ДЕД ИВАН И ВНУК ВАНЮШКА
Дед Иван лежал на кровати, положив ногу на ногу, в неизменных галифе идо блеска начищенных кирзачах. И улыбался хитро в седые усы. Он вспоминал, как невестка сегодня хвостом возле него крутила и вежливо разговаривала, спросила о здоровье, на что Иван по обыкновению усмехнулся, и откусив очередной кусок утренней булки с маслом и припив его крепким сладким чаем, ответил:
- Не дождесся.
Невестка зыркнула, даже что- то хотела ответить, но смолчала. И вопрос теперь задала в лоб:
- Папа, у вас скоро юбилей. Что вам купить в подарок?
Дед Иван усмехнулся. Он помнит, что у него скоро юбилей. И сколько лет ему исполнится через две недели, тоже помнит. 95 ему будет. И дни рождения, и юбилеи уже давно его не радуют. Но вслух ответил:
- Подарок говоришь? Али сама не знаешь?
- Сама не знаю, поэтому у вас спрашиваю, - сказала невестка Людка и попыталась тряпкой смести со стола крошки от хлеба.
- Не трожь, – дед отвел руку Людмилы с тряпкой. - Я еще не поел.
Он демонстративно смел все крошки рукой, потом подставил под край стола ладошку, в нее смел крошки, посмотрел, видит ли Людмила и, убедившись, что видит, отправил крошки в рот.
Так было довольно часто. Дед знал, что сноху Людку это очень раздражало. Поэтому продолжал сметать крошки в ладонь, а потом отправлять их в рот. Людмилу, жену младшего сына, раздражало многое. Дед Иван был громкий, высокий, худой, носил длинные висячие усы, был глуховат с войны после контузии, а еще носил галифе и начищенные кирзовые сапоги. Круглогодично. Вот такая была у него жизненная позиция. И, как бы Людмила не билась с этими привычками деда, она не одержала ни одной победы. То есть совсем ни одной. Он носил галифе, сметал крошки со стола, каждый день начищал в коридоре хромовые сапоги гуталином, заправлял рубаху в галифе, потом ремень с военной пряжкой со звездой, и, выбритый и начищенный начинал свой день.
Кроме этого дед курил. Исключительно Беломор - канал, исключительно в своей комнате, а не на лоджии. Единственная уступка деда Людке была в том, что он согласился открывать форточку, и не курить в постели. Но и эта уступка была такой… необязательной для исполнения.
А сейчас Людка спрашивает, что ему купить на день рождения.
Дед Иван встал, выпрямился на высоту своего роста, и Людкина голова оказалась у него на уровне груди. Да, мелковата невестка, в который раз подумал Иван. Не пара она сыну, вот совсем не пара. Ну, что теперь говорить. Теперь об этом и думать не надо.
- Я скажу. А ты купи обязательно. Галифе новые. Только чтобы по размеру были, и по длине не ошибись.
Людка только что не зашипела от злости.
- Дались вам, папа, эти галифе. Их и в продаже-то уже нет. Не носит их никто.
- А ты найди. Если я ношу, значит, они должны быть. Постарайся, - снова усмехнулся дед, - юбилей у меня все-таки.
Пререкаться Людка с ним не стала. Ни сил, ни времени у нее на это не было. Она крикнула деду:
- Папа, я ухожу, газ не включайте. На плите все горячее, и убежала на работу, громко хлопнув дверью.
Дед остался один. Не совсем один. Дед остался в квартире со своим котом. Кот был старый, толстый, обычного кошачьего дворянского сословия. А еще он был ленив и отличался тем, что очень любил в своей кошачьей жизни двух людей- деда Ивана-старшего и Ивана-младшего. Любовь свою он выражал громким мурлыканием, позволением себя гладить, и иногда сам, по своей воле мог запрыгнуть на колени, преданно глядя своими рыжими глазищами.
Дед Иван любил это время, когда он оставался совсем с Борманом, и все уходили по своим делам. Он не спеша закурил, поставил пепельницу на стул рядом с кроватью и стал думать. Мысли деда Ивана неспешно перемещались по отделам памяти и времени.
Он очень хорошо помнил войну. В деталях. С именами, фамилиями, названиями, датами, событиями, горем, радостью. Он помнил все. Особенно часто последнее время стали вспоминаться ему однополчане. Он видел их, мало того - он говорил с ними! Рассказывал, что сейчас происходит здесь, а они как-то загадочно говорили, что у них все хорошо, у них любовь и счастье. Дед Иван радовался, что у них все хорошо. И хотел туда, к ним, чтобы как там, на фронте, - бок о бок. Однополчан было много, слишком много. Дед видел, как стоят они рядами, и конца этим рядам нет. И он уже вставал, чтобы присоединиться к ним, чтобы со своими, с теми, кто его понимает…., но они вдруг начинали таять, а его лучший друг и товарищ Серега, который подорвался на мине почти в самом конце войны, оставался один. Он говорил деду:
- Я пойду Иван. Ты не торопись. Я тебя дождусь.
И Иван, очнувшись, понимал, что он то ли спит и видит сон, то ли видит все наяву, и протягивал руки туда, где только что стоял Серега, и уже никого не было….
Иван покурил, выбросил в унитаз окурок, вымыл пепельницу и снова лег.
Он вспоминал жену Наталью, родную деревню. Просторы деревенских полей, лай собак, утреннее мычание коров, сеновал… О, с сеновалом у него были связаны самые разные приятные воспоминания. И Наталья не раз подставляла лестницу, чтобы застукать Ивана в самый ответственный момент. Но Иван был сержант, да еще хоть и бывший, но разведчик. А разведка, она, брат, не дремлет.
А три года назад Наталья померла. Хоть была много моложе Ивана. Сердце ночью остановилось. Вот такие дела. И остался дед Иван один. Скотины у них уже давно не было. Только коза Люська да кот Борман. Дед лето кое-как один пережил, а на зиму дети стали его в город звать. Была у него дочка средняя, да два сына. Козу соседке продали, Бормана он с собой взял (это было одно из условий переезда), и переехал дед Иван в город. Пожил он у всех. Сначала у дочери. Месяца не прожил. Все было не по нему. Ни ученый ее муж, вежливый и въедливый мужичонка, который читал ему лекции по правильному питанию и о вреде курения. Каждый день читал. Дед слушал, слушал, а потом забрал Бормана и уехал к старшему сыну.
Там дел прожил полгода. А потом сын потерял работу, сократили его. Дома стало напряженно, и его жена однажды сказала деду Ивану, что мог бы он и у младшего пожить. А то наследство не ахти какое будет, а все тяготы на их плечи легли.
Дед в тягость быть не хотел. Так вот он и Борман оказались у младшего. И уже живет почитай два года.
Дед снова усмехнулся. Остался он у младшего по нескольким причинам. Во-первых, Людке досадить. Если жена старшего сына и не скрывала, что дед ей обуза незаслуженная, то Людка скрывала. Она говорила всякие слова, выказывала радость, говорила с дедом, как со слабоумным или ребенком. А сама зыркала совсем стервозно. Вот Иван и злил Людку. Та злилась, но до открытого конфликта ни разу не доходило. Может, Людка и ничего, первоспиталась ? – вдруг подумал Иван. И снова усмехнулся. Но и это было не главное. Главное, что у младшенького (Наталья его в 47 лет родила, потому был самый любимый) рос внучок и тоже Иван. Это они с Людкой в честь его, деда Ивана, назвали. И так за это был дед им благодарен, что готов был простить Людке даже ее противный характер и маленький рост и всякую почую невзрачность.
Иван младший учился в школе. Комната у него была отдельная. Вставал он рано, завтракал и убегал первым. За ним сын, а уже потом сноха Людка.
Вечером они все собирались вместе, но зловредная Людка кормила деда отдельно, и за общий стол не приглашала. Сначала дед сердился, но потом это ему даже стало нравиться. Как король. И одного его Людка обслуживает, как официантка. От этого сравнения деду всегда было весело. А Иван младший был мальчишкой современным, вечно куда то спешащим, ничем особо на взгляд деда не интересующимся. Правда, языки ему хорошо давались. А так… Дед вздохнул.
Но иногда Ванюшка приходил к деду. Садился к нему на кровать и просил рассказать ему о войне. Это были минуты высшего счастья. Дед поднимался, надевал китель, тяжелый от рядов наград, надевал его (это был ритуал) и рассказывал. А память у Ивана на военное время была просто отменная.
Так вот они и жили. Не плохо, не хорошо. А так, как жизнь складывалась. И еще одно не давало Ивану покоя. Вернее один случай из его прошлой боевой, военной жизни.
Было это в Германии. В Берлине. Шел бой. Их боевой задачей был захват стратегически важного здания. Бой был жарким, пули свистели. Потери были с обеих сторон. Первый этаж был наш, потом остальные два. А потом наступила короткая передышка. И Иван вышел во внутренний дворик. Отдышаться, покурить, передохнуть. И услышал тоненький то ли плач, то ли стон. Сначала подумал, что кошка. Огляделся, не видно. Но звук не смолкал. Он прерывался и снова возникал. И Иван пошел на этот звук. И тут он все понял. Во дворе росло развесистое низкорослое дерево. А под этим деревом, раскинув руки, лежала раненая немка. А рядом с ней сидел мальчишка. Он подвывал, одной рукой размазывая слезы, а другой все гладил и гладил немку по волосам, при этом что-то ей говорил, а потом снова начинал подвывать. Иван остолбенел. Потом очнулся, подбежал к матери и мальчику, чтобы помочь, но понял, что она мертва. Давно мертва. Может быть, не один день. И, может быт, мальчишка тоже не один день сидит возле мертвой матери, пытаясь уговорить ее встать…
А дальше Иван не совсем понимал, что теперь делать. На вид мальчишке было года 4. Он был белобрысенький и очень худой, глаза у него были серые, темные, а взгляд - затравленный и безысходный. Когда-то чистенькая голубая рубашенка была в земле и в крови, коленки тоже в крови.
Увидел Ивана, мальчишка испугался еще больше. Он попытался закрыть собой мать, лег на нее своим худеньким тельцем и закрыл ручонками ее голову. И тут Иван не выдержал. Глазам Ивана стало горячо, в носу защипало. Он взял мальчика на руки, тихо шепча ему-что то ласковое, долго гладил по голове и пытался вспомнить, есть ли у него что-нибудь из еды в кармане.
Мальчишка перестал плакать, как-то горестно, по-взрослому вздохнул и обнял Ивана за шею. Он нащупал в кармане сухарь и кусок сахара. И дал его малышу. Тот схватил сухарь, откусил, засунул туда же сахар, и с полным ртом закивал головой.
- Данке. Данке щен. Данке.Данке щен.
А потом они пошли по дорожке - солдат, едва отдышавшийся после боя, и маленький мальчик, только что потерявший свою мать….
Иван отдал мальчика местной монахине, которую встретил на улице. И она его перекрестила…
Много лет прошло. Но история эта все всплывала в памяти Ивана. Все всплывала…
У младшенького Виктора и его Людки очень долго не было детей. Ну, вот что-то у них там не получалось. Ходили они по врачам разным, но ничего веселого от этого не происходило. И вот как-то снится Ивану сон. Бой идет. В Берлине. Тот бой. Все снится, как тогда. Только когда он мальца той монашке отдал, она вдруг по-русски сказала ему:
- Спасибо, солдат Иван. Обрадую я тебя. Внук у тебя скоро будет. Иваном нарекут.
Затем перекрестила Ивана, и пропала. Иван тогда, помнится, так сильно удивился. Она же немка. Как же она по-русски то говорить могла? А потом проснулся, понял, что это сон и совсем успокоился. Ему война часто снилась.
Но Людка забеременела….родила мальчика…и назвали его Иваном…. Вот тебе и сон.
А потом снова и снова Иван того мальчонку из Берлина вспоминал.
Ванюшка рос худеньким, белобрысым с большими серыми глазами. И, когда пусть редко обнимал деда Ивана за шею, то очень уж напоминал тот бой деду Ивану………
Дед задремал. И увидел однополчан. Они стояли нескончаемыми рядами, а впереди Серега. А рядом с ним та монашка, которой он тогда ребенка отдал. Иван так обрадовался, хотел к ней поближе подойти, но Сергей его остановил:
- Не спеши Иван. Теперь ты все успеешь. Мы успеем.
Деду Ивану стало вдруг так хорошо, так светло на душе и так спокойно, что он идет туда к своим однополчанам, к другу Сереге, туда, где все свои и где его понимают. Он улыбнулся. ……Борман громко замяукал, вышел из комнаты деда и пошел в комнату Ивана младшего…
#деньпобеды