Никого не будет в Доме

«Не знаю, что со мной происходит, когда пою. Может быть, все дело в музыке, виновата песня, толпа или что-то внутри меня, но под эти звуки приходят в движение руки, ноги, голова, все. Иногда мой стиль осуждают, но мне, кажется, на это наплевать». И накал его выступле­ний не снижается. Он – вампир в розовых носочках, вур­далак в синтетическом блестящем костюме, он – зло в чистом виде, красавчик-демон, он – прямая угроза покойному существованию обывателей в другом – не сумасшед­шем, а нормальном – измерении. Но никого не оставляет в покое заданный им ритм, созвучный времени, в котором живем. Наступил атомный век, стрессы и страсти бушуют в нем, как в котле. Это предтеча всех грядущих кон­фликтов и катастроф. Мы сегодня уже знаем о них, а он тогда их только предрекал. И восставал против неизбеж­ности будущих глобальных катаклизмов и личных траге­дий, и оплакивал это горькое знание. Взирали все на него, как на мессию, ловили каждое слово, жест. Даже полицей­ские на его концертах, забыв, что должны наблюдать за толпой, сторожить ее импульсивные движения, поддава­лись общему экстазу. И были благодарны ему за это.
А о подростках нечего и говорить. Он для них – золо­тое божество, пришелец из другого мира, где властвуют романтика, секс, где невиданные возможности и неизве­данные наслаждения. Они готовы отречься от всего, чем дорожили прежде, и идти за ним без оглядки. Пусть покупает их душу, ведь он не дает отчаиваться, он спасает, он дарит им свою фантазию. Они вопят, размахивают руками, раскачи­ваются в трансе, дергаются в конвуль­сиях – он уверенно ведет их по лаби­ринтам подсознания.
Он появился на свет 8 ян­варя 1935 года в двухком­натном дощатом строении в богом забытом городке Тьюполо (штат Миссисипи). Крошечный домик – три окна. Ни водопровода, ни других удобств, несколько деревьев вокруг. Траву никто не думал подстригать – она росла повсюду вольно, не ведая об ак­куратных газонах. Рядом проходила 78-я дорога (все они в Америке пронумерованы), связывающая штат Теннесси с соседней Алабамой. Край с преимущественно негритян­ским населением, во множестве работали здесь черноко­жие – убирали на плантациях хлопок и сахарный трост­ник. Белых бедняков, впрочем, среди сезонных рабочих тоже хватало. Вместе – вечерами – выводили они зау­нывные песни, сочиненные еще рабами южных американ­ских территорий.
Здесь, на этой земле, во времена гражданской войны сражались и умирали их предки, солдаты Севера и Юга, юнионисты и конфедераты. Здесь, спустя десятилетия, трудились в поте лица, ибо не завоевали каких-либо при­вилегий: труд стоил дешево и едва мог прокормить. Жили бедно, но удары судьбы сносили достойно, надежды не теряли. Когда Глэдис Смит, уроженка Ли-Каунти, вырос­шая в семье, где было пять босоногих сестер и три вечно чумазых брата, выходила замуж за Вернона Пресли, испольщика с натруженными руками, она понимала: жизнь предстоит нелегкая. Но так существовали все, кого она знала, и не могла сказать, что счастье вовсе обошло их стороной. Помогала мужу, чем могла, по 12 часов труди­лась на фабрике и дома успевала поддерживать порядок. А по воскресеньям оба, принарядившись (старенькое, но все чистое), обязательно шли в церковь. Не оставит их Господь, благословит и укрепит.
Роды у Глэдис Пресли были трудные – докторов в этой глуши не знали, обходились подручными средствами. Через час-полтора после того, как раздался на земле сла­бый голос младенца, родился брат-близнец – мертворож­денный. Похоронили дитя на следующий день на кладбище Принсвилля, неподалеку, в безымянной могилке.
Элвис Аарон Пресли, оставшийся жить, рос как многие его сверстники, у чьих родителей не было возможности окружить их не то что многочисленными игрушками, но и каждодневной заботой (хотя мать боготворила своего мальчика, симпатичного, с большими круглыми глазами). В церковь, правда, брала с собой непременно. Глубоко верующая, не останавливала, однако, когда, расшалив­шись, выбегал в проход между скамьями молящихся: при­хожане и священник поймут. А кроме того, знала, что, как только возьмет хор первые ноты, застынет малыш и, под­няв голову, будет слушать песнопения. Так вел себя не только в храме, но и когда слушал простые мелодии тех, кто гнул спину в поле, скручивая свое тело в монотонном экстазе тяжелого труда. Это были звуки дальних дорог, вечернего костра и раннего утреннего пробуждения под щебет птиц.
Вел себя Элвис всегда послушно, дурных знакомств не заводил, остерегался, как учила мать. Среди 800 учащихся местной школы способностями не выделялся, в хоре, правда, участвовал – и с удовольствием. В 10 лет не побоялся пойти на конкурс, что проводился на ярмарке, и занял второе место. Получил первый в своей жизни гонорар: 5 долларов да право бесплатного пользования всеми аттракционами. Родители сыном гордились, решили ку­пить ему гитару (к тому же стоила она вчетверо дешевле велосипеда, который тоже мечтал иметь). Учился играть на инструменте самостоятельно. Слушал радио и старался копировать, наигрывал любимые мелодии, известные под названием «кантри-энд-вестерн». Стили и жанры тради­ционного американского музицирования, в частности музыку старых южных штатов, осваивал легко: исполнял с равным удовольствием хилбилли белых авторов, сель­ский блюз чернокожих, техасский хонки-тонк и вестерн. Когда родители перебрались в Шейкрэг, район, прилегаю­щий к негритянскому гетто Тьюполо, Элвис увлекся куль­товой музыкой. Ему еще только 13, и он не знает историю церковного и внецерковного пения, имеющего такое важ­ное значение в жизни негритянской общины в США. Но ему нравятся спиричуэлс и госпел, и соул, и ритм-энд-блюз, и другие религиозные стили.
Вскоре – испытание: большой город со всеми его соб­лазнами. Семья Пресли оказывается в Мемфисе. Идти в незнакомую школу мука, первое время он просто боится. И стесняется собственной бедности. Отец берется за любую подвернувшуюся работу. Они ютятся в тесной комнатушке, снятой на последние гроши. Ободранные стены, грязные углы. В таких условиях дома, конечно, быть не хочется. Больше времени старается проводить на улице со сверстниками. Он обзавелся друзьями и уже на­значает свидания девушкам, ходит с ними в кино, люби­мый актер – Тони Кертис. Элвису почти 16, он вежлив и скромен, заметно повзрослел. За модой не следит, носит длинные волосы и бакенбарды, смазывает их бриллианти­ном. Слоняется по улицам, видит шлюх, сутенеров, мелких воришек. Слушает городские голоса и мелодии, они пере­межаются мотивами детства.
Домой к себе никого не приглашает. Их поселили в трехэтажном кирпичном домике в квартале для бедняков. Хуже этого – только бараки чернокожих. Но зато вне дома он – «король». Игра на гитаре привлекает товари­щей-одноклассников. Одевается пестро: любит розовый цвет. И мелодии его – это смешение разных «цветовых» стилей: он активно вбирает все краски музыки белых и черных американцев.
1951 год. Молодежь начинает носить узкие брюки и свитера. По радио слушают Розмари Клуни, Дорис Дей, Эдди Фишера. Очень популярен Синатра. В кантри-энд-вестерн нашли себя Ред Фоли, Джимми Бойд, Вера Линн. Он знает их всех, как каждый американский подросток. Он хочет острых ощущений, как все они. В воздухе пахнет бунтом, мальчишкам и девчонкам тесно в мире взрослых. И вот уже появляются первые экранные герои Марлона Брандо («Трамвай «Желание», «Дикарь») и Джеймса Дина («К востоку от рая», потом «Бунтовщик без иде­ала»). В обществе, всегда ценившем оригинальность, но тщательно охранявшем свои традиции, рождаются какие-то типы, называющие себя битниками: они стихийны, истеричны, анархичны. Они протестуют, они, кажется, даже против всех норм человеческого общежития.
Школьные годы кончаются. Элвис, как может, помо­гает родителям, подрабатывает билетером в кинотеатре, потом устраивается на завод металлических изделий, в вечернюю смену, не высыпается, на уроках дремлет. Семья в долгах, из квартиры могут выгнать в любой момент. Вот позади июнь 1953-го, выпускной вечер, шум невинных го­лосов, затихший вдали. Работает на фабрике, затем в элек­трокомпании. И наконец сбылась мечта – он водитель гру­зовика: 40 долларов в неделю. За баранкой есть о чем подумать, жизнью, в общем, доволен. Он благодарен ма­тери, она поддерживает во всех начинаниях. Скоро у нее день рождения что бы придумать? Часто проезжает по Юньон-стрит в Мемфисе, там есть студия звукозаписи. Он подарит ей свой голос на пластинке – и всего-то 4 дол­лара.
В первую же субботу он поет для «дорогой ма» две мелодии «Счастье мое» и «Когда щемит сердце». Ма это понравится. Наивно и трогательно: слезы умиления наво­рачиваются даже у служащей студии Марион Кейскер, в недавнем прошлом «мисс радио города Мемфиса». Нет, в этом парне что-то есть: нужно, пожалуй, сообщить о нем владельцу компании Сэму Филипсу – ведь он ищет моло­дые таланты и уже открыл Джонни Кэша и Джерри Льюиса. Сейчас у Филипса новая идея: ищет белого, кото­рый бы пел, как чернокожий. Эта идея может сделать его миллионером. А Марион твердит, что она услышала в голосе этого Пресли «душу негра». Ну что делать с такими активными сотрудниками они готовы на все во имя процветания фирмы.
В январе 1954-го Элвис опять в студии, и Сэм Филипс слушает его. Скоро он пригласил этого юношу поиграть с его ребятами – гитаристом Скотти Муром и контрабасис­том Билли Блэком. Пусть поработают вместе. Вот что-то уже получается. Время от времени они выступают в мест­ном клубе. Элвис уверен, что он теперь настоящий артист: к слушателям (сколько их там ни есть) выходит во всем розовом и в белых туфлях.
Ему почти 19. Наконец делает первую профессиональ­ную запись: мелодия в стиле кантри («Я люблю тебя потому») – получается душещипательно и плохо. Однако настроение не падает, в перерыве ребята пьют кока-колу, шутят. Он берет в руки гитару и поет друзьям одну из любимых своих вещей – блюз Артура Крудапа «Все в порядке, мама», «скачущий блюз». Мур и Блэк вступают, у присутствующего Сэма Филипса волосы дыбом встают – ужас восхищения. Это то, что он искал, чего ждал от этого парня. Итак, решение принято: на одной стороне диска баллада в стиле кантри с блюзовым настроением «Голубая луна Кентукки», на другой – ритмический блюз с элемен­тами кантри-энд-вестерн, вещь, которую заново открыл «мальчишка».
Запись включили в программу местной радиостанции, не прошло и дня – шквал телефонных звонков с просьбой повторить мелодию в исполнении Элвиса Пресли. Извест­ный диск-жокей Дьюи Филипс (однофамилец Сэма) берет у «юнца» интервью. Элвис не привык говорить перед микрофоном, но Дьюи свое дело знает: в эфир уходит информация об «этом симпатяге». «Все в порядке, мама» – хит недели и месяца, самая популярная мелодия. И вот Элвис уже в Нашвилле, не просто администра­тивном центре штата Теннесси, а столице музыки кантри. Он в зале «Грэнд-оул-опри», где проходят музыкальные фестивали, известные всей стране, где выступают со своими концертами знаменитости. В студиях звукозаписи Нашвилла он сделает для компании Филипса 5 синглов (записей одиночных мелодий) – сегодня все они могут составить украшение коллекции самого изощренного мело­мана.
Американские подростки еще не видят нового исполни­теля, своего будущего кумира. Первое публичное высту­пление Пресли, не водителя грузовика, чье хобби – песни под гитару, а стремительно набирающего популярность профессионала, состоится в одном из парков Мемфиса, на открытой площадке. Вот он – высокий, стройный, блестя­щие глаза, напомаженные длинные волосы. Быстро схо­дится с аудиторией, ведет себя непринужденно, инстинк­тивно угадывая, чего от него ждут. Он органично вписы­вается в настроение своих ровесников – это их песни.
Гитару держит как оружие, наперевес, берет на мушку, прицеливается. Но не угрожает, мурлычет сладко. И дев­чушки уже вопят от восторга и тянутся к нему, и юнцы видят в нем себя: они хладнокровны, опасны, сексуальны, неотразимы. Девицы рвутся на сцену (и как это про­изошло, почему – никто и глазом не успел моргнуть): его красивые губы кривятся полупрезрительно, цинично. Но это игра, он лишь хочет казаться опытнее.
На сцене работает с полной отдачей, пот заливает лицо. И у него своя манера: мелодию в стиле кантри он рвет рит­мом блюза, блюз превращает в рок-музыку. Слушателям нравится, это приводит их в восторг. Он так явно неорди­нарен, смел, бьется в такт аккордам в сексуальных позах. Нет, это слишком, говорят те, кто постарше. Эпилептик и маньяк. Растленный тип. Микрофон почти целует, дево­чек жжет коварным взором, хлопает соблазнительно длин­ными ресницами. А посмотрите, как хитро начинает каж­дое выступление: медленная баллада, исполняемая приглу­шенным голосом, как тихий стон, как преддверие после­дующего исступления. Умышленно нагнетает напряжен­ность. Левая рука висит как парализованная, но вот щел­чок ее, казалось, мертвых пальцев – и взрыв, фантасти­ческий фейерверк. Нет, это безобразие и хулиганство. И церковь против него, ибо безумен, ибо смущает душу. Недаром поклонники уже дали ему прозвище – Элвис Тазобедренный. Вот он бросает в толпу несколько слов, предваряя следующий номер, вот слышен его медовый голос и чарующий южный акцент, и вот уже бьется в дрожи его левая нога, ходят, словно у цыгана, плечи, вот он переломился пополам, отклоняясь назад на пятках. И бьют, бьют аккорды, не давая опомниться. Нет – это безумие. И все неистовствуют. Он закончит, откинет волосы со лба – и готов повторить снова. Он дикий, дикий. И дети, меченные им, идут на воровство, чтобы до­стать денег и попасть на его концерт. И это ему даром не пройдет – куда смотрят добропорядочные американцы! Подобные заявления Элвис слышал, читал, они обижали. Что плохого он делает – не понимал. За советом и поддержкой, как всегда, шел к матери. «Неужели я так вульгарен на сцене, мама?» – «Успокойся, мальчик мой. Ты слишком много вкладываешь себя в это пение, но вовсе не вульгарен. Хотя это меня волнует: если продолжать в том же духе, не доживешь и до 30, надорвешься».
В южных штатах он стал притчей во языцех, но вся страна еще только готовится лицезреть «юного зуава». Первое турне в составе труппы «Грэнд-оул-опри», он почти незаметен, очередной ковбой с гитарой – красный шелковый шарф, черная шляпа, бледное лицо. Да, красив, ничего не скажешь. Но вот его выход – и это вовсе не тра­диционное кантри-шоу, а бог весть что. И всем это нра­вится. Знаменитый Хэнк Сноу, исполнитель кантри, вдруг пытается повторить его, но не выдерживает бешеного ритма. Ему свистят и гикают, большего позора, чем сокру­шительное поражение от новичка, придумать нельзя.
Элвису 21. Он – «мера морального падения американ­ского вкуса», как пишут критики, он – сама испорчен­ность, он – крушение всех надежд на спокойное, светлое будущее. Его ровесники и потенциальные соперники шлют угрозы – он лишил их подружек сна. То ли еще будет.
С 1956 года у Элвиса Пресли свое шоу. Ему больше не нужны партнеры – кто станет их слушать. Между ним и фанатичными его поклонниками приходится воздвигать теперь проволочные заборы высотой в несколько метров. На стадионе в Далласе только эта преграда удержала 26 тысяч зрителей, когда он выехал к ним в белом откры­том лимузине. У него теперь профессиональные помощ­ники, охрана, а всеми делами заправляет новый менед­жер – полковник Паркер. Это он придумал продажу все­возможных сувениров с изображением кумира. И каждое выступление Пресли, по его расчетам, не просто шоу, но целый карнавал, даже ярмарка – народное гулянье. И ве­селятся все. И каждый получает свое: Элвис – розовый кадиллак, о котором давно мечтал, поклонницы его – воз­можность вопить, визжать, лицезреть того, о ком грезили, фирма Эр-си-эй, с которой кумир подписал контракт, – осуществлять крупную деловую операцию: диски Элвиса по популярности в США на первом месте. С выпуском в 1956 году синглов «Отель, где разбивают сердца» (сочине­ние Мэ Экстон и Томми Дурдена с участием самого Прес­ли), «Хочу, нуждаюсь и люблю» (слова Мориса Мизеля, музыка Иры Козлофф), «Не будь жестокой» (Пресли в сотрудничестве с Отисом Блэкуэллом) и, наконец, «Люби меня нежно» (Пресли и Вера Мэтсон) Элвис бьет все мыслимые рекорды в поп-музыке. Он в зените славы.
Но Том Паркер не желает эксцессов, «вредных побоч­ных явлений», он наставляет Элвиса на путь истинный: больше достоинства и скромности, никакой экстравагант­ности. На телевизионном шоу у Эда Салливана он просит операторов показывать исполнителя только до пояса. Пресли должен сохранять тайну звезды. По мнению Пар­кера, Элвис – явление, он «самое великолепное, что слу­чилось с американским шоу-бизнесом». И он – только для Америки. В Лондоне, Париже, Гамбурге, Копенгагене можно обжечься. А здесь, в Штатах, сувениры расходятся бойко, диски расхватываются в мгновение ока. И уже заключен контракт с кинокомпанией «Парамаунт»: три картины с участием поп-звезды – Элвис в новом амплуа.
1957 год – «сумасшествие» продолжается. На сцене – кич, говорят одни, чистая халтура, дешевка, нечто непри­стойное. Это нижний пласт массовой культуры, примитив­ные, рассчитанные на внешний эффект выступления. Но какое блестящее изобретение для толпы! Так говорят дру­гие. Элвис выглядит как хулиган, но ведет себя как истин­ный джентльмен. На сцене он – исчадие ада, вне ее – почти святой. Он призывает молодежь к бунту, зовет восстать против отцов, но своих родителей обожает и не стыдится показать это. И только послушайте его самого: «Что зазорного в том, что я делаю? Что зазорного? И ведь к тому же не курю и не пью». И это действительно так. Он любит простой бутерброд гамбургер и булочку с сосиской (знаменитый «хот дог»), он глотает кукурузные хлопья (не менее знаменитый «поп-корн» жует в кинотеатрах вся Америка), но пива в рот не берет. Элвис коллекционирует игрушечных медвежат. У микрофона он – монстр, чудо­вище, в жизни – сама скромность. Он, наверное, воплоще­ние американского образа жизни, всех добродетелей.
Новые организаторы рекламных кампаний Пресли не идут стандартными путями. Работает воображение, их уси­лия дают результаты. Словно за веревочки, как в театре марионеток, дергают полковник Паркер и два его помощ­ника – Стив Шоулз и Том Дискин. Операция по продаже таланта Элвиса Пресли превращается в долговременную грандиозную коммерческую гонку, цирковой трюк, смертельный номер, после которого все остаются живы. У энер­гичного менеджера Элвиса Пресли на заре его деловой активности был оригинальный аттракцион под названием «Танцующие цыплята полковника Паркера»: бедняги дей­ствительно подскакивали, переступали, топтались, кудах­тали – хитрость заключалась в том, что ходили они по раскаленному железу...
Элвис жил как на вулкане. Паркер не давал роздыха. 25 процентов от всех поступлений шло в его карман, быть может – и больше: Элвис за финансовыми операциями не следил, доверял своему покровителю полностью. Глэдис, видя, что происходит с сыном, хотела, чтобы он поскорее все это бросил, женился, устроил нормальную жизнь – ведь они теперь богаты, чего же больше? «Не гневи Бога, сынок». Но остановить бешеное колесо фортуны уже было нельзя. Да, он послушный и благодарный сын, да, он верит в Бога. Но поднимается на сцену, как на Голгофу, и там он – искуситель, воплощение пороков, и он принимает муки за грехи мира.
«Люди хотят знать, почему я не могу стоять спокойно, когда пою, – исповедуется Элвис. – Одни притоптывают в такт, другие щелкают пальцами, третьи придумывают что-то еще, а я, кажется, все это делаю одновременно... Я на­блюдаю за залом, слушаю его... и я знаю, что все мы хотим чего-то особенного, и сами не знаем чего. Но важно, что мы это в конечном итоге получаем – от проблем избав­ляемся, и слава богу, и живы при этом и здоровы». Ханжи ухватывались за подобные высказывания, разбирали по косточкам, анализировали иезуитски. «Ну да, этот милый мальчик по наивности не замечает, что портит наших детей, он призывает к хулиганству, развращает бедных девочек, заставляет юношей становиться нахалами, кото­рые плюют нам в лицо. Это грех, позор, это переходит все грани приличия, и это, наконец, просто не по-амери­кански». И тут же: «Да нет, вы посмотрите, он же помо­гает выпускать пар, избавляться от вопросов-проблем, которые обступили. Молодежь он уводит от худших по­ступков, от преступлений. Конечно, он – дикарь, бунтарь, сексуальный тип, но все это показное, а так – глубоко чув­ствующий, одинокий человек и в сущности – еще ребенок, дитя». Иначе говоря, он – как все.
«Да не объясняйте вы ничего, – вступает полковник Паркер, – просто покупайте то, что продаем». И он показывал товар лицом: Элвис теперь профессионал, уверенно чувствует себя. Бросил в зал смелый взгляд, потом поту­пился, наклонил голову. Это вызов небу и все-таки молитва. Он поет госпел – и верующие матери подростков, заслушавшись, прощают ему в этот момент многое. И ста­рый мир замкнутого пространства четырех стен умирает. Распахиваются юные просторы. Пусть это мгновение, недолгое, придуманное счастье, но оно – только их, и именно сейчас, немедленно, не когда-нибудь потом.
Ураганом несется Элвис через всю Америку, оставляя за собой шлейф восторга, гнева, любви и ненависти. Его песни агрессивны, как сама жизнь. Долой осенние листья и луну в тумане, чьи-то нежные руки и вальс. Он поет обо всем этом, но современно: это страсть и изнеможение, нетерпеливые объятия и рок. «Хочу, нуждаюсь и люб­лю», – вновь и вновь хрипит он. И девчушки, в милом и пока еще беззаботном возрасте, полагают, что мечты и тай­ные желания их обязательно сбудутся. И нет ничего стыд­ного в том, о чем думают: их порывы естественны. И маль­чишки так хотят походить на него, он притягивает, он их понимает. Молодежь влюблена в него, потому что он опа­сен, потому что необуздан и неукрощен. И потому, что под этой маской – опрятный и галантный южанин, достойный гражданин и благочестивый прихожанин. И хотя ни он, ни они себе в этом никогда не признаются, Элвис – святой в обличье дьявола. И это знамение времени.
Уже родился миф вокруг имени его. Уже взял полков­ник Паркер за правило увозить его с концерта – под зана­вес – резко и неожиданно, без выходов на «бис», уже про­изнес он в этой связи свою знаменитую фразу: «Пусть им все кажется мало и мало». И Элвис послушно не выходит на поклон, дрожа от возбуждения, бросается под охраной телохранителей в машину. Он оставляет своих поклонни­ков внезапно, пока они еще до конца не осознали, что же произошло. Когда приходят в себя, он уже далеко – недо­сягаем. И они разносят зал в щепки – он расковал их сво­боду. Мир не останется прежним – это пробуждение. Это внутренний толчок. А то, что белые станут копировать движения негритянских танцев, походку чернокожих и их ритм, – лишь элементы сопровождения. Главное – в исступлении. И он сделал это один, хотя весь сумасшед­ший мир, безумная конфликтная ситуация в нем подготовили почву. И вот его выступления ассоциируются не просто с эпохой в поп-музыке, а с жизнью целого поколе­ния. Не только в США – во всем мире: в Японии и Ислан­дии, Польше и Египте, ЮАР и СССР. Через океаны, гра­ницы и традиции вошел он почти в каждый дом (или при­дет чуть позже).
Как объяснить этот феномен? Что сказать, если не сра­ботали сдерживающие центры, станции глушения, увеще­вания и грозные окрики? Не отмахнуться от активного воздействия американской массовой культуры как таковой и неотъемлемой ее части – поп-музыки. Теперь, когда она залила наш эфир, это очевидно: так в чем причины?
Во-первых, музыка эта досуговая, во-вторых, она сде­лалась (уж как это произошло – теперь можно писать ис­следования) основной формой коммуникации в среде мо­лодежи, в-третьих, музыка эта олицетворялась и олицетво­ряется молодыми людьми с их внутренним миром, она – средство их самовыражения. Ритм-энд-блюз, рок-н-ролл, соул, которыми прекрасно владел Пресли, при нем и после него трансформировались в калифорнийский рок, фолк-рок, хард-рок, хэви металл и другие направления рок-музыки. Поп-музыка, использовав радиовещание как стар­товую площадку, захватила и освоила необъятные про­сторы телевидения, грамзаписи и видео. Шоу-бизнес сумел оценить возможности «неожиданного явления» и подчи­нить эту сферу музыкальной культуры своим интересам.
Элвис Пресли был одним из зачинателей музыкальной революции. И более двух десятилетий оставался королем рок-н-ролла. И всегда входил в пятерку лучших исполни­телей поп-музыки: вместе с Элом Джонсоном (скончав­шимся в 1950-м, до выхода Пресли на большую сцену, пер­вый хит его появился еще в 1913 году); Бингом Кросби, самым популярным певцом в мире (соперничавшим разве что с героями мультфильмов Диснея), выпустившим 125 альбомов и 2600 синглов, получившим платиновый диск в 1960 году; знаменитейшим Фрэнком Синатрой по кличке Голос и ансамблем «Битлз», который не надо пред­ставлять. Пресли – в когорте сильнейших. И он – в руках опытных представителей делового мира. Они помогли ему приобрести дом в Грейсленде (3764, Хайвей 51, Южный Мемфис), он владелец несчетных кадиллаков всех цветов радуги. Ему подобрали друзей и охрану: «мафия из Мем­фиса» (так величают его ближайшее окружение) следует за ним повсюду, предупреждает любое желание. За ним следят, ухаживают, наводят перед каждым выходом косме­тический лоск. Его упаковывают красиво, изящно, вир­туозно. И торгуют им. И он – паинька, кукла, манекен, он не сопротивляется. Сидит себе в хрустальной (чтобы видно было всем – но руками не трогать) клетке, под ажурным колпаком, что-то шепчет – видно движение губ, может быть, хочет спросить, как Дик Риверс, герой его будущего фильма «Люблю тебя»: «Так вот что вы хотели со мной сделать – продавать, показывать как обезьяну в зоопарке? Так?»
Его фотографии наводняют мир. Лицо и имя его пов­сюду, сувениры Пресли поставлены на поток: майки, кепки, галстуки, ремни, свитера, браслеты, открытки, значки, ручки, карандаши, пуговицы, подушки, расчески, гитары, одеколоны, носки, трусы, платки, кошельки, кружки. И конечно – пластинки. Над все новыми реклам­ными проектами постоянно работает штат специалистов. Самому тоже передышки не дают. Запись ведут и по ночам, подбадривая стимуляторами. Появилась у него и группа сопровождения, нет, не мальчики из охраны (те само собой), а хоровой квартет «Джорданэрс» – неплохие ребята: знают, как выстроить фон для его богатого голоса. И выходит он к зрителям в «золотом костюме стоимостью 4 тысячи долларов» (об этом не забудут упомянуть репор­теры) с обезьянкой или попугаем на плече для экзотики, и смахивает шелковым шейным платком пот со лба, и бро­сает его в зал, где рвут дар звезды на части, чтобы хранить потом кусок материи всю жизнь.
Зал затаил дыхание, а он между двумя номерами рву­щимся (переводит дыхание) голосом, профессионально проговаривает речитативом, под выжидательные аккорды-паузы, готовящие следующий его акт: «О-о-о-йэ-э-э... ну вот, сейчас будет еще одна старая, знакомая вам мелодия... одна старая вещь, записанная как-то в Нью-Йорке, ну зна­ете, там, где все ходят по тротуарам... так эта мелодия, эта нежная баллада, эта сладкая песнь об одной девушке, что я знаю... хорошая девчушка... очень похожа на тебя, милоч­ка, ну просто вылитая... и вот эта песня, эта девушка... и я говорю ей, говорю... я склоняюсь к ней... и говорю... скло­няюсь близко, близко...» И взрываются первые ноты, и он, словно слепой, нервно перебирает пальцами микрофон. И просто вроде все это, и даже примитивно. Но нехитрый прием обнажает умы и сердца. Слезы бегут по щекам экзальтированных поклонниц... Ну чего же от него ждать? Скажете испорченное общество, ущербные люди. Но разве не происходит то же самое на концертах нынешних звезд советской эстрады, рок-музыкантов, хоть и подража­тельны они в большинстве своем? Давно кануло в Лету ослепительное мгновение Элвиса Пресли, но сколько ярких талантов зажег он в Америке и Европе.