас видел что-то свое. Скучал Шрам по Рему. Привык к общению с ним. Положив морду на лапы, он тяжело вздыхал, водил бровями. Переживал. Но здесь веселить его прибегала Акула. Что она с ним только не делала! Она по нему бродила, как по центральному парку, пыталась залезть в пасть, в ухо, под хвост и нагло лезла в собачий нос, принимая его за норку. И вообще, вся собака и все, что было у собаки — это было уже ее! Ее было все, до чего она только могла добраться. Даже если никуда Акула особо не лезла, а просто прогуливалась по голове Шрама, то тогда вместо нее в собачью пасть, глаза, уши и нос лез ее лысый хвост! Что для Шрама было лучше, понять сложно. Надоела она ему хуже горькой редьки. Он ее и носом отпихивал, и лапой придавливал, и просто уходил в другое место и там ложился. Вы знаете такие места, куда не могут достать вездесущие крысы? И я не знаю. Для Шрама Акула была хуже стихийного бедствия, и более идиотского создания, чем она, он себе даже представить не мог. Единственная причина, по которой он ее не обижал, — от нее пахло хозяином. Значит, она своя и трогать ее нельзя! Дура, конечно, но своя. И этим все сказано.
В моем состоянии вечная погоня за продуктами питания всегда сопровождалась огромным трудом при охоте, да и рыбалка не всегда была результативной. Скажем прямо, обеспечение едой, да так, чтобы не думать о завтрашнем дне, было для меня самым главным и повседневным вопросом моей таежной жизни. Почти всегда меня мучил вопрос — как сложится охота завтра? Добуду я хоть что-нибудь? Не умру ли с голода, если на очень долгое время удача оставит меня? Это не в магазин сходить! Ну, почему так глупо устроен человек! Что за примитивная такая конструкция! Вот змеи — раз поедят и могут по году ничего не есть! Почему человек создан иначе? Тот, Кто создавал человека, рассчитывал, что рядом с ним всегда будут пастись стада оленей, всегда будет водиться рыба, да так, что они никуда не убегут, и за ними не надо будет бегать? Не надо будет их ловить? Или они настолько будут переполнены чувством личного самопожертвования, что сами прыгнут в костер и поджарятся? Или, может быть, они подойдут к охотнику и скажут: «Нате, берите!» Труд, конечно, облагораживает человека. Но когда от него попахивает вечностью, то что-то здесь не так. Да, я понимаю… Не работаешь — жить не на что. Но, когда работаешь, то жить-то некогда!
Библия, была второй книгой, которую я попросил Лену прислать мне через собачью почту. Когда почта прибежала, а другое слово не подходит к такому мероприятию, то теперь все мои вечера были заняты одним — изучением Святого писания. Библия — великая и большая книга. Ее читать можно долго и даже вечно, и каждый раз в ней находишь что-то новое. Какое настроение — так слова Библии и ложатся тебе на душу. Но настроение меняется! Вместе с ним меняется и смысл того, что читаешь. По моему пониманию и по писанию, Бог сначала создал свет и тьму, воду и землю и все остальное, но перед созданием человека он создал труд для него, и труд стал для человека главным в жизни. Этого в Библии нет. Нет четкого указания на такой факт. Почему? Так бы и сказали: Мы создали человека для того, чтобы он вечно работал! Ни для чего другого! Только для работы! Размножаться человеку некогда! Работай беспросветно, и все! Всех, кто не работает, ну, к примеру, ворует, тоже создал Бог? Посоветовал — не воруй! А жить-то как, если не воровать — не подсказал! Сейчас кто живет хорошо? Те, кто ворует. Где и как могут! Вот слово «повар». Он всегда при продуктах. Воруй — не хочу. Так всегда было, есть и будет. Исключений не встречал. Прекрасно живут те, кто при кухне. И я думаю, что первоначально слово «повар» звучало вот так — «ПОВОР». Потому что вечный и постоянный вор. Вроде бы неудобно так обзывать солидную и нужную профессию. Поэтому и схитрили, назвали — «повар». Вроде что-то варит. Не знаю, что он там варит, но ворует он гораздо больше! Это точно!
Мне в тайге воровать нечего. Рад бы, да не могу. Все своим трудом. Даже если елку спилю втихую ночью, и то на это никто не обратит внимания. Да хоть днем пили! Кто увидит? А поэтому воровать не хочется. Нет в этом никакого удовольствия. Ворую сам у себя. Даже обидно. Это не кража, а маразм какой-то! Мазохизм даже получается. Я же не могу сам себя наказать за то, что сам же и сделал!? Кража — это тайное похищение имущества. Какое, на фиг, тайное похищение, когда никто этого не видит и даже смотреть на это не хочет?! Ни для кого не тайна, потому что нет никого, кто бы эту тайну попытался раскрыть! И никто не страдает от такого тайного похищения! Нет пострадавших от тайной кражи на тысячи километров! Хоть приглашай, чтобы посмотрели и убедились, что действительно — тайно! Помню я такого одного вора, кто тайно что-то воровал. Но что? Никто не мог понять. Он с территории завода на тележке мусор вывозил. Не мусор же ворует! Но все чувствовали, что ворует. Потому что в обязательном порядке воровали все! Исключений и здесь быть не может! Где «мусора», там и мусор… Он их очень интересует. И без него они жить не могут. Его спросили: «Скажи честно, что воруешь? Ничего не сделаем. Просто, интересно!» Он ответил скромно и тихо, немного стесняясь: «Тележки…» Уметь надо воровать! А мне и уметь нечего! Негде в тайге повышать свою воровскую квалификацию. Да, честно говоря, я никогда ничего и не украл! Наоборот, возвращал! Возвращал людям их потерянную веру, утраченную совесть, забытую честь! Но и это никто не хотел брать! Никому это не надо! Лишний груз! Без этого жить проще! Мартышкин труд возвращать людям их человеческий вид! Сейчас форма стала важнее, чем содержание!
Наступает вечер. Не думаешь уже о дневной суете. Ее время прошло. Наступает момент истины, чтобы разобраться в себе и в своих мыслях. Вечерами я мог позволить себе пофилософствовать и помечтать о чем-то личном. Заваривал чай с травами. И потихоньку, глоточками его попивал. А еще лучше, если вместо чая заварить растолченную молодую хвою, настоять на кипятке часика два. Этот напиток всегда возвращал мне за день утраченные силы и бодрость. В этом напитке много витаминов. Попробуйте, и жизнь вам покажется прекраснее, чем она есть! А сила и бодрость мне нужны. По этой тяжелой таежной жизни! Мало того, что жизнь в тайге — это сплошной труд, горбатишься по каждому поводу и без повода, это еще и вечная борьба с силами природы и с теми, кого эта природа рождает и кто ее облепляет в неимоверном количестве — с насекомыми! Комарами, гнусом, вшами, слизнями, муравьями, блохами, клопами, короедами, клещами, червями и мухами. Всю эту гадость и не перечислишь!
Каждый из них несет либо заразу, либо просто занимается вредительством. Подрывает сельское, а вернее сказать, мое таежное хозяйство и мою нервную систему. Эти гады — и на животных, и в еде, и за шиворотом, и на стенах, и в полу дома. Они везде. Это их мир. Их больше! Мы их просто терпим и с ними боремся. Но для меня были страшны не они. К ним привыкаешь. Жизнь в тайге связана, прежде всего, с тем, что надо что-то менять в самом себе. В своем характере, в привычках. Они должны стать необходимой атрибутикой выживания. Про свои «не хочу» или «не могу» надо забыть. Твои желания для тайги — это роскошь! Есть слово — НАДО! И этим словом все сказано. Все в тайге направлено к одному — целесообразности. Тайга — это серьезная мельница жизни! Она перемалывает людей жестокими жерновами бытия, просеивает испытаниями, словно пшеничные зерна, — крепких оставляет, чтобы из них выросли новые, устойчивые к трудностям ростки жизни, а слабых и бесхарактерных людей — в муку или на выброс! И все начинается не с разделки мяса и не со сбора грибов или ягод. Все начинается с раннего подъема, а для меня это хуже любой каторги. Я сова. Могу всю ночь сидеть и заниматься своими делами, а утром встать для меня — мучение. Встаешь вот так на охоту, на рыбалку и думаешь — то ли чая попить, то ли зарезать кого! Вот такое настроение. Вся живность в основном бегает утром! Что ей не спиться? Не царское, конечно, это дело — рано утром вставать, но приходится. Пересиливаешь себя. Прошедший-то день и тот прошел нелегко. Накрутишься так, что вечером еле-еле на кровать залезаешь, а бывает, что от усталости и уснуть не можешь. И спину ломит, и руки отнимаются. А утром опять надо вставать, и это «надо» важнее твоего здоровья, самочувствия и настроения. Не встанешь — останешься голодным. А то и встанешь и все равно можешь вернуться с ни с чем. Значит, на следующий день надо опять вставать и, матеря свою участь, уже не идти, а ползти на охоту. Голод — не тетка! Он всем двигает и руководит! В тайге это самый главный пахан. Рулевой. Иначе не выжить. Плетешься по только тебе известным, тропам. Прислушиваешься, размышляешь. Вот отсюда в тот раз выпорхнул рябчик. Здесь копались кабаны. Взрыхлили землю своими пятачками. Хорошо бы одного выловить. Лучше, если это будет беременная самка — принесет приплод. И тогда от сельского хозяйства можно будет смело переходить к лесному скотоводству. Это проще и спокойнее. Правда, придется запасаться кормами. Какими? Чем? И где я их столько возьму? Вопросов много. Ответ пока один. Нет пока ни одной свиной морды, чтобы ее кормить и даже чтобы думать про нее. Какие только мысли не лезут в мою голову и на какие только безумные фантазии не подталкивает меня моя природная и очень понятная каждому обычная человеческая лень! И с ленью надо бороться. В первую очередь. Все беды — от нее. И только от нее! Но лень нас подталкивает и на устройство удобного нам быта и комфортного времяпровождения. Эта мысль — обеспечить себя надолго уверенной сытой жизнью — так накрепко захлестнула меня, что я стал меньше использовать удушающих петель, а все больше и больше стал вырывать ловчих ям. Но обидно, досадно, в них пока попадались только самцы. Пусть даже олени. Для чего мне их держать? Опять-таки, надо будет рано вставать, для них косить сено, пока на траве роса. Чем косить? Надо сушить. Складывать в стога. Перевозить. На чем перевозить? На себе таскать? Откуда таскать? Поля от меня не так уж и близко. И заготовлять сена надо будет много! На всю зиму. Летом придется скот пасти… Оленей?! Лосей?! Да и оставленные стога сена вызовут у тех, кто их увидит, подозрение и один-единственный и естественный вопрос: «Чье это?» Кто здесь живет? Такие вопросы для меня опасны. Я — зэк. И зэк беглый.
Но не только чисто практические размышления приходили в мою голову. Голова для того и нужна, чтобы в ее мозгу, в ее извилинах опарышем копошился разный бред. Потом бред дозреет, и вылезут оттуда, а вернее, вылетят, словно мухи, глупые предположения. Я их запишу сюда. Вы их будете читать и подумаете:
«Ну и мудак же этот писатель, что такую херню, написал! Курит он, наверное, у себя в тайге не табак, а коноплю. Только никому об этом не рассказывает. Напишет и сам же над собой ржет». Ну, в чем-то вы, конечно, правы. Только конопли у меня нет. К сожалению. Пока не нашел ее. Да если честно, то особо и не искал! А так можно и кашу из конопли делать, и масло, и даже лапти вязать. И я в лаптях по тайге пойду?! С ума сойти, можно! Клоун какой-то! Мысли у меня действительно фантастические! Сам поражаюсь! Вот, например, вы видели очертания гор? Какие-то горы выше, какие-то ниже. Даже деревья своими верхушками неодинаковые. Может быть, это своеобразная кардиограмма природы, и она нам, людям, этим хочет что-то сказать? Просто перенести эту кривую на определенные обозначения — цифры, буквы, расшифровать и прочитать! Интересно, если так. У неживого мира своя жизнь, об этом я уже говорил. Значит, и язык свой. Только надо его понять. После моей смерти люди услышат голос природы и мой голос, предвещавший все это. Придут в тайгу. И на стене моего дома, который я с таким трудом построил, напишут: «Здесь все это время жил идиот, который слишком много знал и все понял!» Какая светлая память обо мне останется! Не зарастет ко мне народная тропа! Мое копье в музей поставят. Мою одежду на лоскутки порвут, на память растащат, и пойдет обо мне слава великая и сногсшибающая. Мне здесь больше и делать-то нечего, как только рассуждать да разглагольствовать на темы, которые далеки от реальности! Потому что моя реальность здесь скупа, бедна и безысходна. Короче говоря, все мои желания несовместимы с жизнью.
Рассуждаю я не только о природе. Первым делом я думаю, как обхитрить закон. Чтобы у ментов стало больше проблем и чтобы их стало гораздо больше, чем их стало сразу после их рождения. Рождение мента — это выкидыш! Аборт природы, не желающей донашивать больной плод до человеческого совершенства. Так оно и есть. Думал я, думал и додумался. Когда вы подписываете документы, то надо подписывать их измененной подписью. Не с тем наклоном, не так ставя буквы, с другими хвостиками и направлением движения ручки. Сравнивать никто не будет. Вы всегда сможете отказаться от своих показаний. Ни одна экспертиза не станет утверждать, что это ваша подпись. Скажут — может, да, а может, и нет. Можно опротестовать. И ни один суд не примет этот документ как подлинный. И еще всех накажут за подделку подписи. И будет вам лафа и весь расклад по полной масти! Эти лягаши тогда что-то делают, когда под их жопой кресло начинает ерзать. И никак иначе! Надо столкнуть две службы лбами. Судебно-правовую систему с исполнительной. А когда коты дерутся — мышам приволье! Вот такие мудрые мысли приходят в мою голову в таежной дикости! Вы думаете, почему М.В. Ломоносов стал великим ученым? Он из серой простоты пришел. Там головы еще не заморочены цивилизованным мусором и непогрешимыми доктринами. Все новое всегда станет лучшим, если сможет обосрать старое! Так думаю не только я. Так думают все наши историки и все настоящие и будущие правители страны. А про ученых и говорить не приходится! Так что я от них недалеко ушел!
Как бы я ни любил поспать и какие бы причины все это время ни поднимали бы меня с моей теплой постели задолго до рассвета, в это утро я подскочил как ужаленный. В этот день я ждал Лену. Мы договорились, что она придет ко мне! Найти ей дорогу помогут собаки. Они проведут ее своими тропами прямо к моему дому. Я волновался. Очень. Я представлял, какими могут быть собачьи тропы и чем они могут отличаться от человеческих. Но я надеялся, что она не пойдет по собачьему компасу, а будет все же для себя подыскивать более подходящую дорогу. Собаки даже при таком раскладе обязательно справятся с поставленной перед ними задачей и выведут ее ко мне без лишних осложнений и приключений. Но такая опасность была. Что в голове у этих собак — одному только Богу известно! Дикие звери не страшны. С Леной рядом идут такие головорезы, которым долго не надо доставать мечи из ножен, а достаточно только открыть пасть. Но может быть всякое. Это всякое меня и тревожило. К тому же любого врага собаки почувствуют на расстоянии и отгонят, если, конечно, не ввяжутся в драку. В драке собаки могут пострадать. Тогда и защита у моей любимой ослабнет. О чем я только не думал! Отгонял от себя грустные мысли! Но предположения, в которых было много фантазии, страха, накрутки, домыслов, не давали мне возможности легко и свободно вздохнуть. Я переживал и не находил себе места. Такие размышления не внесли спокойствия в мое ожидание. И еще… я был в смятении, представляя нашу встречу. Как все сложится? Какой будет встреча? Что мы скажем друг другу? Найдем ли сейчас понимание? Что может поддержать меня в минуту трепетного волнения? Я взял Библию. Отвернувшись, открыл первую попавшуюся страницу. Закрыл глаза и ткнул пальцем в первую попавшуюся строку. Прочитал. Там было написано: «И найдут они в пустыне воду». Я закрыл Библию. Воду… Вода — это жизнь. Господи, помоги мне не сойти с ума… Конечно, я навел в доме порядок.
Все лишнее смел в охапку, в кучу и отнес на улицу. Подальше, с глаз долой! Подмел пол. Вымыл посуду, какая была. Не велик скарб. Приготовил вкуснейшую еду, какую только мог придумать. О моих кулинарных способностях и возможностях вы уже имеете представление. Единственное, что подперло меня конкретно и поставило в тупик, вогнав в шоковое состояние, в безвыходное положение, и то, что не поддается ни одной уборке и стирке — это моя собственная рожа. Безобразие, заросшее еще более ужасным безобразием. Никогда не думал, что я так близок к своим дальним родственникам, занимающимся онанизмом в вонючем обезьяннике. До этого мне не надо было прихорашиваться и наводить марафет в своем внешнем виде. Для тайги сойдет. Тайга — не девушка. А сейчас я посмотрел на себя со стороны. То, что я увидел, было ужасным. Если вы хотите своих детей сделать заиками, хотите, чтобы ваши жены родили раньше времени и чтобы вы сами застрелились первым попавшимся вам под руку предметом, покажите им меня и сами полюбуйтесь. Моя рожа к вашим услугам. Возможно, некоторые красавицы хотят похудеть, и я уверен, что при этом они даже расстраиваются, если в зеркале еще до сих пор видят свое отражение. Их устроило бы, чтобы они похудели до невидимости. Но моя худоба была страшной. Череп на тонкой шее. Впалые глаза, черные круги под ними, крупные морщины, совершенно беззубый рот, получерные, полуседые волосы до плеч, черное, словно сажа, лицо. Лицо… Лицо у людей, а у меня, у таежного отщепенца — просто та часть тела, которая может только дышать, смотреть, материться и жрать. И все. Нет лица. Есть намек, пародия, видимость, карикатура. Морда, одним словом, и та самого что ни на есть наихудшего качества. Я смотрел на себя в зеркальце очень долго и пристально. Что сказать? Без слез и содрогания на это смотреть было просто невозможно. И с этим безобразием надо было что-то срочно делать. Я взял нож и стал кромсать свои волосы. Какой из меня цирюльник? Драл, как мог. Не отрезал, а именно драл. Я старался с корнем вырвать из себя старость, все годы затворничества, результаты голода и побоев, последствия карцеров, тень одиночества, эхо отчаяния и следы нечеловеческих мучений. Тоска по Лене высушила меня. Добила, уничтожила и так дышащую на ладан жизненную силу.
Волосы я мог выдрать! Но глаза? Как я мог выдрать их? Мне бы этого очень хотелось! Мои глаза были мертвы. В них не было света. Они потухли. Они были, как у больной слепой собаки, страдающей катарактой. Что мне с ними делать? Кому я такой нужен? Ей? Она меня видела другим! Она помнила другие глаза, горевшие огнем решительности в предчувствии скорой свободы! А сейчас? Что от них осталось? Их начала сжигать зона, дожевала тайга, затушила боль и разлука. Я бросил нож и стал руками рвать на себе волосы. Я бил себя по щекам, чтобы они хоть немного раскрасились румянцем восторжествовавшей жизни. Чтобы они хоть немного стали похожими на щеки нормального человека. Но все было напрасно. Они были костлявы, бледны, сухи, обескровлены и безжизненны. Ушла из них кровь. Сердце, чтобы биться из последних сил, из них все высосало. Я завыл. Схватил зеркало и бросил его на пол. Растоптал его! Не нужен я ей такой! Не нужен! Я себе такой не нужен! Урод! Лицо урода! Глаза смертника! Душа зверя! Жизнь звериная! Падла, не знающая, зачем еще живет, если нечему радоваться, не на что надеяться! Для чего все это, для чего? Я сел и зарыдал. Все, что наболело за все это время, вырвалось, превратилось в стон. Никогда такого со мной не было! Но сколько можно! Сколько может выдержать человек? Зачем жить, когда ненавидишь сам себя?! Когда твоя любимая отвернется от тебя, как от прокаженного! От взрыва эмоций стало легче. Вылились, изверглись, иссякли. Немного успокоившись, я стал мыслить реально. Что я могу изменить? Ничего. Тогда и дергаться не надо. Что будет, то и будет. Что суждено, то и случится. Нечего по-другому и думать. Не надо о другом и мечтать. Все так, как и должно быть. Все нормально. Я отдышался. А может быть, все не так и плохо? Живой же. Ну, разлюбит. Уйдет. Жизни нет без нее. А я и до сих пор что — жил? Мучился! Значит, судьба такая. Хреновая, но твоя. Что можно сделать? А правда, что можно сделать? Что-то же можно исправить? А что? Волосы я все ободрал. Стал похож на черта, у которого вырывали рога монтировкой, без анестезии. И на козла стал немного смахивать. Ну и пусть! Но время-то у меня еще есть! Надо срочно привести себя в порядок! В порядок — это, конечно, громко сказано, но для начала надо принять ванну. Чтобы не вонять псиной. Какая у меня ванна? Баня.
Баня была устроена следующим образом. Из палок построен каркас. Я его обтянул целлофановой пленкой, что применяется для парников. Я ее с собой специально для этого и притащил. Она мне служила ранее защитой от дождя. В центре этой палатки была вырыта яма, в которой разложен костер. Он обложен камнями. Камни заранее надо обжечь. Если этого не сделать, то камень может взорваться и осколком поранить того, кто рядом. Камни раскаляются. Жар не выходит наружу. И дыма, полно. Топлю же по-черному. В такой таежной бане — как в парилке! Быстро все приготовил, разжег. Сижу, парюсь. Пот льет ручьем. Дым лезет в глаза и в нос. Можно проветрить и оставить только раскаленные камни без огня. Но все равно дышать нечем. Когда совсем туго, выскакиваю на улицу, обливаюсь холодной водой, выпиваю кружку родниковой воды и обратно. Иногда плескаю водой на раскаленные камни. Пар вырывается на свободу. Горячий воздух бьет в лицо, ошпаривает тело. До мурашек. В такой жаровне провел часа два. Уже лучше. Грязь сошла, лицо порозовело, волосы стали мягкими. Наверное, теперь от меня пахнет дымом, а не козлом. Ну, это кое-что!
Настроение поднимается. Красавец! Ну, вот и все. Побрился. Морда осталась прежней. Хрен с ней. У меня сейчас нет возможности заплатить за пластическую операцию. Остается ждать. Что ждать? Кого? Ее! Дрожь охватывает все тело. Рад бы этого не показывать, но не могу. Сердце дрожит, не слушается меня. Оно что — отдельно от меня живет? Получается, что так. Странно, я никогда такого не замечал за ним. Предатель. Выдаст же все мои чувства. А что мне скрывать? Нечего. Люблю ее — и все. Сильно люблю. Очень. Вот оно и стучит. Издевается. Хочет показать свое превосходство надо мной. Оно так всегда. Я вроде бы и спокоен, а оно выдает. Хорошо, что никто его не слышит. Только я чувствую, как оно стучит. Слава богу, хоть так! Что дальше? Время тянется. Беру книгу — строк не вижу. Читаю — не понимаю, что. Курю. Много. Взатяг, чтобы дурь мозги прошибла. Прошибает, но становится еще хуже. Голова туманится. В затуманенных мозгах — все одно и с большей силой. Когда придет? Дойдет ли? Ну, сколько можно ждать? Ничего не случилось бы! Не знаю, чем заняться. Беру непонятно что и непонятно что с этим делаю — стругаю, перевешиваю, переставляю, поправляю, двигаю. Это невозможно. Ждать, оказывается, хуже, чем знать, чувствовать и понимать. Первое соприкасается со временем. Все остальное время отодвигает. Проходит вечность. Я уже не могу ждать и не жду. Обреченно сижу на крыльце — и все. Что будет? Ничего не будет. Я уже и к этому готов. Обречен. Не сопротивляюсь ни своим мыслям, ни своим желаниям. Никто не придет. Ну и не надо! Не надо! Буду жить дальше один. Плохо все. Но привычно. Мне всегда плохо. Было, есть и будет. Без счастья жил и проживу дальше. Переползаю, переболею, перекантуюсь! Сдохну! Ну и ладно! Лучше так. Отмучаюсь. Не нужен — значит, не нужен!
Первый к крыльцу прибегает Рем! Рем! Родной мой, милый! Как я тебя ждал! Где все? Ты один? Сердце сжимается. Сейчас перестанет биться! Рем! Где все? Никого. Что случилось? Рем виляет хвостиком. Что молчишь? Где Лена? Где? Что скажет собака? Но я допрашиваю ее! Глупец. Что жду услышать? Проходит минут пять. Я уже не живой. Не чувствую земли под ногами. Подкашиваются ноги. Земля из-под них уходит! Рем! Рем! Вернись! Найди ее! Умоляю! Рем бежит к своей миске с водой и жадно пьет. Скажи, потом пей! Пять минут тянутся целую вечность. Шорох листьев. Сердце остановилось. Черт с ним! Мне оно не нужно! Она? Да! Это она! Мы застываем напротив друг друга, потом срываемся. Нет, не бежим! Летим друг к другу! Не обнимаемся — врываемся друг в друга, как в жизнь! Как в давно потерянное и сейчас только что найденное счастье. Дальше не помню. Все смешалось. Падаем в объятия! Падаем! Как в пропасть! Взрываются чувства! К черту сердце! Оно осталось сзади! Губы! Слезы! Опять губы! Руки! Молча! К черту слова! И нет жизни кругом! Только мы! Я и она! Застываем, вцепившись друг в друга насмерть. Навсегда! Стоим не шелохнувшись. Долго. Очень долго. Застыло время. Исчезло. Потихоньку возвращается реальность. Тупая, сейчас ненужная, но реальность. И все молча. Молча, обнявшись, проходим в дом. Молча, держась за руки, садимся за стол. И смотрим, смотрим друг на друга. Молча. Иногда молчание значит больше, чем слова. Если вместе можно молчать об одном, то тогда найдется, что сказать друг другу.
Сколько так времени прошло — не знаю. Вся жизнь прошла перед глазами. Все, что было, все, что сейчас и все молча. Без слов. Одни глаза и в них слезы. Горькие и счастливые. Не спеша из леса вышел Шрам. Он мудрый. Он не будет, как этот щенок, сразу бежать к миске с водой. Ему поручили сопроводить человека, и он это выполнит до конца. Оглядится и, убедившись, что все спокойно, тогда только подойдет к дому. Он телохранитель. Он охраняет того, кто дороже хозяину больше жизни и больше всех на свете. Это понимать надо. А Рем пусть и почту носит, и углы метит, когда хочет. Что с него взять? Пацан! Как дураком в реку попал, таким сейчас по земле и бегает! А служба сыскной собаки обязывает быть умнее, четче, строже и серьезнее. Можно, конечно, всю жизнь и прогавкать, но надо все-таки в ней найти и себя! А миска с едой никуда не убежит! Успеется. Служба — перво-наперво! Таким он родился. Таким его воспитали. Выдрессировали тело. А души не поняли. За это и поплатились. Но опыт и знания остались. И теперь его душа и сердце с тем, кого он любит и уважает больше всех. А значит, не подведет.
Леночка… Мы очень долго смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Молча. Не было слов. Да они были и не нужны. Глаза говорили за нас. Спрашивали и слышали ответы на все вопросы. Нет, не слышали, а видели, понимали все то, о чем молчали мы сами. Любящим людям не надо говорить много. Они общаются на другом уровне, говорят на безмолвном языке любви. И громче этого языка, красноречивее его ничего нет. Потом мы пили чай. Пили из одной кружки. Я хотел запутаться в ее волосах, хотел пить ее дыхание, греться под лучами ее глаз, трепетать от счастья в ее руках. Просыпалась во мне давно забытая, ушедшая, уснувшая, душевная теплота. Она заполняла всего меня, пульсировала в венах, воскрешала душу и сердце, и сердце, потихоньку начинало оживать, трепетать и распаляться. Тихо. Незаметно. Раньше все это было далеким, недосягаемым, почти забытым. Сейчас мы своими руками и глазами открыли друг другу дорогу любви. Время разлуки отступало, постепенно исчезало и начинало забываться. Мы откусывали один ломоть хлеба. И в этом тоже была определенная близость, которую не передать словами. Иногда я отламывал хлеб и кормил Лену из своих рук. Она делала также. И в этом была непередаваемая нежность, забота и еще что-то большее, чем любовь. Этим мы дарили друг другу жизнь и самих себя. Я целовал ее руки, каждый ее пальчик, ладошку бесконечно, бесконечно, бесконечно. Она прикоснулась губами к моей руке. И все тоже молча. Господи, ее рука и моя?! Ее — сама нежность и совершенство. Моя рука — рука пирата, исполосованная шрамами вечных рубок и дуэлей. Вечно я с кем-то воюю! То за жизнь, то с самой жизнью. Я гладил ее волосы и не мог насмотреться в ее глаза. Потом мы опять держали друг друга за руки. Долго. Нежно. Ни на секунду не отпуская друг друга. А потом было произнесено первое слово. Второе… О чем мы разговаривали с Леной? Вы все уже знаете и не будете задавать лишних вопросов. Я немного стеснялся своего дикого вида, часто отворачивался, пытаясь спрятать то, что считал не совсем совершенным, но Лена почему-то все, что я скрывал, целовала и гладила своей теплой и нежной рукой. Что говорил я ей про свои чувства, что она говорила мне — я вам не скажу. Не ваше это собачье дело!
(Извините). Потом к нежности постепенно добавился трепет. Появился жар объяснений, признаний, не сказанных ранее. Потом слова вместе с ощущением реальности затуманились. Перешли в шепот. Не все чувства можно передать словами. Шепот стал более быстрым, стремительным, громким, неразборчивым, несвязанным. Наши прикосновения друг к другу разгорались и становились пылкими, несдержанными. Мы затерялись в них. Все переполняющие нас чувства объединились в одно огромное страстное желание. Мои и ее руки перестали стесняться. Потом произошло то, что и должно было произойти. Если вы когда-нибудь чувствовали то же самое, что тогда чувствовали мы, то не станете лезть с ненужными расспросами, а скромно опустите глаза и дождетесь, когда я перейду к следующей главе. Бьется, мое сердце! Наслаждается близостью и нежностью. Если когда-нибудь, мой милый, родной, любимый солнечный ежик, ты прочитаешь эти строки, то услышишь мои слова, которые я хочу тебе сказать! Леночка, я люблю тебя! Очень, очень! И пусть моя любовь подарит тебе счастье! Если будешь счастлива ты, то буду счастлив и я. Конец этой главе. Писать дальше не имею никакой возможности. Не до этого!
#ВалерийСугробов_опусыИрассказы
Следующая публикация
Комментарии 3